– Совещание считаю открытым. Буду краток как никогда. Облюбовавший меня хаос вынудил поменять тактику проживания. Стыдно воевать с женщинами, когда для спасения людей нужны опытные хирурги. То, что я скажу, очень большой секрет, но я вам полностью доверяю. Можете, Ирма, занять своё место на стуле.

– Два месяца меня не будет, я еду на войну, оперировать, в госпиталь на Украине.

Ирма вытянулась на стуле, на лице застыл ужас. Множество слов теснились в горле, образовав плотину, через которую не смогло бы прорваться даже местоимение. Саныч по-отечески опустил ей на плечо веснушчатую руку. Ирма слегка обмякла и поникла.

– Для всех – я в отпуске. Вы будете получать вашу обычную зарплату и хранить тайну. Закончите все назначенные процедуры, сдадите отчёт. На самолётах не должно быть ни одной пылинки!

Ирма – с Вас, если вернусь, за всё спрошу. Ну, а не вернусь, есть судья и построже. Алевтине на все вопросы один ответ – в отпуске. В сейфе телефон человека, которым можете воспользоваться только в крайнем случае.

…Вначале звонки от доктора поступали каждый день. Потом реже и реже. Саныч всё шутил и смешил Ирму и Нелли. За неделю до окончания срока по контракту, его телефон замолк. Тогда же зазвонил телефон из сейфа. Человек сообщил, что Саныч попал под обстрел. Ранен.

Ирма побледнела, сцепила сильно дрожащие руки. Нелли поднесла ей под нос ватку с нашатырным спиртом. Обнявшись, они обе заплакали и долго разговаривали. Вместе отправились в "Женское здоровье", где работала Алевтина. Она была в отпуске, в туристической поездке.

Нелли, выправив документы у того же безымянного знакомого и, оставив сынишку маме, уехала ухаживать за Санычем.

Стефано из Субасио

В Субасио знают друг друга все и всё. Ну, не абсолютно всё, надводная часть айсберга, как известно, не весь айсберг… А что касается человека, то пропорции намного больше, никому и в голову не приходило прикинуть, как мало мы показываем себя другим. Так что, несмотря на открытость существования – а в городе-крепости всего-то триста душ – и родственные связи, соединившие сосчитанные души за триста последних лет, кое-какие тайны там водились. Не раз наблюдательные граждане и хотели бы да не могли разгадать, чем занята голова интересующего их соплеменника. Нынче достопочтенных горожан занимал Стефано: он замолчал.

Попробуем и мы включиться в игру.

Дядюшка Стефано, который приходится родственником едва ли не каждому третьему в городе, хозяин ресторана и маленького бара в Субасио. С тех пор, как он впервые открыл глаза, роль хозяина ему была предопределена. В то время женщины в их большой семье рожали только девочек. Родня воспитывала его в таком духе, чтобы он ценил нажитое предками и умножал, чтобы никуда, не дай бог, не подался в другие края, а был бы опорой для семьи и состарившихся родственников. И жёсткая схема "хозяин" заработала без сбоев.

Ещё мальчишкой он изучил все укромные уголки своего дома, где хранились припасы: крупы, соленья, сыры, связки колбас, копчёные окорока вепря – добра было немало. Его мозг, подобно фотографу запечатлел порядок на полках: все эти вина, масла, грибы, варенья и маринады мог отыскать мгновенно.

В четырнадцать лет, будучи школьником, он заменил рано умершего отца и командовал на кухне и в доме. Туристы, а именно они приносили доход бару, а потом более солидному ресторану, наблюдая распоряжающегося подростка, задавались вопросом, в какую игру вовлечён мальчик. Местные вначале для поддержки стали называть его Стефано-хозяин, а со временем уважение и почтительность, которые выказывали отцу, перенесли на него, Стефано, по делам его. Он принимал всё как должное, оставаясь в душе мальчишкой, осваивающим мир. Когда заканчивалась работа в баре, садился на велосипед и крутил педали, пока хватало сил.

