Из императорской резиденции, вторя стенаниям горожан, неслись яростные крики озлобленной толпы.
Забыв про землетрясение, Андрэ приблизился к проему в воротах, хотя подвергался опасности быть раздавленным в случае обвала стены.
Он заглянул в ворота и вскрикнул от испуга, но тотчас же овладел собой, схватил коня за повод, вскочил в седло и ринулся в пролом, даже не убедившись, скачут ли за ним его люди.
Глава XVII
Дальнейшие злоключения парижанина. – Прибытие в Мандалай. – Аудиенция. – Фрикэ отказывается разуться. – В присутствии короля. – Смертный приговор. – Палач. – Смерть от слона. – Большой почет. – Появление ящериц. – Их музыка. – Беспокойство ящериц накануне землетрясения. – Побег. – Пушечный выстрел. – Кавалерийская атака. – Спасен. – Возвращение в Рангун и отплытие в неизвестном направлении.
Когда, как помнит читатель, парижанина повезли в Мандалай, он не впал в уныние. Он видел Андрэ, он перекликнулся с ним словами и остался уверен, что тот непременно его выручит.
С министром Фрикэ держал себя совершенно развязно и на ломаном английском языке принялся расписывать ему силу артиллерии, высокие боевые качества и храбрость матросов того корабля, которым командует его друг. Это возымело действие на бирманского сановника, который, сидя в гауде визави с арестованным иностранцем, чувствовал себя неважно под его холодным, пристальным взглядом и охотно бы отпустил его, если бы не тот роковой выстрел. Слушая «страшные» рассказы самоуверенного парижанина, сановный азиат сопел и потел, опасаясь, как бы потом чего не вышло.
Зато Фрикэ этой самоуверенностью обеспечил себе большой почет. К нему относились, как к знатному лицу, обвиняемому в государственном преступлении и подлежащему суду самого монарха. Правда, оружие у него отобрали, но с поклонами и любезностями, на что азиаты вообще большие мастера. При этом его не связали и не заковали, а только караулили. Кормили его хорошо, спать ему было мягко, сидеть в гауде удобно, так что в смысле комфорта он как сыр в масле катался.
– Я, – говорил он, – похож на человека, который летит вниз с шестого этажа и думает: «А в воздухе, право, не так уж и дурно». Ну, будь что будет, потом и успеем задуматься, а сегодня пока посмеемся.
Весь переезд до Мандалая парижанин совершил в полной безмятежности. После высадки на берег ему подвели коня, он легко вскочил на него и поехал рядом с министром, под конвоем всадников. Слух о том, что возвратилась экспедиция, снаряженная с таким шумом, быстро облетел всю столицу. На все лады обсуждалось отсутствие белого слона: над неудачными охотниками зло подтрунивали.
Отряд подъехал к воротам дворцовой ограды. Фрикэ ступил на обширный двор, где справа находилась небольшая пагода с колоколом, а слева были холостые[10] постройки, довольно в плохом состоянии. Окруженный командой солдат с саблями наголо, он прошел через тот двор и остановился перед узенькой дверью в низкой стене.
Министр распорядился ввести пленника не в обыкновенную залу для судебных заседаний, а в аудиенц-залу. Сказав несколько слов офицеру, командовавшему конвоем, министр пошел с докладом к императору.
Офицер открыл узенькую дверку и ввел пленника в Манх-Гау, или хрустальный дворец. Дойдя до монументальной лестницы, он разулся и предложил Фрикэ снять сапоги, ссылаясь на придворный этикет. В присутствии бирманского императора все должны быть босиком.
Фрикэ решительно отказался разуваться.
– Если вашему императору мой костюм кажется неприличным, он может меня не принимать, я не буду в претензии. Собственно, не я добиваюсь с ним свидания, меня ведут к нему насильно, следовательно, я не обязан соблюдать ваш этикет.
Офицер настаивал. Парижанин держался твердо.
– Сказал, не сниму – и не сниму. Разувайте меня сами, если посмеете.
И вот Фрикэ, едва ли не единственный из европейцев, вошел в бирманскую аудиенц-залу в болотных сапогах, в костюме охотника за утками. Зала была громадная, с высоким троном под роскошным балдахином.
Не найдя нигде стула, Фрикэ овладел одной из подушек, уселся по-турецки и стал ждать.
Вот зарокотал барабан. Поднялись драпировки, закрывавшие громадный вход, предназначенный для императора. Широчайшие двери распахнулись настежь, и в залу вошли солдаты в медных касках, в красных рубахах и босиком, с саблями наголо. Они выстроились в два ряда справа и слева от трона.
За ними вступил в залу сам император, за которым хлынул целый поток придворных. Монарх занял место на троне. Одна из его жен поставила перед ним золотой ящичек с бетелем, золотую плевательницу и чашу с водой.
Придворные были одеты роскошно, император же, напротив, очень просто: в длинную белую полотняную блузу до колен с шелковым поясом, легкие широкие панталоны, стянутые у щиколотки, и черные туфли с загнутыми носками. И все.
Роскошную одежду, всю осыпанную драгоценными камнями, император надевает только в особо торжественных случаях. Это уже не одежда, а облачение, которое, говорят, весит пятьдесят килограммов.
Фрикэ встал и вежливо приподнял свой пробковый шлем; приставленные к нему караульные буквально распластались на полу. От монарха он стоял в трех шагах, но тот все-таки приставил к глазам лорнет, чтобы разглядеть его. Зато Фрикэ и без лорнета заметил, что император волнуется, хотя и старается это скрыть под маской бесстрастия.
«Красивый мужчина, – думал Фрикэ. – Жаль только, что нижние мочки ушей просверлены у него дырами, в которые можно вложить палец. Это его очень портит. Зачем они ему?»
Какой-то облаченный в золотое одеяние субъект выступил перед троном и на довольно сносном английском языке принялся подробно описывать злодеяние, совершенное иностранцем. Принесена была и винтовка Гринера в качестве вещественного доказательства. Никто не умел с ней обращаться, и сам Фрикэ любезно показал, как она действует. Монарх увлекся этим объяснением настолько, что на время даже перестал выпускать в золотую плевательницу длинные струи красной от бетеля слюны.
Нарушая этикет, он лично задал Фрикэ вопрос:
– Вы француз?
– Да, француз.
Фрикэ гордо выпрямился. Грудь вперед, колесом.
– Зачем вы прибыли в мое государство?
– Познакомиться с ним – оно у нас мало известно – и поохотиться.
– Очень жаль, что вы француз. Я люблю французов, они мне оказывали услуги. Зачем вы убили слона?
Император говорил медленно, тянул слова, подыскивал выражения. Видимо, он не привык говорить.
– Я заплутался в лесу с ребенком, мы оба умирали от голода, другой дичи не было.
– Все слоны – моя собственность. За убийство слона полагается смертная казнь. Как с иностранца, я бы с вас взял только штраф и выслал бы вас из империи. Но к несчастью для меня, для моей семьи и для народа вы убили слона священного. За такое кощунство вы будете казнены. Даже англичане вас не спасут. Через неделю готовьтесь к смерти. Ваша голова будет раздавлена ногой моего Белого Слона. До тех пор вас будут содержать под стражей в одном помещении со Схенг-Мхенгом, и все ваши желания будут исполняться. Нужно, чтобы жертва была приятна Гаутаме.
Все это было сказано вялым, монотонным, печальным голосом, нараспев, хотя брови монарха хмурились, рот судорожно кривился.
– Пока ступайте! – закончил он, вставая. – В следующий раз вы увидите меня лишь перед казнью. Я вам передам свое послание к Гаутаме.
Так как казнь Фрикэ должна была совершиться в торжественной обстановке, в присутствии императора, двора и толпы народа, причем слон должен был раздавить ему голову на тековой плахе, то преступника велено было тщательно стеречь. Четыре солдата, сменяясь, попеременно не спускали с него глаз. Пагода Белого Слона была окружена целой ротой желтолицых воинов. Впрочем, пленника кормили, как министра; придворным поварам приказано было стараться изо всех сил, чтобы из него вышла жертва, угодная Гаутаме.
– Меня балуют, как настоящего преступника перед казнью, – говорил Фрикэ. – Но мы еще посмотрим!
Ничто не могло поколебать его уверенности в том, что Андрэ выручит.
На другой день после аудиенции у императора он увидал, что по стенам его помещения во множестве бегают проворные ящерицы, большеголовые, серого цвета с желтыми, зелеными и красными пятнами.
– Ба! У меня гости! – сказал он. – Пришли навестить узника. Дам им поесть – гостей всегда угощают.
Ящерицы с удовольствием стали есть разные сласти, которые предложил им Фрикэ, и даже позволили трогать себя руками, к величайшему удовольствию Ясы, который все время твердил: «Тау-тай, тау-тай», – из чего Фрикэ заключил, что это и есть бирманское название ящериц.
На следующие сутки ящерицы вдруг исчезли. Развлечение кончилось. Опять потянулись часы и дни мрачной, тоскливой, томительной скуки.
В одно прекрасное утро Фрикэ воскликнул:
– Э-э! Да мне остается жить только два дня, включая нынешний. Послезавтра Белый Слон должен будет раздавить ногой драгоценную оболочку, содержащую мой мозг. Любопытно, однако, каким образом Андрэ и его товарищи ухитрятся меня выручить. Уж просто из любви к искусству желал бы я знать их план… Ба! Ящерицы-то возвратились. Это не иначе, как к добру. Здравствуйте, ящерицы! Добро пожаловать!
Первые часы утра прошли томительно-однообразно. Только Фрикэ обратил внимание, что в воздухе ощущалась особенная духота. Он чувствовал себя скверно, как перед сильной грозой.
– Брр! – говорил он. – Не знаю, что такое творится там в воздухе, но только я нервничаю, как кошка. Из моих волос можно искры извлекать.
Вдруг с потолка послышалось тихое кваканье вроде лягушачьего. Фрикэ взглянул наверх. Там, кроме ящериц, никого не было. Квакали, очевидно, они.
Как только раздались эти звуки, стражники и Яса стали о чем-то быстро-быстро между собой говорить. Конечно, Фрикэ не понимал ни слова, но он расслышал, что они опять то и дело повторяют: «Тау-тай, тау-тай».
– Их волнует пение ящериц, – решил он.
Даже Белый Слон, от которого Фрикэ был отделен лишь кирпичной стеной, метался, как бешеный.
– Ну, и ты туда же, толстяк!.. Впрочем, и то сказать: духота нестерпимая. Точно в печке.
Постепенно дворец наполнился шумом, криками. Сновала испуганная челядь, металась по коридорам, по залам. Три раза проревел слон, так что стены задрожали. Словом, царил полный беспорядок, сумятица.
– Вот бы когда бежать-то! – проговорил Фрикэ, исподлобья поглядывая на солдат и в особенности на саблю одного из них.
Послышался подземный гул. Почва заколебалась, здание зашаталось, затрещало. Стена, отделявшая помещение слона от комнаты Фрикэ, дала широкую трещину; из которой посыпались кирпичи.
Отворилась дверь, вбежали испуганные солдаты и слоновожатые. Одни бросились к пленнику, чтобы укрыть его в безопасное место, другие старались вывести из полуразрушенной пагоды упирающегося и беснующегося слона.
Этой части императорского дворца, действительно, грозила большая опасность.
«Ну, минута настала, – решил Фрикэ. – Бедного моего мальчугана я оставлю здесь, среди его соотечественников. Будем надеяться, что кто-нибудь заменит ему отца. А сам покину дворец, выйду из города и побегу к реке».
Все эти соображения промелькнули в его голове с быстротой молнии. Он бросился на одного из солдат, вырвал у него саблю и, ловко прикрываясь ею, прыгнул к дверям, крикнув резким, звенящим голосом:
– Прочь с дороги! Выпущу кишки!
Его появление во дворе было равносильно взрыву бомбы. Солдаты опешили. Но быстро опомнились и пустились за ним в погоню. Они слишком хорошо сознавали, насколько этот арестант важен. За его побег они могли жестоко поплатиться.
Но стоило им выбежать из огромного здания, разрушаемого подземными ударами, как на несчастную столицу обрушились новые ужасы, довершившие общее смятение.
С шипением и свистом принеслось откуда-то ядро и разорвалось в самой середине вражеской толпы; многих убило, еще больше ранило и покалечило.
– Победа! Победа! – вскричал парижанин. Он сразу догадался, что это значит.
– Браво, браво, monsieur Андрэ! – продолжал он. – Но погодите! Снаряд перебил не всех. Эти негодяи гонятся за мной. Кричат встречным, чтобы меня не пускали. Боже, как еще далеко до ворот!.. Ах!.. Всадник в белом пробковом шлеме!.. Это же monsieur Андрэ. Он штурмует город. Я спасен.
Погоди, бедный Фрикэ. Еще рано праздновать победу. Выгнанные землетрясением из своих домов жители толпятся на улицах и не очень-то склонны тебя пропустить. Они видят, что за тобой с криком гонятся солдаты, и понимают, что тебя необходимо задержать.
Это и была та минута, когда Андрэ верхом на коне помчался через пролом, пробитый в воротах динамитным патроном.
Он врезался в толпу, давя людей конем и стараясь протиснуться к Фрикэ, который прочищал себе дорогу саблей. Не видя рядом своих всадников, Андрэ подумал, что они струсили и покинули его. Он обнажил саблю и решил дорого продать свою жизнь.
Но его не покинули. Всадники просто немного отстали, так как проход через пролом по два в ряд потребовал времени. Теперь они догнали своего начальника и тоже врезались в толпу, которая с воем сперва расступилась, а затем и вовсе разбежалась.
Андрэ приблизился к Фрикэ. Тот бросил изломанную, иступленную саблю и протянул ему руку.
– Monsieur Андрэ! Вы опять меня спасаете!
– После поговорим. Надобно скорее возвращаться.
– Как! Разве мы не останемся здесь императорами… хоть ненадолго?
Андрэ невольно рассмеялся, и с ним весь отряд.
– Будет шутить. Садись ко мне за седло – у меня нет для тебя запасной лошади. Надобно спешить. Через пять минут за нами будут гнаться десять тысяч человек. Да вот, смотри!
Бирманцы, видя, что неприятель немногочислен, вооружились кто чем попало и перешли в наступление. Толпа росла с каждой минутой.
Андрэ и его отряд пустили лошадей быстрой рысью и помчались прочь от преследователей. Проскочив ворота, Андрэ велел заложить под ними еще два динамитных патрона. Взрыв произошел в тот момент, когда толпа вступила в ворота. Преследование, разумеется, разом приостановилось.
У городских ворот к отряду присоединились еще шесть человек, остававшихся там в резерве для прикрытия тыла. С яхты, между тем, капитан Плогоннек продолжал бомбардировать город. Снаряды рвались над самым центром императорской резиденции.
Через четверть часа все были на яхте. По приказу Андрэ капитан Плогоннек прекратил бомбардировку.
Яхта приготовилась к отплытию, спустила военный флаг и отсалютовала подошедшему английскому пароходу, матросы и пассажиры которого кричали «ура» смелому французу, сумевшему заставить себя уважать.
Четыре дня спустя «Голубая Антилопа», идя по течению, достигла Рангунского рейда.
Пополнив запас угля и высадив наемных авантюристов, получивших щедрую награду, яхта вышла в море и взяла курс в неизвестном направлении.