Тобик
Тобик – это дворянин. Двортерьер. Дворецкий. Ну, вы догадались?
Правильно, дворняга.
Маленький щенок прибыл к нам с Шарташского рынка. Папа часто покупал там мясо. Со словами:
– Отличный сторожевой пёс, – щенка всунули Борису за пазуху лютой зимой.
Большие желтые 5 копеек СССР откупили этого секьюрити. Народная примета дать денежку на счастье сработала. Тобик и счастье – две стороны одной медали.
Вывеска:
– Осторожно, злая собака! – не понадобилась.
Выросший сторожевой пес оказался сорока сантиметров в холке.
Тобика уважал весь квартал. Он гулял сам по себе. Сам по себе приходил домой. Независимый, вольный, счастливый. Он минута в минуту знал, когда ему надо появиться дома. Во время еды!
На его черной собачьей морде сияла неизменная простодушная улыбка. Солнце, дождь, снег – не важно, Тобик с лаем делал круг почёта по двору. Маленький, чёрный, на коротеньких мускулистых лапках. Беленькая манишка на груди, хвостик кралькой.
Его приветствовал весь наш уютный квартал. Люди, которых мы даже не знали, рассказывали, где и как нёс службу наш двортерьер. Тобик сопровождал разгрузку продуктового фургона. Контролировал состояние помойки между домами. Дозволял развешивать хозяйкам выстиранное бельё на улице. Участвовал в чистке ковров: зимой – снегом и веником, летом – выбивалкой на железной трубе. Как-то сосед очень таинственно, с подмигиванием, уточнил:
– Я пронаблюдал, ваш Тобик сегодня женился!
Мы всегда брали Тобика играть в партизанов. Ватага детворы собиралась у нас дома. На него надевали красную тряпку. Пёс должен ползти под поводком между табуретами. Тряпка ползла за Тобкой. Как символ Красной Армии. Нужно тянуть своим провод связи. Партизаны в кино всегда делали так. Тобик никогда не подводил наших. Но за сахар! Без рафинада партизаны оставались без разведчика-связиста и без победы.
Тобик – наш член экипажа, как в популярном многосерийном польском фильме тех лет «Четыре танкиста и собака». Мы, конечно же, танкисты. Танк – всё та же табуретка, но перевёрнутая. Из оружия у нас были один на всех автомат и ружьё.
– Однострелька и двустрелька, – считала я в свои три года.
Остальным танкистам доставались швабры или просто деревянные палки. Победа, благодаря боевой собаке, была всегда за нами. Отмечали её чаем на кухне.
Тобик терялся на Шарташе и находил дорогу домой. Уезжал с нами на Белоярку поесть черники с лесных кустов. Ночевал у костров в палатках. Ходил в 130-ю школу за Пашкой. Дел у него было много.
Больше всех Тобик любил бабушку Зину. Он предпочитал поваляться под её кроватью. Спрятаться за своего друга в минуты нагоняев. Как только Зинаида Ниловна выходила на прогулку, он неизменно вырастал рядом. Как из-под земли. Зиночка садилась на скамейку с остальными бабушками. Тобик пристраивался под скамейкой у её ног летом или на сугробе снега над ней зимой. Вот тут начиналась у нашей чёрной молнии настоящая служба. Охранник для бабушки, телохранитель. Никто не имел права сидеть с Зинаидой Ниловной рядом. Выглядело это так: длинная деревянная скамейка. На одной половине вольготно сидит, опершись на палочку, наша бабуля. На другой половине, теснясь друг к дружке, пять-семь не наших бабушек. Говорить между собой проходилось громче, чем надо. Ведь Тобик тоже участвовал в их беседе. Как только Зинаида уходила домой, её охрипший охранник растворялся в широтах района.
Походы в лес
Глоток воздуха – поездки за город. Сезон открывали каждый год 2 мая. Берёзовый сок сочили в эмалированный бидон. Специальное устройство, как мини-дрель, сверлило аккуратную дырочку в стволе. Трубочка из нержавейки. Живительная влага струйкой бежала весёлой весенней струйкой:
– Зиме конец!