Субасио обосновался на макушке горы с таким же названием, нынче включённой в национальный парк. Если смотреть сверху, а это самый обычный обзор в Умбрии, увидишь невысокие холмы и горы, покрытые лесами, нередко труднопроходимыми, из-за каменных россыпей и колючих кустарников. Плешки среди них – человеческие поселения, а чаще – это луга или альпийские предгорья.

Природа щедро заселила благодатный край всякой живностью, а особый статус позволил ей расплодиться и пребывать в неприкосновенности: по лесам и оливковым рощам деловито передвигались семьи диких кабанов, водились олени. Зайцы, наподобие домашних кур, паслись среди редколесья, а уж всякой мелочи не перечесть, можно даже волка встретить, но это редко. Мальчика интересовало устройство жизни каждого существа, вот почему так много времени он проводил в скрадке в роли молчаливого наблюдателя.

Всякий раз, выкатываясь на двухколёсном устройстве из городских ворот, он попадал в мир, который, как он по наивности думал, принадлежал ему одному. Древняя память, наподобие навигатора, вела его от одного открытия к другому, и потаённая жизнь природы принимала его как свою часть. Конечно, ему было далеко до Франциска Ассизского, божественного предка из тринадцатого столетия, которого он, несомненно, знал. О! Как бы он тоже хотел понимать, о чём поют птицы и включаться в разговор пчёл. Но даже то, что, порой, его молчаливое присутствие зверей не пугало, они не убегали и не прятались, придавало существованию особенное ощущение.

Знал Стефано и травы, да и всё, что росло на его родной умбрийской земле. И как иначе, если десять поколений родственников, сведения о которых записаны в церковных книгах, тоже жили здесь, изучали эту землю, возделывали и улучшали. Их исследовательский азарт нынче в генах Стефано, и по мере взросления он проявляется, будоража любознательный ум.

Всматривание в жизнь природы не прошло даром: повадки зверей мало чем отличались от ухваток коммерсантов, с которыми приходилось вести дела, пригодились и другие уроки: принимать текущие события беспристрастно, как погоду.

Дела пошли хорошо. Рядом с баром, восстановив и обновив одну из башен старой крепостной стены, открыли милый ресторанчик, кухня которого вот уже несколько десятилетий привлекает гурманов со всей Умбрии, и не только их. Нигде больше не сможете вы полакомиться несравненным воздушным омлетом с мускатными трюфелями, приправленным собственноручно сделанным олеем. А чечевица из Кастелуччо от друга Марио, по особому рецепту Стефано, считалась тем особым гастрономическим изыском, ради которого можно проделать немалый путь по горной дороге. Зайца с оливками часто заказывали родственники и знакомые, а их на мякине не проведёшь… Счёт в банке увеличивался, это позволяло, сообразно моде, обновлять интерьер, обучать персонал, закупать только самые лучшие продукты.

Не раз мысленно Стефано посылал Творцу благодарность за своих детей. Двое сыновей и дочка оправдали ожидания: жили, не огорчая семью, и трудились на совесть. Он настоял, чтобы сыновья получили образование в другой стране:

– Вы должны приобрести новый опыт и, если захотите вернуться, станете мне помощниками. Я буду ждать вас.

София, его любимица, вышла замуж и осталась в родительском доме. Она, как мать, души не чаяла в гостях, которые ежедневно радовали их как несходством речи, так и никогда не повторяющимися лицами.

– Отец, – щебетала она, – подумать только сколько образов у Бога и нет ни одного, чтобы точь-в-точь повторил другой!

Стефано был не столь оптимистичен насчёт обличий.

– Это не более чем разные одёжки. В сущности, все эти люди переживают до странности одинаковые опыты при несхожести их темпераментов, характеров. Они подвержены эгоизму, страхам, ревности, зависти, гордыне, рабской зависимости от своих желаний. Для чего всем надо повторять одно и тоже, биться в силках несовершенств? Существует ли алгоритм, при помощи которого можно победить сразу все недостатки? Как если сбросить старую одежду и облачиться во всё новое… Какая жизнь откроется тогда?

