Мама была так добра в этот момент.
– Ладно. Решайте тут сами. Но учти, долго я этого не выдержу.
Я пошла к себе в комнату. Конечно я знала, что он не уйдёт, ни завтра, ни через неделю. Ей в сорок пять нужен был мужчина, да такой, чтоб всегда под боком и без претензий. Олег был идеальным вариантом. Стирать и готовить ему было не нужно, ибо он постоянно бухал, а ел что найдёт. Я представила, что это будет длиться всю жизнь. Его вонь из комнаты, маты и ругань целыми днями, пока нет мамы дома. Потому что когда она дома, он белый, с примесью мочи, и пушистый. Я открыла ящик у прикроватной тумбы. Афобазол, валериана. Амитриптиллин, прозак, фенозепам. Нурофен, анаприли, глицин. Я остановилась на прозаке. Достала два блистера и выдавила шестнадцать капсул. Собрала всю слюну что была во рту, и попыталась сглотнуть, но не вышло. На тумбе стоял остывший кофе.
– Отлично.
Я поглотила таблетки и легла в постель.
Через пол часа, может меньше, меня затрясло. Начался тремор рук и ног. Вдруг, начиная от пальцев рук, меня схватили судороги. Они распространялись по всему телу, и когда дошли до икроножных мышц, я закричала. Это было больно.
Потерять папу было больнее.
Я должна была терпеть, чтобы наконец встретиться с ним.
Мама прибежала в комнату. Я лежала со скрюченными руками и перекошенным лицом. Я не могла говорить.
Она сбегала в свою комнату, принесла какие-то лекарства, сделала мне два укола и принялась писать мне в нос какую-то дрянь, от которой меня за тошнило. Меня вырвало, минут через двадцать стало отпускать. Я плохо помню, что говорила мне мама. У меня свистело в ушах. Я помню лишь, как она подошла ко мне. Было уже пол третьего ночи.
– Милая, ты хоть сама понимаешь, что так дальше нельзя?
Я неохотно кивнула.
– Завтра я отвезу тебя в клинику доктора Гжегожа. Он из Польши. Он очень хороший специалист, он поможет тебе. Там по крайней мере, ты будешь под постоянным присмотром, который я обеспечить тебе не могу.
Она молчала с минуту.
– Ты согласна поехать?
– Опять в психушку? Кто ж на такое согласится?
– Нет, нет, это не психбольница. Это частный реабилитационный центр. На окраине Петербурга. Тебе понравится там.
– Ладно.
Я смирилась. Мама ушла, и я полезла в интернет. Доктор Гжегож. Реабилитационный центр. Головной офис, если так можно сказать, находился на Крестовском острове в Питере, а реабилитационный блок был где-то под Питером, в малонаселённой областном городе. Про него я ничего не нашла. Реабилитационный блок. И кто придумал это название? Я представила себе его. Белые стены, окна с решетками. В палатах только кровати с ремнями, и унитазы с мойками. Комнаты запираются на ключ, и отпираются лишь тогда, когда медсестры приносят еду и таблетки. А ещё с утра, когда делают укол с успокоительным, чтобы ты весь день валялся в кровати, как овощ. Мне стало жутко, но в то де время интересно. За что так хвалят этого польского доктора Гжегожа? Одни лишь положительные отзывы. Но фото нет. Только бы мама не влюбилась в него. Хотя, он вряд ли хуже этой свиньи.
Глава 2
Мама разбудила меня пол шестого утра. Я спала меньше трёх часов, но усталости не чувствовала. Мне хватило этого времени, чтобы не быть разбитой. То, что несколько часов назад меня вырвало, сказалось. Я посмотрела в зеркало. Лицо было опухшим. «Ну и видок» – подумала я. «И как в таком виде появляться у этого доктора? Он сразу заподозрит, что я ненормальная, и положит в самую закрытую камеру.» И тут я подумала, а почему меня это вообще волнует? Почему меня волнует то, что скажет этот доктор Гжегож. Плевать. Когда-нибудь они опоздают. А в гробу будет плевать, как я выгляжу. Я пошла на кухню. Мама допивала свой горький до кислого кофе. Она всегда такой пьёт. Однажды я отпила из её кружки и меня перекосило. Сколько она кладет? Четыре, пять ложек? Она всегда такой пьёт. Я взяла замызганный чайник. Открыла. Только осадок шевелился на дне.
