– Ева…
Он окликнул меня, когда я взялась за ручку двери.
– Ева, мне нужно завтра уехать с Гжегожем. Это может продлиться долго.
–Ты уже пропадал на неделю, а потом ещё на пять дней, я справлюсь и в этот раз. Вопрос в другом – справишься ли ты без меня?
Он улыбнулся но сделал озадаченный вид.
– Моё отсутствие будет немного дольше.
– Дольше?
Что то случилось, определённо. Вот почему он был таким с утра, он думал о том, что возможно ему придётся уехать, и получив подтверждение от Гжегожа, решил провести со мной время перед долгой разлукой.
– Месяц, может два.
– Месяц? Два?
Я не могла поверить! Нет, так долго я без него не смогу, я сойду с ума.
– Ты скажешь что случилось??
– Послушай, Гжегожу нужна помощь в клинике, отец у него плох, да и остальные пациенты нуждаются в уходе. Ему нужна помощь. Я должен поехать. Любимая моя, ты не заметишь моего отсутствия. На носу праздник, занимайся подготовкой. Время быстро пролетит.
Он взял мои руки в свои и улыбался, глядя мне в глаза.
– Я знаю, Гжегож тебе как отец. Но мне так хотелось побыть на празднике с тобой. Нет, мне тогда и готовиться незачем. Для кого я красоту буду наводить?
– Сделаешь фото, я вернусь и посмотрю. Ты не должна так реагировать на моё отъезд. Ты же не маленькая, хотя…
Он подошёл ближе, и прошептал мне на ухо:
– Иногда мне кажется, что ты никогда не повзрослеешь.
Он улыбнулся и снова поцеловал меня в лоб, заключив моё лицо в свои ладони. Мы провели вечер вместе, и спать легли позже положенного. Я знала – с утра я проснусь, и Якуба уже не будет, я не увижу его целый месяц, а может и дольше. Как пережить эти долгие дни. Мучительно. Слишком. Когда Якуб рядом, я не думаю о прошлом, но когда его нет, чёрные мысли прокрадываются в мою голову и рушат меня изнутри. Первый день без Якуба прошёл вполне нормально, но я чувствовала, что скучаю. То, что у меня не было способа с ним связаться, огорчало меня так сильно, что я даже попыталась отыскать телефон, который у меня отобрали в начале.
Я провела весь день в зале, на следующей недели доктор Гжегож отвезёт нас в город. Может, он завезёт меня в клинику и я увижу Якуба? Надеюсь. Нужно попросить доктора, сделать самый жалостливый вид на который я способна. Он должен растрогаться. В конце концов, это важно для нашего с Якубом морального и душевного равновесия. Когда мы далеки друг от друга чаши весов нашего душевного спокойствия и благоразумия начинают качаться, то выше, то ниже, но в итоге радость встречи и общение перевешивают горе от разлуки и тоску по любимому человеку.
Как ни странно здесь, в этом роскошном особняке, который служит на благо медицины, я нашла себе друзей. Девушки с которыми я общалась больше всего, и которые поддерживали меня, когда Якуба не было рядом. Но когда мы были вместе, они как истинные друзья не обижались, что я не провожу время с ними. Жанна, Изабелла и София – те девушки, которые помогали мне справится с разлукой с Якубом, с горем, которое она приносит. У этих трёх несчастных один диагноз – анорексия. Я видела множество таких девушек в интернете, но никогда не видела их в живую. Их торчащие кости пугали меня, а потом мне стало их жаль. А они злились на меня, из за того что я жалею их. Девчонки были спокойные, уравновешенные, адекватные. Они здесь не так давно.
Жанна и София – сёстры, они приехали вместе. Они близняшки, и поначалу я путала их. Они были абсолютно одинаковыми. Каштановые волосы, стрижка каре. У обеих огромные зелёные глаза, глядя в которых создавалось ощущение, что из них вот-вот покатятся слёзы. У них была небольшая разница в весе, но по росту они были одинаковы, если и была разница, то в миллиметры. Они жили в детском доме с четырёх лет, их родители сгорели.
