Самые темные дороги

Глава 3

Оливия Уэст смотрела на Эйса, старого кобеля немецкой овчарки, дремавшего перед очагом. Его передние лапы слабо подергивались, пока он преследовал воображаемого кролика на весеннем поле, словно щенок, которым он был когда-то. Во всяком случае, так казалось Оливии.

Но его задние ноги оставались неподвижными. Скоро они будут совершенно парализованы. По словам ветеринара, это называлось «дегенеративной миелопатией». Тот день, когда она остановила свой автомобиль, чтобы отлепить Эйса от дороги, стал поворотным моментом в ее жизни. Она спасла его, а он спас ее. До Эйса Оливия была жертвой сексуальной агрессии и похищения. Вместе с ним она научилась быть храброй. Вместе с ним она преодолела свое положение беспомощной жертвы. Благодаря Эйсу она перестала прятаться и отстояла свое право на материнство. Благодаря этому старому псу она сейчас находилась здесь и сидела в библиотеке на ранчо Броукен-Бар, которое теперь принадлежало ей и Коулу Мадона – мужчине, который уважал и любил ее и хотел быть ее спутником до конца странствия, называемого жизнью.

А потом она воссоединилась со своей дочерью Тори, которая была зачата, пока Оливию держали в заточении и многократно насиловали. На позднем сроке беременности ей удалось бежать.

Но величайшим вызовом для нее теперь было материнство. Она чувствовала, что теряет Тори, хотя и вполне поняла, каково быть матерью и завоевывать детскую любовь и доверие.

Оливия глубоко вздохнула. Это будет нелегко, но она на своем веку испытала больше, чем может вытерпеть большинство людей. Она могла это сделать, значит, она это сделает.

– Эйс еще сможет гулять самостоятельно, когда получит инвалидную коляску для задних ног, – сказал Коул из угла библиотеки, где он сидел за столом и разбирал бумаги своего недавно умершего отца.

Оливия подняла голову. Коул внимательно смотрел на нее глубоко посаженными серыми глазами. Он был зорким наблюдателем, знатоком человеческой натуры, каталогизатором фактов и толкователем мелких признаков. Его навыки были отточены годами журналистских расследований. Эти навыки принесли ему награды за документальные произведения. Коул был человеком монументального телосложения, чьи сочинения отличались суровой жизненной энергией под стать его облику. Он писал о смельчаках и авантюристах, о ценности выживания в прямом смысле слова. Но несмотря на очевидный шовинизм его «мужественной» прозы, в ней присутствовал деликатный, сочувственный взгляд на мир и на людей в этом мире. Благодаря этой стороне своей личности он показал Оливии, как можно снова научиться доверять людям.

Но она не позволяла ему полностью войти в ее жизнь; она просто не могла этого сделать. Еще не пора. Еще рано. Она хотела любить его безраздельно и до сих пор боролась с собой из-за этого, возможно, точно так же, как Тори боролась с собой за признание Оливии своей матерью.

Коул тоже действовал осмотрительно. Одной из главных проблем для Оливии был секс. Вероятно, после месяцев сексуального рабства с этим уже ничего нельзя будет поделать. Коул настоял на том, чтобы Оливия пользовалась главной спальней в семейном доме, который его отец предпочел завещать Оливии, а не своему сыну. Сам Коул спал и работал в одной из небольших бревенчатых хижин у озера. Это решало вопрос общей супружеской постели… по крайней мере, на какое-то время.

– Думаю, ему все равно понравится передвигаться на колесах. Или на лыжной коляске, когда он привыкнет. Ветеринарная клиника на днях должна получить колесный и лыжный комплект для него.

Оливия поднялась со стула и подошла к большому панорамному окну с видом на хижины и заснеженное озеро. На улице почти совсем стемнело. В небе переливалось северное сияние. Оливия сложила руки на груди и обратила внимание на подъездную дорожку. Никого и ничего. Она передернула плечами.

– Тори обещала вернуться до наступления темноты. Мне не следовало отпускать ее с этим парнишкой.

– С Рикки?

– От него только и жди беды. Я хотела отказать ей, но мне слишком часто приходится что-то запрещать. Иногда… иногда я просто не знаю, где нужно провести черту, Коул. Я еще не умею быть матерью.

Коул встал, подошел ближе и положил руку ей на плечо.

– До сих пор у тебя замечательно получалось.

– Нет, – решительно сказала Оливия, глядя в сгущающуюся тьму. – Не существует руководства для воспитания дочери, родившейся в результате сексуального насилия. Я убила ее отца, я своими руками убила моего насильника и похитителя, но при этом он был ее отцом. Как она справляется с этим? Да еще и вдобавок к потере обоих приемных родителей?