После срез дерева обязательно суглинком с земли замазывали. Берёзовый сок продавали весь год в магазинах в трёхлитровых банках. Или на разлив в кафетериях. 11 копеек стакан. Самый дешёвый, после томатного. Но это совсем не то.
– Голимый сахар, – говорил папа.
Первые весенние цветы – сон-трава, или прострел раскрытый, – не считались диковинкой. У медуниц детворе вкусно нектар из соцветий высасывать.
С друзьями уговор:
– Встречаемся во втором вагоне по ходу движения электрички.
– Мы хотим в первом! Он детский! Там на стекле кораблики переведены, – дети бухтели.
– Первый моторный. Потом сами тарахтеть будете.
На Тобика всегда покупался собачий билет. Как наш умный пёсик чувствовал, что идёт ревизор? Он прятался под деревянную скамейку, как только открывалась дверь-купе в вагон. Сидел тихо, как заяц-безбилетник. Неизменно вылезал после проверки с гордым видом:
– Я, конечно, всех умней, главный пёс среди людей!
В тамбурах возили коз. В вагонах – визжащих поросят в мешках из-под картошки:
– Что он у вас в мешке орёт? Охрип уже. Напоите его в следующий раз водкой, – всегда найдётся умник, дающий советы.
– Я бы и сам не отказался вместо порося. Попробуй это шило удержи, – добродушно соглашались.
Успевали летом после работы сгонять на волю. С собой термос с чаем, армейскую фляжку с водой, бутерброд на толстом ломте хлеба с «Докторской» колбасой, варёные яйца, пучок зелёного лука. В газету «Уральский рабочий» или «Правду» всё упаковали. Она же и скатерть-самобранка.
Верный перекус в лесу – консервы «Килька в томатном соусе», «Завтрак туриста». Ножом прорежешь жестяную банку. Отогнёшь крышку, как старый башмак. А в конце в соус томатный хлеб макать. Вкуснее всего батон. А ещё ходили байки, что в консервах кто-то нашёл клад. Или открыл, а там дорогущая чёрная икра:
– Вот бы найти! Хотя бы золотое кольцо. Я бы конструктор купил. С моторчиком, – Пашка мечтал.
Я мечтала молча. Потому что всё равно всегда рылась у брата в копилке – жестяной квадратной банке из-под индийского чая. Пока никто не видит.
Котелок на огонь. В него всё, что есть под рукой. Туда же супчик из пакетика с макаронными изделиями, тушёнку. Получается «Кондёр». Дома так вкусно не поешь. Заодно и носки вечно мокрые детям у костра можно просушить.
Лёгкий плащ из болоньи, такая же косынка от дождя, резиновые сапоги, мазь от комаров, эмалированные кружки. Армейский рюкзак за плечи. С собой фотоаппарат ФЭД – и на электричку на вокзал марш-бросок. Ложки забудешь дома – из бересты можно накрутить на палочку. Заварки нет – не беда. Бросил в котёл что под рукой у Берендея растёт:
– Па, я это не буду пить, горечь одна.
– Ничего не понимаете. Это противоцинготный чай, – Борис прихлёбывал третью кружку.
1960 год. Прогулка за городом. Личный архив
Окрестности свердловские самые красивые. Палкино, Северка, Перегон, Решёты, Гать – гулять, не перегулять. Купавки, ромашки полями. Любка двулистная, Венерин башмачок – не редкость из Красной книги, а часто встречаемые орхидеи наших лесов.
1960 год. Возвращение из леса с цветами и ягодами.
На вокзале. Кира Новикова с Марией Киселёвой.
Личный архив
Дети маленькие, далеко с ними не уйдёшь. Кира одного за руку, Борис другую на загривок – и бегом вглубь леса. Пока не началась известная песня:
– Хочу домой! – детский голос уже как заело.
– Вот мы и идём домой. Сейчас деревья закончатся, и поезд нас назад ту-ту-у повезёт, – мама ещё успевает ягоды собирать.
Интересно найти первые грибы. Уже в мае появлялись аристократичные сморчки, строчки. Со сметаной их нежный аромат хорош.
Вдоль дорожек на солнечной стороне первые грибочки, как лазутчики.
– Корзину большую схватили. А грибов мало, хоть самим в неё запрыгивай.