Они работали на заводе, там случился пожар. Тогда много детей потеряли своих родителей. Девочки росли хорошо, питались нормально. У них не было проблем с весом, но когда их перевели в старшую группу, это было четыре года назад, у них появились проблемы в виде сверстниц. Девчонки были такими же как и все, но эти, прости всевышний, сучки из старшей группы, заправляли всем приютом. Хорошо, что там жили только девочки. За последние два года, что они провели в том Аду, их избивали больше двадцати раз. То серьёзно, то не очень. Но однажды Софии сломали руку и выбили зуб, а у Жанны после той драки было сотрясение мозга. Я не знаю, чем они могли не угодить окружающим, ибо воспитатели так же враждебно относились к близнецам.
Они читали, очень много, слушали хорошую музыку, разбирались в спорте, и следили за теннисом. Они мечтали вырасти и сыграть на настоящем корте, а может и вообще уйти в спорт. Они представляли как ведут матч друг против друга. Тогда у них начиналась ссора, которая заканчивалась смехом и нежными поцелуями и обнимашками. Они мечтательницы…Были. Теперь они не такие. Они начали худеть больше трёх лет назад. У них было всё. И истощение, и кома, и булимия, снова анорексия. Сейчас они питаются вполне нормально, я замечала, но вид всё же у них жалкий. Их хочется обнять и пожалеть. Здесь они два года. Гжегож сам их нашёл. Я не знала таких подробностей, но оказывается, наш доктор Гжегож ещё и спонсирует некоторые детские дом и является там постоянным гостем. Он навещает детей, проводит психологические тренинги. И на одном из таких тренингов он и заметил четыре большущих зелёных глаза, которые умоляли его: «Спасите нас!». Они всегда вместе. Живут они в одной комнате, Изабелла живёт с Адрианой.
Раньше она жила с Викторией. Но доктор решил, так как Вика страдает лишним весом и склонностью к булимии, а точнее компульсивным перееданием, то вид худой девочки будет её раздражать и злить.
– Не дай Бог, она станет такой же! Мы наоборот, хотим, чтобы Вика приняла себя такую какая она есть, и боролась со своими пристрастиями, -прокомментировала Ираида, когда я спросила её, почему Беллу и Вику расселили.
Изабелла была слишком красива для этого мира. Чёрные длинные волосы, всегда распущенные, пахли свежестью цветов. Она всегда пользовалась косметикой. Больше всего – коричневыми и белыми тенями и малиновой помадой. Её длинные пушистые ресницы могли поднять её к небу, но она не умела летать, а точнее не хотела. Она была очень замкнута, но когда вступала в разговор, хоть это было и редко, я буквально любовалась ею. Это странно, но красота этой девушки поражала меня. Когда она была при полном параде я чувствовала себя убогой крысой, которой не хватило места на Земле, сотворённой Богом для всего прекрасного. Она же не считала себя такой уж красивой и вела себя скромно. Она была очень худа. Скорее, она была костлява, но эта костлявость придавала ей ангельский вид. Она добрейший и чистейший человек. Лучше неё в этом месте был только Якуб. Белла была моей лучшей подругой, если уместно так говорить, беря в счёт наши обстоятельства. Она была на год младше меня. Когда она рассказывала свою историю, я не могла сдерживать слёзы. Белла росла с матерью. Когда ей было четыре, отец умер. Он был болен – врождённый порок сердца. Он дожил до тридцати шести лет, и хоть прожил мало, всё же он был счастлив. Родители Беллы любили друг друга так, как это обычно описывают в счастливых сказках. Но сказка не была долгой.
