Больше Бахчисарайского фонтана меня впечатлило удивительное дерево во дворике, растущее прямо из стены, с ползущими по той же стене кряжистыми ветвями. Я и не поняла сначала, что растение живое. Я люблю деревья, и никак не могла отойти от него, всё удивлялась, разглядывала.
После дворца наша бахчисарайская экскурсия подалась в горы, где нас ждало путешествие к храмовому комплексу и в пещерный город. Продавец билетов предупредила, что в пещерном городе холодно, и чтобы мы взяли куртки. Без куртки я была в подземельях 35-й батареи, в Аджимушкайских каменоломнях и на Ай-Петри, где сентябрьский вечер выдался более чем холодным. Трижды я промерзала до костей и решила больше на грабли не наступать. Во дворце куртка и впрямь понадобилась, утром шёл пар изо рта. А днём занялась обычная жара, никаких холодных пещер не было, и я любовалась пейзажами с курткой, по-колхозному завязанной рукавами на бёдрах. Ну и пекло же стояло тогда!
А любоваться есть на что. Успенский Анастасиевский пещерный монастырь необычный, вырубленный в скалах, и очень красивый. На подворье, тоже врезанном в скалы, трогательно квохтали куры, и кудахтанье звучало музыкой. Музыкой мирных дней. Не подвёл и пещерный город Чуфут-Кале, забравшийся на головокружительную высоту и отгородившийся от врагов хитроумной неприступной стеной, продолжившей скалы. Его стены хранят нераскрытые тайны древних народов, обитавших здесь со своим немудрёным бытом и нешуточными страстями.
На обратном пути экскурсовод показала ещё одно удивительное место – старое кладбище. Мы зашли на него тихо и осторожно. У самого входа на могильной плите мы прочитали уж совсем неожиданную вещь: «Сооружёнъ въ назиданiе потомству въ честь доблестнаго сына Караимскаго народа Командира 7.ой роты Квантунскаго флотскаго экипажа поручика Тапсашара геройски погибшаго за /стёрто/ Отечество въ бою 16 октября 1904 г. подъ портъ Артуромъ впереди укрѣпленiя 3.го». Вот и сцепка через всю страну! Вглубь мы не пошли и быстро покинули это место, опасаясь потревожить погребённых здесь.
В жару мы гуляли по Тропе Голицына в Новом Свете. Тропа хорошо оборудована, тенистая и прелесть какая живописная. Была бы такая тропа на работу, чтобы каждый день по ней туда-сюда… Дальше Грота Шаляпина дело застопорилось, тенёк-то иссяк! Зато в знаменитом Гроте, где и ноги Шаляпина не бывало, но любил отдыхать князь Голицын, царила удивительная прохлада. Непокорённую часть тропы мы прошли спустя несколько дней с другого конца, экспромтом, когда после купания и музея Голицына забрели в Можжевеловую рощу. Уходить оттуда не хотелось! Так же хорошо было в Никитском ботаническом саду, в рукотворном раю с множеством потрясающих деревьев, и подле каждого я застревала, не в силах от него отойти.
Там, в Никитском саду, мы отстали от группы. Посетили мы его во время экскурсии. На беду, не взяли с собой еды, а экскурсия началась до рассвета. В путь мы двинулись на катере, и поживиться там было особо нечем. В буфете, помнится, продавались премерзкие сосиски в тесте по цене полновесного обеда. Голод не тётка, пирожка не поднесёт, и, завидев в киоске Никитского сада блинчики по запредельной цене, мы не устояли. Выждав заказ, проглотив по блинчику и обозрев окрестности, родную группу на горизонте мы не обнаружили. Муж позвонил по телефону на визитке, которую давал гид, и убедился, что катер отходит через десять минут. Учитывая, сколько времени мы поднимались в гору к Никитскому саду от причала, мы поняли, что безнадёжно отстали. Райская листва безмятежно шелестела над нашими бедовыми головами…
Но ведь мы русские, а русские не сдаются! И мы побежали.
Одно счастье – бежать пришлось под гору. Раз-два, раз-два! Обогнали одну группу, затем вторую. Солнце нещадно палит, воздуха не хватает, пот заливает глаза, силушки богатырские на пределе. Огибаем следующую группу, и – о чудо! узнаём наших.
Никогда не сдавайся!
На обратном пути с экскурсии мы стали зрителями самого замечательного шоу. Пассажиры катера к вечеру устали, кто дремал, кто смотрел фильмы по телевизору, и тут над палубой пронеслось: «Дельфины! Дельфины!» Пассажиры, и мы с ними, бросились на бак, к бортам. Несколько дельфинов катались на волне под носом судна, вертелись вокруг своей оси. Услышав овации, один из артистов стал выпрыгивать из воды. Ай да талант! Аплодисменты! И милым артистам нашлось местечко в моём сердце.
Ещё одно маленькое приключение случилось во время морской прогулки на «банане». Перед путешествием нас облачили в спасательные жилеты и твёрдо заверили в безопасности «банана». Плоский, крепкий, что с ним может случиться? В море-то? Погода терпеливо подождала, когда мы созреем для прогулки, ветер дул крепкий и волны ходили ходуном. Но с «бананом» и в самом деле ничего не случилось, только по окончании прогулки парень, принимавший швартовы, выслушал гида и буднично обронил: «А, опять кого-то смыло…»
Смыло нашу старшую дочь. Она у нас девушка спортивная, успела зацепиться, да и жилет потонуть не дал бы. Лодка, тащившая «банан», тут же остановилась. Так что вполне безопасно, да…
На обратном пути «банан» шёл против волны, его рывками подбрасывало и швыряло в воздушные ямы, и пассажиры всю дорогу радостно ухали и вопили. Теперь в хорошую погоду кататься будет неинтересно!
В Крыму меня застал день рожденья, и муж спросил о подарке. Я здорово удивилась: разве путешествие по Крыму не подарок?!
Кстати, о подарках… Хотя нет, хватит. Можно ещё много рассказывать, как я, простывшая в крымских подземельях и на зубцах Ай-Петри, прикидывала, как с температурой пробраться на самолёт (напрасно ломала голову, потому что под крымским солнцем простуда сконфуженно убралась вон), о Солнечной Долине, обещавшей рай земной, о винограде, который, как уголь, перевозят навалом в грузовиках, о дворцах и музеях, о королях и капусте… Но читатель наверняка утомился от моих путешествий, и пора его уже отпустить.
В Крым!
СЛОВО О МОЕЙ БАБУШКЕ
Семейную Память можно хранить дома, но моя бабушка 52 года отдала школе, больше полувека учила детей начальных классов в одном из сахалинских посёлков, а это несколько поколений. Есть семьи, где Кафтайкина Любовь Сергеевна стала Первым Учителем сначала одному поколению детей, потом их детям, а затем и внукам. Ученики помнят её, даже самый первый выпуск, а им уже около семидесяти.
Для меня бабушка тоже стала первой учительницей, но важнее то, что именно ей я обязана самым ярким, самым светлым дням своего детства. Каждое лето на каникулы я уезжала в посёлок Ударный и никуда больше не хотела.
Бабушка успела написать воспоминания, поэтому она сама о себе и расскажет. Писала она, когда ей было за восемьдесят. Я представлю здесь часть воспоминаний – о детстве, юности, о том, как она попала на Сахалин и что увидела на острове, и об её учительстве. Как водится, судьба моей бабушки тесно сплетена с Историей, которую желательно знать не только из учебников и популярных статей, но и «глазами» измеривших её собственными шагами.
Воспоминания я публикую с согласия бабушки: «Мои сочинения – послания молодому нашему поколению, продолжившему прекрасную, волшебную, неповторимую жизнь в Божьем мире!» Для удобства восприятия я внесла минимум правки, а свои дополнения разместила с пометкой «Л.Б.».
Детство в селе Новый Дурулгуй
«Продолжение моего рода – семейства Малютиных от деда Парамона, прожившего около ста лет и похороненного в окрестностях села Новый Дурулгуй Ононского района Читинской области.
Я, Кафтайкина Любовь Сергеевна, родилась в селе Рождественка Сосновского района Тамбовской области в 1929 году, 31 июля.
Мои родители: мать – Рублёва, а потом Малютина Мария Семёновна, отец – Малютин Сергей Парамонович, поженились в год Революции – в 1917 году.
У папы было небольшое медицинское образование фельдшера, лечил животных в районе Цасучей, мама – совсем была неграмотная, знала только одну букву «Ж» (Л.Б.: потому что буква похожа на жука), но была очень умная, мудрая, с юмором и добрейшей души. Рассказывала, что её мама была выкрадена любимым из цыганского табора, а звали цыганку Липа. Мама Мария Семёновна была очень красива – волосы чёрные, гладкие, заплетённые в тугие косички, глаза голубые, как чистое небо, нос курносый, губы пухлые, с красивой улыбкой и громким раскатистым хохотом, всегда жизнерадостная, добрая, готовая отдать всё людям. Ни одного гостя, пришедшего к нам, не отпустит без угощения (Л.Б.: бабушка и сама была такая – ничего не жалко людям отдать. Чувство жадности было ей совершенно незнакомо). Она воспитала восьмерых детей, а всего было одиннадцать, но трое умерли в раннем возрасте.
Папа Сергей Парамонович был грамотным, строгим и справедливым, очень работящим, кормил и содержал большую семью. Специальное знание ветеринарного фельдшера он получил заочно. Был главным районным фельдшером в Ононском районе, селе Нижний Цасучей Читинской области, а жили мы в селе Новый Дурулгуй этой же области. Папа был среднего роста с усами, карими глазами, с вьющимися каштановыми волосами. В семье он был глава, мама его очень любила, почитала и звала Сярьгуня, а он её – Манюня.
Сколько помню детство, отца мы побаивались, мать – просто жалели, любили и помогали кто чем мог в ведении домашнего хозяйства. Не помню, чтобы родители сильно ругались при детях, у них всегда был мир и большое уважение друг к другу. Отец берёг маму, заставляя нас, детей, помогать во всём по дому и в огороде – полоть, окучивать картошку, капусту, поливать все посадки в маленьком огородике и ухаживать за птицей и всем подворьем, что было при каждом доме на селе.
Своё раннее детство не помню. Помню, когда наш папа с шестью детьми, а шестой Борис только что родился, отправился в дальнее путешествие из Тамбовской области в Читинскую, чтобы спасти семью от тогдашнего голода, чтобы сохранить всей семье жизнь прекрасную, данную Всевышним Господом. Это было в 1935 году. Шестеро детей под пристальным присмотром отца и матери отправились в дальний путь в поезде для переселенцев.
Ехали мы очень долго и томительно. Когда мы проезжали озеро Байкал и делали остановку в городе Иркутске, восьмилетняя сестра Ольга отплясывала задорно и весело какой-то цыганский танец на перроне с цыганами, и табор её чуть было не похитил, так как она сильно похожа была на цыганку: открытые карие глаза, брови вразлёт, и по характеру очень смелая и дерзкая.
Прибыли мы в село Новый Дурулгуй летом, было тепло, ярко сияло солнце, и было очень просторно, вокруг вдали небольшие горы и очень мало леса. Нам выделили большой жилой дом на краю деревни, с русской печкой посредине дома, огромным столом и деревенской скамейкой вдоль стены, перегородок – никаких. Рядом была банька, которая топилась по-чёрному, и глубокий артезианский колодец. Служил он тогда семье холодильником, таковых тогда и в помине не было.
Школа была на другом конце села, рядом с разрушенной церковью, которая служила складом для зерна. Папа работал ветеринаром, старшая шестнадцатилетняя сестра Елена работала на ферме дояркой, мои братья Моисей и Саша учились в школе, а я пошла с Ольгой в первый класс и училась вместе с ней до восьмого класса.
В деревне у нас родились ещё двое, брат Володя и сестра Валя (Л.Б.: бесконечную домашнюю суету моя многодетная прабабушка Мария Семёновна называла словечком, которое моя бабушка деликатно написала через букву «П»: «суёбшина»).
В школе все учились неплохо, отец был председателем родительского комитета, и Ольге, старшей моей сестре, часто попадало за её неуравновешенный характер.
В деревне жили весело, дружно, сытно. В огороде всё росло, в хозяйстве были куры, поросёнок и кормилица семьи коровка Милка. Росли дети, помогая друг другу и уважая труд своих добрых родителей. Отец давал задание – прополоть столько-то, наносить воды в баньку, к вечеру её истопить, продраить полы голяком с песочком (тогда полы были некрашеные, и ходили все в обуви по дому, не разуваясь, в деревне это не заведено было). Справлялись с заданием, и тогда только получали разрешение бежать на речку купаться. Речка от села была недалеко, у подножия невысоких гор. А там – раздолье! Смех, визг, крики и кругом детвора!
Подросшие дети работали на колхозных полях. Каждый получал участок, с которого следовало собрать урожай огурцов, редиса, лука и т. д. И обязательно были на прополке картофеля. А осенью всех детей отправляли на уборку хлеба или на сенокос за границу в Монголию на месяц-два, привозили нас домой только помыться в бане. Иногда баня была общей: мылись все вместе, мужчины и женщины – раздавались смех, писк, хохот, но разврата не было. Надо было всем помыться в горячей баньке, а утром рано – снова ехать за границу. А ездили на лошадках, запряженных в телегу, ехали долго, весело, с песнями, прибаутками!
Затем нам дали другой дом, поменьше, в центре села, а рядом была погранзастава, где были очень красивые и ухоженные лошади. На них пограничники объезжали свои участки границ. Был и огромный ипподром, где пограничники тренировали своих питомцев – лошадок. Деревенские дети с интересом наблюдали за скачками и тренировками. Тут же, на окраине села, производили дезинфекцию для профилактики заболевания ящура скота. Животных купали в специально вырытых траншеях и делали раствор с креолином (это такое лекарство), который растворяли в воде. Всем этим занимался мой папа Сергей Парамонович».
Время войны
«В 1941 году пришёл конец нашей мирной деревенской жизни – началась Великая Отечественная война. Всех молодых, здоровых парней и мужчин мобилизовали. Ушли на войну защищать своё Отечество мои братья Моисей и Александр вместе с отцом Сергеем Парамоновичем. Саша ушёл добровольцем в шестнадцать лет, прибавив себе год возраста. Помню, как провожали их молодых, ещё неопытных мальчиков, на грузовой машине с открытым кузовом. Матери плакали навзрыд, приговаривая: попадёшь, как кура во щи.
Окончив четыре класса начальной школы (училась отлично), доучивалась в семилетней школе вместе с сестрой Ольгой на руднике Новый Дурулгуй, где добывали олово и вольфрам. Жили на квартире у одинокой женщины, работали по дому, хозяйка работала на фабрике, с нас ничего не брала, да и хорошего ничего не было. Во время войны не хватало еды, не было мыла, стирального порошка, белья нательного и постельного. От недоедания, от несоблюдения личной гигиены, от печали и тоски нас всех заедали вши, они ползали в белье, в голове. Это было невыносимо, позорно и больно от начёсов. Только раз в неделю мама отмывала нас щёлоком, это вместо мыла, мама процеживала дровяную золу через марлю и этим мыльным раствором мыла нас. Этим же раствором стирала наше горе-бельишко. Пекла нам шесть хлебцев-биточков из муки наполовину с зерном и лебедой, да ещё и песок попадался. Вот такой хлебушек. Один хлебец в день мы ели с Ольгой, учась на руднике. Добирались мы до него пешком с котомками за плечами, а расстояние до рудника десять или более километров. А учились ещё из деревни вместе с нами дети зажиточных селян, их возили на лошадке, запряжённой в сани-розвальни, их укутывали тулупами, сажали в кучу сена, чтобы не замёрзли, а мы бежали рядом за ними. Иногда они брали наши котомки с провизией, чтобы нам легче было бежать.
Иногда к Ольге на рудник приезжал на двуколке жених – пограничник-офицер на свидание. Она очень была красивой, он ухаживал за ней, забирал домой в деревню посреди недели, а чтобы мама не ругалась, она забирала и меня с собой, наказывая, чтобы я её не выдавала, а говорила, что «хлебцы» кончились и нам нечего есть (Л.Б.: со слов бабушки, Ольга вертела младшей сестрой, как хотела, и младшая подчинялась, безоговорочно признавая её старшинство).
Так учились и жили во время войны. Очень тяжёлое время было. С фронта письма приходили очень редко, мама за всех – двоих сыновей и отца часто плакала. Но терять рассудок было нельзя, потому что надо было учить, кормить и воспитывать шестерых детей. У старшей Елены ещё до войны «вне закона» родилась Светлана, и отец Сергей Парамонович записал её на свою фамилию и дал своё отчество (Л.Б.: чтобы уберечь дочь от позора, а внучку от безотцовщины). Так появилась у нас сестра-племянница.
Во время войны старшей в семье была Елена, она была партийной, часто ездила за границу за сеном для скота на ферме, где работала старшей дояркой, привозила оттуда конское мясо, этим и кормились! (Л.Б.: Елену все звали ласково Лёля. Впоследствии у неё было десять детей). А сторожем дома и нашим защитником стал наш дед Парамон Моисеевич Малютин. Он был уже старым, но бодрым, высоким, строгим, мы его побаивались. Он спал на русской печи, и в божественные религиозные праздники ходил «славить», т.е. читал молитвы, прославляя Господа Бога. За это сельчане давали ему в мешок разные сладости и стряпню. Придя домой, он угощал нас, всех детей, мы были очень рады и счастливы, ведь в большой семье во время труднейшего времени войны мы этого ничего не видели. У него был длинный деревянный бадик – посох, об который он опирался и громко стучал, если кто ломился в дверь, иногда выходил и давал «наотмашь». Когда-то, по его рассказам, он был самым сильным в кулачном бою».
Далее в воспоминаниях бабушка дополнит описание моего замечательного прапрадеда: «Дед был глубоко верующим. В Рождественские дни целую неделю ходил по деревне, «славил». Это прославление нашего Бога Иисуса Христа чтением-пением святой молитвы в Рождество Христово! Пел он, входя в каждый дом, у порога, сняв шапку-ушанку, молясь иконам Господа Бога и Матери Божьей, висевшим в центральном углу каждой деревенской избы. Мы этого тогда не понимали, роптали на него, говоря: «Деда, не ходи по деревне славить, нас дети в школе дразнят, да и учителя ругают». А он только гладил нас по головкам и угощал сладостями, принесёнными в мешке-котомке, а всякой стряпнёй – разными крендельками из сдобного теста – угощали деда за его Прославление Господа Бога нашего Иисуса Христа! Угощал он потом не только нас, но и всех детей по дороге домой.
А церковь стояла в центре села, разрушенная, но забита была зерном, как зернохранилище, тогда ведь нас всех отлучили от Бога, и мы, дети, этого не понимали. Но в семье нашей верили в Бога, и у мамы моей любимая была иконка Николая Чудотворца. Она его называла «Николай Угодничек» и часто молилась Ему, призывая на помощь».
Л.Б.: бабушка моя, советский учитель с полувековым стажем, в старости стала очень набожной, ходила в церковь, держала дома иконки, молилась. Вероятно, жизненный опыт подсказывал ей, что без Бога жить нельзя…
«В центре села стояла погранзастава. Мама была дружна с некоторыми пограничниками, она их угощала домашней птицей, а в благодарность ей давали кусок хозяйственного мыла и кусок сахару. Сахар был великим лакомством, мама колола этот подарок на маленькие кусочки и раздавала нам, детям. А мылом отмывала грязь и вшей с наших голов и тел, и тут же, в бане, стирала немудрёное бельишко. Из бани домой мы бежали босичком, так как обуви не было, а если были одни башмаки, это на всех, и носили мы их по очереди.
Суровое время было и печальное. С фронта приходили тревожные вести, мы узнавали их от пограничников. У них был один «усилитель-граммофон» (Л.Б.: у бабушки так и написано: «граммофон»), по которому мы и слушали последние известия с передовой, собираясь всем селом около «граммофона», с замиранием сердца слушали, как наши войска отступают к столице. Пограничники вдобавок к этому делали фотоальбомы, где была зафиксирована жестокость в издевательстве и надругательстве над нашим мирным населением, как гоняли в плен подростков и молодых женщин, разлучая их с детьми-младенцами. Иногда показывали документальные фильмы о страшных бомбёжках и пожарах в наших городах и сёлах».
«Но, наконец, наступил долгожданный день – День Победы! Это известие меня застало в школе на руднике Новый Дурулгуй. Во время урока открывается дверь в класс и появляется учитель военного дела (он был фронтовик на костылях) и по-военному сообщает: «Война окончена! Победа за нами!» Мы повскакали из-за парт, с криками кидая портфели к потолку. С радостью шумной толпою выбежали из школы и побежали домой через крутые сопки в свою деревушку. Пробежали мы эти десять километров быстро, не отдыхая! А там уже тоже радостное ликование с криками и плачем. Война кончилась! Кончилась эта проклятая война! Мы победили! Победил народ Советского Союза!
Народ деревни ликовал целую неделю! А потом началась весенняя кампания, и стар и млад вышли на поля пахать и сеять с большим энтузиазмом от зари до зари».
«Отец Сергей Парамонович прошёл четыре года войны на передовой линии на тачанке, варил супы и каши для солдат-воинов, не раз попадал под разрыв снарядов, но остался цел и невредим! Его Сам Господь оберегал – главу большого семейства, да и мать молила Бога, чтобы он вернулся живым и невредимым. Братья Моисей и Александр были сильно изранены. Моисей был офицер, командир. Саша до конца войны воевал в отряде десантников-парашютистов, их сбрасывали на парашютах в тыл врага. Пришёл с войны награждённым за отвагу орденом Красной Звезды. Левая нога в щиколотке была сильно изранена, долго болела. Там были осколки, которые удаляли длительное время, а лечили в то время стрептоцидом, хороших лекарств не было. У Моисея долгое время около сердца был осколок от мины, его удалили уже после войны в Казани, вся спина была изранена. У него есть правительственные награды и Орден Красного Знамени.
Моисей и папа встретились в Москве на Параде Победителей, на Красной Площади. Саша после госпиталя вернулся домой с военной красивой выправкой, да так и остался служить чекистом в органах госбезопасности в районном центре Цасучей Читинской области».
«Брат Моисей женился, переехал в город Казань, где закончил заочно Железнодорожный институт, занимал высокую должность главного экономиста Казанской железной дороги».