Час синей птицы
Эта командировка не заладилась с самого начала. Среди дождливого дня, когда так хотелось спать… да хоть положив голову на свой письменный стол, а лучше –дома, на мягком…
Прокуренный голос секретарши грубо вмешался в сладкую дремоту:
– Пока председатель на работе подпиши командировку и в бухгалтерию. Завтра "Марина Цветаева" идёт на Южные Курилы.
Едва открыла дверь в кабинет Председателя телерадиокомитета, как в нос шибанул запах отработанного алкоголя. Вступив на десятиметровую дистанцию к столу, поняла, что поспешила. Председатель, нагнувшись, что-то пытался засунуть в тумбочку. Остановившись, тоже ошиблась. Звук упавшего предмета и расползающийся в моём направлении вишнёвый ручей распространял ненавистный запах спирта. Я смотрела на почти живое существо с интересом и отступала.
– Что не видела, как чернила разливаются, – нарочито грубовато прервал мои наблюдения бывший военный. – Быстро! Уборщицу сюда!
В коридоре меня пронял неудержимый смех, сменившийся раздражением. В командировку не хотелось. Ещё больше не хотелось с оператором Цапко – по причине полного несовпадения.
И уж совсем не хотелось быть на людях, будто они могли знать моё поражение на вчерашнем разводе в суде. Бывший муж не сказал ни одного слова утешения. Это после пятнадцати лет жизни с таким ангелом как я.
Хотелось плакать на первом подвернувшемся плече. Плечо Цапко для этой цели не подходило. Твердо решив придерживаться только позитивного отношения к жизни, отправилась обсудить свои проблемы с подругой.
На Курилах интересно бывать туристом. Ещё лучше в компании с аборигеном, влюблённым в красоты острова. Задание – подготовить сюжет из рыбообрабатывающего цеха и отснять видеоматериал для кинозарисовок всего за два дня, не оставляло времени даже для пустячной радости командировочных – окунуться в целебные источники.
Провонявшему рыбцеху, как преисподней, света, видимо, не полагалось. Поэтому, застряв в первой же канавке, полной рыбьих внутренностей, я подвернула ногу и до крови ободрала стопу. Сюжет мы отсняли, горбуша превратилась для меня в личного врага.
Ночью в гостинице всё ходило ходуном, постояльцы пили водку. Среди них оказался литературный десант из Москвы. Поэты, распарившись в сероводородных ваннах, до утра завывали стихи. Один перепутал мою дверь с клозетом (замок вырвали прошлой ночью и ещё не вставили). Пришлось во всё горло звать на помощь его товарищей. Но оставить свой след он успел.
В шесть пятнадцать утра с видеокамерой на плече, со штативом и кофром стоял на крыльце Цапко и укоризненно смотрел на часы. Совершенно забыв о намерении относиться ко всему позитивно, я осознала, как мысленно произношу ругательное слово. Да провалиться мне со стыда! Человек ничего плохого не сделал.
И мы пошли. Я с кофром, где болтались, на мой взгляд, ненужные железяки. Поэтому хромоту утрировала. Скоро она стала настолько натуральной, что я едва плелась. Сашок, время от времени весело насвистывая, устанавливал штатив и с большим воодушевлением снимал.
Шли мы к мысу Столбчатый, в четырёх километрах от посёлка. Кто-то продолжал громоздить препятствия: шторм навалил горы морской капусты, ноги постоянно разъезжались. В осклизлых ворохах, запутавшись в кустах морского винограда, среди тяжёлых малиновых медуз, переплетённых бинтами водорослей, копошились в дезориентации беспечные беспозвоночные. Набрав полный пакет шевелящихся крабов, осьминожек, и прочего сброда, я возвращала их в море.
Александр, далеко учесавший вперёд, через видоискатель увидел мои самаритянские подвиги. Дождавшись, пока дохромаю, попытался ненормативной лексикой выразить своё отношение. Тут я поняла, что настал подходящий момент. На законных основаниях самообороны, без всякого отбора поражающих средств, я откровенно рассказала, как ненавижу мужчин, особенно со дня развода. Его ненавижу за принадлежность к полу и отсутствие джентльменских качеств – особенно. Последнее обвинение попало точно в цель. Он с трудом открыл рот и произнёс:
– Оставайся здесь. Жди меня! Ушёл, не оглядываясь.
Только когда он скрылся с глаз, я увидела, что кофр стоит на песке. Маленькая месть чуть-чуть успокоила. Но только чуть-чуть. Жалящая обида, поднявшаяся со дна души, была несовместима с наступившим дивным солнечным утром.
Стаи птиц носились над берегом и над водой. Одни бесконечно забавлялись, появляясь и исчезая. Тяжёлые как гуси чайки, объевшись, огромными белоснежными колониями отдыхали, испещряя берег белыми пятнами. Бесконечно и деловито сновали мимо прожорливые, суетливые, на паучьих ногах, бекасы, раздражая беспримерным трудолюбием во имя желудка.
Нерпы то и дело подплывали всё ближе и ближе, заглядывая в глаза и в душу. Вода у берега кипела от идущей на нерест рыбы. Всё жило, ликовало, двигалось, связывалось между собой…
И только я никому не была нужна и сидела как пень посреди этого жизнеутверждения. Припекало основательно. Неподалёку берег подпирала красивая скала, похожая на баян с растянутыми мехами. Перебравшись в её тень, я почувствовала себя значительно лучше. Робинзон Крузо во мне оживился.
Очередной всплеск огорчения пришёл вместе с чувством голода. Александр унёс нашу еду! Новый повод был серьёзнее прочих. Я пошла пособирать каких-нибудь недозревших ягод. И тут-то… увидела её.
Она сверкнула на фоне неба, пролетела над моей головой и зависла над щелью в скале. Ну если это была птица, то непременно райская. Её ярко-ярко бирюзовое, лазоревое, переливающееся на солнце оперение сверкало как сполохи опала. Конечно, я стала ждать её и дождалась много раз. Она носила корм птенцам. Всякий раз, как пуля, мелькала над головой, и потом исчезала.
В какой-то момент птичка приютилась на маленьком выступе и долго сидела, издали похожая на кусочек бирюзы. Не отрывая взгляда от этого комочка, я стала шёпотом жаловаться ей, как обидел меня муж и несправедлива жизнь.
Чудеса бывают! Боль затихла, внутри становилось легко и светло. Уже захотелось пробежаться по берегу, растянуться на песке, подставив себя солнцу! Тут я вспомнила о кофре. И не ошиблась – там был фотоаппарат. В таинственном нутре и запечатлелось моё неожиданное утешение – синяя птица, десятки её отражений.
Есть час души, час тьмы. У меня есть Час Синей птицы.
Помни имя своё.
Холодный пот проскакивал на лице моём при мысли, что,
может быть, мне доведётся погибнуть в пыли, не означив
своего имени ни одним прекрасным делом: быть в мире и не
означить своего существования – это было для меня ужасно.»
(Н.В.Гоголь – П. П. Косяровскому, 1827 г.).
Марусин домишко стоял на возвышении – "взгорочке", говорил строитель Егор. Это чтобы на белый свет как со сцены смотреть.
– Правильно построил! – в который раз одобрила Маруся.
Между накатами боли случались перерывы, как сейчас. Она успела выйти на крылечко и устроиться на ступеньке, привалившись к крепкой балясине. Тропинка, ею же и вытоптанная, уходила к пруду. Гладь воды в обрамлении камышей нестерпимо блестела и играла. Несчётно раз бросалась она в прохладную воду и плавала, оставляя усталость, заботы, а взамен набираясь свежести, новых сил, чтобы прожить день без уныния. Хорошо-то как было.
Чувство благодарности расслабило Марусино одеревеневшее тело. Да вот и глаза будто шире раскрылись. Определённо раскрылись: она увидела уходящую по тропинке молодую стройную женщину в длинном цветастом платье, будто чуть припылённом.
А может выгоревшем?! И странное украшение покачивалось на голове: не то букетик из слегка увядших цветов, а может это шляпка из цветных пёрышек и разноцветных травинок… Кто же это?!
Женщина удалялась, её фигурка истончалась и расплывалась.
– Да ведь это лето уходит, – встрепенулась Маруся. – Лето со мной попрощалось. Красивое… Видения начались. Значит умру скоро. Слава Богу! А то заждалась. Всё новое надела, как знала…
Свет в глазах померк, накатилась жгучая лавина боли.
– Господи! Прости, сохрани и помилуй душу грешную! – еле ворочая сухим языком, шёпотом молилась Маруся.
Всё лицо залило липким потом. С трудом захватив край ситцевой юбки, промокнула влагу, вздохнула. Ожгла новая волна – страдалица прижалась к ступеньке, словно бы деревяшка могла помочь.
– Теперь уж никто не поможет…
Репешки – затерянное в лесу сельцо, захирело, заплошало вслед за брошенной лесопилкой. От сотни домов осталось шесть, а в них десять душ. Таких доживателей, как она. В сорока километрах бездорожья– райцентр, там больница, власть. Автолавка с хлебом – раз в неделю – тонкая ниточка из большого мира.
Было время, Маруся ощутила на себе его сокрушающую силу. Молоденькой девушкой работала в городе на швейной фабрике гладильщицей. Случилось как-то без отдыха ежедневно стоять у горячего катка целый месяц. Ежедневно по двенадцать часов. Однажды вдруг всё смешалось в её голове. Она и Марусей себя ощущала и утюгом, катком для глажки.
Испугавшись не на шутку, бросила всё, да вернулась к родителям в родные Репешки. Там выправилась, стала дояркой. Вот теперь работа ей нравилась. Да и как не уважать терпеливых неприхотливых животных. Нашла Маруся главное дело своей жизни. Ни одного раза ему не изменила, никаким худым словом не отозвалась.
В ответ на упреки гугнивого возчика Спирьки:
– Опять ты хвосты коровам мыла, а мне – переработка.
Доярка за словом в карман не лезла:
– Без дела жить – только небо коптить!
Каждый прожитый день она, мысленно оглаживая, отправляла в копилку своих богатств. Это её усилиями наполненная флягами с молоком телега ежевечерне проделывала привычный путь от коровника к Репешкам. Сельчане любили молчаливую работящую Марусю и награждали грамотами на праздники.
Но главного её секрета не знали – жила она спокойно, в радости. Животные давали ей то, что не могли дать люди. Часто она подолгу глядела в большие влажные коровьи глаза и даже немножко пугалась осмысленного выражения во взгляде.
За коровами смотрела не хуже, чем за отцом с матерью. Родителей до последнего часа обихаживала так старательно – только что на руках не носила. Похоронила как полагается, по обряду. Спустя время, оградку поставила. В аккуратности содержит. А коровы чем они людей хуже? Трудятся изо дня в день. Им помогать надо.
Изо дня в день делала то, что другим и в голову не приходило – жёсткой щёткой чистила прилипший навоз, да сухой тряпкой брюхо обтирала, чтобы не болели. Строго следила за скотником – без корма молока не дождёшься. Забот много у добросовестной доярки. Так и прожила при коровах – ни мужа, ни детей.
И что ей жалеть в большом мире, она его не знала. А её мир – тёмная от времени бревенчатая хатка да яблоня, обсыпанная румяными яблоками. Он уйдет с ней. Как? Да с последним взглядом. Она давно уже решила, что заберёт домишко свой, яблоньку и имя. Маруся с измальства знала – имя надо беречь в чистоте до самого последнего вздоха. Если уж там такие строгости, что хату и яблоньку нельзя взять, то имя при ней останется.
В момент, когда боль довела её до стона, кто-то коснулся плеча. Тётя Маруся! Это я, Шура!
– А, – хрипло отозвалась Маруся, – к матери приехала? Опоздала маленько. Неделю назад проводили.
– А вы не схо́дите со мной на могилку, я боюсь одна. – Ну пожалуйста!
Маруся посмотрела на Шуру. Трясётся бедная. А я дойду ли? Да что гадать, не мне выбирать, где умирать.
– Шура, зайди в дом, возьми в шкафу беленькую початую, два стаканчика и две горбушки хлеба. Да не мешкая пойдём, пока я жива. Бархатцев срежь, мы с твоей матерью надышаться ими не могли. А ещё яблочек набери, на могилку положим.
Маруся стала подниматься, держась за перильце, но, сраженная болью, осела. Рассердилась на себя. Шура издалека приехала, на тебя надеется, а ты?!
Вышла Шура с пакетом, крепко подхватила Марусю под локоть, и они пошли. Трудный это был путь, Марусе не раз кричать хотелось и упасть хотелось… да зачем же девоньку пугать, ей и так несладко. Шура взглянула на Марусю.
– Тётя, а ты-то как?
– Как? Как? Меня тоже там ждут.
– Ты серая стала…Может посидим?
– Ну уж нет, пошли – надо дойти.
Шумно дыша, Маруся заторопилась.
– Вот могилка матушки твоей. Подошли вплотную, Шура встала на колени, а Маруся осела как куль. Почувствовав тепло, прижалась к глиняной горке и заплакала. Утёрла себя платком, попросила:
– Налей, Александра, помянем, хлебушко не забудь. И матушке под фотокарточку поставь.
Выпили, заели хлебушком, яблоком. Шура, проливая тихие слезы, раскладывала бархатцы и яблоки. Принялась обихаживать могилку, отбрасывая грубые камни.
Маруся в это время, глядя на заросшие возвышения, увидела, как от рябины отделилась женская фигура – ладная с пригожим лицом. Она тихо двигалась среди трав, почти сливаясь с ними, в руках у ней были лилии. Остановившись рядом с Марусей, она спросила:
– Тебя как звать?
– Маруся я, доярка…
– Это тебе за добрые дела…, – и протянула букет белоснежных благоухающих цветов. – Не бойся, Маруся, боли теперь не будет.
Шура обернулась, уловив шёпот. Маруся поманила её взглядом.
Виновато шепнула склонившейся Шуре:
– Не пугайся, я умираю тут. А ты беги к Савельичу – скажи ему.
– Маруся, мол, отходит. Оформить надо… Он знает…
Маруся улыбнулась легко так, внутреннему, своему. Не по-нашему, ласково улыбнулась и прикрыла глаза.
Под пёстрым зонтиком чудес.
Наши встречи, – только ими дышим все мы,
Их предчувствие лелея в каждом миге, –
Вы узнаете, разрезав наши книги.
Всё, что любим мы и верим – только темы.
Сновидение друг другу подарив, мы
Расстаёмся, в жажде новых сновидений,
Для себя и для другого – только тени,
Для читающих об этом – только рифмы.
М. Цветаева.
В последнее время всё чаще жизнь мне казалось однообразной и предсказуемой. Зима в России – не лубочная картинка. Если что-то случается в природе – это демонстрация силы стихий. Кроме напряжения да преодоления трудностей – ждать нечего.
Хотелось чуда. Ну, понятно, если ты о нём не будешь мечтать, не продумаешь в деталях… – чудо надо представить свершившимся. И ни в коем случае не торопить его. Чудеса, они как кошки, появляются где и когда хотят.
Накануне Рождества я гуляла в заснеженном лесу. Деревья обросли пушистыми наростами всевозможных конфигураций. Затейливо наверченные метелью, мягкие комки снега напоминали земных зверушек, иногда театральных персонажей.
Через некоторое время глаза стали различать таинственные образы – причудливые и забавные. Казалось – или происходило: они медленно двигались в танце, где каждый к тому же солировал. Хотелось забрать их с собой, пусть только в памяти смартфона. Наблюдение так увлекло меня, что я на своих снегоступах углубилась в лес довольно далеко.
Снег после метели ещё не слежался, и лыжи утопали глубже обычного. В одном месте наткнулась на цепочку лисьих следов, что вели к ручью. И что бы мне не пойти по ней! Лисы всегда ходят надёжными тропами. Верно говорят: охота пуще неволи! Манили меня необычные фигуры, я делала всё новые и новые снимки.
В тот момент, когда решила идти домой, почувствовала, что проваливаюсь в яму. От движения снег сорвался, словно живой, с большой площади конуса, и я вмиг оказалась под тяжёлым бременем. Удар сбил с ног и оглушил. Вернувшееся сознание помогло понять, что снежный пласт давит на меня всё сильнее. Торопясь снять снегоступы, ненужные здесь, стала задыхаться.
Пока шевелилась, освобождая ноги, снег проник под одежду и начал таять. Дышать становилось всё труднее. Паника, как живое существо, то наваливалась на меня со всех сторон, то откуда-то изнутри тихо поскуливала. Кожа на лице онемела. Руки плохо подчинялись. Прошло немного времени, я уже шумно, прерывисто дышала, слышала громкое частое сердцебиение. Тем временем холод в буквальном смысле сковывал движения. Пытаясь орудовать снегоступом, я только вызывала новые обвалы снега.
Молитва пришла сама собой! Она тихо шелестела внутри. Меня обеспокоило отсутствие Творца. Всегда незримо бывший во мне, Он не отзывался… Я просила его вернуться. Настойчиво. Горячо. Звала как Отца.
В очередной раз двинув лыжей, я наткнулась на что-то вроде дерева. Кажется стало в этот момент чуть теплее. С большими усилиями я подобралась к нему и наощупь определила, что за ствол можно уцепиться. Выдюжит. Так я и сделала – обхватила его скрюченными пальцами по-обезьяньи.
Продвижение было медленным, руки так окоченели, что с трудом удерживали снегоступы под мышкой, без них мне не выбраться из леса. Всем существом я цеплялась за дерево. Оно оказалась молодой лиственницей и держало мой вес. Последний захват был уже на уровне твёрдой земли.
Радость при виде белого света вызвала безудержные слёзы. Подо мной был слежавшийся снег, и он никуда не плыл! Распластавшись на тверди, я наконец стала дышать всей грудью. Тело с жадностью вбирало ароматный воздух. Каждая изголодавшаяся клеточка с благодарностью поглощала субстанцию жизни.
В полной прострации, без сил, без движения, как ящерица, прилепилась к искрящемуся снегу. Первый осмысленный взгляд на небо поразил до полного онемения: сверху на меня смотрели два добрых глаза.
Под этим взглядом замёрзшие губы сами собой стали шептать знакомые стихи:
Под пестрым зонтиком чудес,
Полны мечтаний затаённых,
Лежали мы и страх исчез
Под взором чьих-то глаз зелёных.
Напряжение пропало. Сделалось небывало легко!
Чувство эйфории охватило меня. Воздух никогда не был таким вкусным, пахнущим арбузной свежестью и мандаринами! Птицы устроили прослушивание своих талантов. Неисчислимые снежинки превратились в драгоценные кристаллы. Оторвать взгляд, значило лишить себя этого дивного мира. Впервые безусловную любовь я чувствовала как сладкую желанную боль, и ни за что не хотела отпускать…
Оказывается, обыкновенная природа – необыкновенна. Дорога́ до слёз! Она моё продолжение – моё тело, мои глаза! И тут я натурально ощутила лёгкое покачивание, как в колыбели. Я покоилась на руках матери… засыпала и радовалась ещё одному посланному чуду…
Резкий звук телефона вернул привычную реальность. Только теперь вспомнила: со мной был телефон! Подруга весело и быстро говорила что-то приятное!
– Ах, да! Мы сегодня идём на выставку графики… вспомнилось мне. Напоследок она спросила:
– А ты почувствовала: сейчас случилось землетрясение, у нас всё качалось, но недолго.
Я пообещала ей быть вовремя…
Эпизод из жизни доктора
– Ррррррррррррр! Выходи из своего бункера! Второй раз греть не буду! – женский голос полон привычной невсамделишной угрозы. Хозяйка внимательно оглядывает стол, подвигает маленькую вазочку с бархатцами поближе к прибору мужа, наливает себе кофе и присаживается к столу. Задумывается.
– Што тибе от мине надо?!!! Пощиму ты пришледуешь мине?!!!
Таинственный, полный ужаса голос звучит над головой так неожиданно, что женщина вздрагивает, и кофе проливается.
– Не можешь без своих дурацких шуточек! – отбивается она от мужа, желающего загладить свою вину поцелуем…
– Ангел мой! Я репетирую разговор с Малыгиной. Через час она будет состязаться со мной в излюбленном направлении: «Что вы, доктор, ещё не знаете о синдроме раздражённого кишечника?». Она просидела, как и я, на телеконференции до двух ночи. Надо думать, не зря. На приём записана первой.
– А ты не можешь не дискутировать с ней?
– Не могу! Она инвалид. Имеет право на странности. Кто ей запретит изучать свои болячки с помощью интернета? Ты же знаешь моё правило: я не лечу, а только помогаю пациенту лечиться. Прости, напугал тебя. Я хотел бы сказать это ей… если бы у неё было чувство юмора. Как у тебя.
Взгляд его упал на цветы и лежащий рядом яркий свёрток. Он стукнул себя по лбу. Скомандовал:
– Поздравляй!
Встал на стул – изобразил свою статую. Получилось ужасно карикатурно.
Справившись с приступом смеха, Елена взяла мужа за руку. Встретились взгляды, полные тепла и нежности.
– Поздравляю! Шестьдесят – вполне подходящий возраст, чтобы задуматься о себе. Мой подарок, надеюсь, поможет.
– Хорошая идея. Принимаю! И за подарочек гран мерси… Подарочки мы, доктора, любим, особенно жидкие, крепкие…
Он разворачивает бумагу, вынимает шарф и тут же наматывает его на шею. Рассыпавшиеся коробочки и вовсе приводят его в дурашливый восторг:
– Глиатилин – виагра для мозга! Как всегда, то, что надо, хитроумная Елена! Будешь моим семейным врачом. Но не выходи за пределы капустного листа. Предупреждаю миром: не покушайся на мой авторитет. Лекарства здесь назначаю я.
Знакомые властные нотки царапают. Но какая мелочь… Можно ведь и не заметить…
– Да уж, знаю!
Праздничный завтрак доктору определённо нравится: он с аппетитом принимается за горячий салат с обжаренной курочкой и хрустящими сухариками. И поглядывает на румяное хачапури, всё в выпуклостях и вмятинках. Его красивые большие руки двигаются над тарелками в медленном целесообразном танце. Елене нравится смотреть, как её муж ест.
Шаги стихли, хлопнула входная дверь. В воображении Елены открылась сразу же другая: за ней знакомый запах лёгкой дезинфекции, негромкие приветствия пациентов, регистраторов, чей-то настойчивый голос:
– Запишите меня к Че…, – и не менее определённый ответ:
– К нему записи уже нет.
– Только к нему – на любой день недели.
…Он пройдёт мимо своего фото на доске лучших, по отзывам пациентов, работников клиники, остановится и прочитает весёлое приветствие в честь дня рождения. Как ребёнок, долго будет рассматривать картинку, где он, взмыв на воздушных шарах, из скопления звёзд смотрит на множество улыбающихся с Земли лиц…
– Небожииитель! Уважа-а-а-ют! Ж-и-и-и-и-ть хотят!
Он знает, что пациенты между собой называют его доктором Хаусом – за большой медицинский опыт и резковатый тон. Его шутки с налётом чёрного юмора ему же рассказывают водители на вызовах. Забавно! Жаль, некогда перекинуться с ними словом.
«Время – деньги» – это управленцы чётко усвоили. Приём зарегламентирован ретивыми чиновниками до полной власти над временем врача. Блицтурнир получается. Ставки известные. Правильные ходы обеспечивают пациенту возврат к привычному комфорту, а ему – серотонин с адреналином и ощущение достойного партнёрства с природой.
Ира Малыгина с прошлого приёма ушла со словами:
– Болезнь и поросёнка не красит, а уж меня-то подавно, – явно с упрёком доктору.
Необходимо изменить ситуацию. Полчаса пройдут в напряжённой работе. Терпеливо и мягко он будет доказывать необходимость своего плана лечения. В тот момент, когда пациентка поймёт чётко выстроенную схему и уже мысленно увидит желанный результат, его коснётся тёплый луч благодарности. Без этой реальной оценки сорок тысяч рублей (третья часть заработка бухгалтера, начислявшей ему ежемесячную выплату) были бы унизительными.
Не так гладко и просто сложится беседа с молодым специалистом по котировкам нефти. Чувство собственной значимости и высокий статус внушили ведущему менеджеру болезненное внимание к здоровью. Появляющиеся после гриппа четыре-пять экстрасистол в день пугали его до приступов паники, до удушья, хотя полное обследование не выявило патологии. Единственный, кто подолгу мог обсуждать с ним эту проблему, – доктор Че… Жена пациента давно потеряла терпение.
Сегодня доктор особенно спокоен. Пациент, напротив, множеством мелких движений, покашливанием выдаёт растерянность и притаившуюся тревогу. Молчание затягивается, но врач не торопится. Дождавшись внимания, по привычке, к главному идёт кругами. Порасспросил, ходил ли он с женой на столичный спектакль «Рассказы Шукшина» с Олегом Мироновым в главной роли. Удивился, как удаётся актёру вести весь спектакль в сумасшедшем ритме. Поинтересовался ценами на нефть. Выразил озабоченность их падением. Услышал разъяснение:
– Так это всего 0,16 доллара. Завтра она изменится и выровняется. А в целом картина благополучная. Обычное дело.
– Так и ваши пять экстрасистол в день – это всего лишь мелкое временное нарушение. Его нельзя игнорировать, но можно корректировать.
Экстрасистолия – это самая распространённая аритмия, возникает как у больных, так и у практически здоровых людей.
Пауза. Лицо молодого человека моментально отреагировало зарозовевшей кожей и блестящими глазами. Понятый процесс за какое-то мгновение победил страх смерти. Доктор и пациент расстались, впервые совершенно довольные друг другом.
Доктор Че сцепил руки, как будто запер в них удачу.
– И кто тут жалеет доктора, что он не сделал маломальской карьеры?! – в который раз возразит он невидимому наблюдателю. – «Яйцеголовый» – ещё один, отвоёванный у его собственного заблуждающегося разума. Что вы в этом смыслите, господа хорошие!
Жена доктора любит редкие выходы вместе. В небольшом областном центре можно и до театра, и в ресторан добраться пешком. Где бы они не оказывались в окружении людей, до́ктора приветствуют сердечными улыбками и добрыми словами, как близкого человека. Чаще всего, конечно, тут же возникает неотложный вопрос по здоровью.
И на этот раз вряд ли им дадут поужинать в одиночестве. Старательно отглаживая мужнину рубашку, она проникается её белизной, как светом. Вспыхнувшая мысль вызывает глубокое удивление: «Муж – настоящий охотник за недугами. Найти и обезвредить – вот с чем выходит он на тропу единственно справедливой войны. Конечно, и один в поле воин! Его стратегия включает обучение пациентов грамотной защите. «Обращённые» – гордость доктора Че. А я всё подгоняю да подгоняю его, тереблю, спокойствия лишаю.
Люди на курортах здоровье поправляют, а мы в свои шестьдесят проверку на выносливость устроили, наматывая сотни километров по монгольским безлюдным, почти лунным ландшафтам. Ремонт своими руками – та ещё авантюра! Чуть не сдались… Но ведь сделали. В процессе получили уйму полезных умений. На знакомство с эзотерическими учениями два года потратили, поняли: всей жизни мало. Во что только не ввязывались… Были проколы, осечки… Не было скуки! Хорошенькая же у меня роль – покалывать осла1, чтобы он двигался вперёд. Впрочем, что тут такого. Шли ведь вместе».
Вечером, за праздничным столом, жена доктора услышит «новые истории». Она привычно ждёт очередное продолжение нескончаемого сериала. Память Елены вот уже двадцать пять лет, как хорошо организованный архив, хранит летопись практики врача Че, честный отчёт его достижений и неудач.