Мать для Беллы была святейшим человеком. Она воспитывала её наилучшим образом, но никогда не заставляла что-то делать насильно. Такая свобода ограничивала Беллу. Она стыдилась делать всё что хочет, хоть мама ей и разрешала, но конечно ей разрешалось не всё. Каждый день она приходила домой к девяти, а иногда и вовсе не ходила гулять. Она была общительной девушкой, душой компании, которая к слову состояла из таких же девчонок как и она. Они гуляли по набережным, слушали классику, ходили по музеям. Она любила театр и оперу, но редко всё это себе позволяла. Мама её работала в лицее, заведовала кафедрой французского языка. Белла идеально знала этот язык, и часто со мной общалась по-французски, что меня вдохновляло, удивляло и завораживало. Этот потрясающий по красоте язык звучал из её уст по истине волшебно и магически. В такие моменты она казалась мне парижской аристократкой. В отличие от сестёр близняшек, причина болезни у Изабеллы была иная. Девочки подверглись издевательству со стороны старших, а Белла…Она подверглась острому удару судьбы, жестокому и неисправимому. Шесть лет назад её мама заболела раком. Она долго боролась за жизнь, целых четыре года. Последние два года своей жизни она не работала, Белле приходилось подрабатывать после школы в музее – там она вечерами мыла полы, что бы хоть как-то прожить. Мать слегла, денег на лекарства не было. Белла окончила только девять классов, и потом работала на частников, поваром, посудомойкой, уборщицей, кладовщиком.
Два года назад Белла была на сутках. Она работала в хирургическом отделении санитаркой. Сменщица попросила выйти на работу, её муж уехал по делам, и ребёнка не с кем было оставить. Белла согласилась, тем более что сменщица заплатила бы за отработанную смену. Иза, как называла её мама, вернулась домой после девяти. По дороге домой она зашла в магазин и купила любимые мамины эклеры с ванильной начинкой.
– Мамуль, я пришла! Сейчас поставлю чай, попьём чайку с твоими любимыми эклерами! Мааам!
Никто не отзывался. Иза открыла дверь в комнату мамы. Она лежала на постели, глаза были закрыты. Её исхудавшее лицо слегка окаменело. Дыхания не было.
– Мама, ты ещё спишь? Давай, мамуль, вставай, я приготовлю завтрак и заварю твой любимый чай с бергамотом.
Она посмотрела на маму.
– Мама! Мамочка! Мамочка, очнись! Мама! Мама! Мамочка…Мамочка…
Она умерла, но было понятно, что умерла она легко, и с хорошими воспоминаниями. На её лице была видна тень улыбки. Она была хорошим человеком, уважаемым работником, и её бывшие коллеги помогли Белле провести мать в последний путь. Лучшая подруга её матери часто захаживала к Изе, помогала по дому, но Изе было тяжело. Она уволилась, закрылась в квартире, голодала, не спала ночами, подсела на снотворные, которые запивала алкоголем. Тогда-то она и заболела. Она отказалась от еды, её буквально рвало от любого, хоть маленького кусочка какой-нибудь пищи. Подруга матери вовремя спохватилась. Она нашла клинику доктора Гжегожа и привезла её сюда.
Белла рассказывала, что несколько раз, по началу, та женщина даже звонила доктору, справлялась о здоровье девушки. Это было высшей степенью заботы в моём понимании. Но и эта добрая женщина вскоре забыла Изу. Но Иза здесь не была одинока. Конечно, в первые дни и даже недели, она не выходила из комнаты, ей было тяжело есть, и вообще жить. Но Гжегож, уж не знаю, как он это сделал, заставил Изабеллу прийти в себя. Ну…конечно я знала, как он это сделал, точнее он ничего и не делал. Просто Белла влюбилась в него, да так сильно, что внимала его словам, будто Богу. Слава Всевышнему, если он всё-таки есть, у неё это прошло. Когда она рассказывала мне о своей влюблённости, она всегда смеялась.
– Да, это была такая любовь…Хорошо, что он не знал, а я ведь как-то хотела признаться, даже написала записку, но потом скомкала её, и сожгла в камине.
– Значит не такая уж и сильная любовь это была…
– Ну конечно, такой любви как у вас с Якубом, не будет никогда и ни у кого! Ты же позовёшь меня на свадьбу?
– Хватит! Я позову всех, кроме тебя!
Мы задрались подушками, что лежали на диванах в зале, и громко засмеялись. На наш шум поспешила Ираида, и быстра успокоила нас.
– А всё-таки, Ева, с твоим появлением в этом доме стало шумнее. И это хорошо! Может, ты станешь для всех спасением, как и для Якуба.
Ираида тоже засмеялась своим простодушным хохотом, да так, что мне показалось, в разы громче, чем это делали мы несколько минут назад. Ах Ираида, коварная женщина! Как подловила меня. Я засмущалась и замолчала, прижав подушку к груди и заглядевшись на ковёр на полу, а Белла стала надо мной снова подшучивать.