– Так и справляется, работая с психотерапевтом. Вы обе делаете маленькие шаги навстречу друг другу. Так или иначе, Лив, мы все пытаемся чего-то добиться в жизни, а что еще нам остается?

Оливия закусила губу и кивнула.

– А в следующий раз пусть она обязательно возьмет с собой радиотелефон, чтобы оставаться на связи.

Оливия снова кивнула. За исключением некоторых уголков, включая участок вокруг дома, мобильная связь здесь практически отсутствовала. Оливия напряглась, когда на подъеме внезапно появился свет прожекторной фары. Снегоход. Он подскакивал на взгорках, потом свернул на подъездную дорогу и с ужасающей скоростью заскользил к дому.

– Я собираюсь задать этому Рикки Саймону хорошую взбучку за такой стиль вождения, – отрезала Оливия, направляясь к двери. – Он может погубить их обоих.

Оливия поспешно спустилась по лестнице в прихожую и распахнула большую деревянную дверь как раз в тот момент, когда снегоход затормозил у самого крыльца. Оливия вышла на крыльцо, и ее моментально окатило холодом. Водитель рывком сорвал с головы шлем, не глуша двигатель. У Оливии упало сердце.

Это был Дэйв Бранниган, наемный работник у них на ранчо. Он тяжело дышал, выпуская облака пара, оседавшие инеем у него на лице.

– Пожар! – крикнул он из-за рокота двигателя. – Хижина Ноя Норда охвачена огнем! Нам нужны добровольцы, пока пожарные с мотопомпами не приедут из Клинтона, а это займет около часа по таким дорогам.

Коул вышел на крыльцо и встал рядом с Оливией.

– А что с Ноем?

– Думаю, он все еще внутри. – Бранниган вытер лоб ладонью в перчатке. – Вы созовете добровольцев, которые могут приехать туда? Я направляюсь на ранчо Хогена и посмотрю, сможет ли Эш оказать помощь. Буду на связи по рации.

Он водрузил шлем на голову, опустил козырек и с ревом тронулся с места. Прожекторная фара его снегохода узким лучом прорезала снежную тьму.

Коул посмотрел в глаза Оливии. Она понимала, что оба они думают примерно одно и то же: состарившийся пьяный отставной полицейский сержант в очередной раз напился, опрокинул керосиновую лампу и в конце концов спалил свою ветхую бревенчатую хижину вместе с собой.

– Я начну звонить, а ты подготовь снаряжение, – сказал Коул, развернувшись и шагнув обратно в дом. Но когда Оливия собралась последовать за ним, на подъездной дороге появился еще один снегоход. Этот ехал медленнее.

Рикки и Тори остановились перед домом; двигатель снегохода натужно кашлял и изрыгал клубы бензиновых выхлопов. Облегчение затопило Оливию, как теплый прилив. Ребята оба были без шлемов, но разбирательства можно отложить на завтра.

– Тори! – воскликнула она, перекрикивая шум старого двигателя. – У Ноя в доме пожар. Мы с Коулом отправляемся туда. Иди в дом и никуда не выходи, слышишь? Рошен приготовила ужин.

Тори спрыгнула на землю, но Рикки смотрел прямо перед собой над лучами фар, устремленными во тьму, не снимая рук с руля. В другой раз, подсказал Оливии внутренний голос, редко подводивший ее.

Даже не взглянув на нее, Тори поднялась на крыльцо и скрылась в доме. Запрокинув голову, она побежала вверх по лестнице, не снимая зимних сапог.

В другой раз.

Оливия вошла в коридор, когда появился Коул с ее снаряжением: куртка, синтепоновые штаны, утепленные рукавицы и шлем. Он протянул вещи Оливии, глядя на Тори, поднимавшуюся по лестнице.

– Разберемся потом, Лив, – прошептал он. – Нам нужно идти.

* * *

Тори смотрела, как Оливия и Коул уезжают в ночь, из окна библиотеки на втором этаже. Темнота поглотила их, а слова Рикки снова и снова эхом отдавались в ее голове:

«Он мертв, Тори. Мертвее не бывает. В этом мире ему уже ничто не поможет».

Тори судорожно вздохнула, когда припомнила их ссору во время бегства из пылающей хижины. Рикки остановил снегоход и повернулся к ней.

– Тори?

Его голос был хриплым, взгляд – диким. Тори отвернулась и стиснула зубы. Она не могла нормально думать о том, что произошло несколько минут назад. Мысли и чувства были спутаны в бесформенный клубок. Она едва могла дышать.