– Давайте дно папоротником застелем. Он объёмный. А сверху грибами замаскируем. Получится полная корзина.
Настелим зелёную перину, на неё грибы, как гномы в Белоснежке. На станцию выйдешь. Все ахают:
– Вот это волшебство. Лето только началось, уже полные корзины ворочают.
Поход по грибы – третья охота. Изучали по Солоухину. Экзотический гриб-баран, весёлые козлята, смешное бабье ухо:
– Молодые люди, вы поганок набрали.
– Это деликатес, почитайте литературу.
Сосед, видя наши грибные уловы, чесал голову:
– Я думал, что грибы растут только на рынке.
Мы с братом старались найти переросшие дождевики. Нет, их не ели. Курили! Понарошку. Зажмёшь между пальцев и попыхиваешь смачно, как большой:
– Дай прикурить?
– Погоди, у меня дым кончился. Давай снова искать.
– Их уже все растоптали. Сигареты кончились.
Было поверье, что килограмм сушёных комаров очень дорого стоит.
– Давай собирать. Смотри, сколько их в палатке под брезентом сдохло.
– Давай. Клади ко мне в спичечный коробок.
– У меня уже штук 30. Это рублей на десять. А то и больше. Аккуратно, а то чихнёшь, они разлетятся.
Коробок из-под спичек считался мерилом всего. Стандарт, как в Международной палате мер и весов. Соль, малинка для ловли рыбы вымерялись им. Коробочка для винтиков, домик для светлячка или другого жука, ёмкость для сдачи анализов кала – всё это спичечный коробок СССР. Этикетки коллекционировали. Печатали на них знаменитых людей, города, крылатые цитаты. Без коробка в лесу просто как без рук.
Путешествовали семьёй пешком на Шарташ. На Карасиках купались. Вода там раньше всего прогревалась. На Шарташе цветы лугами росли:
– Я хочу покупки! – маленькие ножки расставлены решительно.
– Сейчас до магазина дойдём и купим.
– Нет, я хочу покупки в лесу, – у трёхлетней дочери уже истерика. – Покупки! Такие жёлтые!
– А, так это купавки!
В лесу можно и без палатки заночевать. Нажечь углей, золу тёплую разровнять. Она долго не остывает. На неё лапник бросить. Потом газеты. Клеёнку. Сверху сам. Одеялом накрылся под звёздным небом:
– Смотри, молочный путь.
– Сама ты молочный. Млечный.
Вкусно луковицы у саранок есть. Подковырнуть из земли ножом. От грязи обтрясти. Они сладкие, прикольные. Или травинку в муравейник запихнуть. Только аккуратно. Тоненькую, чтобы не разрушить. Подержать несколько минут. И в рот:
– Трава кислая!!!
– Вот неугомонные. Это муравьиная кислота.
На электричку обратно бежишь. Всегда опаздываешь.
– Шире шаг. Вечно вас подгонять надо, – Борис командует семьёй. Успевает и сзади подбодрить, и вперёд забежать темп задать. Как собака-поводырь, подталкивая и носом, и голосом.
– У нас сил уже нет… – одна.
– Мы есть хотим… – второй.
– Ой, всё уже съедено. Сейчас быстро домой, и лапшу с сыром, – Кира волнуется.
А тут как из-под земли поле с турнепсом. Колхозы для скотины поля засаживали. Турнепс холодненький из земли тянется. Сладенький, как из русской народной сказки. Балдёж. Вкуснее этого ничего придумать невозможно.
Можно валяться на земле, прятаться в кустах шиповника. Клещей нет.
На обратном пути спать на маминых коленях под ворчание электрички – заветное желание. Глаза открыл и:
– Свердловск-Пассажирский. Не забывайте вещи в вагоне.
Возвращались в город опьянённые воздухом, с охрипшими голосами и неизменно счастливыми.
1964 год. Охота в окрестностях Свердловска.