А пока ответ не найден Стефано шёл проторённым путём: неустанно выкорчёвывал, вытравлял, выталкивал взашей, выдирал упрямые и упорные, как корни осота, человеческие слабости. И были они подобны песку в пустыне: стоило с ними совладать в одной ситуации, они проявлялись в другой.

Нынче он силился справиться с огорчением: его подруга жизни Лусия впала в уныние. Её хлопотливость, добродушное подтрунивание, девичий короткий смешок, будто рот ладошкой прикрыла, и даже светлые кудряшки, подобно лёгкому дымку обрамляющие лицо, всё сникло, увяло, потускнело, враз лишилось жизни.

…Сегодня, в свои семьдесят пять лет, продублённый непогодами: ветрами, дождями, жарой, затяжными туманами с моросью, нередкими здесь, он напоминает праотца человечества. Смуглый до черноты, с сетью морщин, по которым сведущий человек может многое прочитать, и, перво-наперво, что Стефано часто напрягался, стремился побеждать и преодолел немало препятствий на пути – вы только взгляните на его складки гордеца: неумолимый поток жизни, едва обозначивший тоненькими ниточками своё присутствие в молодые годы, сегодня пропахал овраги, вобравшие в себя всю переносицу, и придал лицу излишнюю суровость.

Хорошо, что это не единственный знак прожитого времени: лучики у глаз, разбегающиеся во все стороны и сохраняющие в глубине детскую розовость, сглаживают и смягчают напряжённость, сообщают внимательному взгляду, как много он смеялся.

Но даже в дни молодости Стефано не был беспечным. Ответственность – вот что настраивало каждый атом его души, но, как выяснилось, некоторые вещи оказались несовместимыми с таким ценным качеством. Например, робость, которую уловила в нём, а потом и назвала, с некоторым даже вызовом, его первая девушка. Стефано это очень задело, и он решил изучить свои привычки, чувства.

Как студенты препарируют лягушку, так и он всматривался в себя:

– Вот это мой страх, он меняет цвет от бурого до чёрного, иногда отливает металлом; он густой и вязкий, какой бывает застывающая лава или бетон; звук его обычно низкий, ниже любых басовых органных пассажей, но иногда страх пробивают столь высокие тона, что голова не выдерживает: так кричит заяц, схваченный лисой.

Он изучал своё нутро так тщательно и пристрастно как редкая красавица разбирается в топографии любимого лица. Каждое движение, вызванное досадой, обидой; любой жест, отражающий несогласие, поняты, оценены и отнесены им в копилку памяти и развешены флажки, над чем предстоит потрудиться. Составляя карту своего психического существа, Стефано был очень-очень строг. Всё нуждалось в переделке.

С тех пор печаль заняла в его душе свой укромный угол. Да и как ей не быть, скажите, если счёт не в твою пользу. Создатель утверждает: всё просто – вот заповеди, всего десять и ты свободен. Складки скорби прямо-таки вопиют о неравной борьбе.

А вот если спросить жителей Субасио, что мы услышим? Не в день юбилея, или какого праздника, а в будни, просто для знакомства. Не сговариваясь, скажут – лучше человека не встречали: и сосед отзывчивый, и родственник заботливый, а уж какой христианин примерный… И будут так долго вспоминать добрые дела Стефано, как только вы сможете слушать. Пятьдесят лет человек только и занят произведением добрых дел, просто конвейер какой-то.

…В нынешней своей жизни послеобеденные часы Стефано нередко проводил в помещении, которое с давних времён называлось буфетной, служившей также библиотекой, и курительной, и располагалось внутри дома, рядом с большим залом, в середине, так, что куда бы ты ни направлялся, оно на пути: будьте любезны, заходите пожалуйста!