– Посмотри на меня, Тори.

Медленно, очень медленно она посмотрела Рикки в глаза. К горлу подкатил комок, от которого хотелось заскулить.

– Мы никогда и никому не расскажем о том, что были там, ясно? Ты это поняла? Если полиция узнает, что мы крали его алкоголь, эту чертову брагу, или что мы устроили этот пожар, я в полном ауте. Понимаешь, что это значит? Они вычеркнут меня из программы восстановительного правосудия и отправят в колонию для несовершеннолетних. Из-за рецидива. Меня уже арестовывали за кражу со взломом в Клинтоне. У меня больше нет шансов. А ты, Тори, ты – дочь садиста и убийцы. Они станут допытываться, сколько папашиной крови течет в твоих венах, насколько ДНК Юджина Джорджа определяет твое мышление. Сечешь, что я имею в виду? Они будут спрашивать, зачем ты устроила пожар. Ты меня понимаешь? Ты должна поклясться своей жизнью, что никогда никому не скажешь. Сделай это, Тори. Сейчас.

Ее затошнило.

– Мы… мы должны были вызвать пожарных. Мы…

– Как бы мы их вызвали? Здесь нет проклятой мобильной связи. А он умер, ясно? С этим больше ничего не поделаешь. А я не могу отправиться в колонию! Это убьет меня, Тори, просто убьет, и все.

– Почему ты так настаивал, чтобы мы именно сегодня отправились за брагой? – Она истерически повысила голос: – Почему ты захотел поехать сегодня, а не в другой день?

Рикки замолчал и отвернулся. Северное сияние над головой изменило цвет со светло-зеленого на зловещий розовато-желтый оттенок.

– Потому что сегодня мой день рождения, – тихо ответил он. – Мне исполнилось тринадцать лет.

Его глаза подозрительно заблестели, и Тори поняла, что крутой Рикки Саймон очень расстроен. Ему плохо, и он готов расплакаться.

– А ты… – Она сглатывает. – Ты получил подарки? От отца и матери?

– Господи, что за тупой вопрос, да еще теперь! Кому какое дело до дней рождения, когда тебе уже тринадцать лет?

Ей захотелось сказать: «А мне есть дело». Но семья, которую Тори имела несколько месяцев назад, вовсе не была той «семьей», которую она имела сейчас. Она не получила никаких шансов отпраздновать свое тринадцатилетие вместе со старой семьей. Ее мир перевернулся вверх тормашками, когда мать погибла в горах, а потом приемный отец отправился на охоту за серийным убийцей, который был отцом Тори. В итоге все это привело ее в Броукен-Бар и к Оливии, ее настоящей матери. С тех пор Тори жила в мире кошмаров, в темном и вывернутом наизнанку мире, зеркально отражающем настоящий, и не знала, что с этим поделать.

– Мне есть дело, Рикки, – тихо сказала она.

Рикки жестко провел по рту рукой в перчатке.

– Ну да, отлично. Это приятно слышать. Иногда ведь хочется развлечься в одиночку, потому что всем наплевать, понимаешь?

– Понимаю.

Он кашлянул и глубоко задышал.

– Мы не сделали ничего плохого. Просто взяли пару бутылок браги из сарая. Ничего страшного.

Он расстегнул куртку и достал одну из украденных бутылок. Открыл пробку и предложил Тори.

Она сделала глоток, и жидкое пламя обожгло ей горло. Она закашлялась, смахивая слезы. Но Рикки был прав. Тепло, разливающееся в груди, доставляет удовольствие. Тори еще раз глотнула и передала ему бутылку. Он сделал несколько коротких глотков, вытер рот и закрыл бутылку.

– Лучше?

Тори кивнула и криво улыбнулась.

– Клянешься, что никому не скажешь?

– Да, клянусь.

Рикки нагнулся и быстро поцеловал ее в губы. Его губы были холодными и шершавыми от непогоды, и от него пахло брагой. Тори показалось, что это самый поразительный в ее жизни вкус. Это придало ей смелости, и она спросила:

– Что ты видел, когда выглянул в окно сарая? Ты сказал, что видел его шлем. Как он выглядел?

– Я тебе не скажу. Об этом ты тоже не сможешь никому рассказать, и это будет наверняка.

Тори вздрогнула.

– Тори!

Она охнула и развернулась на звук голоса, позвавшего ее по имени. Рошен, новая домохозяйка и повариха, недоуменно смотрела на нее, стоя на пороге библиотеки и держась за дверную ручку. Сердце Тори гулко стучало в грудную клетку. Ей показалось, что Рошен подслушала ее мысли, как будто она думала вслух.

