Czytaj książkę: «Каменная сладость прощения», strona 3
Майкл открывает меню. Но Эбби берет инициативу в свои руки:
– Пожалуйста, фуа-гра из долины Гудзон, карпаччо из говядины «блэк ангус» и морские гребешки из Джорджес-Бэнк. И еще террин из лисичек, s’il vous plait1. – Она поворачивается к отцу. – Тебе понравятся эти грибы, папочка.
Официант удаляется, и я откладываю меню:
– Итак, Эбби, раз ты уже прошла тесты, то, наверное, решила, в какой колледж будешь поступать?
– Пока не решила. – Она тянется к телефону, смотрит сообщения.
Майкл улыбается:
– Она будет выбирать между Обернским, Тулейнским и Университетом Южной Калифорнии.
Наконец-то у нас нашлось что-то общее! Я поворачиваюсь к Эбби:
– Университет Южной Калифорнии? Я там училась! Эбби, тебе понравится Калифорния! Послушай, если у тебя возникнут вопросы, обращайся. Я с радостью напишу рекомендательное письмо или сделаю что-то еще.
Майкл вскидывает брови:
– Не отказывайся от такого предложения, Эб. Ханна – одна из их звездных выпускниц.
– Майкл, не смеши меня.
Я немного смущена его словами, но мне приятно их слышать.
Не отрывая глаз от экрана телефона, Эбби качает головой:
– Я вычеркнула этот университет из списка. Мне нужно что-то более интересное.
– Ну конечно, – бормочу я, уткнувшись в меню и мечтая оказаться где угодно, но только не здесь.
Мы с Майклом встречались восемь месяцев, прежде чем он познакомил меня с дочерью. Мне не терпелось встретиться с ней. Ей только что исполнилось шестнадцать, и я не сомневалась, что мы легко подружимся. Мы обе бегали по утрам. Эбби была в редакции школьной газеты. Наконец, мы обе росли без матери.
Наше знакомство произошло в непринужденной обстановке «Кафе дю Монд» за кофе с пончиками. Мы с Майклом хохотали над странным видом горы пончиков, присыпанных сахарной пудрой, и съели целую уйму этой вкуснятины. Эбби заявила, что все американцы обжоры. Откинувшись на спинку стула, она маленькими глотками прихлебывала черный кофе и без конца писала что-то в телефоне.
– Пусть пройдет время, – сказал тогда Майкл. – Она не привыкла с кем-то меня делить.
Я поднимаю глаза и замечаю, что в ресторане стало необычайно тихо. Майкл и Эбби смотрят куда-то в сторону, и я следую за их взглядом. Футах в двадцати от нас перед угловым столиком мужчина опускается на одно колено. На него, прикрыв рот ладонью, сверху вниз смотрит симпатичная брюнетка. Он достает маленькую коробочку, и я вижу, как дрожит у него рука.
– Кэтрин Беннет, выходи за меня замуж! – Он произносит эти слова с таким чувством, что у меня начинает щипать в носу.
«Не будь дурой», – говорю я себе.
Женщина восторженно вскрикивает и падает в объятия мужчины. Ресторан взрывается аплодисментами.
Я тоже хлопаю, смеюсь и утираю слезы. Чувствую на себе упорный взгляд Эбби. Поворачиваюсь, и наши взгляды встречаются. Уголки ее губ ползут вверх, но это не обычная улыбка, а презрительная ухмылка. Нет сомнения, эта семнадцатилетняя девчонка насмехается надо мной. Я отвожу взгляд, пораженная ее чутьем. Она считает меня глупой, раз я верю в любовь… и доверяю ее отцу.
* * *
– Майкл, нам надо поговорить.
Майкл приготовил нам по коктейлю «Сазерак», и мы сидим рядом на белом диване в моей гостиной. Мерцающий огонь камина бросает на стены комнаты янтарные отсветы, и я спрашиваю себя, кажется ли Майклу эта мирная атмосфера такой же фальшивой, как и мне.
Он вертит бокалом и качает головой:
– Она еще ребенок, Ханна. Поставь себя на ее место. Трудно делить отца с другой женщиной. Постарайся это понять.
Я недовольно хмурюсь. Разве не я предлагала ему провести вечер вдвоем с дочерью? Я непременно напомнила бы ему, но не хочу отвлекаться.