И было зачем: две мраморные, слегка вогнутые, скамьи-лежанки, покрытые коврами, как вы догадываетесь, нередко служили пристанищем домочадцу, сморённому обильной едой или летним зноем, а зимой комната привлекала уютным камином, который легко разжигался и быстро давал тепло. Ещё тут прописалась конторка тёмного дерева, так искусно проточенная жучками, что кружевная вязь их гастрономических усилий восхищала и развлекала человека не чуждого творческих фантазий.

На столешнице – амбарные, или, как их ещё называют, учётные книги, где велись записи текущих в хозяйстве дел. Сопровождающие их деревянные счеты с костяшками были тут же, но служили сегодня скорее украшению, чем делу; о своем приоритете заявляла маленькая чёрная коробочка калькулятора, лежащая прямо на раскрытой странице. У камина полукругом расположились тяжёлые стулья с резными спинками, старинные; а перед ними – два столика на колёсах, готовые по первому желанию подкатить в любое место со своими начищенными подносами, на которых всенепременно находились сладости и графин с лимончелло в окружении стеклянных рюмочек с серебряным ободком.

Однако скатерть-самобранка не была обыденным явлением – появлялась лишь в светлые дни праздника или когда гости жаловали своим вниманием. Ключи от буфета, затаившего свои припасы, и спрятавшегося в дальнем углу, были только у Стефано и его жены Лусии, так что все эти привлекательные вещи терпеливо ждали своего часа. Но молодые завели моду таскать сюда баунти да разные пепси, что было нехорошо. Всему своё время и место!

Библиотекой буфетную называли родители Стефано. Тогда много читали, после них остались тяжёлые фолианты в нижней, закрытой части книжного шкафа, однако, не возбраняется полюбопытствовать, кому внимал имярек прадедушка, – всего лишь один поворот ключа. Только редко, совсем редко открываются тяжёлые створки.

Впрочем, наверху, за стеклянными дверцами, есть выбор, и, наряду с Библией, как же без неё, тут много чего полезного для ума, например, последние сочинения Умберто Эко – хотя и не до конца дочитанные – заметно по слежавшейся, нетронутой пальцами толще листов.

Отец Стефано, водивший дружбу с кубинскими сигарами, и переименовал буфетную в курительную. Кто заразил его барской привычкой уже и не вспомнить, и времени, когда он дымил здесь, прошло немало, а запах табака всё ещё витает в помещении, появление его замечено в связи с горящим камином, видимо, дух табака дружит с духом огня.

Сегодня по обыкновению Стефано устроился на своей лежанке справа и не то спит, не то дремлет. Рот его, как у многих стариков, открыт в расслабленности и вместе с вздёрнутыми бровями образует удивлённое выражение. То, что видит Стефано, не совсем сон, это воспоминание.

… Стефано с гостями рассматривает убранство уютного нарядного ресторана в мавританском стиле. Лёгкое строение с террасой в глубине апельсинового сада окружают светильники затейливой ковки; резные фигуры из эбенового дерева странным образом объединившись с кактусами самых причудливых форм, образуют мистическое пространство. На чёрно-зелёном фоне белоснежная сервировка почти звучит. Позвякивание теснящихся на серебряных подносах высоких бокалов с шампанским, тихая музыка и журчание воды, огибающей обеденный зал, внушает покой и умиротворение. С бокалом в руке к Стефано приближается друг – это его ресторан выходит сегодня в плавание.

Дядюшка Стефано дёрнулся, он силится сбросить сон и отогнать чувство зависти, поразившее его и материализовавшееся в виде большой зелёной навозной мухи, деловито потирающей свои мохнатые лапки. Чудовище пугало подробностями своего мерзкого тела и громким непереносимым звуком, сопровождающем кружение. Муха крутилась вокруг головы и норовила проникнуть внутрь, вызывая страх.

– Господи! – взмолился Стефано и во сне, и наяву, – не могу без твоей помощи, освободи меня от нечисти, пролей свой свет!