Личный архив
Рыбалка
Борис Новиков – заядлый рыбак. Рыба это понимала, не сопротивлялась. Уловы били рекордами. По эмалированному тазу. По рассказам папы, самая большая рыба всегда сходила со снасти. С глазом аж больше кулака! Никаких сетей, только на удочку. Обычное бамбуковое удилище. Ездили на рыбалку на общественном транспорте. Телефона у нас дома никогда не было. Электричка приходила по расписанию. К назначенному часу Кира уже ставила кастрюлю с водой на плиту. Картошка начищена. Вода кипит. Борис появляется на пороге, рыба ещё живая. Сразу её в кастрюлю. Луковицу, обязательно нечищенную, в жёлтой, верхней одёжке, целиком туда же швырнуть:
– Бульк!
Через десять минут все за стол ужинать.
Зинаида Ниловна очень любила уху. Клали рядом с тарелкой каждому из газеты фунтик – кулёк, свёрнутый на скорую руку. Чистили незатейливую уральскую рыбёшку в фунтик, кости выбрасывали вместе с ним. За сырой рыбьей требухой в очередь выстраивались соседские коты. Но перед этим каждый плавательный пузырь из брюха нужно нам с братом лопнуть.
Жена рыбака проявляла гастрономические чудеса. Варили двойную, тройную уху: сначала мелкую рыбку, затем в этом бульоне крупную. Получалась наваристо, сытно. Диковинную поповскую уху: сначала курицу, потом на курином бульоне рыбу. Рабоче-крестьянский рецепт: одна рыбёха на кастрюлю воды и картошки, по-пролетарски, побольше. Катастрофа, когда из рыбы в бульон попадал мормыш. Он предательски вываливался из потайных мест потрошённого улова.
– Гадость! Я не буду это есть, – портилось у детей настроение.
– Да вы что! Мормыш – это как креветки. Вкуснятина, – папа был невозмутим.
Крутили котлеты, фрикадельки. Пельмени. Расстегаи. Пироги. В СССР продавалась крупа саго. Делалась она на основе картофельного крахмала. Продавали в отделах бакалеи. Вкуснее рыбного пирога с саго не может быть ничего. Она увеличивалась в размере раза в три. Заполняла собой всё свободное пространство между рыбой и луком. Получался пирог-перина, как у Принцессы на горошине. Цельная, пышная. Верхняя корочка при разрезании не сползала, а уютным одеялом покрывала всю начинку.
Почти всё у нас готовилось с рыбой. Казалось, что и чай. По принципу:
– Мама, почему в щах рыба плавает?
– Дети, это не щи, а уха.
– А почему в ухе капуста?
– Вам не угодить!
Педиатр Кира Георгиевна приговаривала:
– Рыба – это чистый фосфор. Всем полезно.
Нам казалось, что мы от фосфора уже светимся в темноте. Как ёлочные игрушки, которые в СССР раскрашивали краской с добавлением химического фосфора.
Рыба лезла не только из мясорубки, но и из наших ушей. Даже верный пёс Тобик ел рыбу. Некуда было деваться.
Премудростей у рыбака оказывалось много. Особенно в наживке. Опарыш, мормыш, малинка, перловка, черви. Поди, разбери, кому какую вкуснятину подавать. Червей класть только в берестяную мормышницу, в спитую заварку или осот. То им жарко, то они могут замёрзнуть. Хлеб закатывать в катышек только на слюне. Добавлять жмых подсолнечника. Мормыш когда обжарить, когда живой. У папы имелась специальная сковорода для жарки этих ползучих и шевелящихся:
– Тьфу, – мы с братом более привередничали, чем рыбы.
Вкуснейшим признавали налима. Рыбалка на него – целое искусство. Бориса научил этой премудрости заводчанин дядя Лёва. Лев – фронтовик, у него ампутировали одну руку. По самое плечо. Дядя Лёва вместо второй руки всё делал ртом. И леску держал, и крючок, и кепку. Но это не мешало человеку рассказывать анекдоты, рыбачить, радоваться жизни. Налим ловится в холодной воде. Специальные снасти-донки с колокольчиками, как на кончике хвостика у мышонка из русской народной сказки. При поклёвке раздавался нежный перезвон:
– Тащи уже меня!
