Работа
Зиночка любила свою работу. Она бы могла учить детей. Диплом Института благородных девиц готовил исключительных преподавателей. Но враг народа ничему хорошему не научит. Детей им доверить нельзя. Укусят или обманут.
На ЗИКе работается просто. Коллектив очень дружный. Статист, калькуляр, кладовщик, секретарь. И всё на одном заводе. Как в фильме «Весна на Заречной улице»:
Я не хочу судьбу иную.
Мне ни на что не променять
Ту заводскую проходную,
Что в люди вывела меня.
Трудовая книжка Зинаиды Ниловны Черниковой.
Личный архив
Суровые люди проходили через проходную режимного предприятия. Первые, похожие на последних. Но на заводе они были просто людьми. На уставших лицах озарялись улыбки. Узнавали:
– Как дела? Твои дома накормлены?
Работы всегда крайне много. Смена пролетала молнией.
Подработка кассиром началась у Зинаиды Ниловны как приработок. Доверить выдачу зарплаты сразу не могли, при всём уважении. Вдруг смоется с деньжатами неблагонадёжная личность. К заводским кассирам выстраивалась длинная очередь. Пока отсчитают, сдачу сдадут, в ведомости распишутся. Змея очереди движется медленно. С ноги на ногу переминаешься, пока дождёшься. Тут появилась кассир Черникова. Её длинные, тонкие пальцы пересчитывали пухлую пачку денег мгновенно.
– Тр-р-р-р… – как счетная машинка, – пожалуйста, ваша зарплата.
Рабочие поначалу отходили, пересчитывали.
– Всяко ошиблась.
– Купюр-то особо не касалась.
– Надо же, всё верно.
У Черниковой ошибок не было. Всё было точно. Дебет неизменно сходился с кредитом копейка в копейку.
Кассиром она стала отменным.
В день получки сразу смотрели:
– Кто выдаёт?
– Хоть бы Зинаида Ниловна.
– Быстро очередь пройдёт. До конца смены успеем.
Канцелярские книги Черникова вела каллиграфическим почерком. Без помарок. Как летописные рукописи. Зинаиду Ниловну просили стенографировать все собрания. Писала она быстро. Поспевала за оратором лучше печатной машинки. На отчётных мероприятиях президиум сидел помпезно. Нескончаемый стол принято застилать скатертью. Самобранки такого размера точно не найти. Зиночка сама предложила:
– Давайте нашим ковром.
Ковёр необычайно красивый. Дар от Игуменьи Иларии с орловской земли. Монахини ткали в монастыре под Орлом. Больше любой домашний стены. Под три метра высотой. На чёрном фоне расцвели огромные красные маки с молодой зеленью. Ковёр дышал насыщенным цветом, сочностью бытия, философией жизни.
– Приноси, – быстро согласились на заводе.
– Вы что, я его и не унесу. Присылайте двоих рабочих. Один не снимет со стены, – Зинаида улыбнулась.
Руководство завода ахнуло, когда огромный стол застелили неземной красотой. Графин с гранёными стаканами стеснялись находиться на этом великолепии.
– Зинаида Ниловна, теперь все собрания только с вашим ковром.
– Не возражаю, – Черникова была рада.
Ковер был огромным, но не громоздким. Мягкая фактура позволяла сложить его гармошкой. Коврик запрыгивал на плечи, пускался в путешествие: Станкострой – завод – Станкострой. Так и носили на каждое партийно-профсоюзное собрание. Как Ильич бревно на субботнике. Зиночка с работы писала записку. С запиской приходили в шестую квартиру. Бабушки с Кирочкой выдавали святыню. Президиум восседал, так сказать, в маковом благоухании. Никакой пропаганды наркотиков в этом не усматривалось.
1958 год. Совет ветеранов ЗИКа. Зинаида Ниловна
Черникова третья справа во втором ряду. Личный архив
Протоколы собраний вела только Зинаида Ниловна. Другие секретари не поспевали. Приходилось подстраиваться под их манеру писать. Время проведения затягивалось. Если Черникова задерживалась, о графин, оповещая открытие заседания, не звенели. Ждали.
