Грозный – Василий Блаженный. Истина-весть

Управившись с конем, смерды принялись за забитых вепрей. А Великий хан еще долго крутился подле Найденыша, жалея его: то протирал тряпицей, то гладил…

– Не пойму, как могло такое случиться?! – ворчал раздосадованный государь.

– Сице, чему дивиться? – вставил Тимофей, бывалый охотник. – Охота. Зверье лютует.

– На промысле всякого перевидишь: тута кто кого опередит! – добавил проводник.

– Все одно! Прежде со мной не случалось неурядиц! —заметил государь. – Бог миловал.

Заметно было по напряженному лицу Василия Иоанновича, что он еще не пришел в себя от перепалки со зверями. Слегка подрагивающими пальцами Великий хан ласково потрепал гриву раненному любимцу:

– Потерпи, Найденыш! Заживет!

Смерды возились с забитыми кабанами, посматривая на хана.

– Василий Иоанныч, ты присматривайся да бери на заметку, – увещал-вразумлял охотник Ефим. – Зачастую тако и складывается на жизненном пути: нема, нема горя, а то враз нахлынет, навалит, как снегопад на голову!

Всколыхнувшись жгучим огнем, в душе хана поднялась тревога. Скользнув глазом на селянина, осадил неожиданную жгучесть, подступившую до горла. Смутившись и затревожившись от этого, махнул рукой и пошел навстречу братьям, показавшимся из лесу.

– Не каркай, Ефим, – накинулся на охотника конюший:

– Чего завел при хане!? Вишь, он и так огорошен!

– Да я к слову…

– Ты, умник, язык прикусывай, когда чешется!

– Лады, – согласно кивнул головой Ефим и усердно принялся за дело. Помолчали. Однако Ефима что-то подмывало, и он выпалил:

– Токмо к убытку или к горю, когда белого коня… ранят. Се примета нехорошая! Знак.

– Тьфу, ты, губошлеп! – не сдержался Никита. – Ежели следить за всеми приметами, тако и света Божьего начнешь страшиться!

– Следи не следи, а оно случается помимо воли, – доказывал свое охотник.

– Ты погляди на него, завел! – прикрикнул конюший.

То ли обидевшись, то ли смутившись, что его никто не поддержал, Ефим отошел.

Смерды-селяне проворно разделали диких кабанов, изредка перекидываясь короткими фразами. К тому времени уже пригнали брички. Погрузили на них всю охотничью добычу. Отправились. Великие ханы, князья, бояре на лошадях; смерды – кто пешком, кто на бричках, прикрепив гончих на бечевки. Настил с раненым конем повезла пара жеребцов. Так, как на санях, Найденыш добирался до стоянки.

На следующий день самые заядлые охотники вышли неподалеку в перелески: пострелять белок, зайцев, тетерев, фазанов, выпархивающих из-под ног. Проверили по сосняку поставленные капканы и силки. Наудачу попались пяток лисиц, пара соболей да несколько куниц.

Василий Иоаннович несколько дней не ходил в лес – крутился подле Найденыша, наблюдая, как выхаживает любимца местный селянин-лекарь.

Однако не так быстро затягивались раны у Найденыша, как хотелось: только через две недели дело пошло на поправку. Наконец коня стали выводить на прогулку, но он долго еще прихрамывал.

А когда Найденыш вовсе окреп и смог свободно передвигаться, отправились в Первопрестольную. Великий хан Василий ехал на другом жеребце, а Найденыш бежал рядом, слегка припадая на ногу. Так завершилась, в сей раз, ханская охота. В град въезжали не громогласно, не так как обычно. Незримое уныние сковывало людей, наплывая непонятной тоской.

МЕСТЬ ЛУКЕРЬИ

Тетушка Лукерья жила в большом поместье верст за сто от столицы. Велев запрячь затрапезную карету, Василий Шуйский покатил прямехонько до тетки. И всю дорогу мучил себя жгучими мыслями, выстраивая так и этак разговор с отдалившейся родственницей.

Эту ставшую чужой женщину, довольно властную, еще крепкую, Василий Шуйский обнаружил в людской, где она одетая в кожушок, наброшенный на простой сарафан, хлестала по пунцовым щекам придворную девку.

– Об чем, клуша, думала?! – верещала тетка, звонко шлепая заплаканную челядинку. – Иль спала, дуреха, на ходу? – жестокосердно выговаривала она.