Донок ставили штук по тридцать-пятьдесят. Когда наступал сезон, снасти мелькали в воздухе всю ночь. Рыбаки, как жонглёры, бегали по берегу, крутили-вертели. Налим – хищник, клевал азартно. За чудо-рыбой ездили на Чусоводстрой. На канал, вырытый немцами. Он соответствовал всем требованиям. Налима было немерено. Даже не таз. Порой вываливали на дно ванны. Всё законно. Папа платил членские взносы в Общество рыболовов-охотников.
Сезон налима – октябрь. Самое тёмное время года из-за отсутствия снега. От этого возникало множество курьёзов. То в темноте что-нибудь утопят, то вместо масла из похожей банки малинку на хлеб намажут, съедят. Утром неизменно хохотали. Дома травились нескончаемые рыбацкие байки:
– Кабачок ловлю.
– Так такой рыбы нет.
– Ну да. Икра есть, а рыбы нет?
Холодильник скромничал махонькой морозилкой. «Днепр». Он гудел, как сопло аэроплана, на всю квартиру. При выключении трясся, ворчал напоследок и неожиданно замолкал. Как запорожец за Дунаем, танцующий гопак. Морозить рыбу было негде. Старались всех угостить и поесть вволю.
Кожица налима словно тонкий японский шёлк. Мясо нежное, легко снимается. Ещё вкуснее и полезнее – его печень. Старались Зинаиду Ниловну восстанавливать печёнкой налима.
Зимняя рыбалка – совсем иная история. Другие снасти, обмундирование и тактика. Всякие шабалки, коловороты, кивки и прочая ерунда. Чуни-валенки, тулуп, ватные штаны. Исподнее бельё производства Китайской народной республики «Дружба» форму не особо держало. Кальсоны натягивались до подмышек, как в студии пантомимы. При ходьбе застенчивой девицей убегали под ватниками вниз. Рыбак походил на терминатора. Чтобы не замёрзнуть, кусок сала вовнутрь и смазать им же руки. Либо вазелин от ветра и непогоды.
Фанерный ящик-стульчик, куда всё складывалось, как у иллюзиониста. На одном боку неподъёмный сундук имел полозья для снега. Вот и тащился он, как детская варежка на резинке из рукава, за рыбаком. Коловорот ружьём на плечо. И в бой. К вечеру рыбак едва добирался до кровати. Не от свежего воздуха, а от тяжести одежды и обмундирования.
Зимой огромные уловы были и на Шарташе. Окунь, ёрш, чебак, рипус. Даже ловились сонные раки на зимнюю удочку.
Рыбака-зимника узнавали по лицу. Ультрафиолетовые лучи. Отражение от снега на солнце такое, что загар держался до следующего сезона:
– Ты зимней рыбалкой увлекаешься?
– С чего ты взял?
– Морда чёрная!
В любом случае, рыбалка – это отдых, азарт. Настоящая рыба продавалась и в магазинах. Камбала не помещалась на сковородку. Креветки ели как семечки. Котов кормили только свежей рыбой из магазина. Так и говорили:
– Мне кильки. Для котика. Копеек на десять.
– Двенадцать копеек лишка? – переспрашивала продавщица рыбного, бросив на весы кусок замороженной рыбки.
Май 1957 года. Рыбаки под мостом.
Река Исеть, станция «Гать». Личный архив
Но интереснее ловить не за прилавком, а самому.
Живой улов плавал в тазу. Иногда по несколько дней. Казалось, что непременно одна из рыбок золотая. Или заколдованный принц. Рыбку просили исполнить желание. Нет, не новое корыто или дворец. Карандаш, книжку, пупсика, машинку. Удивительно, если просить громко, при открытой двери на кухню, желание исполнялось! Видимо, помогало в конце:
– Я очень-очень хочу. Золотая рыбка, ну, пожалуйста!!!!
На следующий день, после маминого прихода с работы, волшебство срабатывало! Вот какие были уловы!
1960-е годы. Зимняя рыбалка. Личный архив
Двор
Под присмотром Зинаиды Ниловны мы с братом росли во дворе. Причём, не понятно, кто за кем присматривал. Бывало, что и мы за бабушкой. Дворы были шумны, веселы, дружны. Мужчины в свободное время забивали в козла, играли в шахматы, лото. Сыпались номера бочонков в игре:
– Барабанные палочки. Дед. Чертова дюжина…
– У меня квартира. По одному кричим.
Бабушки сидели кружком по интересам.
Мы играли в прятки, казаков-разбойников, чай-чай-выручай, цепи кованные, кочергу, тише едешь – дальше будешь… Да много во что! Конечно, страсти иногда кипели:
– Топор, топор, сиди как вор и не выглядывай во двор!
– Пила, пила, лети как стрела!
Переодевались в одежду друг друга в кустах, чтобы запутать противников в игре.
– Обознатки – перепрятки.
Драк, ругани, мата не наблюдалось. Особо и не дразнились.
Узнавали друг от друга:
– Ты знаешь, что ГДР – это галоши детского размера?
– Если А и Б упадут, то на трубе останется И! Буква такая! Понял?
На скамейках раскладывали прилавки магазинов. Деньгами, традиционно, были листья ивы. Заканчивались – рвали ещё. Чеки – подорожник. Он с хрустом накалывался на торчащую веточку, как в настоящей гастрономии. Пикульки с акации – огурцы.
Кто-нибудь выносил из дома трёхлитровую банку воды из-под крана. Все пили по кругу.
Зимой строили горку всем скопом. Подливали водой наперегонки:
– Чур, я!!! Ой, варежка к ведру прилипла!
Летом высаживали цветы. Я в четыре года с лейкой бегала из дома туда-сюда поливать весь двор, пока родители на работе.
Часто играли просто в подъезде. В жмурки. Выходили из квартир без обуви: в колготках-носках. Галя с завязанными глазами мог поймать в объятья жильца, выходящего из какой-нибудь квартиры. Хохотали все.
Готовили концерты своими силами перед праздниками. Гастроли планировались по соседям. Артистов одаривали подарками: пирогами, конфетами, воздушными шариками. Радовались всему. Труппа передвижного театра могла продемонстрировать дырку на носке, оторванные пуговицы. В момент выступления чешки улетали на обеденный стол. Но всегда аплодисменты, аншлаг:
– Бис! – стихотворение с табурета прочитывалось еще раз.
Во втором классе Пашка придумал делать мыло. Сам. Мы сливали всё, что есть в доме, в ковшик с водой: горсть стирального порошка, обмылки, туда же крем для бритья, чуток духов-одеколона, шампунь «Лада». Что бы ещё?
– Давай зубной пасты?
– Тогда и зубного порошка.
– Посолим?
– Давай! И перца! Пока бабушка не видит.
Адскую смесь размешивали на газу, упаривали воду, разливали в мои формочки для песочницы. Мыло получалось отменное.
Мультики по телеку показывали редко. Но каждый вечер смотрели диафильмы. Купить те, что нравились, непросто. Везде продавались «В. И. Ленин – друг детей» или «Бонч-Бруевич». Ещё и чёрно-белые. Никто не хотел смотреть ни Ильича, ни его соратников.
– Смотрим «Кто сказал мяу»!
– Потом «Приключения Буратино»!
– Тогда и сказки народов страны.
Диафильмы покупали через Посылторг. Получали на почте. То же самое, что сейчас на «Озоне». Пальцами диафильмы и объектив не тыкали. Иначе во весь экран красовался отпечаток пальца, как у шпионов. Каждый фильм спал в своей алюминиевой баночке с названием. Знали их наизусть. Железный голубой фильмоскоп с лампочкой под корпусом устанавливали на деревянном табурете. Высоту подгоняли стопкой книг. В каретку-держатель плёнка вползала туго, со скрипом. Перфорация рвалась, заусенцы срезали ножницами. Смотрели всей семьёй:
– Паша, свет выключай. Аккуратно, сейчас за шнур зацепишься, опять всё свалится.
– Мама, читай уже. Ой, ты вот здесь слово пропустила!
Пашка с другом Максимом решили сделать телефон. По журналу «Юный техник». Динамики, провода, рубильник, квадратные батарейки, маленькие лампочки – предоставил папа. Максим жил через подъезд. Окна у нас выходили на одну сторону. Тянули провода по улице вдоль фасада дома. Затаскивали их в форточку.
– Получилось!
– Пашка, ты меня слышишь?
– Плохо!
– Пошли гулять?
– Пошли, а то я ничего не слышу!
Телефон работал. Через раз. Зинаида Ниловна следила, как телефонистка для Смольного, когда загорится красная лампочка – вызов на связь.
Мы с подружками делали деньги. Из металлических пробок для бутылок. За домом красовалась остановка трамвая «Студенческая». Подкладывали на трамвайные рельсы пробки от лимонада. Прятались за угол дома. Трамвай прокатывал с грохотом. Получались тёплые металлические кругляши. Красивые. Денежки для нашего скамеечного магазина. Я очень боялась, что мы можем пустить трамвай под откос. Как партизаны в фильмах. Что тогда сказать родителям?
Мальчишки раскатывали по рельсам ленточные пистоны. Когда трамвай ехал, они тихонько стреляли очередью. Иногда с искрами. Как в «Неуловимых мстителях»:
Если снова над миром грянет гром,
Небо вспыхнет огнём,
Вы нам только шепните,
Мы на помощь придём.
Видя, что дети возятся около рельсов, водители трезвонили, махали руками из кабины вагоновожатого. Мы чувствовали себя окончательными героями. Как Василий Иванович Чапаев, Петька и Анка. Я всегда хотела быть Анкой. Эх, жалко, что пулемёт был не «Максим», а из фанерного ящика для посылок:
– Тра-та-та-та-та-та… – только слюни фонтаном из надутых щёк.
А то бы, как в фильме «Чапаев»! Или «Котовский»! Героев Гражданской войны дети знали хорошо, играли в них. Любой понимал анекдот:
– В каком кармане Котовский носит расчёску?
Бельё сушили во дворе. Натягивали верёвку между металлических труб. Маме нужно помочь – подавать прищепки. Связка надевалась на шею, как ожерелье у индейцев. Некоторые деревянные прищепки-долгожители перекочевали на Комсомольскую ещё со Станкопосёлка. Очень тугие, подписанные:
– Черникова.
Бельё болталось иногда не один день. Никто его не похищал. Круто играть в прятки между болтающимися портками. По ногам можно опознать: кто есть кто. Пока шёл счет до двадцати, тихонько успевали поменяться обувью.
– Не узнал, не узнал! Тётя Мотя – обормотя!
Зимой на морозе простыни мокрые замёрзнут. Занесёшь колом стоящее бельё в дом. Оно отогревается, свежесть по всей квартире необычайная! Никакой освежитель воздуха не заменит. А ты пока прищепки обратно на верёвку нанизываешь. А они, как крокодил в Африке: могут за палец укусить.
На первом этаже Комсомольской, 1 со стороны улицы находилось ателье индивидуального пошива. Закройщики с сантиметрами, висевшими на шее, поглядывали через очки, спущенные на кончик носа. В ателье стоял журнальный столик и два кресла под торшером. Мы иногда позволяли себе зайти полистать замусоленные журналы мод с закручивающимися страницами, потрогать вкусно пахнувшие желатином новые ткани на выставке образцов, заглянуть в зеркало за тяжёлой шторкой примерочной. В ателье часто кто-то из заказчиков ругался:
– Разве так пришивают карман? Руки бы оборвал, кто это сделал, – прямо как в интермедиях Аркадия Райкина.
Мы с нашего двора с заднего входа в ателье просили тряпочек для кукол. Сокровища часто давали. Делили их тебе – мне. Некоторые добрые швеи спрашивали:
– Мел надо? – нам было надо. Для «Классиков».
Кто-нибудь из работников выгонял:
– Девочки, позовите родителей. Галдёж как на базаре.
У нашей семьи с ателье были свои интриги. Бабушка иногда забывала закрыть кран. Мы это любили тоже. Сантехника была, как говорил папа:
– Дореволюционная. Как при царе Горохе.
В ателье начинал накрапывать дождик, истоки которого начинались от нашей квартиры. Всё бы ничего, но точно под нами был склад готовой продукции.
– Эх…
Нам простили раз, два. Потом терпение заведующего лопнуло. Но мама договорилась, её родители – маляры с участка – побелили на складе потолок из краскопульта.
