Ребята, попавшие к нам в эвакуацию, прижились быстро. Да и отношение к ним было очень доброжелательное. Ляля Турган (Елена Степановна Егорова) вспоминает, как в старших классах ей и Тамаре Панченко (Тамаре Александровне Мульменко) разрешили жить какое-то время в школе, потому что их военные семьи поселили на окраине города – на Бахаревке – куда осенью и зимой нереально было добираться. Нашлось небольшое помещение в пристрое, где они и перезимовали.
Стало проблемой помыться. Удобства в наших домах были во дворе. В городскую баню стояли длиннущие очереди, к тому же там постоянно выключали воду. Исчезло мыло. В банях на один билет давали крохотный, с доминошку, кусочек хозяйственного мыла. Мы покупали с десяток билетов по 20 копеек, и получался брусок, которым можно было помыться. И опять же, надо отдать справедливость властям, в эту страшную войну они не допустили эпидемий даже в таких невероятно тяжелых условиях. Большую роль в этом сыграли ученые нашего института, профессора Б.И. Райхер и А.В.Пшеничнов. Они разработали способ получения сыпнотифозной вакцины путем кормления вшей на кожной мембране, взятой от трупа и натянутой на сосуд с кровью. Раньше эту функцию приходилось выполнять донорам, что
не позволяло получать материал для прививок в больших количествах. Эта вакцина спасла огромное количество жизней в тылу и на фронте.
И при всех этих обстоятельствах в школьной программе не было сокращено ни одной темы, наоборот, прибавилось военное дело, беседы о патриотизме, подготовки к приветствиям на многочисленных торжественных собраниях и много чего другого. Литмонтажи мне долго снились, до того «в зубах настряли». А ведь была еще и музыкальная школа, и в ней хор, выступавший и по радио, и на торжественных собраниях, и в госпиталях. «От края до края по горным вершинам», красивая кантата Александрова на четыре голоса, «Сталинской улыбкою согрета, радуется наша детвора», голодная и раздетая, ждущая весточки с фронта и получающая похоронки. И все же мы свято верили в победу. У нас, школьников, даже сомнений не было в исходе войны. Наши тоже голодные и озябшие учителя в нас эту веру поддерживали, успевая при этом учить на совесть, показывать красоту мира. Они помнили, что мы – дети и нам хочется чудес и загадок. Наша любимая учительница биологии, Людмила Вячеславовна Щербакова, вела урок с необыкновенным энтузиазмом. Я вспоминаю, как горели ее глаза, когда она излагала материал про ужей и гадюк (вот ведь гадость, по моему). Но, отрывая от любимого предмета по пять минут в конце урока, много дней рассказывала нам «Графа Монтекристо». Художественные книги в войну практически не издавались. Все приключенческие романы мы прочли гораздо позже, уже со своими детьми. А тогда это было окошечком в мало известный нам мир.
Пройдет много лет. Я помогу Л.В. полечиться в клинике. А еще через много лет ее внучатый племянник и одногруппник моей внучки принесет мне прекрасное ее письмо и стихи с благодарностью за лечение. Его нашла дочь в бумагах Л.В. после ее смерти. А я получила школьный привет.
В самом начале войны старшие школьники организовали ШТЭМ (школьный театр эстрады и миниатюр). Он действовал по типу агитбригады и выступал, где только можно. Репертуар был сугубо патриотический, но не следует забывать о военной цензуре и Всевидящем оке – НКВД. Это была огромная ответственность, прежде всего, А.И. Она ее взяла на себя, хотя при малейшей ошибке несдобровать было бы и ей, и ребятам. Уголовная ответственность тогда была с 12ти лет. И при этом, А.И. не забывала о культуре. На возражение Левы Футлика: «Ну, это что-то не тоё!» она немедленно отреагировала: «Лева! А нормально сказать нельзя?» И Лева немедленно извинился. Все участники ШТЭМ стали профессиональными артистами, режиссерами, администраторами: Юра Гладков, Тамара Шилова, Лева Футлик, Боря Левит, Боря Наравцевич, Сема Баршевский.