– Ну всё, хватит. Мне теперь не до смеха. Даже Ираида уже подшучивает надо мной. А я ведь скучаю по нему…
И тут на меня нахлынуло. Слёзы покатились по щекам. Когда я увижу его? И увижу ли? А вдруг с ним что-то случится, или со мной. Вдруг произойдёт землетрясение. Или ещё хуже, конец света – и мы никогда больше не увидим друг друга, наши тела сотрутся с лица земли, и он даже не сможет прийти на могилу ко мне, или я к нему. Нет, нет…Что бы сейчас сказал Якуб? «Когда ты уже повзрослеешь?» Да…Нужно что-то делать с собой, что бы он приехал и сказал – «Наконец-то ты повзрослела».
Глава 8
Наступил тот самый день, когда мы все собрались за покупками. Доктор Гжегож приехал позже того времени, что обещал. Он опоздал на четыре часа, и я думала, что мы и вовсе не поедем сегодня никуда. Но мы были в полной боевой готовности, и доктор даже не успел отдохнуть с дороги и перекусить. Все, кроме Вики, уже собрались и сели в машину. Сегодня Гжегож приехал на пассажирской газели, ибо в его малюсенькой иномарке не хватило бы места для всех девчонок. Я села почти последней, и увидев, что в салоне почти все места заняты, села на переднее сиденье к доктору. Были все, кроме Вики. Я знала почему она не идёт. Она не хотела ехать, она не хотела простаивать в магазинах просто так, ибо знала, что ничего не купит. Хоть всем и казалось, что она в полном порядке и не комплексует по поводу своей внешности, я знала, что она себя ненавидит. Она страдала крайней формой ожирения и никак не могла заставить себя перестать есть. Её историю рассказывать бессмысленно, потому что ничего нового в ней нет. Она просто была полной с детства, привыкла много и вкусно есть, а предательство парня пережила с большой тяжестью на сердце. Она начала буквально расти на глазах, день за днём становясь всё тяжелее и тяжелее. Родители обзывали её свиньёй, хотя сами, что отец, что мать, были мягко скажем полные и никогда стройностью фигуры не отличались. Всё навалилось на девушку, и давление со стороны родителей добило её.
– Ну посмотри на себя! Не удивительно, что он бросил тебя, ты же такая жирная и страшная. Кому ты нужна вообще.
– Отстань от неё, мать. Ты видишь, девке и так плохо от осознания того, что она убожество. Пусть лучше посидит одна, у себя в комнате, да подумает, как человеком нормальным стать, что б на улицу не стыдно было выйти.
И такое было каждый день. В один из таких дней Вика просто ушла из дома. Она собрала все свои пожитки и сама приехала к Гжегожу. Она единственная, кто пришёл сюда сам. Но стала она как и все, обречённой, ведь ни у кого из нас не было шанса вернуться к нормальной жизни.
После долгих уговоров Вика всё же поехала с нами. Всю дорогу девочки о чём-то беседовали, а я сидела молча. Доктор так внимательно смотрел на дорогу – было видно, что он чувствует ответственность за нас. Хоть большинство из нас были уже совершеннолетними, он берёг нас как своих детей. Мы приехали в центр города, и пошли в первый в списке магазин. Это был H&M. Там мне ничего не понравилось, как и большинству, но Жанна выбрала себе тёмно-синие платье в пол, с плиссированной юбкой из шифона. Дальше мы поехали в Lamoda, но и там мне ничего не понравилось. А потом мы отправились ещё в несколько магазинов, и лишь в одном я нашла подходящее платье. Гжегож сказал не смотреть на цены, и это меня обрадовало, ведь ценник на моём платье был пугающим. Сама я никогда не позволила бы себе такое платье. Максимум, что я могла купить, это летние платьишки не дороже трёх тысяч рублей. Но в этом магазине, который назывался как-то по-французски, были отнюдь не китайский ширпотреб. Изабелла тоже взяла платье здесь. Как она была прекрасна, когда вышла из примерочной. Ярко синий кружевной корсет подчёркивали её стройность, а шёлковая юбка придавала лёгкость и грацию. Я же выбрала себе короткое парчовое платье, отделанное золотыми крупными тюльпанами на чёрном фоне. На поясе красовалась лента, чёрная с золотыми нитями. Как бы я хотела, что бы Якуб увидел меня в нём, что бы испытал тот момент томительного ожидания и наконец восхищения от увиденного. Конечно, я себя переоценила. Вряд ли я настолько хорошо выгляжу, что могла бы восхитить Якуба. Якуба, самого прекрасного человека на земле.