В трудовой книжке Черниковой одно-единственное предприятие. Длинною в жизнь. ЗИК. Провожая на заслуженный отдых, Зинаиде Ниловне подарили настольные часы каслинского литья с циферблатом завода. И верные счёты ушли со своей хозяйкой. Считать счастливые минутки с семьёй.
Но размеренное бытие быстро нарушили. Создали Совет ветеранов ЗИКа. А как без секретаря?
– Ниловна, выручай.
– Куда ж вас девать. Я, как ковёр, всегда готова.
Да, да, да, да! Еда!
Мальчишки, совсем шкеты, в заводские обеденные перерывы в годы войны бегали с бидончиком и стаканом. Девятилетний Борис Новиков с ватагой пацанов водичку продавали. Простую из водопровода. За копеечку. Совсем маленькая по стоимости того времени денежка. Работяги по пути в столовку после удушающих гремящих цехов просто руку подымали вверх. Говорить от усталости не могли. Маленький разносчик с бидоном около тебя. Стакан исчезал залпом.
– Мальчик, дай ещё. Вот тебе 10 копеек.
– Счас, сдачу.
– Оставь себе. Мамке отдашь.
Шустрые мальцы крутились между людским потоком. Получалось копеечек десять. А когда и рублишко. Денежке радовались. Дома одни женщины да старики, с деньгами туго. А копеечка, как водится, рубль бережёт.
Хлеб привозили к окончанию смен на заводах. По карточкам. Инвалиды да малые дети – кто мог – заранее занимали. Очередь быстро двигалась. Был бы хлебушек. Отметка в карточке, пайка хлеба:
– Следующий.
Бывает, оплошают, отметку в карточке не выстригут. Семён Семёнович Щапов, демобилизованный после контузии, от голода и безысходности раз и мотнулся снова в конец очереди. Тут милиционер за шкирку такого удальца и в участок. Что тут делать?
– Хлеб выбросить? – это невозможно, руки трясутся от одной мысли.
– Сдать в участке? Могут посадить, расстрелять – что угодно, – сознание Семёна путается.
У органа власти на спине глаз нет. Взял да и заглотил лишнюю буханку за пару жевков. Как удав. Постовой оглянется на тебя – ну и не жуёшь в тот момент. Так и в участке оказались:
– Фу-ты ну-ты. Где хлеб?
– Не было, товарищ милиционер.
– Как не было? Я что, слепой, по-твоему?
– Никак нет, товарищ милиционер.
– Ведь сожрал?
– Никак нет, товарищ милиционер!
– По глазам вижу, что сожрал. Ведь цельную булку умял, контра.
– Никак нет, товарищ милиционер.
– А ну, пшёл отсель! Заладил тоже мне: «Никак нет, никак нет». Расстрелять бы вас всех, никак нет!
– Слушаюсь, товарищ милиционер! – да бегом из участка.
На нет и суда нет. Сытому закон не страшен.
Главное дотянуть до весны. Там начиналась крапива. Везде её клали. Хоть в щи, хоть вместо чая. Сушили, к муке истирали. Боялись цинги. Одуванчики оживляли салаты. Из корней этого сорняка кофе варили. Горечь приятная и польза. Что могли, то и ели. Сушили в зиму.
Зиночка с Кирой приноровились капустой похлёбки заправлять. За день заводская столовка начистит бачок некондиции. В конце смены очистки с прочим мусором выбрасывают на помойку. Дверь пищеблока отворяется, а на столовские доедки уже рой желающих.
– Чинь-чинь-чинь, – только руки в потёмках мелькают.
Борис Новиков справа. Личный архив
Нагребёшь сумку в темноте-спешке того, что бог послал. Дома на свету смотришь: когда гниль одна ослизшая окажется. Бывает – повезёт, что-то удастся выбрать. Промоешь, срежешь, вычистишь – вот похлёбка и заправлена. Подмороженное – не брак. Сразу закинуть в кастрюлю, пока не потекло в тепле. А ели баланду за круглым венским столиком серебряными ложками. С вензелями. Других просто не было.