– В кухне на плите тебя дожидается вкусный суп, – сказала Рошен.

– Я не хочу есть. – Тори боком прошла мимо нее и направилась к лестнице.

– Где вы были с Рикки сегодня вечером? – окликнула ее Рошен.

Тори на секунду замерла перед ступенями.

– Просто катались. Ничего особенного.

И она побежала с такой скоростью, что когда обогнула угол лестничной площадки, показалось, будто вот-вот разорвется сердце.

Глава 4

Карибу-Кантри, 14 января, понедельник

Ребекка сидела на пластиковом стуле в приемном покое клиники «Девилс-Батт», все еще одетая в костюм для выступления в суде.

Напротив нее громадный мужчина старше шестидесяти нервно теребил окладистую седую бороду. Его наряд, по сути дела, был форменной одеждой для сотрудников клиники: теплая фланелевая рубашка, кархартские^[1] рабочие брюки с теплой подкладкой и ботинки на меху. Сидевшая рядом с ним женщина в тускло-коричневой униформе местного сетевого фастфуда прокручивала сообщения на своем мобильном телефоне и жевала резинку. В дальнем конце приемного покоя молодая мать старалась успокоить сопливого малыша в зимнем комбинезоне. В воздухе висел тяжелый больничный запах. Ребекка чувствовала себя нехорошо.

Сообщение, которое она обнаружила на телефоне в среду вечером, снова и снова прокручивалось у нее в голове.

«Ребекка Норд? Сержант Норд? Это капрал Бак Джонстон из клинтонского отделения RMCP^[2]. Пожалуйста, свяжитесь со мной по данному номеру. Это срочно».

Ребекка знала Бака. Она училась с ним в одной школе. Когда Ребекка услышала его голос, то сразу же поняла: с отцом случилось что-то страшное. Она позвонила немедленно.

«Мне очень жаль, Бекка, но у нас плохие новости… Ружье двенадцатого калибра. Самоубийство. Пожар… Тело отвезли в морг клиники «Девилс-Батт». Вскрытие назначено…»

Она сделала глубокий вдох и заставила себя обуздать бурные чувства, готовые вырваться наружу. Усталость, потрясение и смена часового пояса – все это затрудняло привычный контроль над собой.

«Мы хорошо осмотрели место происшествия, Бекка, и не нашли никаких оснований для уголовного расследования. Все свидетельства указывают на самоубийство. Теперь дело находится в ведении коронера».

Из-за рекордных метелей и снегопадов, которые привели к закрытию аэропортов и причинили несказанные бедствия по всему Восточному побережью вплоть до Калгари, Ребекке понадобилось пять дней, чтобы добраться туда. Она проводила ночи в залах ожидания аэропортов вместе с сотнями таких же страдальцев.

По крайней мере, вчера вечером ей удалось зарегистрироваться в мотеле в Камлупсе, где она смогла вымыться под горячим душем, сменить нижнее белье и надеть чистую блузку, прежде чем отправиться в Девилс-Батт на автомобиле, взятом напрокат.

Ее родной городок Клинтон был слишком мал, чтобы иметь собственный морг, поэтому останки ее отца доставили в более крупный город, Девилс-Батт, на севере, где имелась настоящая больница и вспомогательные помещения.

А теперь они уже сделали вскрытие.

Ребекка знала, что в случае внезапной и очевидно ненасильственной гибели формальная обязанность коронера заключалась в том, чтобы как можно скорее распорядиться о вскрытии тела и подтверждении причины смерти. Для этого не требовалось согласия членов семьи. Ребекке также было известно, что расследование причин пожара по закону должно осуществляться в течение трех рабочих дней.

У нее горели глаза.

Ей следовало серьезнее отнестись к отцовскому звонку и расценить его как призыв о помощи.

Теперь уже поздно. Теперь он мертв, обгорел и подвергся вскрытию. А ей остается лишь дожидаться чужого вердикта.

– Ребекка Норд?

Она вздрогнула, не заметив приближения бойкой женщины лет сорока пяти с выбеленными светлыми волосами и асимметричной стрижкой. Ярко-голубые глаза как будто танцевали за черепаховой оправой ее очков, и от женщины исходила бодрящая энергия.

– Долго не виделись, Бекка. – Женщина протянула изящную бледную руку. – Хотя я предпочла бы встретиться с тобой в более благоприятных обстоятельствах.

Смутившись, Ребекка медленно поднялась на ноги. Она была гораздо выше худощавой незнакомки. Они обменялись рукопожатием.

– Мы знакомы?