Мы наконец возвращались домой. Я не хотела спрашивать доктора о Якубе с утра, а решила спросить на обратной дороге.
– Доктор Гжегож. Я знаю что Якуб помогает вам, как он? У него всё получается?
– Да, он отлично справляется. Он передавал тебе привет, и вот это. Если бы ты не сказала сейчас, я бы забыл. Вы измотали меня сегодня.
Он протянул мне листок бумаги, перевязанный фиолетовой атласной лентой. Я решила открыть письмо перед сном. Домой ехали мы в полной тишине, многие уснули по дороге, а я просто смотрела в окно и на сыплющийся мелкий снежок за ним. Этот шоппинг высосал из нас силы. Мы редко были так активны как сегодня, но смена обстановки пошла всем на пользу. Гжегож должен был остаться ночевать. Когда мы зашли в особняк, сразу увидели носилки и медицинский чемоданчик. Ираида выбежала к нам на встречу.
– О, доктор! Ему стало плохо, он задыхался, я вызвала скорую. Я не знала что делать, вы не отвечали!
– Успокойтесь. Что случилось и с кем? Так, девочки, идите в свои комнаты! Нечего вам тут делать.
Мы все разошлись, но я краем глаза заметила, что парень, Артур, лежал на полу, над ним склонился врач. У Артура была эпилепсия. Видимо, снова случился приступ. Ему было двадцать четыре года, и он был наркозависим. Попал он сюда на восемь месяцев раньше меня. Жил он с бабушкой, которая и сдала его сюда. Он много раз лежал в наркологичке, но ни один врач не помог ему. В пятнадцать он связался с плохой компанией, как часто бывает, и впервые попробовал гашиш. Потом ЛСД, кокаин, героин. Он хотел избавиться сам, как он говорил мне, но ему было тяжело одному. Мы разговаривали с ним очень редко, но если говорили, то очень долго и обо всём на свете. Конечно, я не открывала ему свою душу как с Якубом, но его выслушивала с огромным интересом и вниманием.
В детстве он любил мастерить. Он строил кораблики, самолёты, поезда. Он хотел стать военным конструктором, но судьба не позволила. Точнее, наркотики не позволили. За то время, что я здесь, это второй раз, когда у него припадок. Я не могла успокоиться, и не пошла в комнату, а осталась на лестнице, чтобы лучше слышать о чём говорят внизу. Я поняла, что его забрали в больницу. В прошлый раз его тоже забирали, но тогда через два дня он уже вернулся. Надеюсь, и в этот раз всё сложится удачно. Я хотела поскорее забыть увиденное, и чтобы отвлечься от грустных и мрачных мыслей, взяла письмо Якуба. Как мило всё упаковано. Я развернула листок, а ленточку, которой послание было перевязано, подвязала себе на запястье.
«Я спросил у Бога, что это за свет, который так ослепляет меня?
И он ответил мне: Это свет ЕЁ глаз.
Я спросил у него: что это за шум, что заполоняет мой разум, и от которого я ничего не слышу вокруг?
И Он ответил мне: Это ЕЁ голос.
Тогда я спросил, что это за огонь, что сжигает меня изнутри, не причиняя боли телесной и не оставляя ожогов?
И Он ответил мне: Это ЕЁ любовь.
О, любимая моя, смысл моего существования и причина моей радости и улыбки!
Зачем мне глаза, если я не могу смотреть на тебя?
Зачем мне ноги, если я не могу прийти к тебе?
Зачем мне руки, если я не могу обнимать тебя?
Зачем мне губы, если я не могу целовать тебя?
О, пристанище моей души, причал моего внутреннего мира! Я корабль, что бороздил просторы океанов, горячих от слез, и чёрных от горя, и я навеки останусь в твоей гавани, дающей покой моей душе и моему сердцу!»