– Дело не в Эбби, – говорю я. – Дело в нас. Я отправила свое резюме на WCHI и написала Джеймсу Питерсу, что меня заинтересовало его предложение.
Пытаясь уловить испуг или разочарование, я наблюдаю за Майклом, но вместо этого слышу:
– Что ж, отлично! – Он кладет руку на спинку дивана и сжимает мое плечо. – Я тебя полностью поддерживаю.
Чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, я вцепляюсь в кулон.
– Видишь ли, дело в том, что мне не нужна твоя поддержка. Мне ведь придется уехать за девятьсот миль отсюда. Майкл, я хочу, чтобы ты… – В голове звучит голос Дороти: «Я уже давно приучила себя просить то, чего хочу», и я поворачиваюсь к Майклу. – Я хочу, чтобы ты попросил меня остаться.
Глава 5
Майкл ставит бокал на кофейный столик и пододвигается ближе ко мне.
– Останься, – говорит он, сжимая мои плечи и буравя меня голубыми глазами. – Прошу, не уезжай. – Он обнимает меня и целует долгим нежным поцелуем, потом отрывается от меня и заправляет мне за ухо прядь волос. – Любимая, я подумал, ты сама запланировала себе это интервью, чтобы у тебя был дополнительный козырь при заключении следующего контракта с каналом.
Я киваю. Разумеется, он прав. Особенно сейчас, когда на сцену выходит Клаудия Кэмпбелл.
Он охватывает мое лицо руками:
– Я так люблю тебя, Ханна.
– Я тоже тебя люблю, – улыбаюсь я в ответ.
– Ведь твой отъезд из Нового Орлеана не означает, что ты уходишь от меня, да? – Он откидывается на спинку дивана. – Знаешь, Эбби уже достаточно взрослая и может иногда оставаться одна. Черт, она занята почти все выходные! Я мог бы приезжать навещать тебя раз, а то и два раза в месяц.
– Ты мог бы?
Представить невозможно, что мы оба выходных дня будем проводить наедине, засыпать и просыпаться на следующее утро в объятиях друг друга. А впереди целый день вместе… а потом еще один.
Майкл прав. Если я перееду в Чикаго, мы фактически сможем больше времени проводить вместе.
– И я буду приезжать сюда на выходные, – говорю я с возрастающим энтузиазмом.
– Непременно. Допустим, ты возьмешь работу на год. За это время ты станешь известной в стране и сможешь претендовать даже на работу в округе Колумбия.
– В округе Колумбия? – Я качаю головой. – Неужели не понимаешь? Я надеюсь, когда-нибудь мы будем вместе.
Он усмехается:
– Открою тебе один маленький секрет. Я подумываю о том, чтобы баллотироваться в сенат. Об этом говорить несколько преждевременно, поскольку сенатор Хэнсис пока не переизбирается.
Я радостно улыбаюсь. Майкл думает о будущем. Через пару лет он может оказаться в Вашингтоне и хочет помочь мне проложить путь туда же.
* * *
В воскресенье вечером, когда выходные уже позади, я лежу в постели, уставившись в потолок и ощущая внутри пустоту. Не понимаю, в чем дело. Я прямо сказала Майклу о своих желаниях и услышала в ответ то, что хотела. Тогда почему мне одиноко так, как никогда не было?
В 1:57 ночи меня осеняет. Я неправильно сформулировала вопрос. Я знаю, Майкл не хочет меня терять, и это хорошо. На самом деле мне важно знать: хочет ли он, чтобы я стала его женой?
* * *
В понедельник днем мы с Джейд отправляемся заниматься спортивной ходьбой в парк Одюбон.
– Вот Маркус твердит мне: «Прошу тебя, детка, дай мне еще один шанс. Этого никогда больше не повторится, клянусь тебе».
Я стараюсь говорить нейтральным тоном:
– Мне казалось, он с кем-то встречается.
– Уже нет. Он говорит, меня ему никто не заменит.
– И что ты ответила?
– Сказала: «Ну уж нет! Довольно с меня одной сломанной челюсти».
Я смеюсь и хлопаю ее по плечу:
– Молодчина! Не сдавайся.
Джейд замедляет шаг:
– Тогда почему мне так тошно? Маркус – прекрасный отец. Девон обожает его.
– Послушай, но ведь ничто не мешает ему общаться с сыном. Он должен радоваться, что ты ничего не рассказала Девону и не выдвигала обвинений. А иначе Маркусу пришлось бы исчезнуть из жизни сына.