– Почему ты не оставила мне кипяток?
– Я не думала, что тебе нужно. Погрей заново. Поспеши, через сорок минут мы выезжаем.
Она ушла в комнату. Оттуда послышалось невнятное мычанье Олега. Опять нажрался…Когда он успевает? И почему ему так легко? Почему он не чувствует вины за собой, или хотя бы стыда? Хотя…Плевать. Сегодня я буду ночевать в другом месте. А это не плохо, что мама увозит меня. Есть плюсы в этом. Хоть я и буду скучать по маме, радует то, что я не увижу косую морду этой пропившейся свиньи. Кнопка щёлкнула, вода успокаивалась. Я подождала пока мусор осядет, налила себе кипяток. Пара капель упала на пол. Я вытерла ногой. У меня на ногах были красные махровые носки, они хорошо впитывают влагу. Если бы мама увидела воду на полу, обязательно не удержалась бы. Ляпнула бы что-нибудь, чтоб уколоть меня. Язва. Иногда я так думаю про неё. Но я люблю её, хоть и ведет она иногда себя хуже змеи. И нянчится с Олегом. Как будто он ребёнок. Пока я думала об этом, я не заметила, как пила пустой кипяток. Я кинула пакетик зеленого чая. Без сахара. Чай этот был редкой дрянью, но от одного запаха кофе меня уже тошнило, и я решила не пить его этим утром. Зелёный чай бодрит. Я пошла к себе в комнату, села напротив зеркала. Девушка, что смотрела на меня оттуда, казалась мне уродливой. Растрепанные жидкие волосы, лопнувшие сосуды в глазах. Лицо земельного цвета, будто её вот-вот стошнит. Я выпила чай и решила изменить отражение. Волосы забрала в пучок, предварительно начесав, чтобы казались гуще. Косметики у меня было не много. Я воспользовалась тоном, тушью и карандашом для губ. Мама зашла в комнату.
– Ты ещё не готова? А где вещи? Ты ещё не собрала вещи?! Хватит тут прихорашиваться, ты не на свидание идёшь! Быстро соберись, у тебя десять минут.
Боже, мама… Я не иду на свидание, а ты видимо идёшь. Я не помню, когда она в последний раз надевала это синее шифоновое платье. Такие ещё носят? Она хотела казаться моложе. А еще больше-хотела казаться богаче. Её ослепляющая красная помада сразу ударила мне в глаза, как только открылась дверь. Я даже не сразу уловила суть её слов. Так сильно горели её губы, что моё внимание было приковано только к ним. Только бы она не влюбилась в этого доктора Гжегожа. Хотя, он вряд ли хуже той свиньи, из соседней комнаты. Мы спустились, вышли из подъезда. Нас уже ждало такси. И откуда у матери деньги на такси? Я думала, мы поедем на метро. Мы ехали пару часов, может чуть больше. Всё это время я сидела молча, уставившись в окно. Мама тоже не говорила. Это было так странно. И села она ко мне, на заднее сиденье. Обычно она не упускала возможность пококетничать с водителем, даже если мы ехали в автобусе. Я сидела и вспоминала, как однажды ехала в такси встречать папу. Мама была со мной. Мне было десять или одиннадцать. Папа был в Калининграде. Он делал операцию по просьбе знакомого. Ему пришлось ехать.
– Однажды, этот человек выручил меня так, что я за всю жизнь с ним не расплачусь. Я должен помочь. Должен уехать.
Так он говорил перед отъездом. Но вот мы с мамой уже встречаем его. По дороге она заговорила с таксистом.
– Разве может прекрасная молодая женщина вынести это? Постоянно его нет дома, а мне так нужно внимание. Вы одобряете измену в таких ситуация? Таксист покосился на меня в зеркало, что в салоне. Я поймала его взгляд. Он замялся.
– Не стесняйтесь её, она ещё маленькая и пока не понимает всех трудностей жизни. Так что? Одобряете измену, или нет?
– Я не думаю, что измена такой уж страшный грех. В конце концов нам иногда надоедают тела тех, кто с нами годы спит в одной постели и чавкает за одним столом.
Мама громко рассмеялась.
– А вы имеете того, кто чавкает с вами за одним столом?
Она было до тошноты кокетлива. Ей что, пятнадцать? Боже, как она глупо выглядела тогда. Но она об этом не подозревала.