Сквозь пелену дремоты ворвалось шуршание шин маленького велосипеда, на котором катался по обширному залу внук, и Стефано с облегчением осознал: нет больше зависти, и нет мухи, явившейся затем, чтобы напомнить, как сильна животная природа в человеке! Внутренним взором Стефано-хозяин увидел всё наполнение дома, будто никаких преград не было и в помине: за стеной, неподалёку, раскинувшись на белом шелке простыни, посапывает душистая его роза, хохотушка и плутовка София… Она так и осталась для него маленькой девочкой!

А через стенку, в соседней комнате, с открытыми глазами, лежит, словно застыла навсегда, Лусия, его жена. Как же мало места она занимает на пространстве их общей кровати! Слёз не видно, но она плачет, он знает это.

… Хозяин давно уже крепко спал, отдавшись во власть невидимого, как вдруг молния прорезала пространство сна, раздались раскаты грома.

– Слава Богу, все дома.

Осознавая опасность, Стефано, чтобы прервать тяжёлый сон, перевернулся. На другом боку было неудобно, зажимало сердце, его тело само вернулось в прежнее состояние. И тотчас продлился сон с раскатами грома и проливным дождём.

Он стоял на самом высоком месте их оливковой рощи, промокший и продрогший и понимал, что держит ответ.

– Я старался, – говорил Стефано тихо, – помогать людям, как учил Христос.

Негромкий смех заставил его продолжить, – старался помочь раньше, чем они сами просили об этом…

– А как ты прожил свою жизнь, ту, которую наметил Там?

Стефано знаком был вопрошающий голос и вот-вот он его узнает…

– Да ведь это мой голос! – облегчённо догадался Стефано и отринул тревогу.

Сменились и видения. Развернулись совсем другие переживания… Он, молодой и сильный, бросает и бросает уголь в топку где-то внутри тесного помещения. Нить сна оборвалась, и некоторое время, побыв в неопределённом забытьи, Стефано вынырнул во сне в Марселе. Так гласила надпись на здании таможни, напротив которой пришвартовалось судно.

Стефано держал за пазухой расчёт за последний рейс, и делал первые шаги по набережной. Ощущение бестелесности и восторга, такого, что манит в небеса, овладело им, и он запел детскую итальянскую песенку:

– Farfallina, Bella e Bianca, vola, vola mai si stanca.

А некто прокручивал дальнейший сценарий его жизни.

… Нагулявшись по городу, он зашёл в портовый кабачок поесть, да так и остался до вечера, попивая винцо, а когда захмелел и попытался пристроиться поспать, хозяйская дочка, прибиравшая в зале, не на шутку рассердилась:

– У нас приличное заведение, извольте покинуть его и найти ночлег в другом месте.

Встретившись с изумлёнными глазами Стефано, девушка закончила фразу тихо, почти просительно и ответила долгим взглядом. Некие импульсы подсказали ей, что он свой, родной человек. Стефано дружески взял её руку с тряпкой, легонько потянул к себе:

– Давай вместе приберём в зале.

И в этот момент его девушку подхватил и унёс вихрь. Конечно, он пустился в погоню и гнался, выбиваясь из сил, пока не свалился от усталости. В крайнем изнеможении он попытался встать, но злодей с наколками ужасных драконов уже держал перед его горлом нож блестящий и тяжёлый.

– Мне не нужен в баре приживала, мои дочери справляются с работой. Твой пропуск сюда – имя успешного человека, – прохрипел злодей устрашающим голосом и несколько раз рассёк воздух перед лицом поверженного Стефано.

Произошла смена декораций.

…Перед его усталым мысленным взором мелькали люди, кафедры, книги, рестораны… Голова раскалывалась от невозможности решить некую задачу – шум в ушах, означающий крайнее переутомление, соединился со звуком фанфар. Он едва не уронил от волнения ножницы, которыми разрезал ленточку, открывая свой ресторан итальянской кухни в Сан-Франциско. Золотые буквы на фронтоне складываются в привычное "У Стефано", что означает торговую марку высшего класса. Их тридцать по всему миру, но именно этот стал самым желанным. Он смог, сумел вшить свой лоскуток в пёструю картину почитаемого города, где так привольно расцветает всё новое.