– Не спала, клянусь! Я токмо… А оно…

– Как можно упустить молоко, когда оно перед бельмами?! – кричала Лукерья не своим голосом да вершила расправу: шлеп, шлеп, шлеп! – Я тебя, ледащая, отучу зевать! – кричала так надрывно, чтобы слышала вся дворня. И по щекам – шмяк! Шлеп! И уже не только щеки девы – все лицо стало пунцовым!

– Ой, больно! Ой, мамочка…

– Гляди-тко! Все молоко на плиту, – не унималась тетка.

Не выдержав истязания, от отчаяния девушка рванулась убежать, но Лукерья не пустила, цепко ухватив ее жилистыми руками. Тогда девушка низко-низко склонила голову и крепко-накрепко закрыла руками лицо. Лукерья нашла новое: принялась дергать за косы: дерг, дерг! Сама же раздраженно отдирала руки челядины от головы, которыми та закрывалась, и, пуще прежнего, хлестала девицу.

– Негодница! Слепуха! Безрукастая! – разносилось по людской.

Видя, что тетушка не скоро оставит девицу, Шуйский не утерпел:

– Доброго здоровья, тетушка! – громыхнул Василий Васильевич, пытаясь перекрыть теткин вопль.

Лукерья обернулась на возглас. Удивленно окинула Василия взглядом, не узнавая. Потом всплеснула руками:

– Неужели?! Аль, Васенька пожаловал?! – картинно-насмешливо воскликнула она. Рада видеть!

Шуйский пропустил тетушкину едкость мимо ушей. Не зная, как держать себя, спросил нарочито громко:

– Дворовых стращаете?

Лукерья недовольно махнула рукой. Им обоим было страшно неловко находиться сейчас рядом. И каждый искал, чем прикрыть волнение, невольно нахлынувшее в душу. Тетушка незаметно смахнула предательскую слезинку и зашмыгала носом. И чтобы скрыть неожиданную радость от встречи, оглянулась на девку, вытиравшую лицо рукавом рубахи, и проронила безо всякого зла:

– Распустились холопы! – и для порядка погрозила девице пальцем:

– Гляди, Фекла, ишо раз нашкодишь, велю выпороть кнутом!

– Простите, барыня!

Лукерья криво улыбнулась и расторопно окинула взглядом людскую.

– Эй, Никита, Трофим! Живо подайте в трапезную угощенья, – деловито велела тетушка, вовсе переменив свой настрой.

Лукерья повернулась к племяннику. Мельком окинув его взглядом, легонько подтолкнула:

– Пойдем ко мне, Вася! – сказала совсем мягко.

Тетушка Лукерья проворно направилась в терем. Василий с облегчение вздохнул: «Приняла!» Сдерживая порыв радости, поторопился следом за Лукерьей в богатые хоромы.

– Отдышись пока! – велела она, указывая рукой на лавку. Но сразу не ушла, замялась, задержала взгляд на его облике:

– Хорош! Шуйская кровинушка…

Василий сдерживал мелкую нервную дрожь, неожиданно подступившую в ноги. Сумятица чувств нахлынула в голову, и он почувствовал себя провинившимся семинаристом перед пожилой женщиной. Хотелось просто обнять тетку: от старшей родни она осталась одна!

«Тетушка, родная!» – крутилось на языке. И уже руки потянулись сами собой… Но закостеневшее отчуждение сдержало радость обоюдной встречи. Не посмел обнять. Шуйский неловко потоптался на месте, закашлялся.

Поняла ли, нет, Лукерья его чувства? Пожалуй, ей некогда было разбираться, она просто ощутила родственную связь с племянником, и в ее жизни засветился крохотный фитилек, скрасивший одиночество. Спохватившись, Лукерья оторвала глаза от Василия, по-свойски махнула рукой и скрылась в соседней горнице.

Враждебная стена, разделявшая родственников, рассыпалась в дребезги! Пришло ли облегчение Шуйскому? Нет. Впереди замаячил еще более жгучий вопрос: земля. К сердцу подступил страх: как теперь завести разговор с теткой о наследстве, когда он увидел в ее глазах теплоту к себе? Не хотелось разрушать эту вовсе слабую нить, протянувшуюся между ними. Довольно отчуждения!