– Женщину? Нет, я не женат. И не вижу пока в этом нужды. Мне комфортно жить так. Ночевать где хочу, и с кем хочу. Просыпаться там, где никогда не подумал бы, что окажусь.
Таксист улыбнулся. Вот глупец. Ещё один. Он не видел себя со стороны. Как он выпрямился, положил руку на колено, раздвинул коленки. Будто о нём мечтаю все женщины. По его лицу было видно обратное, что ОН мечтает обо всех женщинах. Озабоченность. Вот что связывало этого противного таксиста и мою маму. И это же отталкивало меня в людях, как только я подозревала их в этом. Я вспоминала как мама флиртовала с этим уродливым водилой, а через пол часа горячо обнимала отца. Позже она уже открыто выражала свой холод по отношению к нему. Машина дёрнулась. Я вернулась в реальность и отошла от мыслей. Вопросительно посмотрела на маму.
– Мы проехали поворот. Не волнуйся, всё в порядке.
Я кивнула и снова уставилась в окно. Эти старинные здания воодушевляют меня. Хотела бы я оказаться в Петербурге века пятнадцатого – шестнадцатого. Там бы не было этой свиньи Олега. Общество уничтожило бы эту грязь, на корню. Мы подъехали к огромному бежевому зданию. Оно напомнило мне больше торговый центр, нежели больницу. Четвёртый этаж был полностью застеклён, и я видела, как там шныряют люди. Женщины в белых и розовых халатах, вот прошёл мужчина в голубой шапочке и костюме такого же цвета. Наверное главврач. Может это доктор Гжегож? Потом я увидела, как хрупкая девушка тащила коляску. На коляске сидел человек, но я не поняла, мужчина или женщина. Этот человек был абсолютно неподвижным. Вдруг он дёрнулся и замахал руками. Меня это испугало, да так, что я невольно отшатнулась. Девушка остановилась. К ним подошёл какой-то мужчина в длинном сером свитере и черных брюках. Из кармана он вытащил очки. Наклонился перед человеком на коляске, что-то сказал ему и похлопал по спине. Мужчина пошёл дальше, а человек на коляске пытался оглянуться и помахать уходившему. Но не мог, что-то сковывало его движения. Наверное, это посетитель. Пришёл проведать родственника, которого выбросил сюда, как на помойку. Конечно, кому хочется ухаживать за больным. Почему люди не осознают ценность семьи и родных? Если папу можно было бы вернуть… Я бы делала всё. Сутками вертелась подле него. Готовила бы ему, мыла бы его. Меняла белье. Только бы он был рядом. Интересно, если бы он был жив, позволил бы он отвезти меня в это место…Не думаю. Он слишком любил меня, и не подписал бы мне смертный приговор.
– Ева? Ты что там рассматриваешь? Идём, нас ждут к девяти.
Мама пошла вперёд, толкая мой чемодан с вещами. Она положила туда каких-то вещей от себя, не спросив, нужно ли мне это. Но ничего, я привыкла что она указывает мне. Мы прошли внутрь. Ничего не напоминало больницу, кроме женщин и мужчин в сугубо рабочей одежде. Девушка в регистратуре была очень приветлива.
– Девушка, мы к доктору Гжегожу. У нас приём на 9 часов.
– Пройдите по лестнице на второй этаж. Его кабинет прямо по коридору. Не могли бы вы мне сказать свои данные, я внесу вас в список пациентов.
Пока мама информировала девушку за окошком, я подошла к лестнице на второй этаж. Вдруг кровь ударила мне в голову и глухо застучала в висках. Страх? Да, мне стало страшно. Что ждёт меня? А вдруг и меня обколют чем-то, как того на коляске, и я истерично буду пытаться помахать маме, когда она придёт навестить меня…Если придет.
– Идём Ева.
Мама взяла меня за руку, и мы пошли наверх. Миновав лестницу из серо-зелёного камня, я увидела впереди дверь. «Доктор Гжегож Робертович Левановски». Дверь была широкой и высокой, не стандартного размера. Она блестела золотом, а на ручке висела милая записка. «Вход без улыбки воспрещён». Я улыбнулась. Мы постучались, нам ответила женщина.
– Проходите, доктор сейчас подойдёт. Кто из вас на приём?