Это было похоже на письмо из прошлого. Даже в любовных романах я не читала таких прекрасных, душераздирающих и в тоже время успокаивающих строк. Читая строку за строкой, слёзы подбирались к глазам всё ближе и ближе. Я должна была дать ему ответ, но долго не могла подобрать слов. Я перебирала красивые стихотворения о любви в своей голове, но на ум приходила лишь какая-то банальщина. А у Якуба дар большого поэта…Я сбегала вниз, попросила у Ираиды ручку и пару-тройку листков чистой бумаги и принялась писать ответ для своего любимого Якуба.
«О, лучезарный соловей, как сладко поёшь ты!
Как искренне звучат твои слова, что обжигают мои щёки слезами.
Разлука с тобой ранит меня.
Мне не ведом никакой страх, пока ты рядом.
Я не боюсь волн и ветров, не боюсь землетрясений, если твоя рука держит мою руку.
Я всего лишь серый мотылёк, который по природе своей не может изречь из своих уст таких сладких речей, какими ты одаряешь меня. Я всего лишь мотылёк, что летает меж веток и смотрит на тебя снизу. Я всего лишь мотылёк, что влюблён в соловья.»
Я знала, что моё письмо вряд ли впечатлит его, но попыталась как можно красивее написать. Я не думала, что Якуб способен на такое. Я вообще не думала, что в двадцать первом веке парни могут так писать девушкам письма. Скажу больше, я не думала, что в двадцать первом веке существует любовь.
Я спустилась вниз, отдала ручку Ираиде, и зашла к доктору. Он сидел, подпирая голову левой рукой, и что-то чирикал в тетради.
– Вы простите, что я так поздно. Вы можете отдать это Якубу?
– Да, конечно, ему будет приятно получить от тебя послание.
– Ой, стойте!
Я отдала письмо доктору, но забыла про ленточку. Я сняла её с руки и перевязала так же, как это было сделано у Якуба. Получилось не так аккуратно. Видимо, у него было больше времени, или опыта, чтобы так мило всё обставить. Я вручила письмо Гжегожу. Он смотрела в пустоту, хоть и был занят писаниной. Я пригляделась – он рисовал круги и треугольники в своём блокноте.
– Простите, что-то случилось? С Вами всё в порядке?
– Артур умер, его не довезли до больницы. У него было очень слабое сердце.
Я не стала переспрашивать, а молча вышла из комнаты. Смерть в этом доме? В доме, куда мы были отправлены доживать свой век? В доме, где нам гарантировали свободу от прошлого, свободу от наших страстей и пагубных привычек, без нервов и переживаний? В доме, где нам обещали жизнь?
Я не спала всю ночь. Моменты счастья омрачились смертью знакомого мне человека. Пусть мы и не были с ним друзьями, всё же мы жили под одной крышей, делили хлеб, так сказать. Я уснула под утро, и проспала до двенадцати, меня никто не стал будить. Видимо, доктор понял, что случилось со мной и из-за чего.
О смерти Артура так и не сказали, все задавались вопросами, справлялись о его здоровье у доктора, но тот отвечал, что Артур ещё немного полежит в больнице и вернётся. Я понимала, что болтать нельзя. Если доктор молчит, значит так нужно. Смерть Артура стала тайной, но она была не моей, и поэтому я не имела права что-то говорить. Странно, но все начали забывать об этом, никто не обращал внимания на отсутствие Артура. Да и я сама более менее смирилась с этим.
Я не могла смирится лишь с отсутствием Якуба. За день до праздника доктор Гжегож приехал и привёз мне письмо Якуба. Я, как только увидела фиолетовую ленточку, побежала в сад, чтобы уединиться, чтобы никто не смог заглянуть мне за плечо и как бы случайно вторгнуться в наш с Якубом мир. Он присылал мне письма каждую неделю, иногда два раза в неделю. Его последнее письмо растрогало и зацепило меня больше всех остальных.
«Моя пурпурная роза! Как сладок твой аромат!
Даже в адском котле, где царит смрад, и сумрак поглощает душу, я буду чувствовать запах твоей нежности.
Зачем мне солнце, если у меня есть твои глаза!
Зачем мне воздух, если у меня есть твой аромат!
Зачем мне вода, если у меня есть твои слёзы счастья!
Зачем мне жизнь, если у меня есть твоя любовь!
Виновница моего торжества, причина моего бытия! Я сгораю в тоске, я изнемогаю от боли, что причиняет мне расстояние между нами. Оно как острый клинок, режет меня, не оставляя видимых следов.
Если в мире будет когда-то чувство, сильнее чем моя любовь к тебе, тогда я готов вечно страдать за эту любовь, за её чистоту и бескорыстность!
О, мотылёк! Я соловей, что зачарован твоим сиянием! Мотылёк, прилетай, и не бойся сгореть в огне моей любви, ведь мы уже давно сгорели в огне жизни и её уловок и страстей. Мы возродились, и теперь наши крылья непоколебимы. Мой мотылёк! Я во век не сыщу существа прекраснее тебя, и никогда не увидит мир создания, которого стоят все красоты мира! Мой лёд в летний зной, и огонь в зимнюю стужу! Причина моих слёз и улыбок! Моя болезнь и моё исцеление! В одной тебе заключён мой мир, и пока жива твоя нежная душа, и твоё прекрасное тело, я буду дышать.
О, мотылёк! Пока ты летаешь-соловей будет петь.»
Я чувствовала тревогу в его словах, он слишком намекал мне на то, что пока я жива, будет жить и он. Я не понимала, и очень волновалась.
Это было его последнее письмо.
Наступил день праздника, мы все собрались в музыкальном зале. Адриана сыграла нам несколько мелодий, я даже потанцевала с Виктором под одну из них. Виктор не отходил от меня весь вечер. Он был на удивление разговорчив и весел. Нам позволили выпить шампанского. Я чувствовала, что моё тело наполнилось алкоголем, но я была ещё в состоянии здраво рассуждать. Виктор позвал меня в библиотеку, сказал что бы я шла туда, а он подойдёт позже. У него был «очень важный разговор». Я без противоречий отправилась в библиотеку, ведь я знала, как Виктору иногда нужно было излить кому-то душу. Я зашла. Никого не было. На стуле я увидела маленькую синюю коробочку и письмо. Я не сразу поняла в чём дело, и немного заволновалась. Я подумала, что это от Якуба, что он решил передать мне подарок именно через Виктора. Не понимаю, как мне в голову мог прийти такой идиотизм…Я открыла коробочку, там лежала цепочка, на которой был самодельный кулон в виде сердечка, сделанного из …бумаги. Ладно, посмотрим что за письмо. Я начала читать, но подчерк был не очень разборчивый.
«Ева, с Новым Годом!
Я давно не могу заставить себя не думать о тебе. Ты давно нравишься мне. Ты очень красивая, добрая и милая девушка. Я очень хочу поцеловать тебя. Я люблю тебя.
Виктор.»
Вот это поворот! Я выронила коробочку с подарком из рук, и в этот же момент дверь в библиотеку открылась. Виктор зашёл, а я не могла смотреть на него. Что мне ему сказать, как не причинить боль его ранимому сердцу…
– Ты прочла?
Я кивнула.
– Можно я поцелую тебя? Я люблю тебя с того самого дня, с первого дня. Я влюбился в тебя в один миг.
– Виктор, ты сошёл с ума.
Я попыталась улыбнуться.
– В меня нельзя влюбиться с первого взгляда. В кого можно? В Изабеллу. Она так красива, и она куда добрее и милее меня.
– Нет. Ты одна для меня существуешь. Если бы были другие, я давно бы влюбился в них!
Он начинал нервничать и злиться. Что же такое? Он похож на безумца, и ведёт себя как ребёнок. Я заметила, что он тихо приближается ко мне.
– Пожалуйста, будь моей девушкой! Или женой? Да, выходи за меня замуж, я всё для тебя сделаю, ты будешь счастлива!
– Виктор! Что ты несёшь такое? Какое «замуж»? Ты забыл где мы? Ты же знаешь, что в этот дом счастью дорога закрыта. Мы все обречены здесь на беспутное существование.
– Ты лживая! Ты ведь с Якубом была! Ты ведь улыбаешься ему, а почему мне не улыбаешься?
Он начал меня нервировать…
– Да, я улыбаюсь ему, потому что я люблю его. Но это ещё не значит, что мы будем счастливы. Ты сам много читаешь, и знаешь, какое горе может принести любовь!
– Как ты можешь любить его? Нет, ты не любишь его! Ты специально это говоришь, что бы меня оттолкнуть. Его нельзя любить! Он…Он…Он делает с девушками неприличные вещи! Я знаю, я видел, как он трогал Анну! Он трогал её за плечи и целовал. Но он не так целовал, как хочу поцеловать тебя я.
Что он несёт? Какие неприличные вещи? Этот парень обезумел в конец, этот дом и эти люди свели его с ума.
– Виктор, ты наверное выпил лишнего. Вернись ко всем, а лучше иди в комнату.
Я хотела уйти но он закричал.
– Почему ты отвергаешь меня?!
Он упал на колени и стал плакать, как ребёнок. Я ещё никогда не видела сумасшедших так близко.
– Я не могу ответить тебе взаимностью, Виктор. Потому что это будет не честно по отношению к тебе, а я не хочу тебя обманывать.
Всё понятно. Нужно говорить с ним как с ребёнком, по другому он не воспримет мои слова.
– Мы ведь с тобой друзья, и всегда ими будем! Тебе не нужно так плакать. Ты ещё встретишь хорошую девушку. А я не для тебя. Я слишком плоха для тебя, а точнее ты слишком хорош для меня…
Я не успела договорить свою мысль, как Виктор вскочил на ноги, и снова стал кричать, захлёбываясь слезами и слюной, но только сейчас он был не в печали, а в гневе.
– Ты лицемерная сука! Ты считаешь себя умной, хорошей! Ты лгунья, лгунья! Ты думаешь не то, что говоришь. Ты думаешь что я урод, и я слишком уродлив для тебя, ведь ты считаешь себя ангелом! Ты лживая, лживая сука!
Он выбежал из библиотеки, а я поспешила за ним. Он был в бешенстве, его глаза дышали кровью, полыхали огнём. Он рычал на меня, как бешеный зверь. А я не понимала, чем заслужила такой ответ. Я же пыталась как можно мягче ответить ему! Я последовала за ним в залу, но не успела и моргнуть, как на моих глазах он разбил бутылку, и начал резать себя. Он перерезал вены на левой руке и резко резанул себе по шее. Кровь хлынула фонтаном. А дальше всё смешалось. Крики, слёзы, плач. Голова моя пребывала в тумане. Что это вообще было?!Я не могла пошевелиться…Меня бросило в дрожь, в ушах засвистело и я упала на пол. Все бегали вокруг тела Виктора, а я видела, как его кровь течёт прямо ко мне. Я не могла встать, я была парализована. Ручей крови был совсем близко, но я не могла найти силы встать. Красная река текла прямо к моему лицу, мне казалось, что это вытекает моя кровь, мне нечем было дышать. Меня схватили судороги, ноги стали скручиваться. Кто-то заметил меня, начал поднимать, но я не могла встать. Я не могла говорить, а только мычала. Меня отнесли в зал, сделали укол и дали таблетки. Я потеряла сознание, но очнулась из-за нашатыря. Доктор хлопал меня по лицу.
– Всё нормально, слышишь? Всё хорошо. Не волнуйся, и выпей это.
Он протянул мне стакан с какой-то жидкостью. Пахла она мерзко, на вкус была ещё хуже.
– Виктор?! Виктор! Это из-за меня, я не должна была…
– Стоп. Ева, остановись. Ты не виновата ни в чём. Он был болен, понимаешь? Он мечтал об этом, и нашёл предлог. Выслушай меня. На последнем нашем сеансе с ним он говорил странные вещи. Он спросил, от чего человек может покончить с собой. Я сказал, что от многого. От невосполнимой утраты, от тяжести бытия, от неразделённой любви. Но я сказал ему, что ему это не грозит. Ведь здесь у него нет того, что он может безвозвратно потерять. А он всё повторял «неразделённая любовь, неразделённая любовь». Он спланировал это. Он просто хотел умереть. И выбрал тебя.