Потом Миша забрал меня, о том, что он зол и тоже не знает, как поступить говорил не он, его губы, сжатые в тонкую линию. Он меня не упрекал, что я тут без CОVIDа, назначил УЗИ и КТ. О том, что я переполошила всех не зря, поняла раньше, чем Миша озвучил результаты обследования. Его отношение вдруг изменилось, я почувствовала заботу с толикой вины в его словах, пока меня оформляли и определяли в палату.

– Рад, что вы приехали вовремя. Более пятидесяти процентов, поражены оба лёгких с задней стороны. Процесс находиться на такой стадии, что возможно ухудшение, – подтвердил он мой собственный диагноз, возникший в моих подозрениях ещё утром. Словно ангел хранитель бился в закрытый разум, забитого комплексами человека весь этот долгий день, настойчиво не позволяя тихо лечиться дома.

Маму очень хорошего человека не оставили без аппарата с кислородом. Так как на Мишином этаже свободного аппарата не было, меня определили в палату со страшным названием. На белой двери была табличка с коротким словом «Шок».

Реаниматологи знали своё дело, за считанные минуты мне установили катетер, поставили систему, обкололи живот и подключили к кислороду.

– Не переживайте, с вами всё будет хорошо, – самые важные для меня слова прозвучали, и я без страха за себя проводила ночь к заре.

Но слёзы были. Я не смогла без них рассказывать мужу о том, что видела в реанимации той ночью. Нас троих пациентов отделяли только стеклянные стены.

Слева лежал мужчина после аварии. Вчера у него была первая операция. Оперировали грудную клетку, бедро, обе ноги со сложными переломами. Он пришел в себя и к нему подошел врач.

– Вы слышите меня? – пациент смог только моргнуть. – Вы поправляетесь после аварии, операция прошла успешно. Пока вы не можете двигаться, и это нормально. Всё восстановиться, сейчас сделают укол, и боль пройдёт.

Столько человечности в каждом подобранном слове, наполненности убежденностью и какой-то совершенной правдой. Я почему-то подумала, что говорить так, глядя в �