Мама указала на меня
– Вы прошли запись в регистратуре? Хорошо. Тогда проходите в кабинет, располагайтесь. Я принесу вам чай.
–Можно зелёный?
Неожиданно спросила я, а женщина мне улыбчиво кивнула. Здесь так мило, что я почувствовала, как мне стало спокойнее. Действительно не похоже на больницу. Совсем не похоже. На рабочем столе доктора были разбросаны бумаги, лежали какие-то фотографии и вырезки из газет. У окна стоял большой белый диван. Мы устроились на нём. На столике перед диваном лежали книги и журналы, и даже стояли фрукты в синей пластмассовой вазочке в форме яблока. Интересно. Креативно. Знать бы, он также мило подходит ко всему, как к обустройству своего кабинета, или это лишь видимость. Часто бывает, что люди делают из себя милых созданий, чтобы их не боялись и раньше времени не сбежали. Вдруг эти улыбки искусственные. А эти фрукты? Я взяла яблоко и откусила. Настоящее. Может и улыбки этих людей такие же… Вдруг дверь открылась и в кабинет зашёл мужчина. В сером свитере и черных брюках. Я почему-то застыла с откусанным яблоком в руке.
– Ты Ева?
Я кивнула.
– Хорошо. Вы подождите за дверью. Когда закончим, я сообщу что мы решили с Евой.
Мама вышла и мне стало страшно. Наверное, сейчас он будет задавать идиотские и неприличные вопросы. Или такие, на которые я не знаю ответов, чтобы выставить меня глупой и засунуть в самую глубь мира идиотов.
– Присядь здесь.
Он показал мне на стул у его рабочего стола. Я села. Он был напротив.
– Почему ты взяла это яблоко? Не думаю, что тебе хотелось есть, или что ты просто невоспитанная девчонка.
– Я проверяла.
– Не искусственное ли оно?
Он засмеялся. Я тоже улыбнулась.
– Хорошо. Ева, твоя мама говорила мне о проблеме. Но ты же знаешь, родители, они такие. Они не всегда передают реальность такой, какая она есть. Расскажи мне сама, что тебя беспокоит.
– Я глотаю таблетки или режу себя. Пытаюсь всячески избавить свою душу от ноши в виде этого тела. Мама называет это склонностью к суицидам.
– Я знаю, знаю это. Но я спрашиваю не о том, как ты пытаешься покончить с собой, а почему ты делаешь это? Что беспокоит тебя? Не на пустом же месте тебе приходит в голову умереть.
Я молчала. Я не знала что сказать.
– Не бойся. Ты можешь сказать в этом кабинете все, что приходит в голову. Никто не осудит тебя и не будет ругать.
Он что, думает, что я ребёнок? Почему он так говорит со мной?
– Мне двадцать один.
– Я знаю. Так почему? Ты можешь ответить мне на этот вопрос?
– Я не знаю. Чаще всего из-за маминого нового мужа. Ещё из-за отца.
Меня пробила дрожь и я стала задыхаться. Мне вдруг захотелось убежать, далеко. Уединиться и кричать. Я хотела плакать. Я вспоминала всё, что творилось со мной до смерти отца, и что было после.
– Ты не должна нервничать так, Ева. Всё, что с тобой происходило раньше, теперь не произойдёт. Мы не знаем, что будет с нами в будущем, нам не дано это предвидеть. Но мы можем предотвратить нежелательные ситуации.
Он был задумчивым, что-то записывал в тетрадь.
– Что это у вас за фотографии? Газетные вырезки…Это какой-то ваш бывший пациент? Он умер?
– Эти фотографии делались каждые два месяца дней в течении трёх лет. Я лечил этого человека от синдрома Дауна. Его привезли ко мне, когда ему было двадцать два. Не умеющий писать, читать, даже держать ложку и самостоятельно ходить в туалет. Я начал применять к нему методику, которую разработал когда ещё жил в Польше. Через три года лечения он не встал, и не научился писать. Но научился читать и говорить вполне внятно. Он прочитал уйму книг. Больше чем я. Он рассказывал мне о чем читал, какие герои ему нравились. Ты не поверишь, но у него даже была девушка. Его имя было в некоторых газетах. Вырезки из них перед тобой. Но попал он в газеты не потому, что после лечения он стал гением и сотворил что-то невозможное. Он перерезал себе вены. На глазах у сотни людей. В ресторане, куда его пригласила девушка, чтобы сказать, что она уходит от него. Тогда я жалел, что научил его пальцы работать. Теперь я занимаюсь тем, что ищу связь психоэмоционального уровня человека с любовью. Когда человек не понимает ничего вокруг, он не понимает, как это –любить. Но всё же нуждается в любви. Как думаешь, почему? И почему люди с более низким психоэмоциональным уровнем больше нуждаются в любви, чем среднестатистический человек? И почему они умеют отдавать эту любовь, платить за неё своей любовью, хоть и неосознанно, а мы не всегда это можем?