Надо заметить, что приличным манерам нас пытались учить в школе всегда. Когда я, постучав, ввалилась в кабинет и заявила: «Александра Ивановна! Мне надо поставить печать на карточки» – она спокойно объяснила мне, что мое «надо» никому не интересно, а мне следует выйти обратно, вернуться и спросить, можно ли поставить печать на эти самые карточки. Этой инструкции мне хватило на всю оставшуюся жизнь.
Позднее так же необидно, но доходчиво, мне объяснили, что порядочные люди помогают учителю донести пакет с тетрадями (а вдруг скажут «подлиза»), а подавать пальто надо пожилым людям обязательно, независимо от пола. И женщины должны так поступать тоже. Такой политес в нашем кругу известен не был, хотя в старших классах мальчишки наши единственные выходные туфли все-таки носили за пазухой.
Надо вспомнить, что помимо беды и тягот, в войну Пермь получила и бесценные дары культуры и техники. Из Ленинграда к нам были эвакуированы Кировский театр, хореографическое училище, фонды Русского музея, часть Кировского завода и др. У родителей Руфы был абонемент в театр, мы с ней пересмотрели весь репертуар со всеми звездами: Улановой, Дудинской, Шелест, Сергеевым и многими другими. В городе осталась на некоторое время репрессированная Е.Гейденрейх и основала знаменитое теперь хореографическое училище. Часть Кировского завода превратилась в самостоятельное предприятие, как и наш, ныне в бозе почивший, телефонный завод.
Так мы, в тесноте, да не в обиде, проучились и 6й класс. Если уроков было меньше, бегали в клуб имени Ленина и смотрели там фильмы, посылаемые по ленд-лизу: «Тетку Чарлея», «Серенаду солнечной долины», «Девушку моей мечты» с Марикой Рекк, уморительный «Скандал в Клошмерле». И перед началом 7го класса вдруг узнаем, что нас разделяют, как теперь бы сказали, по гендерному признаку. Мы теперь будем женской школой. До сих пор не могу понять, как и зачем (именно зачем) это могло случиться. Шел 1943 год. Еще не закончилась Сталинградская битва, по-настоящему не был ясен исход войны. Школы уплотнены и переполнены. В это время такая реформа могла придти в голову только тяжелому параноику или старой деве с идефикс, но как там-то за ней не уследили? Мы в классе крепко сдружились. Появился коллектив. Мальчишки наши не хотели уходить в другую школу. Весь год кто-нибудь из них вдруг появлялся в классе, тихонько устраивался на задней парте и просиживал урок. Учителя делали вид, что ничего не замечают.
Шесть лет у Верхоланцевой учился
На улице Долматовской малец.
А там пришел указ. И все. Конец –
Он в школе на Советской очутился.
Но он с седьмой уже сроднился –
Не мог забыть он теплоту сердец
Учителей своих… (Г.Иванов)
Долматовской называлась тогда улица Попова.
Нашим ребятам еще повезло. Они были переведены в 37ю школу, тоже, как и многие тогда, располагавшуюся в приспособленном помещении, директором которой был выпускник нашей седьмой Борис Григорьевич Фукалов. Он постоянно общался с А.И. и в своей школе сохранял дух альма матер. Тем не менее, у мальчишек связь с первой школой и с нами не прервалась. Недаром Гена Иванов из нашего 2го «б» на 100-летие школы написал: «Мне школа 7, как Пушкину – лицей». Она и остается для нас лицеем. Я имею в виду НАШУ школу. И как на день лицея, мы ходили на день рождения нашего учителя математики, Людмилы Владиславовны Лебедевой, каждое 14 сентября, пока она была жива, а позже – к первому английскому завучу Ирине Михайловне Фомишкиной. Мы при ней уже не учились, но она тоже олицетворяла школу, потому что стояла у начала «английской» ее истории. Мы и теперь дружим с ее дочерью.