Василий вдруг почувствовал, что ему необходима теплота и дружба, он жаждал родственных отношений. Хотелось по-свойски видеться, общаться, радоваться встречам! И ни о чем не терзаться… Мысли теснились в голове, как льдины во время ледокола. Не сомнет ли его тот «ледоход» как тростинку? Куда он выплывет? Пока не ясно!

Шуйский сбросил кожушок на лавку, там же оставил шапку, припрятав ее в рукав. Сел, надеясь успокоиться и привести мысли в порядок. Взвесив ситуацию, решил пустить все на самотек. Оглянулся вокруг.

У тетушки в приемной горнице ничего не изменилось: резные лари, резные полки, тяжелые картины в рамках, самотканые ковры: все привычно, словно вышел от сюда вчера, а не много лет назад.

Слюдяные оконца слабо пропускали матовый свет, играя солнечными зайчиками по стенам из досок, скользя по тяжелым картинам в рамах. Освоившись, Шуйский почувствовал себя привычно, как дома.

Спустя время появилась тетушка Лукерья. Теперь она предстала знатной русской ханшей: гладко причесанной в богатых нарядах, посвежевшей и помолодевшей. Только не к месту казался на ней небольшой передничек с вышивкой.

Показав себя в величии, тетушка Лукерья откровенно окинула племянника внимательно-придирчивым взглядом, от которого Василий Васильевич невольно поежился.

От глаз Шуйского не укрылось, как тетушка Лукерья пренебрежительно усмехнулась, оценив его затрапезную одежку, но ничего не сказала.

Лукерья указала рукой следовать за ней и пошла впереди степенным хозяйским шагом. Уловив аппетитные запахи, Шуйский почувствовал, что проголодался и поторопился за тетушкой.

В трапезной проворные дворовые уже суетились, выставляя на массивный стол холодные закуски: соленья и копченый окорок, колбасу, вяленую рыбу, пироги. Кушанья подавались в деревянных и серебряных мисках, напитки в кувшинах.

Горница была убрана по женскому вкусу: нарядно и красочно. На стенах, столе, ларе, полках – всюду радовали глаз тонкие белоснежные выбивки и кружева, стены были увешаны льняными полотенцами, расшитыми красочной гладью и крестиком.

Перекрестившись на образа, сели за стол. Один из парней остался прислуживать и стал ловко подносить кушанья, налил в выбитые серебряные бокалы медовуху.

– За встречу! – приветливо произнесла Лукерья, поднимая серебряный бокал. Она пригубила, взяла пирог, наблюдая за племянником.

– Васюня, гляжу, раздобрел ты… слишком… Не тяжко на ноги?

– Тяжеловато, тетушка…

Принявшись жадно есть, Василий Васильевич меж тем размышлял, как приступить к разговору, мучавшему его. Вспомнил. Суетливо вытерев рот рушником, торопливо достал коробочку, поднес тетушке подарок.

– Не откажи, – как можно смиренней произнес он.

Она равнодушно приняла, насмешливо растянув губы в едкой улыбке, вероятно считая, что там сущий пустяк. Хотела даже отставить в сторонку, но взглянув на племянника, застывшего рядом изваянием и неотрывно следящего за ее руками, небрежно приоткрыла крышку и с удивлением обнаружила изумительное ожерелье.

– Ох, ты, ле-е-епо-та какая! Прямо-таки царское ожерелье! – почти пропела Лукерья, восхитившись браслетом. – Слов нет, уважил…

Она принялась рассматривать подарок повлажневшими глазами, примеряя его то на одну руку, то на другую.

– Рад, что угодил, – вымолвил Шуйский скромно.

– Спасибочко, Васенька! Замечу, у тебя отменный вкус! – тепло сказала она. Но тут же, мельком взглянув на племянника, Лукерья кольнула:

– Приму, хоть и не по средствам тебе, голоштанному, таковые подарки подносить.

Удовлетворенно хмыкнув себе под нос, Василий отправился на место. Лукерья не оставляла подарок, примеряя ожерелье и так, и этак. Любуясь золотом, блаженно улыбнулась и почти нежно произнесла:

– Когда получаю подарки, начинаю думать, что я еще кому-то нужна на этом свете… А это приносит радость! Вот так… Удивительная вещь – этакая мелочь – подарок! В нем сокрыта любовь, крошечка сердечного тепла от человека, который его преподнес. И эта кроха способна вырасти до… громадных размеров и согревать душу человеку всю жизнь!

