Комсомольская, 1
1960-е парили расслабленно для всех. Мирное небо над головой. Право на всё. На труд, здоровье, образование, отдых. Строили социализм, светлое будущее для своих детей. От каждого-то и требовалось малое: по способности.
В замен давалось: по труду.
То есть по-честному! Братцы! Пролетарии всех стран, объединяйтесь, а?
Страна обеспечивала себя всем сама. Как хорошая, сметливая хозяйка. Учись, повышай профессиональный уровень – зарплата больше. Рационализатор – премия. Дружинник – отгул. Рожай детей – получишь другую квартиру. Ведь это работает!
2020 год. Комсомольская, 1. Личный архив
В преддверии рождения второго ребёнка, к 1965 году Новиковы и Зинаида Ниловна получили свою первую отдельную квартиру. Двухкомнатную. Комсомольская, 1, кв. 44.
Всё, что связано с комсомолом, как в песне:
Комсомол – не просто возраст,
Комсомол – моя судьба!
Улица Комсомольская не выбивалась из этих требований. Прямая хоть в горку, хоть с горки. Юная, готовая к переменам.
Дом первый этой вечно молодой улицы построен буквой «Г» от слова:
– Гостеприимство.
На первом этаже радушно разместились в ряд «Ремонт теле- и радиоаппаратуры», «Ателье индивидуального пошива», магазин «Галантерея». Его тут же окрестили – Стекляшка.
44-я квартира с балкончиком, как спичечный коробок, находилась над ателье индивидуальной одежды.
Расположение комнат хрущёвки звалось красиво и смешно – вагончиками.
Хоть как назови, но к вагончикам цеплялась, как в поезде, кухня, совмещенный санузел с ванной. Берлога на одного медведя, без соседей.
Борис Сергеевич работал на Уральском электромеханическом заводе. В народе он звался «Три тройки». Студенческая, 9. Пять минут ходу из дома.
Кира Георгиевна – в 19-й детской поликлинике. Комсомольская, 4А. Того ближе.
Дома оставалось царство Зинаиды Ниловны с двумя внуками.
Замок на дверях на Комсомольской, 1 был модный. Английский. Маленький, аккуратненький, серенький. Но у него имелась защёлка с характером:
– Вжих, – сразу срабатывала.
Англичанин ехидно захлопывался при каждом неверно сделанном шаге за дверь. Одетый ты при этом или без портков – для наглого замка значения не имело. Вышел забрать газеты из почтового ящика – ты уже заложник. В подъезд кто-нибудь заходил:
– Ваше слово, товарищ сквозняк.
Входная дверь ждала этого момента:
– Хруп, трясь, – неизменно захлопнутый результат.
Ключи тоже по-английски оставались дома. Сидящая в тапочках на лестнице часть семейства испытывала уважение к державе, в честь которой был назван замочек с хитринкой:
– Я вас достану!
Только папа хранил ключи в любой ситуации. Замку не удавалось подшутить над Борисом. Ждали под дверью его прихода с завода. Впрочем, никого это особо не огорчало. Всегда можно расположиться у соседей. Чай-телевизор, все рады. Двери особо друг от друга не запирали. Оставляли ключ под ковриком на лестнице.
Один раз всё шло по традиционному сценарию. Лестница – сквозняк – замок. Но в квартире осталась гореть конфорка с газом под варящимся супом и открытый кран с водой.
– Если вдруг пожар, горим, набираем 01.
Кира вызвала пожарных. Она не успела сказать про коварный замок, сквозняк, ключи на гвоздике. Только в анекдотах пожарные спят. Через 2 минуты не одна, а две машины были под окнами. С сиренами. Сочного красного цвета, как помидор.
Зрелище напоминало телехронику. Только в телеке всё чёрно-белое, а у нас цветное и объёмное. Пожарная лестница, выбитое окно кухни, шланг-рукав. Нет ничего увлекательней, чем зрелище работы пожарных! Весь двор с этим согласился. Мы стали настоящими героями.
Всё произошло очень быстро. Пожарные вмиг оказались на кухне. Залили из брандспойта горящую конфорку. Вместе с ней кастрюлю с супом. Всю плиту, кухню целиком. Вышли они через дверь с английской загогулиной. Это было самое не интересное. Мама в суматохе незаметно закрутила открытый кран с водой. Прежде чем покинуть нашу кухню, напоминающую разодранную пуховую перину, составили акт. Сказали строго. Очень:
– Ай-ай-ай. Так делать нельзя. В следующий раз мы вас оштрафуем!
– Мы больше не будем. Честное-пречестное.
Кстати, пожарная пена очень плохо оттиралась от плиты, кастрюли, пола, стен и даже от потолка. Мыли всей семьёй. Без обеда.
На кухне пришлось сделать ремонт.
После ремонта на входной двери стоял другой замок. Советский. Без хитростей.
Кинотеатр «Современник»
Долгожданный кинотеатр, открытый в середине 1960-х годов, оправдывал своё название. Был и современником, и другом, и отдушиной. Красные кирпичи на фасаде делали здание похожим на огромный торт-медовик с рыжими коржами.
Всех попавших на сеанс встречал лозунг В. И. Ульянова (Ленина):
– Из всех искусств важнейшим для нас является кино.
На это никто не обращал внимания.
«Современник» был гостеприимным и востребованным. Он улыбался вестибюлем с панорамными окнами. Стоявшие на свету цветы в огромных горшках и ящиках хлопали в ладоши зрителям за то, что те пришли к ним в гости. Кинозал напоминал безбрежный океан. По наклонному полу волнами шли крашеные краской фанерные кресла, прикрученные к полу от штормов и ураганов зрительских эмоций. Огромный экран прятался за тёмным занавесом. Тот, как паранджа, открывался ровно на формат фильма. Широкий экран – большая улыбка занавеса. Малый формат – слегка вам улыбнусь. Иногда паранджа не успевала показать личико. Первые минутки шли сквозь просвечиваемую фильмом штору.
1989 год. Кинотеатр «Современник». Личный архив
2020 год. Торговый центр «Современник». Личный архив
Верным безмолвным попутчиком кинотеатра стал гранитный Блюхер. Четырехугольный постамент в папахе, с волевым взглядом принимал в пионеры, отмечал Дни Победы, чествовал ветеранов. Маршал преобразовал пространство перед кинотеатром в площадь, содержал её в подобающей чистоте, с высаженными цветочками летом и убранным снегом зимой.
В кинотеатр бежали со всех ног. В отличие от нелепого торгового центра, каким является «Современник» сейчас. Площадь Блюхера уменьшилась до размеров носового платка. На ней, как на противне для духовки, плюшками расположились торговые киоски.
2020 год. Площадь Блюхера. Личный архив
Очереди за билетами были огромными. Живя рядом, можно ухватить момент, когда хвост этой предкассовой анаконды обмякал.
Касса была сбоку, с изолированным входом с заветного крылечка. Кассирша в махоньком окошечке напоминала белочку-умелочку. Вместо орешков по билетикам стучал резиновый штампик:
– Сеанс-фильм-стоимость.
10 копеек – утренний, 25 – вечерний. Можно отмаяться 2 часа в толпе, а билеты перед тобой закончились. Самое заветное:
– Вжик! – звук отрываемых билетиков по линейке.
– Мне хватило!
– Виктория! Фильм, фильм, фильм!
1970 год. Площадь Блюхера перед кинотеатром
«Современник». Личный архив
В зале перед началом играл пианист-тапёр. Пианино старой застенчивой девой стояло в углу небольшой сцены. Репертуар чаще настраивал на боевой лад:
Вихри враждебные веют над нами,
Тёмные силы нас злобно гнетут…
Тематически частенько тренькали «Марш Буденного»:
Мы – красные кавалеристы,
И про нас
Былинники речистые
Ведут рассказ…
Кресла ждали фанерные. Ворчливые:
– Гражданочка, не скрипите своим седлом.
– Мальчик, хватит вертеться, как глист на сковороде.
Раздевалка отсутствовала. Кургузые драповые пальто с широкими ватными плечами, искусственные шубы заставляли зрителей гусеницей умащиваться между подлокотников кресел. Шапки-ушанки частенько вешали на колено. Она могла соскочить, покати-колечком очутиться под соседним рядом.
Фильму предшествовал киножурнал. «Урал», «Советский спорт», «Фитиль». Пока припаздывали, успевали охладиться газводой в буфете. Мороженное вначале продавали внутри. Успеть его купить – сказка. Позже киоск перенесли на улицу. В зрительный зал с лакомством пускать перестали.
Сейчас никто не смотрит кино, как тогда. Зрители висели над залом общим облаком. На экран смотрели сотни глаз в едином порыве, затаив дыхание. Люди верили всему. Все вместе плыли на корабле с тиграми, скакали на лошадях с шашками, помогали партии на стройке, били фашистов в рукопашном:
– Двинь этому гаду!
– Вмажь ему!
Вместе плакали, вместе смеялись. Мужчины не стеснялись утирать слезы. Могучий народ, строитель коммунизма, имел право на любовь, месть, скорбь. Эмоции разливались искренние, а помыслы чистые.
В штате полагался художник. Афиши рисовались от руки на огромных щитах большой кистью, чуть ли не шваброй. Слой новой краски накладывался на предыдущий. Старые названия просвечивали под грунтовкой. Иногда афиши получались такими страшными, что могли испугать. Но советский зритель не пугался:
– Это ведь не медведь в тайге!
Зарубежное кино показывали умышленно реже. Луи де Фюнес – смешной и милый комиссар Жюв, шикарный Жан Море, Мишель Марсье – прекрасная Анжелика. Западное искусство взрывало серость советской действительности.
«Фантомас» стал эпохой. Заборы, тротуары дублировали фильм. Мелом, краской, гудроном, гвоздём – как угодно. Прообразы граффити в 1960-е.
Детей на такое безобразие пускали только с родителями. Так шестилетний Пашка оказался на «Фантомасе». Яркими красными одеялами у нас дома застилали кровати с металлическими сетками. Брат исчез в недрах спальни. Пауза отсутствия зловеще затягивалась. И миру явилось послание юного зрителя. Синими чернилами для перьевой ручки через всё одеяло красовалась надпись огромными кривыми буквами:
– FANTOMAS!!!
Отмывали вначале художника. Затем шерстяной кумачовый холст. Всё-таки прав Ленин! Кино – наиважнейшее искусство. Для всех!
19-я детская поликлиника
Кира Георгиевна стала детским врачом. Педиатр. Высшей категории. Ветеран труда. Тот самый, что:
– Доктор лечит нас от кори…
Цепочка докторов, спаянная Иваном Ниловичем, пополнилась таким звеном. Единственная из двух групп врачей педиатрического факультета своего выпуска. Проработала она сорок лет в шестнадцатом кабинете одной больницы. На одном участке Ирбитская – Голощёкина – Раевского.
Иногда здоровый, как шкаф, дядька приветствовал:
– Кира Георгиевна! Здравствуйте! Вы меня не помните? Я дизентерией болел в пять лет. Так вы меня с того света вытащили. Можно я Вас обниму!
19-я детская поликлиника с Комсомольской, 4А спряталась на первом этаже пятиэтажки. Между такими же домами. Как на макете застройки района.
Набросанные коляски-санки никто не охранял. Дети спали в них на улице, пока мамы оформляли документы. Крылечко с покосившимися перилами всегда просило каши. На нём частенько кто-нибудь наворачивался. Входную группу украшали стеклоблоки. Всегда находились желающие прижаться к ним лбом, чтобы разглядеть через голубоватую стекляшку размытую улицу.
Раздевалка играла с посетителями в прятки. Она спряталась в подвале, вместе с обилием цигейковых шуб, мутоновых шапок и валенок с галошами. Вечно что-то терялось. Везде торчали какие-то потеряшки: одиночные варежки-перчатки, зажульканые носовые платки, вязанные шарфики.
Начало 1960-х. Коллектив детской поликлиники,
улица Будённого. Личный архив
Лесенка вниз шла, как Дерсу Узала крадучись в тайге. Здесь же в подвале бурлила прачечная по стирке халатов. Стирать приходилось фактически вручную. Х/б обмундирование подкрахмаливали, чтобы оно не так пачкалось за неделю и держало форму. Пуговицы обрывались-терялись, как семечки из подсолнуха. Новикова всегда забирала стирать свой халат домой. Жалела опухшую от работы прачку.
Кабинеты расходились как в русских народных сказках. Налево пойдёшь – к хирургу попадёшь. Направо пойдёшь – от дерматолога не уйдёшь. Прямо пойдешь – до главврача дойдёшь.
Первый кабинет – фильтр и вызов врача на дом. В нём хозяйничала Антонина Георгиевна. Очень маленькая женщина с короткими кудрявыми волосами, похожая на мальчика-подростка. Как нахохленный воробей. Антонина обладала скрипучим, грубым голосом. Брови подводила химическим карандашом, тонкие губы красила ярко-красной губной помадой. Антонина курила только папиросы «Беломор». Её побаивались и дети, и родители. На застольях коллектива регистратор вместо шампанского пила неразбавленный спирт. Медсёстры готовили ей одну персональную рюмочку. Делала она это залпом, без закуски. Антонину Георгиевну очень уважали в коллективе. Во время Отечественной войны она воевала танкистом. В бою горела в танке. Лицо обгорело. Брови после этого не росли, губы изменились. Пострадали голосовые связки. Голос стал грубым. Несмотря на внешнюю строгость, она была очень доброй. На праздники Антонина Георгиевна приходила в пиджаке. На груди не было места, всё увешано орденами и медалями. Один раз во время застолья женщина-ветеран потянулась за хлебом. Стул опрокинулся под тяжестью наград. Неприметная регистратор никогда не претендовала на особые почести.
2020 год. 19-я детская поликлиника. Личный архив
Очереди в поликлинике бурлили, как полноводные реки. Кашляющие, чихающие, с плохим зрением, слухом и прочими детскими заморочками. В кабинеты надевали сменную обувь или проходили в носках.
Дети у Новиковых в садик не ходили. Мать-педиатр категорически сказала:
– Нет. Я знаю, что творится в этих садиках.
Удобно после приёма по пути на участок забежать домой. Все живы-здоровы, дальше на работу.
У нас не было телефона все годы, пока Кира Георгиевна работала. Связь должна быть с детским врачом мгновенная. Часто приходили к маме домой:
– Извините! Спасите! Помогите!
Не отказывала никому.
За все годы работы ни одного больничного по уходу за постоянно болеющими своими детьми или по личному недомоганию. Зато нам с Пашкой мама всегда выписывала освобождение от физры:
– Бе-бе-бе, – завидуете?
Трудно выговариваемое для детей имя-отчество произносилось малышами:
– Кила Геолгиевная.
Между собой дети звали просто:
– КГ, – или, – Килограмм.
Все вещи, из которых мы вырастали, относились мамой на участок. Семьи встречались часто многодетные. Прямо с орденами «Мать-героиня». Знак этот давался мамам, родившим и воспитавшим десять и более детей.
– Мама, ну куда ты всякую рвань тащишь? Уже помойка плачет по этим дырам.
– Ой, мои гаврики рады будут. Детвора и заштопает, и пуговицы сами пришьют. Ещё и спасибо скажут.
Некоторые матери, мамины подопечные, пили по своей доброте. Их дети бегали некормлеными беспризорниками. Приходилось и хлеб на свои деньги покупать, и мозги родителям вправлять.
Всем нуждающимся мама выбивала путёвки в санатории, детские лагеря, молочную кухню.
На работу придешь – перед кабинетом рой пациентов. Особенно в вечерний приём. Картина маслом «Взятие Казани Иваном Грозным». Талонов в регистратуре нет, но родители шли без них, знали: Новикова примет всех.
Зимой в эпидемии гриппа по 70 вызовов. После нужно всё записать в карточках. Сидит уставший врач, а её из-за горы писанины не видно.
Осмотр ребёнка кажется мгновенным: температура, прослушал, горло, железы. На самом деле у каждого своя симптоматика. Один одевается:
– Следующий, – а в коридоре ещё толпа.
Детскому врачу нужно втолковать всё родителям. В первую очередь им. То арбузом немытым детей накормят. То с собакой из одной миски едят. То окна настежь в морозы распахнуты. А то и отказаться от новорожденного удумают.
Некоторые родители не умели разделать курицу. Куры продавались с желтыми лапами-когтями, головой с клювом, не выпотрошенным желудком. Врач рукава засучит, нож в руки и втолкует:
– Когти, клюв отрежь для котов. Лапы, голову – на бульон. Желудок разрезала, куриный песок из него вытряхнула – промыла. Всё понятно?
– Спасибо, Кира Георгиевна. А то мы эту курицу боялись.
– Детей корми, мать, а не от курей бегай.
У куриной лапки смешно шевелились пальцы, когда дёргаешь за сухожилие. Она могла бегать по столу или носить спичечный коробок избушкой на курьих ножках.
Зинаида Ниловна гордилась, что её дочка лечит детвору. Кирочка любила свою работу. Во всех её проявлениях.
Новикова была редактором газеты в поликлинике. Каждый праздник – стенгазета, юбилей – стихи. Вот её зарисовки о профессии:
* * *
Тюльпаны все
без запаха цветут,
Но красота у них
необычайная!
Так педиатра скромен
труд…
В нём польза скрыта
колоссальная!!!
Я – ПЕДИАТР
Я гимн профессии пою,
Профессии, которую люблю.
Я – педиатр, люблю ребят,
Они всегда везде шумят,
Глаза их, полные души,
Всегда до боли хороши.
Улыбки, слёзы малышей —
Что может быть ещё милей?
Я – педиатр, люблю ребят,
Мне дорог их лучистый взгляд.
Пусть сменой крепкою растут,
Мои труды не пропадут.
Учить кормить,
Лечить, поить,
Чтоб смену до пятнадцати взрастить
И в мир широкий отпустить.
* * *
Придет на вызов тётя врач,
Ты успокойся и не плачь,
Она полечит, и пройдет
Температура и живот.
Врач долго с мамой говорит:
И отчего живот болит,
Что нужно руки мыть всегда,
Что в доме есть теперь вода.
Есть мыло, щётки, порошок,
К услугам частый гребешок,
Что мухам объявить войну —
Несут заразу лишь одну.
Бельё из хлопка нужно мне,
Такое снится лишь во сне,
Питание с кухни приносить
И соком каждый день поить.
Тогда я буду не реветь,
Расти, смеяться, не болеть!
Праздничная линейка в 19-й детской поликлинике.
Кира Георгиевна читает свои стихи. Личный архив
УЧАСТКОВЫЙ ПЕДИАТР
О, как я чертовски устала,
Ходя целый день по грязи,
И вызовов было мало,
А сколько их впереди…
И мал карапузик,
А поднимет рубашку,
И рот разевает,
И тянет язык…
На твою ласку
Ответит с опаской:
Что снегу поел
И вот – заболел.
Другой, что постарше,
Ответит с улыбкой:
Подрались в снежки
Иль бежал налегке…
А тот – мерил воду,
Искал где-то броду
И весь посинел
На ветру в холодке.
Везде нужно думать,
И мыслить, и знать:
Какой же совет
Нужно матери дать?
Где – поругать,
А где – похвалить!
Где просто таблетку
Взять – и споить.
Разные семьи,
Разные люди,
И мы осуждать их не вправе —
Не будем.
Нужно терпению
Врачу научиться,
Тогда и работой
Своей можно гордиться!
Наш городской сад на улице Волховской подвергался набегам. Рядом – интернат для детей из неблагополучных семей (сейчас – СУНЦ). В конце лета шпана возвращалась из пионерских лагерей. На следующий день – яблок в садах нет. Папа разрабатывал радикальные методы охраны урожая. Заваливание участка хламом, ящиками. Типа:
– Здесь ничего нет.
Воровство обходило наш 29-й участок стороной. Борис ликовал:
– Работает. Урожай цел.
В один прекрасный момент мы узнали, что пацаны из уст в уста предают:
– 29-й не тронь. По башке получишь. Это сад доктора Новиковой. Ясно?
Кира Георгиевна успела в некоторых семьях вырастить три поколения детворы. Рождённые на её веку дети стали родителями, и у них появились внуки.
Когда Новикова уходила на пенсию, 19-я поликлиника взорвалась.
– Что случилось?
– Новикова уходит!!!
– А как жить-то будем?
Родители шли демонстрацией. Открытки, поздравительные газеты, детские рисунки, поделки, подарки от семей, династий, целых домов и дворов.
Педиатр – это заботливые руки и очень доброе сердце.
Портфель
У Лены Мезенцевой, дочери Августы Константиновны и Всеволода Ивановича, был отличный портфель. Из натуральной мягкой свиной кожи. Производство ГДР. Его купили по случаю на ВДНХа.
– Воля, давай купим этот портфель для Лены.
– Гутя, это же целое состояние. Нужен он ей?
– Первый класс, всё-таки раз в жизни.
1962 год. Первоклассница Елена Мезенцева с портфелем – семейной реликвией в руках. Личный архив Е. В. Мезенцевой
Лёгкий, компактный, удобного размера. И в руку взять, и за плечи ранцем водрузить. Два отделения. Побольше – для учебников, маленькое – под тетрадки. Ручка необычайно крепкая, тоже кожаная, не промерзающая. Блестящие замки звонко и быстро срабатывали:
– Чпок, – и открыт – закрыт.
На портфеле классно ездить с горок. Кожа в мороз не промерзала. Он не убивался. Санки-ледянки, гиря, стул-стол, фрисби – трансформер. Красота, а не школьный атрибут. Выдержал испытания всеми подоконниками, забрасыванием в кусты и валянием в кучах-малах. Зимой и летом одним цветом:
Я сундук несу в руке,
Дверцы дома на замке.
Изрядно походив в школу, через несколько лет портфель Лене стал надоедать. Его украсили переводкой. Красивая переводная женщина в шляпе на какой-то момент обновила имидж и настроение. Натуральная кожа намертво впечатала тонкий слой полиэтиленовой картинки.
Настал момент, и портфель уже достал. Сделан он был на века, и ничего ему не делалось. Хозяйка променяла его на модную дерматиновую сумку через плечо. Сумка через год уже не выдержала бурную нагрузку школьной жизни.
В гостях у Мезенцевых на ВИЗе Борис Новиков положил взгляд на качественный портфель. Испытав его на прочность, методом богатырского потягивания в разные стороны, Борис Сергеевич сказал:
– Будете выбрасывать, я заберу. Под крючки и удочки для зимней рыбалки. Как раз по размеру.
Но ещё время не настало. И вот в один из праздников Боре сказали:
– Забирай!
Для рыбалки в самый раз. Ещё и бутербродик с салом, термосок войдут. Дома Борис покрутил портфель туда-сюда:
– Кира, а ты не хочешь с ним на работу ходить?
– Я что девчонка? Куда ж я с такой бабой переводной.
Переводка не отмывалась ни мылом, ни губкой.
Портфель отправился в Дом быта на перекрашивание в приятный коричневый цвет. Швы вручную прошили капроновыми нитками на века. Крепления под рюкзак сняли. Он стал деловито стильным. В маленькое отделение удобно убирался трудяга фонендоскоп. В большое – сшитая Борисом прозрачная папка, как касса букв и слогов, для талонов на приём, справок, рецептов, больничных. Всё честь по чести.
Портфель пошёл на работу. Он вылечил многих детей. Кочевал из дома в дом. В коридорах общаги на мамином участке портфель знали и уважали. Оставленный между велосипедами, игрушками и детскими колясками коридорной системы – его никто не трогал. Ключи от дома, кошелёк в нём находились в полной безопасности среди любого общежития.
– Портфель Новиковой не цапэ. Рога поотшибаем.
Дома после работы в нём обнаруживались конфетка, яблочка, пирожок. Заботливо подложенные гостинчики вечно голодному врачу.
Коллеги интересовались:
– Кира Георгиевна, где вы такой удобный рабочий кейс приобрели?
– Это фамильная ценность. Уникальный экземпляр.
– Вот и видно, что сейчас так хорошо не делают. Завидуем вам.
Нам категорически запрещалось трогать рабочий мамин портфель. Это – источник инфекции.
Вначале 1990-х портфель-педиатр вышел в отставку. Продолжал нести службу по хранению мед утвари. Потом в конец разленился. Его передали в добрые руки. Портфель не сдавался.
Детали детективного расследования портфель – Мезенцевы – Новиковы раскрылись при подготовке этой книги.