– Дикси, – сказала женщина. – Дикси Скотт Маккракен. Теперь я местный коронер. – Она слегка улыбнулась. – Понимаю, и впрямь прошло немало времени.

– Я… Дикси? Из офиса доктора Маккракена?

– Она самая. Его жена. Мы поженились еще до того, как ты уехала из города, но, не сомневаюсь, тогда у тебя на уме было много других вещей.

– Я тебя не узнала.

– Возраст. – Дикси снова улыбнулась. – Это как волшебство. Но я бы узнала тебя где угодно, потому что следила за новостями о том громком судебном процессе.

Ребекка сглотнула. Никто не называл ее Беккой на востоке, откуда она приехала. В той реальности, в мире беловоротничковой преступности, она была Ребеккой, детективом Канадской королевской конной полиции. Или сержантом Норд. Когда миниатюрная жена их старого семейного врача назвала ее Беккой, она снова почувствовала себя маленькой девочкой. Или неуклюжей девушкой-подростком, какой она была, когда уехала из города и с тех пор не оглядывалась назад.

– Ты уверена, что хочешь видеть своего отца в таком состоянии? Несмотря на интенсивные ожоговые повреждения, мы получили положительную идентификацию личности, поэтому нет надобности…

– Я должна увидеть его.

Дикси выдержала паузу, как бы давая Ребекке время пересмотреть ее решение и уйти. Но Ребекка молча стояла на своем.

– Тогда нам сюда. – Дикси повела ее к лифту.

– Насколько я понимаю, констебль Джонстон передал тебе, что это расследование теперь находится в ведении коронерской службы? – поинтересовалась она, когда нажала кнопку со стрелкой вниз.

– Да. – Ребекка встретилась взглядом с маленькой женщиной-коронером. – Все совершенно уверены, что это было самоубийство? Что нет никаких оснований для уголовного расследования?

Дикси нахмурилась:

– Для составления официального отчета понадобится определенное время, но да: мы пришли к предварительному выводу, что Ной умер в результате самострела, ружейного выстрела в голову примерно в то время, когда в доме начался пожар.

Двери лифта раскрылись. Когда они вошли внутрь, Дикси ненадолго замолчала и нажала кнопку подземного этажа. Двери бесшумно закрылись.

– Первично расследование проводили местный отдел RMCP и провинциальный отдел расследования причин пожаров, но они не обнаружили ничего подозрительного, – продолжила Дикси. – Все обстоятельства указывают на то, что твой отец решил свести счеты с жизнью. Мне действительно жаль, Бекка.

С каждым метром спуска Ребекка ощущала, как у нее растет давление. Она не была уверена, что сможет справиться со зрелищем обгоревшего тела отца на металлическом столе в морге. Ее лицо пылало. Казалось, что лифт давит на нее со всех сторон. Она кашлянула, прочищая горло.

– Как начался пожар?

– Судя по всему, причиной возгорания была керосиновая лампа на кухне, которую опрокинули незадолго до того, как он застрелился в гостиной. Он определенно умер до начала пожара. Мы не нашли никаких признаков вдыхания дыма в трахее и легких.

Двери лифта распахнулись на уровне подземного этажа. Мерцали флуоресцентные лампы. Приближаясь к матовой стеклянной двери морга в конце коридора, Ребекка спросила:

– Как вы произвели опознание?

– Выстрел из ружья был сделан в рот из сидячего положения; выходное отверстие пули находилось в задней части черепного свода. Поэтому большая часть его челюсти осталась неповрежденной. Для сравнения мы воспользовались прижизненными стоматологическими данными и рентгеновскими снимками. Его дантист и его семейный врач – то есть мой муж Боб – снабдили нас информацией, связанной с состоянием его здоровья. Они опознали Ноя.

Такова была манера маленьких городков: все называли друг друга по имени. Все знали друг друга. Гордиев узел взаимосвязей. Дикси была медсестрой, работавшей ассистенткой у доктора Боба Маккракена, прежде чем выйти за него замуж, а теперь она стала коронером, ведущим расследование гибели одного из пациентов ее мужа.

Ребекка тоже была одной из старых пациенток доктора Маккракена, а теперь она ждала, когда Дикси покажет тело ее отца на столе морга.

Если бы она только смогла вернуться домой после его звонка и последний раз увидеть его живым! Возможно, ей удалось бы предотвратить такой конец.

– Я попросила присутствовать патологоанатома Берта Спайкера. Он сможет ответить на любые вопросы о вскрытии, которые у тебя появятся, – с этими словами Дикси нажала кнопку на стене, и матовые створки двери морга разошлись в стороны.