Тревога была в сердцах, но не в желудках. Никто не унывал. Свердловск не сдавался.
Зинаида Фёдоровна Козина
(1868 – 10.10.1943)
В 1943 году Зинаида-старшая болела. Уже совсем-совсем. Мудрая, гордая, непоколебимая. Яркой внешности и волевого характера. Благородная пожилая женщина, угасающая, как свечка на ветру, на уральской земле. Сохранившая семью сына Ивана с Женей. Спасшая от ареста дочь Зину с внучкой Кирой. Зинаида Фёдоровна – отражение эпохи России на рубеже 19—20 веков.
У её отца Фёдора Григорьевича Козина в начале 19 века имелся свой винный завод. Случилось несчастье: взорвался паровой котёл. Фёдор трагически погиб.
Зинаида Фёдоровна Козина до революции была хозяйкой винной лавки под Орлом. Бизнес шёл бойко и успешно. И оптом, и в розницу, и на разлив. Она знала все нюансы винного производства. Сомелье, бармен, предприниматель, собеседник – толковая женщина во всех вопросах.
Зинаида Фёдоровна Козина-Мезенцева. 19-й век.
Личный архив
Сёстры Козиновы: Зинаида, Анна, Клавдия. 19-й век.
Личный архив
1930 год. Орёл. Личный архив
Свидетельство Зинаиды Фёдоровны Козиной об окончании Ливенской женской прогимназии. 1883 год.
Личный архив
Первый этаж частного дома для бизнеса. Второй – для семьи. Дело непростое, хлопотное. Требовало знаний, характера.
Божественная Зинаида! Какие-то шляпки, каракуль, горжетки, зонтики. Огонь! Времена и нравы были другими. Такой женщине мужчины в очередь бросались подать упавшую перчатку. Соревновались, кто поможет снять пальто.
Как писал Николай Гумилёв:
…Есть у каждого загадка,
Уводящая во тьму,
У меня – моя перчатка,
И о ней мне вспомнить сладко,
И её до новой встречи не сниму.
Вот такие истинно дворянские женщины жили в бараке Свердловска. Там они выделялись своей воспитанностью и манерами. Никакой заносчивости. Простые, доброжелательные в общении. В Станкострое тоже готовы были бы подать им перчатки или пальто. Но при другом строе галантные соседи ограничивались помощью принести воды или угля.
С мужем Нилом Александровичем, чрезвычайно набожным, что-то пошло не так. В жизни как в старинном романсе Перфильева:
Ах! Эти черные глаза!
Кто вас полюбит,
Тот потеряет навсегда
И сердце, и покой.
Брак, венчанный в церкви, официально расторгли. Факт достаточно редкий для православной России. Да уж:
– Милые бранятся, только тешатся.
Зинаида Фёдоровна Козина-Мезенцева. Орёл, 19-й век. Личный архив
1930 год. Орёл. Мать и дочь Зинаиды – старшая и младшая. Личный архив
1935 год. А. Толстого, 8. Зинаида Фёдоровна с внуками Волей, Лёшей, Галей и невесткой Евгенией.
Личный архив
1937 год. Зинаида Фёдоровна и Нил Александрович Мезенцевы (справа) на А. Толстого с семьей сына и зятем.
Пять внуков: Кира, Лёня, Лёша, Галя, Воля.
Личный архив
1930 год. Зинаида Фёдоровна (справа) и Нил Александрович (в центре) с семьями сына Ивана и дочери Зинаиды. Личный архив
Жена забрала дочь Зину. Муж сына Ивана. Но всю жизнь рядом. И в Орле, и в Свердловске. И с семьёй дочери, и с семьёй сына. Вырастили двоих детей, пятерых внуков. Так вот жили они долго…
…и счастливо и умерли в один… год. Похоронены в одной могиле на Михайловском кладбище. Зинаида и Нил, прошедшие огонь, воду, медные трубы и даже развод в церкви. Но преданные сердца соединятся вместе, вопреки всему. Это уже не земные законы, а небесные.