Я смотрела с недоумением.
– Проще говоря, почем глупец любит честнее и искреннее, чем нормальный человек?
– Может потому, что он не такой как все? И когда кто-то испытывает к нему чувства, значит он выделил его из огромной массы нормальных людей.
– Может и так. Но разве глупый человек поймёт, что его выделили. У них свой мир, и нам не дано его понять. Суть в том Ева, что те, кто был рождён человеком не совсем здоровым, тоже люди. Но некоторые особы это забывают. Думают, если дурак, то и любить не может, и ему любовь не нужна…
Доктор задумался…
– Гжегож Робер…
– Просто, доктор Гжегож. Так привычнее для меня и легче для тебя.
– Доктор Гжегож. Что это за человек, на коляске. Я видела с улицы, когда подъехала. Он был рад вам.
– Это Роберт Левановски. Это мой отец.
Я выкатила глаза.
– Хочешь спросить, почему он в таком состоянии и почему я так жесток со своим отцом? У него – сенильная деменция альцгеймеровского типа – болезнь Альцгеймера,-уточнил он, когда увидел мой непонимающий взгляд. -И он находится здесь на постоянном содержании. На пятом этаже моя квартира. Я живу в том же здании, где работаю. Но я, бывает, уезжаю. И тогда отец находится под присмотром проверенных людей. Людей которые не причинят ему зла.
Мне стало неловко из-за того, что вызвала его на такой откровенный разговор. Он покачал головой.
– Хорошо. Всё понятно, Ева. Можешь идти. Внизу тебя будет ждать машина, она отвезёт тебя куда нужно. Но Ева, ты едешь одна. Маму отправим домой.
– А вы не поедите?
– Я прибуду позже, у меня ещё есть дела здесь. Увидимся, Ева.
Доктор Гжегож…Если мама не влюбилась в него, то обязательно ещё влюбится. От излучает такое добро, буквально светится. Всем своим видом он вселяет надежду на лучшее будущее в этом мире. Я вышла из кабинета, мама нервно теребила ручку сумки.
– Ну что? Они возьмутся за тебя?
– Да. Он сказал, что внизу меня уже ждёт машина. Но я поеду без тебя.
– Как это без меня?
Она стала изображать такую озабоченность, такое переживание за меня, чтобы медсестре было видно, что она действительно волнуется за меня. Лицемерие и лживость-вот что увидела я. Она хотела сплавить меня, у неё это получилось. Живи спокойно, мама. Живи и терпи своего Олега. Ведь его ты терпишь, и будешь терпеть, а меня не смогла вытерпеть.
Я не знаю сколько провела в дороге. Как только я села в машину, я вставила наушники и включила музыку. В этот пасмурный день меня снова успокоила Гага. На втором куплете Dope я отключилась. Судя по тому, что солнце было высоко, хоть и за облаками, мы были в пути не меньше четырёх часов. Я не знаю как звали водителя, но он был очень добр ко мне. Он помог снести мои вещи к…реабилитационному блоку. Так было написано на сайте. Но это оказался вовсе не блок, и не больница. Удивительное старинное здание из камня с плоской крышей, углы которой венчали какие-то небольшие то ли статуи, то ли колонны. Должно быть, внутри очень холодно. Три этажа, на втором и третьем этаже по восемь окон, на первом – шесть. У восьми окон есть балконы. А какие изумительные балконы… Винтажный стиль. С балконов, как и с козырька над входом, свисали растения. Похоже, это был клематис. Глубокий фиолетовый цвет этих цветов придавал дому мрачность в такой день. Но потом я увидела, как они преображают здание, и не только его, в солнечную погоду. Дом, а точнее особняк, был огорожен маленьким белым деревянным заборчиком с хлипкой калиткой. Я стояла у входа, а тот мужчина, весьма кстати уже пожилой, позвонил в дверь. Я неожиданно вцепилась в ручку чемодана, ожидая открытия двери. Ждали мы не долго. Дверь открыла полная темноволосая женщина. На ней был яркий халат, в крупный цветок. Она выглядела так по-домашнему. Казалось, будто мы ошиблись домом, и попали не в реабилитационный блок, а в тихое семейное гнёздышко. Только какая тут жила семья, я ещё не знала.
– Ираида, дорогая, эту девочку доктор Гжегож попросил привести к вам. Вы тут ей помогите….
Водитель не договорил.
– Что ты учишь меня, Львович. Мы знаем, кому, как и чем тут помочь. Разберёмся. Проходи милая.
Женщина взяла меня за руку, но аккуратно. Я прошла внутрь. Было тепло, пахло вкусной едой. Да это же какой-то пансионат просто! Если я буду здесь одна, это будет лучший вариант. В доме было тихо. Ираида закрыла дверь и повела меня на второй этаж. Она открыла дверь в одну из комнат.
– Ты будешь жить здесь, вместе с Анной.
Анна? Ну вот, как минимум еще один человек со мной.
– И да, ты должна отдать мне свой телефон. Это на время. Его вернут тебе.
– Но я не могу без него. В нём моя любимая музыка, а я без неё не могу.
– Для музыки у вас в комнате стоит музыкальный центр. Если тебе нужны какие-то особые диски, мы закажем тебе, позже их привезут.
Странно, но это меня расстроило не больше, чем то, что я буду жить не одна.
– Устраивайся, раскладывай вещи, а потом спускайся вниз, к остальным.
Остальным? Надеюсь, здесь не больше пяти человек. Комната, к слову, оказалась прекрасной. Даже лучше, чем у меня в квартире. Хорошая мебель, прекрасное по виду и качеству бельё. Но сразу я заметила странность. Ни один предмет в комнате не имел острых углов. Всё было овальное, круглое. Даже музыкальный центр и ножки кроватей. Чем углы то им помешали? Ладно, это не моя забота. Я разложила вещи, переоделась. Забыв про то, что телефон мой в чужих руках, я стала копаться в тумбе у кровати, ища его. Опомнившись, я с горечью вышла из комнаты. Снизу доносился слабый звук. Голоса? Телевизор? Слишком много молчания. В телевизоре обычно говорят постоянно. Мне стало интересно, что за люди здесь живут. Они такие же как я? Они молоды? Или здесь есть и дети, и старики? Спустившись, я прошла к Ираиде на кухню.
– Вы не скажете, когда доктор Гжегож прибудет?
– Я не знаю милая. Как тебя зовут?
– Ева.
– Евушка, наш доктор бывает приезжает 8 раз в неделю, а бывает его нет месяцами.
– Он сказал, что приедет сегодня, когда решит все дела.
– Ну, раз наш доктор так сказал, значит приедет. Не волнуйся. Ты новенькая, а значит он должен нарисовать картину твоей болезни. А для этого он проводит сеансы. Ну, разговаривает там с вами, иногда с каждым отдельно, иногда со всей группой. Ну, идём. Познакомишься. Виктора не бойся, он спокойный и тихий. Просто кажется, что он не в себе, но, на самом деле, он такой хитрюга.
Женщина засмеялась. Какая она милая. Со мной никто так нежно ещё не разговаривал. Кроме папы конечно. А ещё его – Доктора Гжегожа. Мы прошли вглубь дома и оказались в просторной зале. На диванах в замшевых накидках песочного цвета сидели парни и девушки.
– Новенькая?
Спросила одна девушка. Она была очень полной. Её лицо было распухшим, будто она плакала до этого момента целую вечность. На голове я заметила у неё парик. Я кивнула. Она продолжила спрашивать.
– С кем тебя поселили? Какой диагноз?
Ираида вмешалась. Она ничего не сказала, но посмотрела так, что девушка потупила взгляд и стала смотреть в пол. Какое влияние у этой Ираиды… Она не так проста как кажется.
– Поселили меня с Анной. А диагноза я не знаю, мне ещё не сказали.
– Анна – это я.
Девушка протянула худенькую ручку. Я пожала её. У Анны была такая искренняя улыбка, она понравилась мне.
– Присядь сюда, посиди с нами. Из-за чего ты попала сюда? У нас тут разные есть. Алкоголизм, наркотики. Больше всего-анорексия. А ты что с собой творишь?
Девушка улыбнулась снова. Она была так проста, легка. А мне тяжело было сказать о том, что я неудачный самоубийца целых семнадцать раз, или восемнадцать. А может уже двадцать? Я сбилась со счёта.
– Ладно, можешь пока не говорить. Тебе будет сложно на первых днях. Скажу тебе одно – ты должна принять всё. Ты больна-это данность. Так и есть. Прими эту данность. И стесняться тут нечего, а бояться тем более.
Анна взяла мою руку и похлопала по ней. Потом она снова уставилась в пустоту. Как и все, кто тут был. Кроме одного человека. Парень, сидел на стуле около мерцающего камина. В его руках была книга. Я не рассмотрела название. Он был очень худ. Даже через его синюю футболку были видны кости на плечах. Меня не пугал его вид. Я видела уже таких людей, когда лежала в психушке. Он смотрел на меня. В упор. Я несколько раз отвела взгляд, но он не прекращал смотреть. Потом он резко слегка дернулся и продолжил чтение. «Божественная комедия» Данте. Интересно, он понимает, что там написано. Когда я читала её, я поняла лишь половину. Нужно перечитать ещё раз, может тогда до меня дойдёт весь смысл этого гениального произведения. Я действительно считала его гениальным, хоть и многое мне было не разобрать. Просто я не так гениальна, как тот, кто его написал. А может, и как этот парень? Время текло так медленно, и я устала сидеть на одном месте в полной тишине. Мне было неловко. Мне казалось, будто все эти глаза обращены только на меня. Я посчитала. Не считая меня двенадцать человек. Семь девушек и пять парней. Я была тринадцатой. Чёртова дюжина. Принесёт ли она всем нам удачу…Хотелось бы верить. Прозвенел звонок. Как в школе. Все начали вставать со своих мест.
– Нас зовут на обед.
Анна сказала это и взяла мою руку. Мы прошли в обеденную зону. Почти каждому человеку были приготовлены отдельные блюда. Я села рядом с Анной. У нас была одинаковая еда. Густой гороховый суп, пюре и крупный кусок прекрасно прожаренного мяса. Одно место за столом пустовало. Все начали есть, а еда в тарелке напротив меня медленно остывала. Через несколько минут наконец подошел парень. Тот самый, что читал божественную комедию. Ираида возмущённо покачала головой.
– Виктор, ты единственный кто опаздывает.
– Я должен был дочитать. Простите.
Парень сел напротив меня и вытаращил свои огромные глаза. Они не были так уж огромны, но из-за того, что его лицо было очень худым, глаза выкатывались из глазниц. Он начал осторожно есть, его острые скулы шевелились так жутко, что мне показалось, что я смотрю фильм по анатомии. Он снова уставился на меня, не прекращая жевать. Виктор. Вот почему Ираида предупредила меня. Я конечно не нормальная, но он был настоящим безумцем. Я долго не могла притронуться к еде.
– Если не хочешь есть здесь, можешь взять еду в комнату и съесть там.
Анна прошептала мне лайф-хак.
– А если я вообще не хочу есть?
– Ну, просто встань и уйди.
Я вопросительно посмотрела на неё. Разве так можно? Я оглянулась на Ираиду. Она подошла ко мне.
– Что, не хочешь? Ладно, можешь идти в комнату.
– Спасибо. Я верю, что всё это очень вкусно, но мне правда сейчас не хочется.
– Понятно, понятно. Можешь идти, но посуду отнеси на кухню. Ступай. Позже я подойду, расскажу подробнее о нашем распорядке дня.
Я поднялась на верх, минут через десять пришла Анна. За ней пришла и Ираида.
– Ну вот Ева. До одиннадцати вечера это твоё свободное время. Ты можешь делать всё, что хочешь. В восемь ужин, вас всех позовут.
– А выходить на улицу можно?
– Можно. Но не заходи на соседский участок. Там складские помещения, очень старые. Рухнут в любой момент. Да и какого чёрта там может не быть. Однажды там нашли парня и девушку, умерших от передозировки наркотиками.
Последние слова она прошептала и с ужасом дёрнула головой.
– В одиннадцать отбой. В это время ты должна быть в кровати. Я проверю, учти.
Она улыбнулась, очень мило улыбнулась.
– Подъём в восемь. Завтрак в десять. С десяти до одиннадцати терапия, но только по вторникам, четвергам и субботам. С одиннадцати до двух, если нет нашего доктора, свободное время. Кто-то читает, кто-то занимается языками. У тебя есть книги? Если нужно, у нас есть библиотека. На счёт книг можешь обратиться к Виктору. Он знает, где какая книга стоит.
– К Виктору!?
С ужасом ахнула я.
– Не бойся его, милая. Аня, расскажи ей о Викторе, и почему его не нужно бояться. А я ухожу, ещё много дел.
Я плюхнулась на кровать. Она была мягкой и очень удобной.
– Виктор – самоубийца. Иногда он смотрит жутким взглядом, но он тут самый добрый. И жаль его больше всех.
– Самоубийца?
– Да. Он пытался покончить с собой раз восемь, или десять. Какие муки нужно было терпеть, чтоб желание умереть посещало так часто, ему ведь всего девятнадцать.
– Значит я здесь не одна такая…
– Ты? Ты тоже? Тебе обязательно нужно пообщаться с Виктором. Он очень страдает из-за того, что никто не может понять его.
– Может ты и права. Вдруг он подскажет мне какое-то решение…А ты? Аня, почему ты здесь? Сначала я подумала, что у тебя анорексия…
– Нет, я такая стройная потому что просто очень мало ела. Но не по собственной воле, так получилось.
Анна рассказала мне свою историю, и мне стало больно. Ей всего шестнадцать, а она претерпела такие грубости. Такие удары судьбы обрушились камнепадом на маленькую хрупкую девочку. Анна долго молчала, а потом вышла из комнаты. За окном был дождь и она накинула на себя кофточку с капюшоном. Её не было пару часов и я испугалась. Не сделала ли я чего дурного, разворошив её воспоминания. Я спустилась и вышла на улицу. Было прохладно, но я не стала возвращаться в комнату за свитером. Я прогуливалась по окружающей наш пансион территории. Как же было непривычно. Впервые я вдали от дома, и не известно когда вернусь. С другой стороны, здесь так тихо и спокойно, а этого мне давно не хватало. Я наткнулась на складские помещения, о которых говорила Ираида. Крыши были и вправду перекошенные, как и стены. Нигде не было видно замков. Я зашла в старую замызганную комнатушку. Там были складированы коробки, банки из-под краски, пивные бутылки, и целый мешок с окурками и шприцами. Меня стало подташнивать. Я поняла, что недавно здесь кто-то был. У пожухлой коробки лежала кофточка. Спортивная, синего цвета, с эмблемой ЕА. Такая была у Анны. По крайней мере, я видела у неё такие спортивки. Конечно это было не ЕА, откуда у неё деньги на такие вещи. Ей только-только хватало на секонд-хенд. А после того, как её отец застрелился, и она со всеми остальными братьями и сёстрами осталась в маленьком домишке на окраине Твери, денег стало ещё меньше. Её старшая сестра принесла приплод и родила его, это окровавленное тельце, на руках Анны. (Ей тогда было тринадцать). После чего скидала кровавые тряпки в мешок, засунула туда кричащее тело, по сильнее надавила, и в месте с остальным мусором вынесла на помойку. После чего по области и городу пронеслись волнения. Об этом говорили и по ТВ. Бродячие псы раскопали трупик и растаскали его останки возле мусорных баков. Они бы доели его, но дворник разогнал их, и после того, как проблевался после увиденной синей головы, наполовину обожранной, позвонил в полицию. Анна…Красивая, хрупкая. У неё не было проблем с весом, она не хотела умереть. У нее не было денег, и от этого она сходила с ума. Когда у нее окончательно не стало средств к существованию, она стала искать еду на помойках, воровать. Она каждый день, каждый час блуждала по томной Твери. Однажды её нашли в парке, до нитки промокшую. Сестра и не спохватилась. Полицейских привёл её домой и посоветовал отправить в Питер в лечебницу доктора Гжегожа. Эту историю она рассказала мне ещё в комнате. Что могло её так взволновать, что она решила уединиться в этом отвратительном месте? Я вышла, походила ещё немного, но больше никаких следов не нашла. Дождь стал сильнее, и оказался невыносимым. Я решила вернуться в комнату.