Война закончилась, когда подходил к завершению 8й класс.
В ночь на 9е мая 1945 года город не спал. Когда по радио Левитан передал сводку Совинформбюро с сообщением о капитуляции Германии, все высыпали на улицу. Символично, что в 7 часов утра мы сбежались у школы: моя подруга Мила Мейсахович, я, и Александра Ивановна с трех разных концов города и крепко обнялись. А потом мы целый день носились по школе и по улице. Было всеобщее ликование, хотя сразу ничего не изменилось. Остались те же карточки, ограничения во всем, появился постоянный рефрен: «война была, ничего не поделаешь»! Но не было уже сводок Совинформбюро по радио, забрезжил свет впереди. Была еще короткая война с Японией, но она уже не произвела особого впечатления – не то видали – да и окончилась быстро.
Сдали, по обыкновению, кучу экзаменов, как и каждый год, начиная с 4го класса, а мы с Катей закончили музыкальную школу. Дальнейшее образование по музыке мы не планировали. Наше обучение ею оказалось из-за войны неполным, хотя было платным. Здание наше отобрали, теорию изучать было негде, оставалась одна специальность на дому у учителей. Педагогика в то время была своеобразной. В музыкальной школе категорически запрещалось подбирать мелодии на слух. Я уже не говорю о легкой музыке, а джаз вообще был преступлением («сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст»).
Все попытки наиграть новую песню жестко карались. Из нас пытались воспитать исполнителей исключительно классического репертуара. На переводные испытания в 4м классе был приглашен замечательный музыкант Брауде, который был в это время в эвакуации в Перми (Молотове). Я играла Баха, запуталась, села поудобнее и сыграла фугу сначала. После экзамена мы сидели в прихожей в доме учительницы, где все действо и проходило.
Педагогини наши нас отчаянно защищали, то-есть защищались сами, а мэтр басил, что они учат «шерочек с машерочками», и единственный будущий исполнитель, с его точки зрения, – это та девочка, которая запуталась на Бахе. Вот уж в точку попал! Я, кстати, вспомнила тот эпизод через много лет, когда слушала в Питере органный концерт Брауде, а с ним Леокадию Масленникову, и поняла, как должен звучать ангельский голос и музыка к нему.
А у меня быстро развилась «исполнительская болезнь» – боязнь аудитории. В институте я еще играла в наших курсовых концертах, а в основном готовила самодеятельных певцов и им аккомпанировала. Потом играла все реже, меня на все не хватало. Но позже мы часто вспоминали, как бегали в младших классах слушать сыгровки ансамбля в составе Шихова, Крылова, Соколова и Выголова на двух роялях. Сережа Шихов станет звукорежиссером на пермском радио, а его родных я полечу. Витя Крылов аспирантом будет вести нашу группу на оперативной хирургии, а позже первым в Союзе будет пересаживать почку и пришивать оторванные пальцы и читать у нас лекции, наезжая из Москвы. Вадик Соколов, сын нашего заведующего кафедрой анатомии, станет известным ученым в этой специальности, к сожалению, очень рано уйдет из жизни. Из учеников нашей преподавательницы станет выдающимся педагогом Маргарита Сергеевна Антропова. А мы начнем подготовку к институту, но любовь к музыке в течение всей жизни будет отдушиной и отдыхом от нелегкого труда, особенно во время работы над статьей или очередным разделом диссертации.
В старших классах ребятам захотелось совместно провести новогоднюю елку. Мальчишки во главе с Тёмкой Григорьевым отправились к Александре Ивановне. Она сказала:
–Тёма, а что нам скажут?
– Ну, Александра Ивановна! Волков бояться – в лес не ходить! А в лес мы сами сходим и елку принесем. И установим, Вы только разрешите!