На ее глаза вдруг набежала тень, нервно задрожало веко, и она нахмурилась, вероятно, вспомнив что-то грустное. Горестно вздохнув, Лукерья произнесла сухо:

– Твой батюшка, царство ему небесное (она перекрестилась), пока не испохабился, тоже был предупредительным ко мне.

Василия передернуло от откровенного признания, побагровел, но сдержался.

Оторвавшись от украшения, Лукерья замкнулась, мысли ее унеслись далеко. Оцепенев, угрюмо уткнулась в бронзовый канделябр, словно надеялась выудить из него укрытые от нее истины. Шуйского невольно пронзил холодок: «О-о-о, тетушка, как изваяние».

Но вот глаза тетки оживились, словно она смахнула с головы липкий густой туман. Тень ушла из глаз, забегали искорки. Повертев ожерелье перед глазами, аккуратно убрала в коробочку. Весело посматривая на племянника, поинтересовалась:

– И все же, Вася, сознайся, случайно ко мне явивши?

Василий покраснел. «Как бы, не так! Женка надоумила!» – промелькнуло у него в голове.

– Толи вспомнил, что у меня ноне День рождения?

Лукерья обожгла его глазами, тайно надеясь на сердечную доброту племянников и не рвущуюся корневую связь.

Шуйский всколыхнулся: «А ведь мог вспомнить – прежде этот день отмечался пышно! И это было бы кстати. Ан, нет… не вспомнил».

Из-за возникшей вражды памятные дни померкли.

Смутившись, Василий растерялся. Хотел соврать, не смог. Она поняла, добродушно рассмеялась.

– Случайно… Дак и ладно! Хорошо, что не сбрехал, – произнесла Лукерья шутливо. – Похоже, тебе подсказали на ушко мои ангелы!

– Выходе, они! – улыбнулся Василий. – Дарьей кличут, – добавил тихо, чтобы тетка не расслышала.

– Ку-у-ушай, Вася! Я буду долго вспоминать, как ты гостевал у тетушки. Теперички вы редкие гости.

Слуги подали горячее: щи с говядиной, лапшу с фазаном. Шуйскому подлили медовухи. Выпил. Поспешно похлебал щи и тут же лапшу. А тут уже подали жаркое, тушенное в печи, говядину с фасолью, фазана в горшке с разными травами, индюка с яблоками и черносливом, запеченного осетра в моркови и кореньях, маленькие варенички… Помимо того выставили несколько иных блюд, которых ему не доводилось есть.

Все подавалось на изысканных блюдах, имело неописуемый вид и вызывало тягу обязательно отведать то или иное кушанье. Аппетитный запах сытной пищи витал по горнице, уводя от суетных мыслей, подталкивая углубиться в трапезу. От предвкушения аппетитной еды, давно не пробованной, у Шуйского закружилась голова. Обливаясь потом, Василий приступил к тушеному в горшке фазану с овощами.

– Сма-а-а-чно-о-о, – слащаво проронил он. Затем приступил к другому блюду. А после черпал из разных чаш, уже не осознавая, что за блюдо. Осилив бедро индюка, передохнул.

– Кушай, Вася, не стесняйся!

– Тетушка, не могу показаться непочтенным, – с набитым ртом промычал Шуйский, потянувшись за пирогом.

– Я рада, что угодила…

– Ох, как же отменны пироги! Пожалуй, хлебну морса…

Василий Васильевич ощущал, что насытился сверх меры, но хотелось отведать еще и жаркого, и ломоть осетра маячил перед глазами… Да еще ухватить и из других чаш.

– До-о-обренько у тебя стря-я-а-апают, – отдуваясь, выпалили он, вытирая рушником жирный подбородок.

– В моем доме готовится по старинным рецептам знатного рода… ханов Шуйских! – горделиво подчеркнула тетушка Лукерья.

– Вкусно-ти-ща! – с затаенной завистью Василий оценил обильно-сытное угощенье тетушки, невольно сравнивая ее стол со своей скудной едой.

– Все, уйди! – строго велела Лукерья прислужнику. – Коль понадобишься, кликну!

Помолчали. Насыщались пищей. Пили. Лукерья – глоточек. Василий – кружку. Каждый думал о своем. Но вероятнее всего об одном.

– Вася, я догадываюсь, зачем ты пожаловал, – нарушила тишину тетушка.

Василий напрягся. Сытная пища и медовуха ударили в голову и не давали сосредоточиться.