– Знаю. Но Девон пока ничего не понимает. Он считает, что я обижаю его папочку. С одной стороны недовольство Девона, с другой – нытье Маркуса. Он постоянно напоминает мне, как хорошо мы жили пятнадцать лет, что все эти годы я ездила на нем, а теперь резко нажала на тормоза. Как тяжело ему приходилось, работал по ночам и в выходные. Постоянно недосыпал и…
Я отключаюсь. Уже раз тридцать я слышала эту горестную повесть про Маркуса и больше слушать не намерена. При полной поддержке родителей Джейд в прошлом октябре ушла от Маркуса – в тот самый день, когда он поднял на нее руку, – а на следующей неделе подала на развод. Слава богу, до сих пор она не дрогнула!
– Маркус мне симпатичен, правда. Но его проступок непростителен. Ты не виновата, Джейд. Ни один мужчина не имеет права поднимать руку на женщину. Никогда. И все тут.
– Я знаю. Знаю, что ты права. Просто я… Пожалуйста, не осуждай меня за это, Ханнабель, но иногда я скучаю по нему.
– Вот если бы помнить только лучшее. – Я обнимаю ее. – Признаться, и я порой скучаю по Джеку и тому хорошему, что у нас с ним было. Но я ни за что не смогла бы снова доверять ему. Как и у тебя с Маркусом.
Джейд поворачивается ко мне:
– Как прошло твое свидание с Майклом? Сказала ему, чтобы он подсуетился и купил тебе кольцо с бриллиантом?
Я подробно пересказываю ей наш субботний разговор.
– Выходит, если я перееду в Чикаго, мы, по сути, будем проводить наедине больше времени, а не меньше.
Она смотрит на меня скептически:
– Неужели? Он готов каждый месяц уезжать из своего драгоценного города? А Злючка вам не будет мешать?
Я поневоле улыбаюсь, услышав прозвище, каким Джейд наградила Эбби.
– Он мне обещал. Знаешь, я действительно хочу получить эту работу.
– Нет! Тебе нельзя уезжать. Я тебя не отпущу.
Те самые слова, которые я надеялась услышать от Майкла.
– Не волнуйся. Я уверена, что у них море других, более подходящих кандидаток. Но я послала им прекрасное предложение, как бы нескромно это ни звучало.
Рассказываю Джейд об идее с Камнями прощения и о намерении пригласить на шоу Фиону и мою мать.
– Как – мать? Ты говорила, что потеряла ее.
Я закрываю глаза и внутренне съеживаюсь. Неужели я такое говорила?
– Не в буквальном смысле, а в переносном. Много лет назад мы крупно поссорились.
– Я этого не знала.
– Прости. Я не люблю об этом вспоминать. Так тяжело.
– Это удивительно, Ханнабель. Вы помирились, и ты собираешься пригласить маму в студию.
– Нет, черт возьми!
– Ясно. – Джейд качает головой. – Могла бы рассказать раньше.
– Это всего лишь предложение для канала, – говорю я, игнорируя сарказм в ее голосе. – Я все это придумала. Мы с мамой на самом деле не помирились.
– Понятно. Расскажи мне подробнее об этих Камнях прощения. Это что-то типа карточки «выйди из тюрьмы»? – спрашивает Джейд. – Ты признаешься кому-то в самой сокровенной своей тайне, отдаешь этому человеку камень – и все в порядке?
– Как-то глупо, да?
Она пожимает плечами:
– Не знаю. На самом деле здорово. Понимаю, почему за эту идею ухватились. Кому не хочется, чтобы его простили?
– Верно, Джейд. Вероятно, твой самый большой грех – кража пробного крема с прилавка «Клиник». – Я с улыбкой поворачиваюсь к ней, но у нее хмурое лицо. – Да что ты, я же шучу! Ты самый открытый и честный человек из всех, кого я знаю.
Джейд садится на траву и обхватывает колени руками:
– Ханнабель, ты даже не представляешь.
Я тоже сажусь на траву, пропуская бегущего мужчину.
– В чем дело?
– Более двадцати пяти лет меня преследует эта ложь, смердит, как головка вонючего сыра. С того момента, как папе поставили диагноз, эта боль пожирает меня изнутри.