И дрогнуло сердце у нашей непреклонной А.И. А может, она подумала: «сколько можно жить под постоянными идиотскими запретами?» (мы, во всяком случае, так считали). И разрешила она опять на свой страх и риск. И мальчишки наши показали себя настоящими мужчинами. Все сделали и порядок соблюли. С тех пор нет-нет да стали осторожно проводить совместные мероприятия. Но до обратного объединения было еще далеко, и произошло оно уже без нас, в 1954 году. Наш второй «б» собирается до сих пор, выходит, мы дружим 70 лет.
Я встретила Артёма через много лет на очередном школьном мероприятии. При разговоре выяснилось, что он не кто-нибудь, а директор школы. Посмеялись, потому что более озорного ученика в классе не было. Все проделки осуществлялись по его инициативе. В 5 классе у нас была учительница немецкого языка, припоминая уроки которой, я стала понимать идиш. А Тёму родители, неосмотрительно по тем временам, учили немецкому в частном порядке. Тут следует упомянуть, что государственная политика твердо держалась линии полнейшей изоляции народа от внешних влияний. Английский язык в школах, у нас в городе, по крайней мере, отсутствовал, в одной-двух преподавали французский. А немецкий подавался так, чтобы ни при каких обстоятельствах не научить говорить и понимать устную речь, а также читать периодику, только Гёте и Гейне – до сих пор наизусть помню. И все, несмотря на то, что радиоприемники в первые дни войны под страхом расстрела было приказано сдать. Всю информацию мы получали из черных «тарелок» на стене или из громкоговорителей на столбах. Тема, слушая нашу наставницу (от нее А.И. вскоре избавилась), потешался и устраивал ей мелкие неприятности из школьной классики, за что ему часто попадало. Я поинтересовалась, как он сам теперь воспитывает своих учеников.
– А по Макаренке!
– Это как же?
– А так! Отведу в уголок – и в морду!
– Между прочим, Антон Семенович описал это в «Педагогической поэме» как воспитательский промах, а ты этим пользуешься?
– Ну, а как иначе? Это единственное, что помогает.
Недавно, просматривая спортивный журнал, я увидела знакомую фотографию и не сразу поняла, что это Григорьев. И прочла, что он был первым чемпионом области по фигурному катанию, хорошим директором вечерней школы. Родители его были репрессированы (может быть, поэтому он был тогда так агрессивен), внуков усыновила американская семья, и его уже давно нет на свете. И почему у одаренных людей так складывается судьба? Не потому ли, что мы не умеем их ценить, и так равнодушны друг к другу? Или нам постоянно некогда, все бежим куда-то за делами (что, интересно, выбегали?) и посмотреть вокруг времени нет.
А насчет иностранных языков, – единственного, пожалуй, что мной упущено в жизни (честное слово, не по моей вине), и от чего я по настоящему страдаю – вспоминается характерный момент. Моему учителю, профессору, С.Ю. Минкину, пришла в голову мысль, что неплохо бы поучить школьника- сына английскому языку. Было это в конце 50х годов. Как тогда полагалось члену коммунистической партии, он обратился за разрешением в Горком. Там ему сообщили, что не рекомендуют. Вопрос был закрыт. Почему нас так оберегали, я поняла во время туристической поездки по Северной Европе. Но это было много позже, уже в перестройку. До этого нас выпускали только в «страны народной демократии», где проблем с русским языком не было, Их граждане учили русский в школе в обязательном порядке. У капиталистов я оценила все потери от незнания языков, а также поняла, что для такой политики у руководства были все основания, иначе все давно бы догадались, до чего довели «товарищи» богатейшую страну.
Теперешние дети не читают книг. Не хотелось бы «прослыть ретроградом», но это, безусловно, глобальная беда. Нация прежде всего характеризуется языком, а он катастрофически трансформируется не в лучшую сторону. Я уже не говорю о безграмотных и картавых дикторах, которых слушают наши дети. Они (дети, а не дикторы, хотя теперь и они тоже) не набирают «глазной» грамотности. Недаром в старой гимназии говорили:
–Не волнуйтесь, начитается до 4го класса и перестанет делать ошибки.