– Тако я по пути, то есть… чисто проведать…

– Ага, как же! – усмехнулась Лукерья. – Прижало, вот и… Дружок, хочу тебе сказать, напрасно!

Шуйский поперхнулся, закашлялся. Отдышавшись, вытер рукой навернувшиеся слезы.

– Почему? – стараясь скрыть разочарование, промямлил Василий Васильевич, уставя в тетушку Лукерью неустойчивый от медовухи взгляд.

– Потому! – недобро съязвила. И тут же добавила, оглушила: – Тому причиной ваш батюшка. Нет прощения подлому губителю знатного рода Шуйских!

Василий же, вдруг осмелев, взорвался:

– Обобрала моего батьку и норовишь оставить нас с братом в сермяге!? – выпалил он.

– Что!? – вспыхнула Лукерья. – Ты в своем уме?!

– Сквалыжница! Донага обобрала! Совести ни на грош! В нищете перебиваемся с Иваном! Срам какой для Шуйских!

– Вася, ты спятил? Как с цепи сорвался, – опешила Лукерья. – Нет моей вины. Я вас не оббирала! – убежденно урезонила она племянника.

– Ой, ли, тетушка?! – загремел Шуйский. – Все как есть – донага! До нитки!! Видать, прилащилась до деда! Уговорила его отвалить все тебе! А теперя совесть мучает? Печешься, чтобы монахи отмолили твои подлые деяния?! – налетел он на опешившую Лукерью.

– Осторожней с осуждением!

– Знай, наши слезы выльются тебе! Погоди!

– Крест с тобой! Смолкни! – властно велела тетушка.

– Не стану молчать! Не закроешь мне рот! – зло кричал он. – И то! Монахи хапнут поместья, так, поди, станут молить-отмаливать твои грехи! Однако попомни: та земля не пойдет им добром! Да и твоей душеньке не сладко будет на небе!

– Василий, окстись! Перестань! – крестила его Лукерья, пытаясь угомонить разбуянившегося племянника.

– Никто тутко не баил правды?! – надрываясь, вопел Василий, выплескивая из души накопленные обиды. – Скажу! Послушай! Теперя все одно!

– Окстись!! – разгневалась тетка, приподнявшись.

– Обобрала!

– Выслушай!!

– Чаго мне слушать?! Обобрала! – свирепел Василий.

Не сдержавшись, Лукерья плеснула из ковша ледяного кваса в лицо племяннику.

– Гуторю, выслушай!!

Она с таким гневом вперлась взглядом в Шуйского, что тот невольно осел, неловко вытирая распалившееся лицо рукавами.

– Вы-то сами, родня, почто прежде не тревожились? Отчего ни разу не забрели ко мне выведать, отчего дед так поступил с наследством, – выговаривала она, гневно сверкая потемневшими глазищами. – Не подмывало вас дознаться, что произошло меж родней?

– Отчего же!? Свербело прознать! – воспламененно огрызнулся Василий. И, потухая, добавил:

– Сбирались. Да токмо, как идти в чужой огород с расспросами?

– В чужой?! – пораженно взвизгнула она. – Се не чужой! Се родовой! Се кровный! – выплескивала Лукерья, разгневавшись.

Василий Шуйский и тетушка Лукерья встретились взглядами. Василия даже качнуло от дикого гнева, бушевавшего в ее глазах. Невольно вздрогнув спиной, смущенно отвел взгляд.

– Не ведомо тебе, Вася, кем бы стали Шуйские, коль твой батька не встрял бы в мои дела! – с горьким сожалением произнесла она и горделиво подняла голову.

Василий растерялся. Он вдруг вспомнил, что батюшка всякий раз категорично уводил от разговора о дедовом наследстве, начиная злиться и поносить тетку. И если встревала мать, разгоралась ссора. Родители тогда запирались в горнице, и до слуха братьев долетали лишь отдельные непонятные словечки. Так или иначе, истина укрывалась. Василий и Иван так и не могли докопаться до сути.

В душе Шуйского все так же кипело, но сквозь пыл горечи он знал наверняка, что за недосказанностью родителей скрывалось что-то важное. С пронзительной ясностью Василий осознал, что именно сейчас ему откроется тщательно укрываемая в их доме тайна: причина давнего семейного разлада, приведшая семью Шуйских к расколу. Как провинившийся песик Василий вопросительно уставился на тетушку:

– Тетушка, я тута сгоряча нагородил лишнего, – виновато загундосил он. – Прости уж… Сказывай! Не таи!