Зинаида болела-болела и вслед за Нилом в октябре 1943-го умерла. Прежде чем похоронить, нужно до кладбища добраться. Война. Смертью никого не удивишь. Все прощальные приготовления произведены. Зеркала в комнатке Станкостроя завешаны, молитва украдкой от коммунистов прочитана, помыто-собрано в последний путь. Провожающие Черниковы, Мезенцевы в трауре. Лошадка с санями. Зимы были лютые, с октября уже снежный покров ложился.
– Ну, с богом, Зинаида Фёдоровна! – в последний путь…
К улице Советской подъехали, а тут как пошли новенькие танки на погрузку. Колонну не переждать. Грохот, смрад.
– Страх божий! – уши затыкаешь, а не помогает.
Улицу не пересечь. Траурная процессия остолбенела. Лошадь на дыбы. Всё по-казачьи, как на орловской земле. Сани в одну сторону – гроб, соответственно, в другую. Что тут делать? То ли лошадь ловить, то ли усопшую. Как Лермонтов писал: «Смешались в кучу кони-люди…»
Вот такая шальная и любимая наша Зинаида Фёдоровна Мезенцева. Вспоминается песня Владимира Высоцкого:
…Сгину я – меня пушинкой ураган сметёт с ладони,
И в санях меня галопом повлекут по снегу утром,
Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони,
Хоть немного, но продлите путь
к последнему приюту!
2019 год. Екатеринбург, Михайловское кладбище.
Внуки и правнуки Мезенцевых. Личный архив
Туберкулёз
(1943 год)
В комнате Черниковых жильцов стало на одну четвёртую меньше.
Похороны, недосыпание, перегрузки. А тут ещё Зинаида Ниловна ноги застудила. Вовремя не спохватилась. Всё на завод бегала. Силы к концу года были на исходе. Вот Зиночка-младшая и надорвалась.
Туберкулёз…
В задыхающемся от работы Свердловске болели туберкулёзом поголовно. Тяжело. Много умирало. Медицина сосредоточилась на госпиталях. Из лекарства был доступен кипяток. Зина кашляла непрерывно. В груди бухало, булькало, выворачивало наизнанку. Есть ничего не могла. Рвало с кровью. Таз под кроватью. А встать, вынести – сил нет. Когда отхожее Клавдия ногой вытолкает. А так чаще Кирочка.
– Доченька, какая ты у меня хорошая!
– Мамочка. Молчи. Ты только поправляйся.
– Да уж я здорова. Почти. Жоржик придёт, а я тут разлеглась.
– Придёт, мамочка. Обязательно придёт. Поправляйся давай!
Мезенцевы созвали консилиум:
– Нужны натуральные жиры. Свежие. Может, выкарабкается.
Нужны – так нужны. У Евгении Сергеевны с Иваном Ниловичем на Толстого корова, куры.
– А кто будет ходить? Хоть два раза в неделю?
– Мама, я! Не волнуйся! Я быстро! – и опять без Кирочки никак.
После школы возле мамы уроки сделаешь. Зимой на улице уже и темно. Бежишь по частному сектору из Станкопосёлка на Толстого. Самое страшное – собаки. Из-под ворот на тебя бросаются.
– Гав-гав!!! Гав-гав!!! – в ушах звенит.
На улице никого. Тебе всего восемь лет.
– Папа Георгий ничего не боялся и я не буду!
Главное ноги быстрей переставлять. Смотреть только под ноги. Шаги шире делать. И ещё их считать:
Клавдия Фёдоровна Козина. Орёл. Личный архив
– Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три… Шире шаг, шире шаг, шире…
Или петь! Как в «Весёлых ребятах». Когда поёшь, сразу теплее становится:
Легко на сердце от песни весёлой,
Она скучать не дает никогда.
И любят песню деревни и сёла,
И любят песню большие города.
Песня весёлая, главное не реветь.
Вот и дом Мезенцевых. Отогреешься полчасика. Евгения Сергеевна чаем напоит. Сметаны стакан сунет да несколько яиц домашних. И обратно бежать:
– Раз, два, три. Раз, два, три…
Зиночку лелеяли в тепле. Шаль мягонькая, прямо на голое тело. Два одеяла, ещё пальтушко сверху для тепла. Яичко сырое натощак. Вилкой гоголь-моголь наболтаешь:
– Мама, пей,
– Не хочу.
– Через не хочу, пей. За победу! За папу!
– Ну, если за Жоржика. Давай сюда.
Сметана только для Зиночки. По ложечке в рот и рассасывать.
– Кирочка, добавь себе сметанки в суп. Вкусно-то как.
Иван Нилович Мезенцев и Клавдия Фёдоровна Козина. Баба Клаша. А. Толстого. Личный архив
– Мама, я не люблю, – дочка только слюну сглатывает при слове «сметана».
– Ой, а мне как хорошо от неё. Я от этого кашля уже и дышать не могу. Вот сметанки съем и дремлю.
Клаша с Кирушей крутились как могли. Водой обтереть. Подсадить. Спину прохлопать. Баба Клаша молилась:
– Пресвятая Богородица, не допусти, чтоб дитя сиротой осталось. Поставь рабу Божию Зинаиду на ноги.
Отступила зима, а с ней и дело на поправку пошло. Зиночка стала вставать, улыбаться. Хандра капитулировала. Победа СССР в войне была впереди, а три хрупкие женщины Станкопосёлка свою уже одержали:
– Жизнь! Viva Victoria!
Правда, кашель так и остался у Зинаиды Ниловны до конца жизни. Начинала она смеяться, и он клокотал. Как пересмешник. Но хорошо смеётся тот, кто смеётся последним.
Победа
Победа! Боженька ты наш!!!! Ждали, молились, верили! Ты пришла, родненькая!
ЗИК отметил это дело очень просто. В рабочем режиме. Зарядили снаряды. Холостые. Для испытаний установок перед отправкой на фронт. В имеющиеся на тот момент зенитки. Да просто пальнули. Вразнобой, но так, что земля ухнула!!!
– Победа! По-бе-да!! ПОБЕДА!!!
Всё!
– Мы сделали это!!!
Станкопосёлок улыбнулся своими щербатыми бараками. Стёкла задрожали:
– Дзынь-ля-ля, – и вылетели.
– Подавитесь, фашисты!
Никто не расстроился. Вставляли потом новые со смехом:
– А холупы-то наши, на века построили! Сдюжили!
Гвозди во рту держали, молотками стучали, гармошки заливались:
Девушки, где вы?
Тута-тута,
А моей Марфуты
Да нету тута!
Победа катилась по улицам. Радовались. ВСЕ. Ликовали! Кто мог стоять на ногах, высыпали из домов. Как конфетти из хлопушки. Смеялись, плакали, целовались, обнимались. Незнакомые мужики подхватывали женщин на руки, прижимали к себе. Женщины кружились за руки, как на карусельке. Обессиленные счастьем люди не могли стоять, падали на колени, катались по земле. Во всех проснулось пристрастие петь-танцевать.
– Победа!
Зенитки перестали быть товаром первой необходимости!!!
В Станкострое накрывали столы. На улице. Под скатерти. У кого что есть. На случай победы доставался неприкосновенный запас. Откуда-то появился спирт. Его разбавили для дам.
Непонятно как, но стол ломился какими-то простецкими разносолами. В открытое окно выставили патефон. Гармонист разрывал меха:
Я сижу на дне окопа
И имею жалкий вид.
У меня промокла попа,
Потому что моросит.
Пели военные песни. Подпевали Клавдии Шульженко, Марку Бернесу. Танцевали всё подряд. И опа-дри-па-па, и вальс:
С берёз, неслышен, невесом,
Слетает жёлтый лист.
Старинный вальс «Осенний сон»
Играет гармонист…
От голоса Левитана разгладились морщины. Помолодели глаза. Столько впереди надежд. Стремлений.
– Мы выстояли в такой войне!
– Мы! Можем всё!
Все зиковцы получили медали «Труженик тыла». Фронтовики гордились своими наградами. Тыловики получили свою! За бессонные ночи, надорванное здоровье. Зинаида Ниловна доставала на работе из гранёного стакана со спиртным свою награду. Всё по-настоящему. Как на фронте. Каждое 9 мая медаль украшала вязаный жакет.
Зиночка отстояла победу! Мы гордимся этим. И тогда, и сегодня.
После войны
Напряжение спало. Хмурых людей не было. Все наполнились внутренним светом. Свечение заполняло всего человека, через кожу выходило в окружающее пространство. Прежде уставшие, измотанные тревогой люди бросились садить яблони, мыть-красить окна, заборчики. Всё во дворике Станкопосёлка перекрасили свежей масляной краской. Засадили клумбу цветами. Выстирали-накрахмалили вышитые шторки, распахнули окна.
В хорошую погоду все праздники, дни рождения отмечали на улице. Еду выносили, у кого что есть. Каждый приносил с такой сердечностью, что удивительный вкус делал тушёную капусту или винегрет гастрономическим шедевром. Пеклись румяные пироги. Со щавелем, снытью, крапивой, картошкой. Щекастые шаньги-ватрушки. Кто во что горазд. Появился забытый сахар. Конфеты!!!
Зинаида Ниловна удивляла всех цветами, вырезанными из овощей. Розы из свёклы. Гвоздики из морковки. Делала она это мгновенно.
1953 год. Черниковы с соседями в Станкопосёлке.
Личный архив
– Раз-два – розочка сотворена.
– Три-четыре – гвоздика, от настоящей отличи-ка.
Получались как живые, один в один. Цветы одевались на срезанные веточки, украшали в вазе застолье, съедались под конец, как вишенка на торте. Комната Черниковых не выпускала без гостинчика.
Зинаида Ниловна делала удивительные композиции из живых цветов. Букет могла украсить веточка полыни. Злостный сорняк, как вуаль на шляпке, делала букет загадочным. Неизменным чудом являлся чертополох.
– Господин Чертополох. Как астра, – улыбалась Зиночка.
Сочный фиолетовый цвет и резной лист очаровывали. Тонкий аромат медоноса источал приятные воспоминания по Орлу. По Жоржику.
1939 год. Зинаида Ниловна и Кира Черниковы.
Личный архив
1952 год. Зинаида Ниловна и Кира Черниковы.
Личный архив
Законодательницей мод Зиночка с Кирушей считали актрису Людмилу Целиковскую. Шикарная, очаровательная жена кумира Михаила Жарова. Фильмы с её участием пересматривали по несколько раз. Знали наизусть. «Близнецы», «Антон Иванович сердится», «Беспокойное хозяйство».
Кира с подружками жадно изучали любой штрих примадонны. Фасон платья, причёску, манеру смеяться. Зиночка шила платья сама. Чудом удавалось купить ткань. Креп-жоржет, креп-сатин того времени изумительных расцветок и качества. Ткани были натуральными. Носились долго. Стоили недёшево. Но одно-два платья делали девчонок-воображулек принцессами.
– Кирочка, давай думать, что мы можем раскроить?
– Мамочка, рукав фонариком. Волан по груди. Как у Люды Целиковской. Помнишь, мы в «Сердцах четырёх» видели?
– На волан не хватит. Его по косой нужно кроить.
– Мамуся, ты же у меня волшебница. Из ничего – чего получится.
Последний штрих – изящная брошка, бусики. Как в песне из любимого фильма:
Ой, ты быстрый ветер,
Вешняя земля.
Пусть живет на свете
Молодость моя!
Первомай отмечали обязательно. Крутили из белых бумажек цветы вишни на веточках. Танцевали под патефон. Самогоном и прочими крепкими напитками никто не злоупотреблял. Один мужчина как-то очень быстро перебирал. Сто грамм – и спит тут же на скамейке. Его заботливо каждый раз относили домой спать, не бросали под открытым небом.
К Новому году делали игрушечки сами. Вырезали из бумаги зайцев, катящихся на лыжах. Из ваты с клеем крутили грибы – челыши с боровиками или зверей – лис с волками. Красили их краской. Подкладывали к ватному Деду Морозу с замёрзшим носом. Получалось по-настоящему, как в сказке «Двенадцать месяцев». Усаживали на карманном зеркальце лебедей, лягушек. Незатейливые подарки спали под утро рядом с Кирушиной подушкой даже в самые неласковые года.
Скажу по секрету, Черниковы все года отмечали Пасху. Церковных календарей в коммунистические времена не сыщешь. Зинаида точно высчитывала дату Пасхи. Всегда был прибран дом, помыты в чистый четверг окна. Накрашенные луковой шелухой яйца уютно гнездились на блюде. Кокались яичками, христосовались. Прятать атрибуты – не прятали. Но и на пороге не кричали:
– Атеисты против бога, спорить с ними не будем.
Знаменит Станкопосёлок был баней. Помыться приезжали даже из других мест. Банный комплекс на Первомайской ещё не открыли. Баня славилась на весь Свердловск. Дни разделяли на мужской и женский. Плату брали символическую. Бывали случаи, когда кто-нибудь да и перепутает день. Забежит мужичок какой, а там девчата намываются. Из раздевалки холодной ему в пар шагнуть – ничего не видать. Визг-писк в парилке. Окатят торопыгу из шайки водой. Ладно, если холодной. А то и кипяток случайно может быть в тот момент набран.
– Девчата, вы что тут делаете? Сегодня мужики намываются.
– Уйди, окаянный. Срамоту прикрой. Четверг – твой день. Был вчера. Неделю теперича грязь копи.
Парилка была превосходная. Временем никто не ограничивал. Мылись. Отдыхали. Лясы-балясы успевали обсудить:
– Эх, хорошо!
– Эх, благодать!
Появилось свободное время после войны. Души не очерствели. Внутри людей зазвучала музыка.
Из Зиночки полились стихи:
Не налагай оков на вдохновение,
Свободный смех не сдерживай в устах,
Что скорбь родит, что будет восхищение,
Пусть всё звенит на искренних струнах.
Зинаида, уже не младшая, а после ухода мамы просто Зинаида, всё ждала мужа:
– Жоржик вот-вот вернётся. Может он даже и повоевал. Уж тут он знает толк.
Сердце порой тоскливо щемило, карандашик скользил по бумаге:
На дороге увядший цветок,
Эхо, в чаще лесной потонувшее,
Чуть успевший блеснуть на ветру огонёк
Шлют поклон тебе, счастье минувшее!…
Красоту Зиночки война не истрепала. Наполнила зрелостью. Как выдержка у вина. Были предложения, когда руки, когда сердца. Но…
О, не зови! Душа дрожит от боли…
Я страсти призраком, поверь, не обманусь…
Достойной быть мне хватит силы воли —
Я не вернусь!..
В чужом краю, ко всем страстям холодным,
Страдальца дни скорей влачить решусь.
Оковы прочь! Хочу я быть свободной.
Я не вернусь!..
Не посылай своих мне писем милых,
Я этих строк, лукавых строк, боюсь:
Не обещай того, что дать не в силах —
Я не вернусь!..
Ведь я ушла, тебя не проклиная,
Я сделать зло тебе не соглашусь,
Покоя ждёт душа моя больная —
Я не вернусь!
Кирочка подросла. Совсем барышня. Можно разобраться в своих сметённых чувствах. Порой таких одиноких.
Если душно тебе, если нет у тебя
В этом мире борьбы и наживы
Никого, кто бы мог отозваться, любя,
На сомненья твои и порывы…
Если в сердце твоём оскорблён идеал,
Идеал человека и света…
Если честно скорбишь ты и честно устала —
Отдохни над страницей поэта.
В стройных звуках своих вдохновенных речей,
Чуткий к каждому слову мучения,
Он расскажет тебе о печали твоей,
Но расскажет как брат, без глумления,
Он поднимет угасшую веру в тебе,
Он разгонит сомненья и муку.
И протянет тебе в непосильной борьбе
Бескорыстную, братскую руку!