Сокращать уроки литературы – преступление против народа. Именно на них вырабатывается умение выражать мысли, формулировать понятия, складывается мировоззрение. Вы считаете, что классика устарела? Но, ведь, это те самые типичные ситуационные задачи в жизни! И язык. Перед тем, как писать статью, я открою пушкинскую прозу в любом месте и каждый раз убеждаюсь, что острое лезвие никуда просунуть нельзя. Такой стиль. Буквы лишней не найдете, не только слова. Так у меня получается разбег для письма. А нынешние школьники литературу ненавидят, знаю по своим студентам. Они косноязычны и безграмотны, потому и пишут истории болезни так, что пока до сути доберешься, все добрые пожелания изложишь, устно, в популярной форме. Вот в связи с реформами образования я и хочу рассказать, как нас учили.
В средних классах у нас были очень хорошие преподаватели русского языка и литературы: Александра Михайловна Кузнецова и Анна Михайловна Цвейбан. В 8 классе появилась Ида Геннадьевна Соколова. Прежде, чем вспоминать об ее уроках, следует рассказать о ней самой. Когда я вспоминаю Александру Ивановну и Иду Геннадьевну, всегда приходит на память понятие о главных людях, которые встретились на твоем жизненном пути и повлияли на его основное направление. Для меня они сыграли главную роль в детстве и юности. После них было еще два человека, которых я отношу к этой категории, но о них позже.
Родилась Ида (Зинаида) Геннадьевна в Чердыни, на самом Севере Пермского края, в семье мирового судьи. Она была ребенком от второго брака отца. Была младшая сестра Евгения. Старшие сестры всю жизнь были с ними в большой дружбе. Девочки окончили гимназию. И.Г. очень забавно рассказывала о тамошних нравах. Отношения были патриархальные. Во время экзаменов в дверь аудитории просовывалась бородатая голова швейцара, который заявлял:
–Ида! Там тебе Анисья (прислуга) пироги принесла! – за сим появлялся солидный узел с анонсированными пирогами.
В «медвежьем углу», по словам И.Г., культура в упадке не была. Общались там дети судьи с высланными студентами и революционной интеллигенцией, так что были в курсе всех последних достижений как науки, так и искусства, а заодно и политики.
Продолжили сестры образование в Петрограде: Ида – на Бестужевских курсах, Женя – в театральном училище на актерском и режиссерском отделениях. Обе вышли замуж, Ида – за ученого лесовода, Женя – за театрального деятеля по фамилии Россет. С мужем она разошлась, а фамилию оставила. Муж И.Г., Марцинкевич, был репрессирован и расстрелян в 1937году, вероятнее всего, за ту самую фамилию. Других аргументов в то время могло и не потребоваться. А И.Г. стала ЧСИР (член семьи изменника родины) вместе с сыном, беременная двойней, которую скинула. Их посадили в тюрьму, откуда старшим сестрам удалось каким-то чудом мальчика вызволить. И.Г. отправилась по этапу в Сибирь, как декабристка, только не к мужу, а в застенок. В журнале «Урал» были напечатаны воспоминания «зечки», которая шла вместе с ней, кажется, до Тобольска: она пишет, что было бы им значительно труднее перенести этот крестный путь, если бы не И.Г.Соколова, которая все время читала им стихи из русской и зарубежной классики, чем скрашивала дорогу и ободряла спутниц. Не знаю, когда ее освободили. Расспрашивать подробности я стеснялась, знаю только то, что рассказала она сама.