Лукерья скользнула пристальным взглядом по лицу племянника и едко усмехнулась. Неторопливо нацедила в чашку Василия ледяного кваса из ковша.

– Накось тебе. Остудись. И не кипятись почем зря.

Шуйский выпил. В голове немного прояснилось. Она же выпила медовухи и повернула к Василию распаленное стычкой лицо, вдруг изменившееся до неузнаваемости, отразившее давнюю горечь.

– Тако слушай! – в глазах гнев вперемешку с горечью. – И пошевели мозгами, прав был дед, али нет! – настоятельно изрекла Лукерья.

Тетушка поспешно вытерла краем передника вдруг хлынувшие из глаз слезы и начала говорить глухим, прерывающимся от страданий голосом:

– Се уже забыто, а многим и не ведомо. Ох, какое же приключилось горюшко…

Лукерья вдруг заголосила, завыла тихо и надсадно. Василий Васильевич поежился: вот уж зацепил! Однако заставил себя терпеливо ожидать. Ясность еще не наступила, но в голову прокралась четкая мысль: узнав скрытую тайну семьи, он де попытается исправить положение!

От возникшего напряжения и ожидания в груди поднялось волнение: сколько времени он стремился дознаться до причины отвержения знатным богатейшим дедом его отца, да фактически всей их семьи, не удавалось! И вот эта тайна перед ним – у тетки на блюде!

Тетушка Лукерья никак не могла успокоиться. Выплакавшись, произнесла глухо:

– Все связано с государем Василием.

– А!? Те-е-е-етушка! Великий хан тут при чем?! – удивился Шуйский.

– Да он в нашей истории главное лицо! – с невероятной горечью воскликнула Лукерья.

– А можно подробней?

– Знай, племяш, Великого хана не обойти! – недобро заметила тетушка, словно плеснула кипятком и неторопливо повела рассказ: – Началось с того, что государь Василий, намаявшись неудачным браком с легкомысленной и ветреной женушкой, от которой не дождался детей, выпроводил ее в монастырь. А став вновь холостым, стал приглядывать среди княжеской и ханской знати новую партию. Невест выставили ему – будь здоров! А он все не мог определиться: всякий раз находил в девице изъян.

– Это когда же было-то?

– Да уж годков с десяток… или более того. Помню, Великий хан ненароком заехал в нашу усадьбу обговорить с мужем нужное дело. Муж пригласил его в дом, да Василий Иоаннович отказался, сославшись на занятость. Мы с Авдюшей хлопотали на летней кухне: перебирали с девками малину на варенье. Авдюша решила угодить почетному гостю да поднесла ему малинки. Тот отведал, да вдруг развеселился, согласился остаться на обед, отказавшись от срочных дел. Мы и не поняли тогда причину перемены его настроения, а дело-то оказалось самым важнецким! Василий Иоаннович приметил нашу дочь – красавицу Авдотью.

– Дак, она же, – промычал Шуйский, – бают, давно в монастыре…

– Се случилось до монастыря, – горестно заметила Лукерья.

– Из всех выбрал Авдотью?! – заинтересованно проникся Шуйский. – То бишь, сначала выбрал, а потом оставил? Ведь у них не сложилось!

– Не раздумал.

Плеснув в ковш кваса, Лукерья испила, неторопливо вытерла губы фартучком. Василий же был нетерпелив.

– Тетушка, право, мне интересно!

– Слушай, – изогнув брови, жестковато взглянула она на племянника, заставляя принять ее правду, а не ту, которую вероятно он слышал от отца: – Вася, я не нахваливаю дочь, но это сущая правда: Авдотья в ту пору была писаной красавицей, нрава доброго, учтива, приветлива, скромна, трудолюбива.

– Я помню кузину совсем молоденькой: девушка была прехорошенькой!

– А как вошла в девичество, ровни ей не было! Да. И помимо прочего, Авдюша была обучена грамоте, что было редкостью.

– Гляди ты, какова кузина! И кто же надоумил ее на учебу?

– Отец. Да и Авдотья проявила усердие, интересовалась разными науками, много читала и могла составить беседу любому человеку. Государь был поражен ее умом и дельными рассуждениями и принялся обхаживать дочь.

– Чудеса! Что я слышу? Государь все же влюбился в кузину?!

– Влюбился? Какое-то слово ветреное… Великий хан Василий прикипел к Авдотье! – произнесла тетка и вновь умчалась воспоминаньями, изредка вытирая набегавшую слезу.

– Вот новость… – промямлил взбудораженный Шуйский, силясь настроить себя на восприятие давно ожидаемой истины. – Вы продолжайте, продолжайте, тетушка! Теперь и еда не идет! – пробубнил он, отодвигая блюдо.

– Меж тем Великий хан стал наведываться к нам чаще и чаще, а там и вовсе зачастил. Мы заметили, что дочурка засветилась счастьем! – полился рассказ Лукерьи, оживляя ее глаза. – Виделись они часто с Василием Иоанновичем. И всегда им было о чем поговорить, а то Авдюша пела, хан подыгрывал на домбре. Великому хану по государственным делам частенько приходилось выезжать в другие уезды. И он взял прямо-таки в привычку всюду возить с собой Авдотью. Не редко случалось, государь приглашал Авдотью в Кремль, где неотложно нужно было решать дела. Так она помогала ему: читала челобитные, разбирала прошения князей и другие тяжбы. Вела отписки.

– Ничего не понимаю, – воскликнул пораженный Шуйский, – что же произошло? Что разлучило их?

– Узнаешь. – сухо заметила тетушка Лукерья и продолжила: – Поведаю все без утайки! В ту пору у нас все закрутилось, враз изменилась жизнь! В нашу усадьбу поплыли царские подношения от хана: ко двору доставляли тюками добротные ткани, везли тонкую заморскую посуду, были пожалованы ценные меха, гнали скотину. Чего только ни жаловал Великий хан! Нам был упрочен в Первопрестольной почет и уважение от знатных особ! Да и от посадских и мещан стали принимать поклонение – известно, вести мигом разносятся по граду! По правде сказать, то было красное время! Счастливое!

Тетушка Лукерья вновь умчалась мыслями в прошлое и забылась: то улыбалась, то плакала. Пережив нахлынувшее, очнулась:

– Да, да, так и было. Государь выделил Авдотью из всех дев и определил взять в жены.

– Не знал сего, – сознался племянник. – Вернее, в семье баяли… токмо… в ином… свете: вроде бы Авдотья сама… набивалась, а ее… отвергли.

– Вот еще! Се сущий наговор! – вспылила тетка. – Чего только не наплел твой батька на мою дочь. Знай же, государь от любви пылал! Они оба были счастливы, а мы с мужем рады радешеньки. Как, никак дочь станет Великой ханшей, достойной рода Шуйских! А больше всего радовало, что все у них идет по согласию, что доченька полюбила государя Василия.

– Кузину не смущало, что он старше?

– Знаешь, Вася, государь душой молод! И его лет не замечаешь, когда близко сойдешься с ним. Он насколько был зажигателен и весел, что порой мы сами поражались его удали. А уж как ухаживал за дочкой: и внимателен был, и обходителен, и заботлив!

– Скажи, тетя, государь подносил кузине царские подарки или лишь бы какие?

– Подарунки-то? О-о-ох! Драгоценностями осыпал!

– Похоже, действительно любил, – согласился Василий и вновь спохватился: – Тетушка, не таите, отчего случился разлад?!

– Ты меня спрашиваешь?! – едко бросила она, словно упрекая в чем-то. – Меж ними все было ладно. – вспоминала Лукерья. – Он посватался. Однако мы с мужем упросили государя Василия отложить веселье.

– Зачем?

– Вот, спроси меня: «зачем»?! Теперь и сама жалею, что встряла! Хотелось как лучше! И вот почему отложили: была ранняя весна, стояла непролазная слякоть, а нам хотелось, чтобы веселье в Первопрестольной состоялось на славу, ведь женился Великий хан! Решили назначить венчание после поста, понадеявшись, что и погода установится. (Весть).

– Боже! Боже! Боже! Моя кузина чуть не стала Великой ханшей?! Скажите же, не мучьте, что их развело?! – нетерпеливо подталкивал тетушку Василий Шуйский.

– Да. Могла стать Великой ханшей! А не стала. – резковато подтвердила Лукерья. – И жених с невестой не могли наглядеться друг на дружку, уж так любились! – выматывая племянника тайной, Лукерья не спешила открывать ее. – Один без другого уж не могли обходиться… Да…

– Тетушка, умоляю, говорите же!

– Беда пришла от туда, от куда не ждали… Загруженный делами Великий хан, мечась между Кремлем и нашим хутором, уговорил нас отпустить Авдюшу до венчания жить к себе, оправдываясь, что намерен обучить ее светским манерам. Упорствовать было нечего – все шло гладко и согласованно. Мы собирались к венчанию основательно: как-никак дочь идет не за простого человека! Справили Авдюшеньке знатный наряд, выделили уделы на приданное да и к веселью подготовились крепенько…

– Тетушка, я догадался! – не сдержавшись, охмелевший Василий вихрем подхватился с места. Язык у него был развязан: – Авдотья бросила Великого хана и ушла в монастырь! Так? Отчего вошла ей в голову сия блажь?

– Погоди, торопыга! – осадила его Лукерья, пригвоздив до стула строгим взглядом, принявшись вдруг разглаживать дрожащими пальцами складку на столе; потом с горечью промолвила:

– Верно. Дочь ушла в монашки. Да токмо не по своей воле, голубчик! А подтолкнул ее к такому решению подлый поступок твоего батюшки!

– Отца?! – опешил Шуйский. – О чем вы… баете, тетушка? Это сущие враки!

– Ишь, каков Шуйский выкормишь! Враки! Да не враки! Твоего батьку попутал нечистый: позавидовал он счастью племянницы, и понесло его! Решил сам приблизиться до Великого хана!

– И что сделал батюшка?! – недоверчиво запытал Василий.

– Подлащился до государя да нагородил на Авдотью всякую напраслину! А в довесок к тому подстроил гадкую встречу с молоденьким князьком, якобы дочь тайно встречалась с ним. Тем и расстроил венчание.

– Тетя, что вы выдумываете!? Се враки! Враки! Наговор! – затарахтел он. – На батьку это не похоже!

– Мои седины не позволяют мне лгать, – горестно заметила Лукерья.

– Тетя, вы говорите что-то не то!

– Василий, твое дело – верить мне или нет! – заметила тетушка. Я рассказываю правду, а ты сам выбирай…

Василий Шуйский растерялся. Похоже, все именно так и случилось, как открыла Лукерья. Но какая же это горькая правда! Какая вопиющая оплошка со стороны отца!

– Неужели отец мог такое сотворить?! – пролепетал Василий, не желая принимать неблаговидную истину.

– Как видишь! Всех перебаламутил. Государь, видя себя обманутым, разгневался и немедленно выпроводил дочь из Кремля, сославшись на то, что ей нужно пожить перед свадьбой у родителей. А нам Великий хан Василий передал отказ. (Весть).

Шуйский принялся рьяно выгораживать родителя:

– Тетушка, вы уверены в своих речах? Может, не батька учинил сей разлад, а кто-то проделал это за спиной отца? – затрепетал Василий, надеясь отгородить отца от неприглядного поступка, а вместе с ним и себя.

– Васюня, не наивничай! Дело его рук, пустобреха! – отрезала Лукерья. – И ето ишо не все. Ты только послушай! – тетушка легонько шлепнула взбудораженного племянника по руке: – Добиваясь в главные «нашептывали» к Великому хану, твой батька уж так заусердствовал, что насоветовал ему другую невесту!

– Кого же?

– Ты спрашиваешь? – горько усмехнулась Лукерья. -Княжну Елену Глинскую.

– Что!? – племянник выпучил глаза. – Вот нелепица какая! – сокрушенно выпалил Шуйский.

– Называй, как хочешь! А дальше вот как управилось:

сгоряча, считая себя оскорбленным, Великий хан согласился взглянуть на Глинскую. Мой братец во всю прыть, как оголтелый, поскакал за княжной и мигом доставил ее! И государь, не шибко приглядываясь к литовке, тут же обвенчался с ней. (Весть).

– Невероятно! Государь очумел?! Да это, ни в какие сани! – буквально взревел Василий. – Легковерный муж! Где его честь?! Где рассудок?!

– Я не осуждаю Великого хана, – загорячилась тетушка. – Батька твой… подкузьмил.

– Боже мой… Как же так?! – забормотал Василий. Не найдя чем осадить захлеснувшее его огорчение, Шуйский наклонил голову и сдавил ее руками. Ему казалось, что раскаленная голова треснет от обилия новостей, а больше от потрясения.