– Кира Георгиевна, не переживайте. Надо будет, ещё побелим, – но, к счастью, больше не понадобилось.
Во дворе в соседнем доме находились магазины «Овощи-фрукты» и «Булочная».
В магазин хоть за хлебом, хоть за овощами ходили с авоськами. Старались их разные использовать: эта – для чистого, эта – для грязного. Картошка насыпалась в авоську из мини-конвейера. Продавец вытряхивала мешок картофана. Конвейер истерично трясся, кашлял, чихал. Сначала в картонную коробку снизу летела пыль, потом земля. Затем заспанный картофель, взвешенный на весах с чугунными гирями, падал в сетчатую майку. Научно-технический прогресс.
На сдачу вместо нескольких копеек продавщица суровым голосом могла предложить солёный огурец из бочки, стоявшей около прилавка:
– Вместо четырёх копеек огурчик возьмёте?
Руки работника торговли всегда выглядели немыслимо грязными. Под земляными от работы с грязным товаром ногтями могли расти овощи. Огурец, в случае согласия, натыкался алюминиевой вилкой, плавающий одинокой лодкой в рассоле. Подавался в руки покупателю-гурману. Как правило, до дома комплемент от овощного магазина не доходил. Пряный, холодный огурчик тут же начинали есть. Огурцы были завидного размера, как лапти. От обилия соли вылезали глаза на лоб. Но хрустели и одаривали рассолом щедро.
Когда приходила машина с товаром, нужно подписать накладную. Продавцы зачерпывали пригоршню рассола из этой же бочки и над полом споласкивали руки. На глазах у очереди. Всё было стерильно. Рассол – деликатное решение любой русской проблемы.
Рекорды популярности били финики. СССР всегда помогал Африке. Мы им – всем. Они нам – финиками. Волшебно дешёвыми. На пятак даже не съешь все сразу.
Как-то в овощной завезли диво дивное. Шишки с зелеными хвостами-розетками. В плетёных заморских корзинах. Очередь волновалась неспокойным морем в стиле сказок Пушкина. Плоды походили на рисунок с фантика вафельных конфет. Как едят ананасы, никто не знал. То ли кусать, то ли резать. Ну, и наелись до отвала. Рты вскоре свело оскоминой. Полоскали водой, чистили зубным порошком, ревели. Но краснота на разъеденном соком нёбе держалась пару дней.
Булочная баловала тремя отделами: хлеб, крупы, пряники-конфеты. В хлебе отдельный стеллаж занимали булочки. Бублики с маком, рогалики, слойки московские, сдобы с посыпкой или изюмом, булочки с марципаном, гребешки. Хлебобулочные изделия – превосходного качества. Но быстро заканчивались. Нужно поторапливаться купить.
Непревзойдённый пирожок с повидлом. Тошнотик за пять копеек. Сначала он заворачивался изготовителем лепестком. Затем линию производства поменяли, он стал закатываться в трубочку. Неизменно зажаренный до ядрёной корочки на подсолнечном масле. Румяней колобка раз в десять. Он запрыгивал в рот независимо от вызываемой изжоги. Если успеть купить пирожок еще горячим, яблочное повидло в нём булькало и выпрыгивало на одежду. Без тошнотика день был не день. Пять копеек всегда наскребали. Копейка, забытая в телефонном автомате. На полу в магазине, закатившаяся под прилавки. Недостающие одну-две копеечки могли предложить:
– Девчата, что вы тут крутитесь? Держите булочку, потом занесёте, – возвращали обязательно.
– С вас семнадцать копеек. Ваша девочка в красном берете бегает? Я ей две копейки ссужала. Итого девятнадцать, – договаривались с родителями.
Вкуснее конфет грызть кисель или какао. На натуральной основе. Без Е-добавок и ароматизаторов. В бумажном брикете. Сахарок похрустывал на зубах. Плодово-ягодный кисель источал приятный аромат фруктов. Какао походило на шоколад. Потом от концентрата сильно хотелось пить. Аж до мурашек на пересохших губах.
Детство, детство, ты куда бежишь?
Детство, детство, ты куда спешишь?
Не наигрался я еще с тобой,
Детство, детство, ты куда? Постой…