В Пермь И.Г. была эвакуирована в 1943г. и была направлена учителем литературы в школу. Тут случилась большая педагогическая конференция, где на сцену с выступлением вышла Александра Ивановна, после чего она неожиданно получила записку: «Санечка! Это ты? Ида». Интрига заключалась в том, что Александра Ивановна, учась в гимназии, жила на квартире у родителей Иды Геннадьевны, т.е. у судьи. Мы всегда знали, что А.И. – дочь крестьянина-бедняка из Чердынского уезда. Она была членом компартии и постоянно избиралась в пленумы горкома и обкома, стала кавалером ордена Ленина – самой высокой награды тех времен. Только недавно я сопоставила эти обстоятельства и еще раз пожалела нашу А.И. Всю жизнь ей приходилось думать: а что, если кто-то поймет, что крестьянской дочери никак не место было в гимназии, тем более на квартире высокого начальства. А недавно, в разговоре с ее двоюродной племянницей и моей подругой, Ольгой Николаевной Гординой, я получила подтверждение моей догадке. Отцом А.И. был владелец пароходства и лесопромышленник. Так и хочется вспомнить Ф.Г.Раневскую с ее автобиографией: «Я родилась в семье небогатого нефтепромышленника». А.И. немедленно забрала И.Г. в нашу школу, конечно, опять рискуя очень многим.
В 8м классе И.Г. начала преподавать нам литературу и русский язык. Вместе с ней к нам пришла ее сестра, Евгения Геннадьевна, профессиональный режиссер, которая сразу же организовала драмкружок. Он был полностью подчинен школьной программе. Пока мы проходили Крылова, проводился вечер с чтением басен и постановкой «Урока дочкам». Восьмые классы читали басни, старшие играли на сцене. То же было с Фонвизиным. В 9м классе был большой вечер на тему: «Образ русской женщины в русской классической литературе». Мне был поручен доклад. Не стоит думать, что И.Г. выдала литературу или какую-нибудь «рыбу». Я отправилась в областную (ныне пушкинскую) библиотеку и рылась там абсолютно самостоятельно в каталогах, пока не составила развернутый подробный план. И.Г. его просмотрела, мы внесли на полях пометки, что в каком месте будет прерываться драматическими действиями. А тем временем Е.Г. работала с нашими актерами. Были представлены сцена письма Татьяны Онегину, инсценировки из поэм «Мороз, Красный нос» и «Декабристки» Некрасова, сцена свидания Анны Карениной с сыном. Ее играла сама Е.Г. с их внучатым племянником. Читали стихи Пушкина, Некрасова, даже Апухтина тоже Евгения Геннадьевна прочла. Вечер получился на славу. А еще один вечер был посвящен Чехову. Там давали «Медведя» и «Юбилей». Не знаю, как бы оценили профессионалы, а мне и теперь кажется, что ребята играли просто здорово. Мне досталась роль Мерчуткиной в «Юбилее». Я представляла ее с удовольствием. Сначала мне хотелось играть какую-нибудь героиню, но наставники мои были людьми мудрыми и мои возможности оценили правильно. Если и были у меня какие-то данные, то достались они мне от мамы, а она была бы отменной характерной актрисой. Когда она рассказывала что-нибудь смешное, народ животы надрывал.
Во всяком случае, элементарная выучка в нашем кружке всю жизнь помогает мне в преподавательском и врачебном деле. Нас учили держаться на сцене, и я уже не повернусь на 360 градусов и не встану тылом к аудитории. Мне не придет в голову долдонить про себя во время лекции, тем более читать по бумажке. Нас учили «держать аудиторию». Часто с больными приходится влезать в их шкуру, а иногда разыгрывать целые сцены. Это касается и особо мнительных пациентов. Тут уже очень нужны лицедейские приемы, а они идут оттуда, из кружка.
Особое внимание уделяли обе наставницы культуре речи: ударения, интонации, фразировка. Поведение в обществе тоже внушалось ненавязчиво, но показательно. Я и теперь говорю (без малейшего, впрочем, эффекта) нашим молодым докторам об их дворовой привычке, войдя в помещение, совать всем подряд вялую, как оттаявшая рыба, руку. Кого-то, впридачу, забыл или не достал и врага себе нажил. Нет, чтобы просто сказать «здравствуйте». И вижу, как это показывает Е.Г. В обязательном порядке мы разыгрывали этюды.
Для развития умения читать и обдумывать прочитанное предлагалось делать инсценировки рассказов. Кроме того, давались и примеры критических разборов. Любое занятие кружка становилось для нас событием и обязательно несло полезную информацию.
Вне учебного плана Е.Г. ставила и большие спектакли. Самым запомнившимся был спектакль по пьесе М.Алигер «Зоя» о Зое Космодемьянской, где главную роль с большим успехом исполнила Ира Плешкова. Вскоре после этого в школу приезжала гастролировавшая по Союзу мать Зои и Шуры Космодемьянских. Мы удивились, что на вечер с ее участием не пришла И.Г. Она объяснила, что не хотела слушать женщину, которая зарабатывает на смерти своих детей. Уже заметили, что текст она шпарит наизусть, в положенных местах у нее дрожит голос. И выступает она уже не первый год, это у нее основной источник дохода. Тогда мы не все поняли. Позднее оказалось, что И.Г была во многом права и не одинока в своей оценке.
В 10м классе нас отстранили от постоянных занятий в кружке для подготовки к экзаменам, но мы продолжали туда ходить, и я еще сыграла Мисаила в сцене в корчме из «Бориса Годунова». В женской школе играть мужчин приходилось нам, но под предлогом нехватки артистов в кружок открыли доступ и нашим ребятам, Они с удовольствием почин поддержали. Так что возможность общения была использована на всю катушку. К нашим присоединились их новые одноклассники из 37й и 11й школ. Тут и зародился «Клуб молодых идиотов».
Уже без нас была поставлена «Бесприданница» Островского. В ней играли сын И.Г. и его будущая жена, студенты университета, их однокурсники, наши школьники в небольшом количестве. Это была уже серьезная работа, а нам она казалась просто замечательной. Тут нам доверили ассистенцию режиссеру, реквизит и грим, чему мы тоже подучились.
А уроки продолжались своим чередом. Еще в 8м классе И.Г. научила нас писать сложный план, конспект и тезисы, что абсолютно облегчило обучение в институте, тем более, что в школьную программу тогда входили статьи классиков марксизма-ленинизма. Они потом повторились в институте, поэтому студенты ко мне ходили за конспектами. При этом, учебник литературы, а тем более хрестоматию, мы в глаза не видели. Там не было Шиллера, Гете, Шекспира, не говоря о Есенине, за которого тогда исключали из комсомола, поэтов Серебряного века и многого другого, что нам было поднесено на университетском уровне. Мы все это читали. Вот поэтому приходилось записывать. Как же не тренировка перед вузом любого профиля? Мы туда пришли во всеоружии. Нас научили учиться. Недавно нашлись мои школьные конспекты, которые я считала потерянными. Какое же это было удовольствие – побывать снова в детстве! И с каким удивлением я обнаружила, что работы наши оказались довольно серьезными. Как вам понравится сочинение по «Фаусту»? Ведь мы же его читали! Я, кстати, написала его только на четверку. А за вполне приличное «произведение» о значении музыки в моей жизни мне вообще оценки И.Г. не поставила, обнаружив в нем синтаксические ошибки, и велела переписать. Спрос с меня был особенно крутой, за что отдельное спасибо – в моей специальности без аккуратности и ответственности делать нечего. Надо сказать, что эти черты были присущи преподавателям прежде всего. И.Г. проверяла наши многочисленные сочинения не сразу. Она приносила на урок два – три произведения, зато внимательно просмотренные, с заключением и рекомендациями. На весь класс уходило обычно 2 недели.
В 10 классе она вошла с книгой в руке и сказала:
– Сегодня мы начнем очень трудную тему. Я знаю, как вы относитесь к Маяковскому. Постараемся его понять.
И постаралась. Не сразу, но мы его приняли. Нам всегда много задавали наизусть. Выучили и Маяковского, ознакомились с его личностью, что, по-моему, важнейший способ понять поэзию. И расшаталась наша абсолютная косность, воспитанная на чистой классике, и появился коридор для дальнейшего постижения непривычного.