И всё ради и для… он посмотрел на грустную (неподобающе для такого случая!) жену, измученную ревностью и подозрительностью, истерзанную неравной схваткой со своими мыслями и сдавшуюся им. Тут Стефано уже ничего не мог поделать, в свои семьдесят пять лет он был чист, как стёклышко, и верен своей Розе, как дворняжка хозяину.

– Ах вот, значит, какую жизнь я мог прожить, – вытягивав себя из сна, думал Стефано, – там я тоже упорно трудился и даже достиг успеха. Однако как расходится это с моими усилиями здесь.

После кофе, уже за рулём старенького лендровера, он всё ещё переживал ощущение удачно завершённого дела, свой звёздный час, привидевшийся ему во сне. Ноги сами привели Стефано к могучей сосне, знакомой до последней щербинки. Устроившись на подстилке из прошлогодних иголок и привалившись к шероховатому стволу, он почувствовал внезапный прилив сил.

– Всё идёт правильно, но мне не дано знать замысел моей судьбы. "Судьба – это желание свыше". Я – часть чего-то целого, оно живёт во мне и подчиняет. Такова воля единой силы, – на некоторое время успокоил себя Хозяин.

Оставленный невдалеке город чётко прорисовывался на синем покрове неба. До боли знакомый каждой башенкой, куполом, ломаными линиями домов, город-крепость, его дом – живой организм. Нередко Стефано, казалось, видел тех, кто подобно ему, был частью Субасио: первопроходцев, одержимых идеей заложить на горе́ чудо-город, архитекторов, строителей, всех, когда-либо живших в его стенах, и путешественников – они оставили в нём свой труд, вдохновение, благодарность восхищённой души, и потому над городом кружила благословенная аура.

Стефано представлял как из небытия возникло это поселение, созданное, главным образом, в умах множества людей. Страшно подумать, как давно – пятьсот лет назад фантазёры и мечтатели облюбовали гору, с которой открывались необозримые пространства. Медленно и долго шло строительство, казалось, авторы проекта и исполнители наслаждались самим процессом. Прокладывались дороги и тропинки через нетронутый лес, по ним доставляли камни из недр соседней горы. На мулах и лошадях, в кожаных мешках и сумах, на грубых телегах строители возносили их на макушку, откуда открывался весь белый свет.

Начертанный на пергаменте, а позже высеченный в мягком известняке на одной из башен – для всеобщего любования – план крепости год за годом, столетие за столетием превращался в город.

После крепостных стен, в которых поначалу нашли пристанище и жители, и каменщики, оборонительной башни – в центре, демонстрирующей силу и благополучие города, построили церковь, отличавшуюся строгостью форм, с фасадом как у древнеримского храма и невысоким куполом. Колонны с капителями, украшенными кудрявыми листьями аканта, подчёркивали устремлённый к духовному замысел автора.

Кампанила со шпилем, возведённая позже, была иная, похожая на нисходящий с небес водопад, но легка и воздушна. Как удалось достичь зодчим такого воздействия непонятно, как, впрочем, непонятно вообще, откуда далёкие предки черпали свои знания, вдохновение, умение делать сложнейшие расчёты и ныне сохраняющие город-крепость, все его строения в первозданном виде.

Сегодняшние обитатели – соавторы предков. Они заключили свои музейные экспонаты в пышные рамы из цветов и растений. Крыши расцвечены коврами из ярких гераней и петуний, стены затянуты душистой зеленью жасмина, швы старых плит пешеходных дорожек прошиты крохотными маргаритками, на них в июньский полдень с пышноголовых деревьев сыплется липовый цвет, его сладким ароматом пропитано всё. Даже спустя время, уже дома, открыв чемодан, с которым побывали в это время в Субасио, вы чародейством запаха вновь оказываетесь в благословенном месте.