Джейд выпрямляется и смотрит вдаль, словно пытаясь избавиться от черных мыслей. Проклятые камни! Вместо того чтобы дарить успокоение, они приносят одни несчастья.
– Мне исполнялось шестнадцать, и родители решили устроить мне вечеринку. По-моему, папа волновался больше остальных. Он хотел, чтобы все было идеально. Решил сделать ремонт в комнате отдыха в цокольном этаже: покрасить стены, купить новую мебель и прочее. Я тогда заявила, что хочу белый ковер, и он согласился. – Она смотрит на меня и улыбается. – Представляешь? Белый ковер в цокольном этаже? Ко мне в гости пришли пятнадцать девчонок. О-о, мы были помешаны на парнях! Поэтому, когда в дверь патио постучала толпа ребят с вишневой водкой и каким-то жутким красным вином, мы их, конечно, впустили. Я была в ужасе. Если родители спустятся и увидят, что мы выпиваем, то сдерут с меня кожу живьем. Но, слава богу, они уже собирались спать и смотрели у себя по телику «сорок восемь часов». Они мне доверяли. К полуночи моя подружка Эрика Уильямс напилась как свинья. Ее рвало. Повсюду. В том числе и на белый ковер.
– О боже! И что ты сделала?
– Изо всех сил пыталась его оттереть, но пятно так и осталось. На следующее утро папа спустился и увидел его. Я сказала ему правду: «Эрике стало плохо». – «Она пила?» – спросил он. Я посмотрела ему в глаза: «Нет, папочка». – Голос Джейд дрожит, и я обнимаю ее за плечи:
– Джейд, это ерунда. Забудь. Ты была ребенком.
– Отец много лет возвращался к этой истории, Ханна. Даже в день моего тридцатилетия он спросил: «Джейд, Эрика выпила в тот день, когда вы отмечали твое шестнадцатилетие?» И как всегда, я ответила: «Нет, папа».
– Может, тогда пришло время признаться. Отдай ему Камень прощения. Я уверена, что ложь терзает тебя гораздо сильнее, чем твоего отца правда.
Она качает головой:
– Слишком поздно. У него метастазы по всему организму. Правда его убьет.
* * *
Мы с Джейд заканчиваем последний круг, когда звонит Дороти. Ее голос уже давно не звучал так бодро.
– Не могла бы ты навестить меня днем, дорогая?
Дороти обычно никогда не просит меня приехать. Напротив, она постоянно твердит, что мне незачем бывать у нее так часто.
– С радостью, – отвечаю я. – У тебя все хорошо?
– Замечательно! И привези, пожалуйста, полдюжины тех мешочков для камней, которые продают в «Майклсе».
О господи! Опять эти Камни прощения.
– Дороти, ты не приняла от меня камень, значит тебе нет смысла замыкать этот дурацкий Круг всепрощения.
– Полдюжины, – настаивает она, – для начала.
Следовало этого ожидать. Дороти обожает отправлять письма по цепочке и участвовать во всяких таких штуках. Она наверняка не упустит возможности приобщиться к новой забаве вроде Камней прощения. Независимо от того, найдет ли она для себя оправдание в получении этих камней, она продолжит Круг всепрощения.
– Хорошо, но по правилам нужно отправить одно письмо с просьбой о прощении, а не полдюжины.
– Полагаешь, за семьдесят шесть лет я обидела только одного человека? Разве ты не знаешь, что в душе мы все глубоко страдаем от чувства вины? В этом притягательность этих камешков. Они позволяют нам – или даже обязывают – быть уязвимыми.
* * *
Приехав к Дороти во второй половине дня, я сразу замечаю, как изменилось ее лицо. Складки будто разгладились, и она выглядит умиротворенной. Она сидит в дворике у стола с зонтиком, а перед ней лежит аудиокнига Фионы Ноулз. Я хмурюсь. Девчонка, в свое время попортившая мне немало крови, стала теперь едва ли не ангелом прощения и, похоже, неплохо на этом зарабатывает.
– Люди хранят тайны по двум причинам, – сообщает Дороти. – Чтобы защитить себя или защитить других. Так говорит мисс Ноулз.
– Настоящее откровение. Эта женщина – кладезь премудрости.
– Именно так, – соглашается Дороти, очевидно не замечая моей иронии или делая вид, что не замечает. – Ты принесла мешочки, дорогая?
– Угу. Белый тюль. – Я кладу их на ее ладонь. – В мелкий горошек салатового цвета.
Дороти пробегает пальцами по ткани и развязывает шнурок:
– Отлично! На тумбочке в моей комнате стоит миска с камнями. Не могла бы ты ее принести?
Я возвращаюсь с пластмассовой миской, и Дороти вываливает камешки на стол.
– Мэрилин вчера собрала их во дворе. – Дороти аккуратно раскладывает камни парами. – Первая пара для Мэри, – говорит она. – Хотя ей это пока неизвестно.
– Мэрилин? – Я удивлена, услышав имя ее самой близкой давней подруги, но, подумав, понимаю, что это не лишено смысла. – Наверное, если знаешь человека всю жизнь, то обидишь его, и не раз. Я права?
– Да, – соглашается Дороти. – Это было потрясением. – Закрыв глаза, она качает головой, словно пытаясь отогнать тревожные воспоминания. – Иногда я представляла себе нашу жизнь в виде пещеры, освещаемой свечами. Когда мы рождаемся, зажигается половина свечей. С каждым нашим добрым делом вспыхивает еще одна свеча, и пещера освещается все лучше.
– Как интересно!
– Но на жизненном пути некоторые свечи гаснут из-за нашего эгоизма и жестокости. Так что, понимаешь, одни свечи мы зажигаем, а другие задуваем. В конечном итоге остается лишь надеяться, что мы оставили в мире больше света, чем тьмы.
Какое-то время я молчу, представляя себе свою пещеру со свечами. Интересно, чего в ней больше – света или тьмы?
– Дороти, какая красивая аллегория! Ты, дорогая моя, излучаешь много света.
– Но я и погасила порядочно. – Она нашаривает следующую пару камней. – Это для Стивена.
– Как благородно, – говорю я. – Я думала, ты его презираешь.
Когда я встречалась с Джексоном, то дважды видела Стивена Руссо. Он казался мне порядочным человеком. Дороти редко вспоминает о бывшем муже, разве только то, что он бросил ее через девять месяцев после того, как она перенесла мастэктомию. И хотя прошло тридцать лет, мне кажется, раны Дороти еще не затянулись.
– Я имею в виду Стивена Уиллиса, моего бывшего ученика. Он был способным мальчиком, но его семья была ужасной. Я позволила ему ускользнуть из своего поля зрения, Ханна, и так и не простила себе этого. Полагаю, его братья по-прежнему живут в городе, и я смогу найти его.
Как смело. Или нет? Возможно, попросив прощения, она успокоит свою совесть, но это невольно напомнит Стивену о детстве, которое лучше было бы забыть.
Дороти берет в руки следующую пару:
– Эти для Джексона. Я так и не извинилась перед ним за то, что вмешивалась в вашу жизнь. – (От этих слов меня пробирает озноб.) – Если бы не я, вы были бы сейчас мужем и женой. Ханна, это я посоветовала ему признаться тебе. Вина была для него чрезмерным грузом. Мать чувствует такие вещи. Эта его тайна разрушила бы позже ваш брак. Я была уверена, что ты простишь его, но я ошиблась.
– Я простила его. – Я сжимаю ее руку. – Но хорошо, что ты об этом сказала. Наверное, Джеку не стоило мне признаваться. Некоторые тайны лучше не раскрывать.
Дороти вскидывает подбородок:
– Например, те, что связаны с твоей матерью?
Я съеживаюсь:
– Я никогда не говорила ни о какой тайне.
– И не надо было. Ханна, мать просто так не бросит своего ребенка. Ты уже отправила ей свой Камень прощения?
Мне становится грустно и горько.
– Она не писала мне писем, я узнала от Джулии.
Дороти тихо фыркает:
– А тебе не приходит в голову, что отец мог ничего не сказать своей подруге?
– Дороти, мне нужно время, чтобы обдумать это.
– Пока не зажжешь свет повсюду, чтобы отступила тьма, никогда не сможешь отыскать дорогу. Так говорит Фиона Ноулз.
Глава 6
По дороге домой я заезжаю в «Гайз» на Мэгезин-стрит и покупаю еду навынос. Потом стою в сумерках у себя на кухне, тупо уставившись на светящийся экран ноутбука, и поглощаю сэндвич «По’бой» с жареными устрицами и картофель фри.
Пока не зажжешь свет повсюду, чтобы отступила тьма, никогда не сможешь отыскать дорогу. Слова Дороти – или Фионы – приводят меня в смущение. Каково это – ощущать, что совесть твоя не запятнана, а ты чистый, достойный человек?
Черт! Зачем забивать себе голову? Можно подумать, моих проблем на работе и в личной жизни мало для того, чтобы бизнес «Гайза» процветал. Я подхожу к холодильнику и открываю дверцу морозильной камеры. Вглядываюсь в морозное нутро, пока не замечаю то, что мне нужно: кварту карамельного мороженого с морской солью. Тянусь за ним, но в последний момент останавливаю себя. С силой захлопываю дверцу, жалея, что не могу запереть ее на замок. В телевизионном бизнесе калории – разрушители карьеры. Хотя Стюарт пока не решился принести в мою гардеробную весы, он ясно дал понять, что горизонтальные полосы не для меня.
Возьми же себя в руки!
Я бросаю бумажные обертки в корзину для мусора и иду в гостиную. За французскими дверями на балкон день медленно превращается в вечер. Семьи садятся за обед, мамы собираются купать малышей.
Мои мысли сами собой переключаются на Джека. Уверена ли я, что сказала сегодня Дороти правду? Не признайся мне тогда Джек, я не узнала бы о его измене и мы были бы уже три года женаты. Он работал бы ресторанным консультантом здесь, в Новом Орлеане, а не в Чикаго. Нашему первому ребенку мог исполниться год, и мы подумывали бы о втором.
Зачем ему надо было все испортить? Эми была его стажером! Двадцать лет, черт побери! Не стоит поддаваться эмоциям. Хотела бы я, чтобы он утаил от меня правду? Не могу ответить. К тому же теперь я уверена, что все к лучшему. Тогда я не встретила бы Майкла. А с Майклом мне лучше, чем было с Джеком. Конечно, Джек был милым, и с ним я много смеялась. Но Майкл – моя судьба. С ним мне тепло, он умный, а то, что у него мало свободного времени, в какой-то степени гарантирует верность.
Я замечаю на стуле свою сумку, которую я недавно бросила туда. Подхожу и вынимаю из сумки маленький мешочек. Мне на ладонь высыпаются камешки. Перебирая их, как четки, я иду к столу и достаю лист бумаги.
Чувствуя, как сильно колотится сердце, я пишу первое слово:
Мама,
Делаю глубокий вдох и продолжаю:
пожалуй, пришло время нам помириться.
Рука дрожит так сильно, что я не могу писать. Откладываю ручку и встаю со стула. Нет, не могу!
Открытая французская дверь манит меня, и я выхожу на балкон. Опираясь на металлическое ограждение, я завороженно смотрю с шестого этажа на пурпурные и оранжевые сполохи на закатном небе. Внизу по Сент-Чарльз-авеню движется трамвай, но вскоре останавливается у зеленой полоски газона, разделяющей бульвар.
Почему Дороти так настойчива? Я рассказала ей о своем прошлом в тот самый день, когда мы встретились в вестибюле дома «Эванджелина». Мы поболтали минут десять, а потом она предложила продолжить разговор наверху.
– Моя квартира шесть семнадцать. Выпьешь со мной коктейль? Я приготовлю нам «Рамос физз». Ты ведь пьешь, да?
Дороти мне сразу понравилась. Я решила для себя, что ее личность состоит из двух частей меда и одной части бурбона. Она смотрит человеку прямо в глаза, и у того возникает чувство, что они знакомы всю жизнь.
Мы сидели в разномастных креслах, потягивая восхитительный новоорлеанский коктейль, приготовленный из джина, сливок и цитрусовых соков. Прихлебывая напиток, она рассказала мне, что в разводе уже тридцать четыре года, что на двадцать лет дольше ее замужества.
– Очевидно, Стивен из всех женских прелестей отдавал предпочтение груди, а в те времена мастэктомию делали не так аккуратно. Было очень тяжело, но я справилась. Интересы молодой южанки с трехлетним сыном на руках сводились к желанию добиться положения в обществе, пока не удастся найти нового мужа и отца для Джексона. Моя мама пришла в ужас, узнав, что я осталась одна и выбрала для себя работу учительницы английского языка в старшей школе Уолтера Коэна. Шло время, и двадцать лет пролетели, не оставив следа, как капли летнего дождя на тротуаре.
Дороти с грустью рассказывала о том, как росла в Новом Орлеане в семье известного акушера-гинеколога.
– Папа был чудесным человеком, – вспоминала она. – Но маме казалось, что быть женой акушера не слишком престижно, ведь она выросла в одном из роскошных особняков на Одюбон-драйв. Ее желания всегда превосходили папины амбиции.
Видимо, тогда «Рамос физз» ударил мне в голову, и неожиданно для себя я начала рассказывать Дороти о своей семье, что делаю крайне редко.
Мне было одиннадцать, когда отца «продали», и он перешел из «Атланта брейвз» в «Детройт тайгерз». За шесть недель в нашей жизни произошли большие изменения. Родители купили дом в богатом пригороде Блумфилд-Хиллз и определили меня в крутую частную школу для девочек. В первый же день я поняла, что никогда не стану своей в этом сплоченном кружке шестиклассниц. Потомкам автомобильных магнатов вроде Генри Форда и Чарльза Фишера не было дела до тощей новенькой, чей отец оказался рядовым игроком в бейсбол из округа Скулкилл в Пенсильвании. По крайней мере, так решила Фиона Ноулз, заводила девчонок. Остальные пятнадцать шли за Фионой, как бараны за вожаком.
В то время моей маме, хорошенькой дочери шахтера, был всего тридцать один. И я считала ее своей единственной подругой. В нашей богатой округе мама стала таким же изгоем, как и я. Это чувствовалось по тому, как она, с отсутствующим видом уставившись в окно, до конца выкуривала сигарету. К сожалению, у нас не было выбора. Папа обожал бейсбол. А мама, так и не получившая образования, любила отца – или я так думала.
Мой мир рухнул холодным ноябрьским вечером, через тринадцать месяцев после нашего переезда. Я накрывала на стол, поглядывая из окна кухни на падающий снег и жалуясь маме на нескончаемую череду серых холодных дней, на приближение зимы. Мы обе скучали по нашему дому в Джорджии, любили вспоминать голубое небо и теплый бриз. Впервые после нашего переезда мама со мной не согласилась.
– Перестань жаловаться, – сухо произнесла она. – Конечно, на юге климат лучше, но это не так важно. Просто тебе надо изменить свое отношение.
Я обиделась и подумала даже, что теряю союзника, но не успела возразить, потому что в этот момент на пороге появился улыбающийся отец. В сорок один год он был самым возрастным игроком высшей лиги. Первый его сезон в Детройте прошел неудачно, и он часто хандрил. Но в тот вечер он швырнул куртку на стул, схватил маму в охапку и закружил ее по комнате.
– Мы возвращаемся домой! – прокричал он. – Перед тобой главный тренер «Пантерз».
Я понятия не имела, кто такие «Пантерз», но отлично помнила, где мой дом. Атланта! Хотя мы прожили в Джорджии всего два года, мы считали ее своей. Мы были там счастливы, устраивали барбекю и вечеринки с соседями, проводили выходные в Тайби-Айленде.
Мама отмахнулась от отца:
– От тебя разит как из бочки.
Ему, кажется, было все равно. И мне тоже. Я испустила радостный вопль, и отец подхватил меня. Я с удовольствием вдыхала знакомый запах виски «Джек Дэниелс» и сигарет «Кэмел». Было так непривычно и чудесно оказаться в объятиях этого большого красивого мужчины. Я оглянулась на маму, думая, что она кружится в танце. Но она стояла, опершись руками о раковину и глядя в сумрак за окном.
– Мама! – крикнула я, вырываясь из объятий отца. – Мы едем домой! Разве ты не рада?
Она обернулась, и я увидела, что ее лицо покрыто красными пятнами.
– Ханна, иди в свою комнату. Нам с твоим папой надо поговорить. – Голос ее звучал глухо.
Так бывало и у меня, когда я готова была расплакаться. Я нахмурилась. Что случилось? Это же возможность уехать из Мичигана. Мы вернемся в Джорджию, где тепло и солнечно и меня любят девочки.
Фыркнув, я выбежала из кухни. Но не поднялась по лестнице к себе в спальню, а спряталась за диваном в гостиной, прислушиваясь в темноте к разговору родителей.
– Тренерская работа в колледже? – донеслись до меня слова мамы. – С чего это вдруг, Джон?
– Ты несчастлива здесь, Сюзанна, и не пытаешься этого скрыть. И, честно говоря, я слишком стар для игры. Эта работа в колледже – своего рода тактический ход. Через несколько лет я смогу претендовать на место в высшей лиге. Признаюсь, заработанных мной денег хватит надолго, и я вполне мог бы не работать.
– Дело опять в выпивке?
– Нет! Черт, я думал, ты обрадуешься! – в сердцах выкрикнул отец.
– Я подозреваю, ты чего-то недоговариваешь.
– Подозревай все, что хочешь. Мне предложили это место, и я согласился. Я уже дал ответ.
– Не обсудив со мной? Как ты мог?!
Я качаю головой. Почему мама так расстроена? Ведь ей здесь тоже не нравится. А папа сделал это для нее, для нас. Она должна быть ужасно счастлива.
– Никак не могу тебе угодить. Сюзанна, чего же ты хочешь?
Я слышала приглушенные рыдания мамы. Мне хотелось подбежать к ней, успокоить. Но я прикрыла рот ладонью и ждала.
– Я… я не могу уехать.
Мне пришлось прислушиваться, чтобы услышать папу, говорившего очень тихо.
– Господи, ты серьезно?
А потом я услышала странный звук, напоминавший вой зверя. Это были сдавленные рыдания отца, хриплым голосом умолявшего мать поехать с ним. Он говорил, что она нужна ему, что он любит ее.
Меня охватила паника, душа наполнилась смятением и ужасом. Я никогда не видела, чтобы отец плакал. Он был сильным и всегда сдержанным. Моя жизнь рушилась. Из своего укрытия я смотрела, как мама поднимается по лестнице, а потом хлопнула дверь спальни.
На кухне стул царапнул пол. Я представила себе, как отец опускается на него, пряча лицо в ладони. Потом вновь раздался приглушенный вой человека, потерявшего свою любовь.
Неделю спустя тайна была раскрыта. Моего отца снова «продали», но на этот раз его жена. Она нашла ему замену – мастера из деревообрабатывающей мастерской по имени Боб, подрабатывающего в межсезонье плотником. Методист из нашей школы порекомендовала его маме, когда прошлым летом папа затеял ремонт нашей кухни.
В итоге я все же получила то, о чем мечтала, хотя переехала к папе в Атланту лишь через девять месяцев. Мама осталась в Детройте с мужчиной, которого любила больше, чем моего отца. И больше, чем меня.
* * *
И после этого я должна быть с ней милой и дружелюбной? Я вздыхаю. Дороти не знает и половины правды. Вся история известна лишь четверым, и одного из них уже нет в живых.
Я пыталась рассказать свою историю Майклу, надеясь на его сочувствие. Это было на нашем третьем свидании, после чудесного ужина в «Арно». Мы сидели в моей гостиной и пили «Пиммс». Он поведал мне подробности об аварии, приведшей к трагической гибели его жены, и мы оба плакали. Раньше я никому не рассказывала свою историю, но в тот вечер мне было рядом с ним так комфортно, что я решилась. Я начала с самого начала, но закончила на том же месте, где всегда, умолчав о ночном происшествии с Бобом.
– Я переехала в Атланту вместе с папой. Первые два года я виделась с мамой раз в месяц, всегда на нейтральной территории – обычно в Чикаго. Папа не разрешал мне навещать ее дома, да мне этого особо и не хотелось. Он всегда старался меня защитить, и это вызывало восхищение. Когда мы жили с мамой, я не была близка с отцом. Мы с ней были неразлучны, а папа был где-то на левом поле, в прямом и переносном смысле. Редко бывая дома, он был то ли в пути, то ли на тренировке, но чаще всего в баре. – (Майкл вскинул брови.) – Да, отец любил повеселиться, любил виски.
Я опустила глаза, стыдясь того, что пытаюсь скрыть правду о человеке, которого без натяжки можно было бы назвать алкоголиком. Мой голос срывается, и я замолкаю на несколько минут, собираясь с духом, чтобы продолжить.
– Вот так. После окончания школы я с ней не виделась и не разговаривала. Но теперь я в порядке, все хорошо. Не понимаю, с чего вдруг я разревелась.
– Это тяжело. – Майкл обнимает меня за плечи и притягивает к себе. – Не думай об этом, милая. Твоя мама просто запуталась. Если бы она только знала, какое сокровище потеряла.