И.Г. по 9й класс вела и русский язык. Гоняла она нас нещадно, и тоже на высоком уровне. Помню, как она вызвала меня к доске и попросила написать слово «перипетии». Я и изобразила, подумавши о смысле, «перепетии». Она указала на ошибку. Я спросила: «а почему так?». «Не знаю. Но когда ты видишь трудное слово, просто запомни, как оно пишется» – ответила мне И.Г. Надо сказать, что в школе меня все время пробовали «на зуб». Почти каждый преподаватель обожал вызвать в четвертой четверти и спросить что-нибудь из первой. Как будто испытывал, настоящая я или нет. За это тоже спасибо – расслабиться не давали никогда. Даже в институте, когда я была на первом курсе, преподавательница органической химии сообщила мне, что наша бывшая школьная «химичка», перешедшая на кафедру биохимии, интересовалась, произвожу ли я впечатление отличницы. Ограждали нас от зазнайства, однако!
По литературе были постоянные дополнительные задания. Велено составить словарь современника. Не удержалась ваша покорная слуга, выложила молодежное арго того времени. И.Г. оценила, но велела основное задание все же выполнить. Пришлось подчиниться. Прецедент уже был. Она для начала вкатала мне кол, второй в жизни и последний (двоек я никогда не получала) за «ненаписание» сочинения на тему о прочитанной летом книге. Я о нем забыла. После подачи его кол был исправлен не 4.
Во время урока почти каждый раз кто-то делал небольшой доклад минут на 10 по темам, не входившим в программу, но близко ее касавшихся. Мне пришлось искать материалы в библиотеке по вопросам: «Чехов и Левитан», «Пушкин и Маяковский».
Когда я вспоминаю эти уроки, мне приходит мысль о том, что теперь в школе ввели научную работу для учащихся. Это вредное мероприятие придумал кто-то лишенный малейшего представления о науке и привыкший все оценивать «галочкой». Для развития любого плода нужен свой срок. На заседание клуба пушкинистов к нам привели пятиклассницу в сопровождении мамы и завуча престижной гимназии с докладом: «Жанрово-эпические особенности сказки Пушкина «Руслан и Людмила».
Опус получил первое место на городской конференции. Прежде всего, ребенку 11-ти лет читать сказку о Руслане в оригинале, прямо сказать, рановато. Про жанрово-эпические особенности он тоже вряд ли что-нибудь знает. Я бы еще поняла, если бы дите нарисовало в картинках, как оно воображает отдельные сцены из сказки. Но доклад писала какая-то тетя по своим студенческим конспектам. Мама, обуянная гордыней, не понимала, что ей калечат ребенка. Завуч подсчитывала дивиденды в виде благодарности или грамоты, а может даже и прибавку к отпускным. А девицу надо было видеть! Как она взяла указку и вышла к стенду. Как произносила заученный текст. Бедный ребенок! А славы-то и не случилось! Зачем же ей комплекс неполноценности на будущее? У нас есть отличные спецшколы, где подготовленные преподаватели занимаются с одаренными детьми. С какой же стати в каждой школе вводить институт завучей по науке? Для очередной галочки? А ведь за этим стоят наши дети. Указ не обошел и нашу школу. Мне позвонили учителя, и я высказала свою точку зрения на этот предмет, которая полностью совпала с преподавательской. Впрочем, как всегда, продавили очередную глупость.
И.Г. учитывала тогдашний дефицит книг. Она была у нас классным руководителем, поэтому ей полагались часы для внеклассного чтения. Это происходило по субботам. Мы уже учились в первую смену. 2 часа после занятий кто-то, а чаще всего я, читали вслух очередную интересную повесть, рассказы, публицистику, которые она нам приносила. Так мы познакомились с воспоминаниями дипломата Майского, который был уже репрессирован. Прочли повесть Р.Фраермана «Дальнее плавание». И.Г. устроила по ее поводу опрос. Нам всем очень понравилось, а она подробно разобрала прочитанное и показала, что это была неудача автора. При нашей привычке свято верить напечатанному это было в некотором виде шоком. Так понемногу нас учили критическому подходу. Перед первыми же чтениями И.Г. сказала: