Вот опять сижу и думаю: «до чего ж я баба несуразная!»
Мои тексты рождаются в бою с голосами, которые звучат у меня в голове.
Мозг. Приветик! А давай чего-нибудь напишем?
Пофигистка. Не хочу – не хочу – не хочу!
Оптимистка. Не, ну а че? Go писать!
Ехидна. Ага, ты же у нас прямо Лев Толстой!
Училка. Будь ответственней. На тебя подписаны триста семьдесят человек.
Ехидна. Вот это успех! Еще пару лет и до четырехсот дойдем.
Пофигистка. Вот оно тебе надо? Денег своей писаниной не заработаешь – и не мечтай.
Оптимистка. А я и не собиралась! Это хобби, поняла? Х-О-Б-Б-И!
Училка. У нас охваты – пятьдесят один процент. Я проверила.
Пофигистка. А что такое охваты?
Училка. Да елы-палы! Ты издеваешься?!
Ехидна. Охваты она проверила! В доме сперва убери, засранка!
Училка. Только без мата! Тебя могут читать бывшие ученики.
Пофигистка. Они уже взрослые и умеют ругаться не хуже тебя.
Оптимистка. Стирать, убирать и писать можно одновременно. У тебя куча техники!
Училка. Соберись! Иначе все равно бездарно проваляешься на диване.
Ехидна. Хосспаде! Да о чем тебе писать-то? Жизнь у тебя се-е-ерая.
Мозг. Идея! Человек-женщина в корне отличается от человека-мужчины.
Пофигистка. Отличное начало! Тупее ничего не придумал?
Ехидна. Здравствуй, Капитан очевидность!
Оптимистка. Гыыы! А мне нравится.
Училка. Ты должна нести в массы знания. А не это бездумное га-га!
Ехидна. Типа, сейте разумное, доброе, вечное?
Пофигистка. Ой, да ладно! Уже и без нас понасеяли.
Мозг. А мне тупо нравится писать. Имею право.
Оптимистка. Главное, пиши позитивно. Хоть поржем.
Училка. Села! Собралась! Пиши! Пиши, я сказала, а не в карты играй!
Пофигистка. Ой, один пасьянсик ей помешал!
Мозг. А ну заткнулись все!
Ехидна. Ты тут, типа, самый умный, да?
Мозг. ***! (Выходит из чата.)
Все. АААА! Опять мозг отключился?!
Училка. Это оскорбительно для интеллекта. Я пас. (Выходит из чата.)
Ехидна. Вот и погиб шедевр, аминь! (Выходит из чата.)
Пофигистка. А я говорила, что лучше и не начинать! (Выходит из чата.)
Оптимистка. Без мозга даже лучше! И начало уже есть. Погнали!
Культур-мультур, твою мать
В моей семье матом не ругались. Свой богатый словарный запас я почерпнула на улице. И не оповещала об этом папу с мамой. Так спокойнее.
На словах я всегда была за высокую культуру речи. И ребенка своего воспитывала так же. Ребенку моему в ту пору было лет пятнадцать. Поведение соответственно возрасту. Девиантное.
Едем мы с ним как-то на рынок. И я по дороге воспитательную беседу веду. Типа, помни кто ты и откуда. Мы живем в маленьком городе, мама у тебя училка, а бабушка – врач. Нас знают все. Не позорь семью. А то по уху заеду. Как-то так.
Зима стояла сырая, гололед. И катимся мы себе тихонечко под горку на нейтралке. Да знаю я, знаю, что нельзя в гололед на нейтралке! Но я водитель-экстремал, езжу по звуку и стуку. Вдобавок сына воспитываю – мне про передачи думать некогда. Машинально на нейтралку переключилась, и катимся.
А слева машины припаркованные стоят. Перпендикулярно, то есть задом к проезжей части. И один мужик вдруг начинает задом выпячиваться со стоянки. И нас не видит. А мы рядом совсем!
Я, как камикадзе, штурвал на себя, тормоз в пол! А тормозов нет, нас разворачивает и несет прямехонько мужику в бок! И мы с ребенком хором орем одно и то же слово! Угадайте, какое? В переводе на изящную словесность оно обозначает женщину с низкой социальной ответственностью. И кончается на – ять.
Теперь-то я понимаю, что надо было сигналить, а не орать. Но мужик, на наше счастье, назад глянул и остановился. И пальцем у виска покрутил. А нас боком пронесло мимо.
Мы дружно выдохнули. Но в глаза друг другу смотреть не рискнули. Потому что ребенок думал, что его мать – культурная образованная женщина. А она оказалась хабалкой. Я же увидела, как улетает от меня мой родительский авторитет. Журавлиным клином. Навсегда.
Спустя годы мой ребенок вырос. И стал на диво адекватным мужиком. Но иногда нет-нет да и ввернет чего матом. А чему тут удивляться? Он матерью-хабалкой с детства травмирован. Какой уж тут культур-мультур, бл*ь?!
Латынь – язык науки
Она звучит гордо. А еще ею хорошо прикрывать прорехи в образовании.
Случилось это в тысяча девятьсот семьдесят шестом году. Были мы тогда советские шестиклашки. Развлечений нам критически не хватало: всего два канала в телевизоре. Зато, когда шел сериал про Штирлица, его смотрели все, и даже кривая преступлений по стране резко шла вниз.
Мы, ребятня, много гуляли и много читали. Ну, кто читал, конечно! Потому что любителей читать среди моих одноклассников было не очень много. И не надо мне рассказывать про современную молодежь! Всегда есть и будут люди читающие и люди нечитающие.
Это сейчас книги стали доступны всем. А в наше время их читали те, кто мог достать. В продаже их не было. И в библиотеках хорошие книги моментально расхватывали. А Беляева, Дюма и Конан Дойля там не стоило и искать. Патамушта дефицит!
У нас дома библиотека была богатая, еще от деда. Поэтому в классе меня считали девочкой начитанной, но не от мира сего. В общем, очкастый синий чулок. А над такими всегда смеются.
Однажды одноклассник Янка узнал новое похабное слово и решил надо мной приколоться. Он громко спросил, знаю ли я, что значит «гомосексуализм». С гнусной такой ухмылочкой. Он лелеял надежду, что я тут же покраснею и запла́чу. А неча всякой очкастой интеллигентщине тут отсвечивать!
Повторюсь, год был тысяча девятьсот семьдесят шестой. Это сейчас школоту ничем не удивишь. А тогда многие слова еще не ушли в массы. Я же была хоть и начитанная, но очень наивная. И не уловила всей прелести вопроса.
Я сказала: «Гыыы, ты че с дуба рухнул? „Хомо“ по-латыни – человек, а „сексуализм“ – это про сексуальное влечение. Значит, гомосексуализм – это сексуальное влечение людей. А ты до сих пор не знаешь, как детей делают?! Гыыы!»
Янка получил другую информацию и заметно растерялся. Он, наверно, тоже был не очень уверен в значении слова. Поэтому спорить со мной не рискнул. И мы остались каждый при своем.
Вот так обширные познания спасли мою девичью честь. Ну а че? Латынь не для слабаков! Non est bonum для тупых, кароч!
Люблю подтянутых дам на каблуках!
И прическа у них, и маникюр, и костюмчик в талию – ну прелесть что такое. Вот ведь сила воли у женщин!
Сама-то я на каблуках хожу крайне редко, чтоб народ зазря не смешить. Потому что всегда выходит не шик, а стыдоба. Ноги шаркают, корпус вперед наклонен, зад отклячен, и пузо висит. Ну зато я прикольная – тем и утешаюсь.
На наше общее счастье, мода медленно сдвигается в сторону комфорта. Сильно разряженные и шибко элегантные экземпляры в Риге встречаются только вечером в районе Оперы. Ну это логично: куда ж еще и одеваться, если не в Оперу?
А то вот летом наблюдала я такой казус. Еду к морю на третьем автобусе, двадцать семь градусов жары. Народ на остановке, как и я, скорее раздет, чем одет. Ну то есть по минимуму маек и штанов, и шлепки на босу ногу. Жарища же!
И тут плывет к нам дама. Длинное зеленое приталенное платье, зеленые босоножки на каблуке и зеленые серьги до плеч. Лет даме примерно, как мне, сильно за полтинник. Вполне себе половозрелая. На нашем полуголом фоне она смотрелась очень элегантно. Но несколько неуместно – как принцесса Диана в колхозном хлеву.
Народ реально обалдел, на эту красоту глядя. Все пытались разгадать, куда ж энто в такую жару да в таком прикиде?
И я все поглядывала, на какой остановке шикарная мадам сойдет. Центр? Национальная библиотека? Radisson Blue? Потому что дальше по маршруту – леса, поля и ад кромешный, а в самом конце – море.
Мы вместе доехали до конца, и она медленно пошла к морю, покачиваясь на высоких каблуках… Я держалась от нее подальше. На всякий случай, а то еще подумают, что мы вместе. А я и сама позориться умею, мне помощники не нужны.
М-да! Ну вот какая крайняя нужда может толкнуть человека переться на пляж в таком неординарном прикиде?
Ей только что удалось вырваться из гарема турецкого султана? Она сбежала со съемок фильма о Русалочке? Она путешественница во времени? Или, может, она просто захотела красиво утопиться?
Так я и не нашла ответов на свои вопросы, прямо до сих пор душа болит!
Я люблю собак. Форэва
А вот вам хард про жывотное-кошку. Дружите с пушистиками? Я уже нет…
Кошка Люся была небольшая, черная и вполне безобидная на вид. Глазами обладала огромными и ярко-зелеными, как неспелый виноград. Другие положительные качества у нее отсутствовали.
Из всех отвратных тварей, которых я встречала в жизни, эта была самая тупая, свирепая и неадекватная. Но она шла в приданое к мужу. И ситуация сложилась патовая: я любила мужа, муж любил кошку, а вся семья, стиснув зубы, терпела этот треш.
Попав в наш дом, Люся первым делом обоссала все одеяла и подушки, а потом начала гадить, где попало. Муж кормил эту скотину разными видами еды из четырех плошек, а поил простой и минеральной подсоленной водой. Что нисколько не улучшало ее склочного характера.
Ногти ей стригли под ноль, но она все равно рвала и кусала всех, кто пытался ее погладить. Она шипела и вцеплялась в ноги людям, которые шли мимо. Повод ей не требовался. Она ненавидела всех: и своих, и чужих. Террор процветал на всех этажах дома, и мы нигде не чувствовали себя в безопасности.
Наказывать ее было нельзя, потому что кошка Люся буквально вила из мужа веревки. Кошечка досталась мужу от любимой дочери, которая и сама оказалась мразью еще той. Но не суть.
Уже после смерти мужа мы узнали, что любимая доча сильно западала на готов и поэтому назвала кошку Люцифером. Сокращенно – Люся. И кошка полностью оправдала это имя. Она оказалась истеричкой и террористкой, а целью ее жизни было убивать людей.
Конец ее был закономерен. В свое оправдание скажу, что кошке было тринадцать лет, и на животе у нее была опухоль, которую регулярно требовалось показывать врачу. А как ее везти к врачу, если она в руки не дается?
Когда мужу стали колоть морфий и он перестал нас узнавать, на кошку накинули коробку, запечатали скотчем и повезли усыплять.
Всю дорогу кошка шипела и выла, но это ей не помогло. Мы сдали ее прямо в коробке и честно предупредили ветеринара об опасности жывотного.
И судя по тому, что через год у него все еще было два глаза, он со своей задачей справился. А я с тех пор кошек сильно недолюбливаю.
После смерти я точно попаду в ад
Потому что долгие годы безнаказанно издевалась над людьми! Черти будут варить меня в котле под звуки «Лунной сонаты». В моем исполнении.
За то, что мои успехи в музыке погружали в уныние пять этажей. За то, что долгих двадцать лет соседи слушали мои бездарные экзерсисы.
Родители воплотили свою мечту во мне. С сестрой они не успели. Повезло ей! А я была дура наивная и громко пела в детском саду. Как-то раз меня похвалили, и судьба моя решилась. Меня отдали в музыкальную школу, а дедушка купил мне пианино.
И все зазря. В советской музыкалке мы каждые полгода учили «программу». В нее входили этюды и полифония. Что такое полифония, я не понимаю до сих пор. Но не суть. Я и про этюды не очень понимаю. Я всесторонне недоразвитая личность. И об меня разбились надежды трех поколений.
Семь лет я честно зубрила программу и худо-бедно сдавала экзамены. При этом никого не волновало, что играть я не умею вообще. Даже обезьяну можно обучить выполнять ряд последовательных действий. Ну и я за полгода выучивала, куда каким пальцем тыкать.
Я люто ненавидела музыкалку! Но родители не теряли оптимизма. «Ведь это так хорошо – играть для себя», – говорили они. Пофиг, что я бездарна и у меня нет слуха и чувства ритма. Ну отдохнула на мне природа! Но людям-то за что страдать?
Кроме пресловутой программы мой репертуар был небогат. Я играла три аккорда. Иногда пять. Освоила «К Элизе», «Лунную сонату» и «Собачий вальс». Все. Еще я пела под три аккорда. Но с чуйством. Играть я при этом не умела. Просто выполняла ряд последовательных действий.
А соседям досталось все это слушать. Одно и то же. Двадцать лет. Да за убийство меньше дают! А на зоне-то «Лунной сонаты» нет. Как они терпели?!
Но теперь я знаю, что их страдания изрядно подпортили мне карму. Надо мной живут неандертальцы. Их мамонтенок орет и топает ногами, когда все приличные дети давно уже спят. Пусть! Я промолчу.
Только бы они не купили ему пианино! Свят-свят! Господи, спаси!
Врачам не читать!
Обезболивание изобрели, чтобы пациент от болевого шока не помер. Я это так понимаю.
Вот как бы это еще врачам объяснить? А то у них отношение к анестезии какое-то странное.
Резали мне как-то по молодости ногу. Ну не так, чтобы совсем, но все ж операция. А человек так устроен, что ему ноги резать жалко. У нас их в организме не так уж много понатыкано. Две всего. Ну и ценишь их, бережешь.
Лежу на столе под простынкой, а анестезиолог мне и говорит: «Ну ты и худющая, надо тебе дозу уменьшить». Я говорю: «Вы мне лучше сразу двойную забабахайте. У меня болевой порог то ли завышен, то ли занижен, короче, на меня анестезия слабо действует». А он говорит: «А ты не умничай! Твое дело лежать и наслаждаться, пока умные люди за тебя все решают». Ну я и заткнулась. Кто я такая, чтобы врачам советы давать?
Вкололи мне чего-то, лежу, наслаждаюсь. А в операционной холодно. Врачи-то одетые, а я под простынью голая совсем. Но терплю. От страха даже пот холодный прошиб.
Через какое-то время врач говорит: «А ну-ка пошевели пальцами». Я шевелю. Он говорит: «Странно. А что ты чувствуешь?» Я грю: «Пальцы ног чувствую, вот я вам ими шевелю». Он говорит: «Надо же, не должна бы уже чувствовать, – и иголкой мне в палец – тык! Я говорю: «Ай! Не надо в меня тыкать, дайте лекарства еще, не экономьте на православных. Нас и так немного осталось».
А он говорит: «Тощая ты больно, как бы чего не вышло». Я говорю: «Здрасти! А если вы мне ногу без наркоза резать начнете, это хорошо выйдет? Так, по-вашему?»
Ну влил он мне еще дозу. Лежу, наслаждаюсь. А холодно, блин! Он говорит: «Чего трясесся, страшно?» А я как зарыдаю! «Холодно мне, – говорю, – шо пипец». А он говорит: «Так это от нервов. И анестезия на тебя как-то слабо действует. Полчаса уже с тобой валандаюсь, а толку нет. Давай, – говорит, – я тебе укольчик впорю, ты поспишь, и нам спокойней будет». Ну а я-то сразу что́ ему говорила?!
Проснулась уже в палате. Веселая.
Ведь наркоз – это вам не анестезия. Его применяют, чтобы пациент заткнулся и не объяснял хирургу, чего ему оттяпать надо. Я это так понимаю.
Ахти мне, горемышной, ахти!
А напишу-ка я нойный текст про то, как мне жизнь не удалась.
Вон лето какое-то выдалось: отвратительно жаркое. Что это за температуры такие – плюс тридцать один? И че нам с этим делать? Мы, чай, в Прибалтике живем, а не в Африке какой! Народишко наш от такого пекла как чумной ходит.
И у меня все наперекосяк. Не читается мне, не пишется, на работе у меня запара, в доме хлев. Крокодил не ловится, не растет кокос, и коленки сильно хрустят.
Завизжать бы в голос! Или кому-нибудь в жилетку сладко так поплакаться: «Ы-ы-ы!» Чтоб пожалели! Я у нас нежная грустная женщина или уже где?
Но от моих домочадцев сочувствия дождешься, ага! Они ж у меня позитивные все. Идут себе по жизни победителями, блин. Им лишь бы вперед, к трудовым свершениям! Они унылых мерлехлюндов, вроде меня, щелбанами и поджопниками лечат.
А душевные терзания им пофиг ваще. Да.
И решила я начать новую жизнь. Чай, не из породы вон! Тоже буду вся на позитиве. Заодно и от душевной поддержки в виде поджопников избавлюсь.
Дай, думаю, встану с правой ноги и плодотворно начну свой день. У того, кто с левой ноги встал, весь день насмарку – это все знают.
И вот, казалось бы, плевое дело – встать с дивана с правой ноги. Ан нет!
Наши квартиры так спланированы, что в них мебель ставится только так, и никак по-другому. Вот тут диван, а вот тут напротив шкаф. Чтобы наш человек не воображал себя царью вселенной. А то нам волю дай – мы и в булочную на такси поедем!
Я это к чему? Стала я правую ногу с дивана спускать, а она у меня не с той стороны. Нет, не подумайте чего: правая нога у меня справа и приделана, а вот спустить ее с дивана физически невозможно.
То есть сход меня с дивана осуществим только с левой ноги. Ну или можно на живот перевернуться и сползать с дивана, как тюлень с лежбища.
А я уж немолода. Мне лишний раз на живот переворачиваться в лом, это ж какая физическая нагрузка! А оно мне надо? Я и с левой ноги прекрасно встану.
Зато теперь знаю, почему мне жизнь не удалась. Вот он корень всех моих бед!
Как страшно жить, сестры и братья! Как страшно жить!
Бесят меня не сами итальянцы
Сами они народ неплохой. Артистичный. Но вот с пунктуальностью у них плохо. Просто хреново у них с пунктуальностью. И отношение к жизни у них пофигистское. Нам не понять.
Потенца – это самый юг Италии. Ехали в декабре, ну и я надежды питала, что где юг, там и тепло. Но зря! Все пять дней холодрыга была просто жуткая! Мы напяливали на себя всю одежду, а итальянцы говорили «freddo»[1] и ходили без шапок. Это очень бесило.
А обратно в Рим ехали пять часов. Ночным поездом, в котором не работало отопление. Хрен ты тут уснешь! А наши соседи-итальянцы холод переносили стоически. «Си, синьора, фреддо!» – И улыбались сочувственно. Ясен пень, Прибалтика это тебе не Италия, мы ж к холоду непривычные.
В Риме у нас было целых пять часов, и я хотела показать детям хотя бы Форум и Колизей. Но итальянские друзья посоветовали нам ехать прямо в аэропорт. Ну окей, им виднее. Зато в поезде на аэропорт было тепло. Мы тут же заснули. И это немного примирило меня с суровой итальянской действительностью.
Через час я проснулась и увидела, что наш поезд все еще стоит в Риме. Я занервничала. Итальянского я не знаю, а по-английски там говорят плохо. Мы еще раз проверили табличку на перроне: «Фьюмичино». Спросили у соседа по купе: «Зыс трейн ту эйрпорт?» Он радостно закивал: «Си-си! Эйрпорт!»
И мы опять уснули. Проснувшись еще через час, я поняла, что поезд по-прежнему стоит в Риме. А до самолета осталось полтора часа. Тут-то я и оценила мудрость итальянских друзей!
Я с ужасом воззрилась на часы, потом на соседа и сказала: «Этот поезд идет в аэропорт. Опоздание уже два часа. ПОЧЕМУ?» А он мило улыбнулся и сказал: «Донт ворри, синьора! Итс нормал. Итс Итали!» Ну и что ты тут скажешь? Впереди поезда не побежишь. Пришлось смириться.
На самолет мы все же успели. И, едва пристегнув ремни, тут же уснули. И спали до Риги. Во сне мелькнула мысль, что самолеты, бывает, падают. Но я решила: «Ну и хрен с ними, пусть падают!» Видно, в душе́ я уже прониклась духом Италии, и мне стало все пофиг. Итс нормал. Итс Итали.
Я и теперь в душе́ итальянка. Очень скучаю по Италии. Говорю: «Ах, бе́лла́ Ита́лья!» – и кончики пальцев смачно целую. – М-муа!»
Случилась со мной намедни беда
Износились у меня носки.
Раньше-то как было? Старые выкинул, новые купил, делов-то. Теперь не то! Еду тебе враз на дом доставят, а носки каждый должен добывать себе сам. Так что, хочешь не хочешь, а придется выходить наружу.
А наружа место страшное. Старики бают, налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь – еще чего недосчитаешься. Но мне, к счастью, прямо надо. В магазин. Ну я и рискнула.
Высунула я этак голову из подъезда, носом воздух втянула, ушами чуткими повела, озираюсь. «Эх, – думаю, – была не была!» Застегнула свой скафандр, намордник натянула и пошла, отчаянная головушка!
Погоды в наруже мало отличаются от тех, что были до нового года. Много людей с красными лицами и без шапок. Думали, раз солнце, то и тепло, ага. А другие довольные, как я: в скафандре, подштанниках и валенках с галошами. Чай, тут вам не Багамы!
А в магазине ад кромешный! Очередь огроменная стоит! И дистанция два метра. Я вначале не врубилась и так себе прямо и рванула. А охранник в маске, как пес цепной. «Куды, – грит, – беспардонная, пресси? В очередь, сукины дети, в очередь!»
«А куда эта очередь?» – робко так спрашиваю. «А это латвийское правительство в мудрости своей приняло закон: сколько корзинок, столько и людей в магазин впущают». О как! Мне бы плюнуть да уйти. Но носки-то нужны? Нужны! «А ну, – думаю, – введут закон, что, сколько ног, столько и носков в одни руки давать?!»
Ну и встала корзинку ждать. Я такой очереди с советских времен не видела. Когда больше одной пачки в руки не давали. И все злые. Все внутрь хотят. И я хочу.
Но зато, как внутрь попала, тут и оторвалась по полной! Накупила мануфактуры всякой: четыре пары носков, и карандаш, и ручки, и даже тряпочку для пыли. Гулять так гулять!
Носки теперь буду носить до последнего. Пока смерть нас не разлучит. И старые ни за что не выброшу. Резинка у них целая совсем, можно надевать поверх ботинок. Или сшить из них игольницу или другую какую полезную в хозяйстве вещь. Или внукам завещать.
Наружу-то я теперь не скоро рискну.