Стефано находит самую высокую точку крепости, откуда доносится звук колоколов: теньканье сменяет ровное, спокойное звучание басов. Мелодия не уплывает в никуда, ею дышит пространство…

Субасио обозначен лишь на самой подробной карте, но его обитатели с закрытыми глазами найдут дорогу домой, ведомые колокольным звоном. Исстари живёт поверье, будто он снимает душевные отягощения, в этом убеждён каждый. Стефано догадывается, что магическая сила – от веры. Он вглядывается в абрис крепости на заднике небосвода – иероглиф, поющий славу бытию!

Слова, способные хоть отчасти передать чувства, толкались, просились наружу, но застревали, словно натыкаясь на невидимую преграду и, наконец, хлынувшие слёзы освободили дыхание:

– Господи! Как я был неправ, когда гордился своим вкладом … а где всё это время была моя Лусия?

Стефано пришёл в себя на дороге, ведущей к другу. Туда он устремлялся всякий раз, когда, жизненные дела загоняли в темноту. Откуда бы вы ни приближались к Кастелуччо, вам не миновать извилистого серпантина, бегущего через множество тоннелей, исчервивших лесистые горы. Пока машина не спеша утюжит горные склоны, глаза не раз благодарно обнимут оставленные внизу пространства богатой и вольной страны. По ним проводят "кровь земли" многочисленные ручьи и привольная река, подчинившая долину.

Нрав водных артерий непостоянен: зажатые теснинами, они, выражая недовольство, ревут, ворочая камни, а вырываясь на простор, разливают своё серебро и несут обитающих рыб бережно и неспешно, как терпеливая мать. Дорога взбирается всё выше в горы, растительность постепенно убывает, открывая снежные шапки на дальних вершинах, откуда тянет холодком.

И вдруг, за очередным витком появляется разноцветная долина: алые поля сходятся к горизонту. Это маки. Среди них вкрапления изумрудного и фиолетового – травы. В пурпурном цветении возникают подвижные тёмные пятна – стада лошадей и овец превращают лубочную картину в реальную жизнь. Склон, покрытый колышущимися травами, подобно живому существу, наблюдает, как всё происходит.

Стефано вышел из автомобиля на цветущую твердь и бросился в самое нутро луга, чтобы всем телом прижаться и впитать медовый запах трав и сыроватый – земли, услышать деловитое жужжание пчёл и увидеть голубой покой небес. Он лежал и ощущал, как между ним и землёй появилось единение. И в тот же момент его душа откликнулась и запела… время исчезло. Поднимался он нехотя, как из объятий Любящего нас…

Осталось всего ничего – один виток вокруг горы, на вершине которой развевался флаг над харчевней друга Мариуччо.

Хозяин длинного стола – вот он собственной персоной. Седые усы аккуратно пострижены и спорят белизной с колпаком, торчащим как корона от жёсткого крахмала. Друзья обнялись. Оба не доверяют словам и чаще всего при встречах молчат.

Их жизнь проходит на виду друг у друга с детства, и все изменения видны без слов. Мариуччо знает, что друг всегда ужинает дома со своей семьёй и идёт готовить кофе, до которого оба охотники. Стефано, усаживаясь за длинный стол, где обычно размещается дюжина гостей, в распахнутое окно видит только что оставленные горы с ледником посередине, алый луг, разделённый ниткой дороги, клубящиеся облака с позлащённой каймой, и внезапно ощущает себя маленьким и растерянным перед огромным миром.

Присутствие живого существа заставило его обернуться: величавой поступью, достойной знаменитого тореадора, подносящего ухо поверженного быка даме сердца, к нему приближался друг Мариуччо, лохматый кот с мышью в зубах. Стефано убрал ноги, открывая проход коту на кухню, к хозяину, и рассмеялся.

Увиденное являлось метафорой его жизни, только кто тот хозяин, ради которого он ловит своих мышей… Блуждающие мысли вернули его внимание к многажды обласканным глазами произведениям природы, развешанным по стенам. Косы лука, увесистые булавы копчёных окороков на крепких крючьях, расставленные на полках соленья… Стефано с любовью обводит взглядом полки со злаками в длинных стеклянных банках: вот знаменитые чечевицы, выращенные Мариуччо на лугу внизу – оранжевая, зелёная, рядом золотое просо… У Стефано есть подозрение, что вся компания поддерживает связь, а пучки мяты и лиловой лаванды время от времени погружают их в гипноз, чтобы не смущать человека.

Глоток крепкого кофе обычно устанавливает между друзьями сердечное единство, и иной раз это заменяет им беседу. Но не сегодня. Стефано несколько раз откашлялся, как бы освобождая словам дорогу, и, когда чашки были определённо пусты, он, заглядывая внутрь на разводы произвольно сложившегося рисунка, словно силясь прочесть его, проговорил:

– С Лусией что-то неладно, Мариуччо.

– Она сказала?

– Нет, она не говорила. Видно. Она враз сникла как трава осенью. Всё было как всегда, Лусия ни на что не жаловалась, как обычно…, – растерянно добавил Стефано. Выждав пока друг поймёт серьёзность проблемы, он продолжил:

– Что делать? Такого не было: она не хочет говорить. И не смеётся, – выложил самый последний аргумент.

Мариуччо осторожно передвигаясь вдоль стола и смахивая с него что-то невидимое, оберегая тишину маленького пространства харчевни, дошёл до барной стойки, и, словно обретя рядом с ней уверенность, решительно повернулся к другу и, подойдя к нему ближе, чем обычно, выдохнул:

– Ты её обидел!

Стефано недоуменно взглянул на товарища.

– Чем это?

Мариуччо напрягся, было видно, что разговор ему даётся трудно.

– Ты не замечаешь её жизни!

– Как не замечаю? С утра до вечера вместе. Я вижу всё, что она делает, – Стефано говорил медленно, словно вглядываясь в оставленную позади жизнь.

– Не об этом речь, Стефано. Она устала ждать, когда ты выглянешь из своей бочки.

– Какой бочки, что ты несёшь? – Ответ прозвучал растерянно.

– Знаешь Диогена, который голым ушёл из мира, оставил там всё и поселился в бочке, чтобы быть ближе к Богу? Ты, как он, мудрствуешь, живёшь сам по себе.

– Ну и что?

– Женщина так хитро устроена: творит жизнь, может всё сделать не хуже мужчины, но ей нужна поддержка, вроде той, когда мы руку подаём при выходе из машины. Что она сама не может? Обходительность, внимание – вот что надо любой женщине.

Мариуччо понизил голос и проникновенным шёпотом изрёк:

– Любой красавице и умнице нужна оправа и никто кроме мужчины не может её соорудить. По тому, как преподносит он свою женщину и что в ней ценит, и другие её принимают. Бывает, и посмотреть не на что, мышь серая, а найдётся умник – разглядит в ней такое… Обхождением и вниманием из неё королеву сделает, обзавидуешься!

– Но она мне не говорила об этом, о внимании.

– А вы часто разговариваете? – немного стесняясь спросил Мариуччо.

– Нет. Всё больше о делах… с расстановкой произнёс Стефано, и голос его сник, лишился силы.

– Стефано, а ты "даёшь своей жене комплименты"?

– Что? – не понял Стефано.

– Ты же знаешь, что покойная моя Сандра так и не выучила итальянский как свой родной, и когда я долго не хвалил её, она напоминала:

– Мариуччо, ты почему не даёшь мне комплименты? Я без них зачахну как цветок без полива, без них я могу забыть, что я – самая-самая! – ну, что с ней было делать? Я научился видеть, как Сандра превращает нашу жизнь в праздник. Как же её не хвалить! Твоя Лусия хочет, чтобы ты её замечал, – убеждённо произнёс он и продолжал рассуждать: