Очарованная призраками

4

Было время, когда я завидовала одиночеству матери.

 Она могла оставаться в башне дни напролет – и так и делала. Я же этого выбора была лишена.

 В день, когда все изменилось, меня заставили познакомиться с другими девочками моего возраста – мы должны были вместе работать над гобеленом на день рождения принца Артура. Этой чести удостоились дочери подходящих семей. Когда принц вернется – если вернется вообще – на свое восемнадцатилетие, он получит гобелен, сотканный руками претенденток на роль его жены.

 До чего странный, древний обычай. Я не особо понимала, в чем смысл. В то время Артуру было лет тринадцать, но он уже до безумия влюбился в Гвиневру. И никакой гобелен бы этого изменить не смог.

 Для работы нам выделили один из менее обставленных залов в восточном крыле: мягкую фиолетовую мебель отодвинули к стене, чтобы освободить место для огромного стола, восьми стульев и парчовых штор, которые защищали нашу нежную кожу от полуденного солнца. Нас окружили рядами больших белых свечей, которые плакали воском, даря нам свет. Его, конечно, не хватало, мне приходилось щуриться, и я постоянно слышала эхо маминого указания: «Не щурься, не то морщинки появятся».

 Гобелен лежал на столе: с центральной его частью мы уже закончили, а края лишь отметили мелом, чтобы знать, куда стремиться. Картина понемногу обретала сюжет: на ней рыцарь в шлеме ехал на единороге. Полагаю, рыцарем этим был принц Артур.

 В тот день я пришла в зал первой и протянула руку, чтобы потрогать уже сделанную часть гобелена: она казалась такой маленькой, а мы ведь потратили на нее целых полгода. Пройдет еще год, прежде чем мы закончим. А может, и все два.

– Глупо, не правда ли? – произнес кто-то позади меня, и я вздрогнула.

Обернулась и увидела Моргаузу: она стояла, оперевшись на косяк и скрестив руки на груди, с поджатыми губами и пронзающим меня взглядом.

 Моргауза, по сути, не была принцессой – она ведь дочь королевы от первого брака, – но держалась по-королевски. Так, словно всерьез считала, будто весь воздух принадлежит ей одной, а мы дышим им лишь потому, что она позволяет.

 Она прекрасна, но жестока. Кожа ее сияла бронзой, вьющиеся волосы струились тьмой, нос был орлиным, а широкий рот алел, словно кровь. В тот день мне показалось, что она выглядит дикой: кудри ее лежали в беспорядке, на щеках виднелись веснушки. Обычно Моргауза не оставалась на солнце слишком долго: на улице за ней постоянно ходили как минимум три слуги с зонтами.

 Платье ее тоже показалось мне тогда странным: объемная юбка и рукава-колокольчики были в моде, но сшили его из темно-синего шелка. Слишком темный цвет, слишком легкая ткань для дам при дворе. Я не могла сказать наверняка, но, кажется, корсета на ней тоже не было.

– Не знаю, о чем ты, – ответила я и сделала шаг назад.

Сердце забилось быстрее.

 Однажды в детстве я встретила в лесу у отцовского замка оленя; на мгновение мы оба замерли, уставившись друг на друга, а потом он шевельнул ушами и убежал. Олень боялся меня. Точно так же, как я боялась Моргаузу. Разница была лишь в том, что я не хотела причинить ему вреда. А Моргауза не сказала мне ни одного ласкового слова, и я знала: сейчас она тоже готовила для меня западню.

– Получается вроде бы сносно.

 Я огляделась, но комната была пустой. Неужели ее друзья ждали за дверью сигнала? Моргауза редко приходила сюда, чтобы помочь – выйти замуж за своего брата она не могла, – но, может, ей просто стало скучно?

– Артура этот подарок… позабавит, – усмехнулась Моргауза, а потом перевела взгляд на меня и нахмурилась. – Кто ты?

 Моргауза обращалась со мной жестоко, но такого она еще не вытворяла. В голове пронеслась мысль: а не подыграть ли ей? Но для игр настроения не было.

– Я хочу поскорее с этим закончить и уйти домой, Моргауза. Можешь хотя бы на день оставить меня в покое? – Я надеялась, что произнесу это с достоинством, но я запищала, словно мышь.

 Она рассмеялась, но совсем не тем безразличным смехом, который я привыкла слышать от круга ее сплетничающих подружек, а открыто, гортанно и так громко, что ей пришлось запрокинуть голову.

– Я не Моргауза, – произнесла она, успокоившись, с улыбкой на губах. – Я ее сестра.

 И как только она в этом призналась, я начала подмечать небольшие различия: веснушки, конечно, и фиолетовый оттенок глаз. Но близняшка Моргаузы перестала появляться при дворе задолго до того, как я приехала в Камелот, и говорили о ней редко, с жаром перешептываясь, а чаще молчали вовсе. Ходили слухи, что король Утер изгнал ее в монастырь за плохое поведение, но ей ведь было тогда шесть лет… Другие настаивали, будто ее выдали замуж за семидесятилетнего короля из-за морей. Просочился даже шепоток, словно ее умертвили за использование магии фейри.

 И какими бы жестокими ни были эти слухи, я никогда не слышала от Моргаузы и слова в защиту сестры

– Ты мне не веришь? – спросила девчонка – кем бы они ни была, – не дождавшись ответа. – Дева, Мать и Старуха, моя сестра, похоже, выросла настоящим кошмаром. Сколько тебе лет?

 Дева, Мать и Старуха. Я не знала этого выражения тогда, но со временем оно станет мне знакомым, и я начну употреблять его в разных контекстах: когда ударюсь мизинцем, когда голова закружится от поцелуя, когда меня посетит особенно невыносимое видение. В тот день я подумала, что так могли бы выражаться фейри. И пусть отец Моргаузы, лорд Горлуа, бился в Войне фейри не на стороне Утера, сама Моргауза ненавидела их – как и все при дворе. Она бы никогда не позволила подобному выражению скатиться с губ. Моргауза сказала бы: «Господи». Или «О небо». И в голосе ее сквозил бы яд.

– Тринадцать, – осторожно ответила я.

– И когда ты прибыла ко двору?

– Почти пять лет назад.

– А, тогда все понятно. – Она поправила свою одежду и подтвердила мои подозрения: судя по тому, как шелк облегал ее талию, корсета на ней не было.

 Я отвела взгляд, хотя ее это, похоже, совсем не волновало.

– Я уехала за пару лет до этого, понятно, почему мы не встречались… но как-то даже жаль, что моя репутация не бежит впереди меня.

– Тебя в самом деле сослали в монастырь? – спросила я, прежде чем успела прикусить язык.

 Девочка приподняла бровь.

– В монастырь? – повторила она и рассмеялась так, как леди бы себе никогда не позволила. – Да я лучше умру. Кто тебе такое рассказал?

 Я пожала плечами, чувствуя, как пылают щеки.

– Так говорят, когда вспоминают о тебе. И это не самое плохое.

– Поверь, в монастыре я не была никогда, – возмутилась она. – Пусть уж говорят что похуже.

– А где же ты тогда была? – поинтересовалась я.

 Пусть в Камелоте и было просторно, но он давил на меня со всех сторон, и я изголодалась по чему-то новому, пусть даже с чужих слов.

 Она хитро улыбнулась.

– На Авалоне, – произнесла она так, словно сообщала об отдыхе где-то на юге.

 Я же своего удивления сдержать не смогла.

– Вернулась я сюда только на свой день рождения, – поспешно добавила она, а потом запнулась. – То есть на наш день рождения. Мой и Моргаузы. На самом деле Утер предпочел бы увидеть здесь Артура. Я всего лишь… компромисс. Но ты не ответила на мой вопрос.

– Разве?

– Кто ты?

– Ой. Элейн, – представилась я, а потом спо-хватилась и присела в неглубоком реверансе. Я поднялась, покачиваясь.

В голове снова раздался голос матери: «Спину прямо, держи голову, изящней!» Но тело мое не особо ее слушалось.

– Очень неплохо, – заметила девушка.

И пусть она не казалась искренней, но и не смеялась надо мной. Она смеялась вместе со мной, словно мы вспомнили нашу давнюю штуку. И я улыбнулась, хоть и, кажется, не особо эту шутку и поняла.

 Она тоже присела в поклоне, низком, но в то же время быстром. Как ей это удалось? Она ведь даже не покачнулась!

– Меня зовут Моргана. – Она поднялась. – Значит, Моргауза причиняет тебе беспокойство? Она всегда такой была.

Я нахмурилась. Конечно, с жестокостью Моргаузы я была знакома не понаслышке, но Моргана ведь совсем на меня не походила. Не походила на ту, кого так легко вывести из равновесия.

– Какой «такой»? – выпало из моего рта.

Моргана заколебалась, а потом на ее лице промелькнуло темное выражение. Промелькнуло так быстро, словно его и вовсе не было.

– Когда мы были детьми, она запирала меня в шкафах, где я и сидела, пока меня не находила няня. Иногда я часами плакала в темноте. Мне было ужасно страшно. – Она развернулась так, чтобы я увидела толстый шрам, пробегающий по всей ее ладони, от основания до конца мизинца, и провела по нему пальцем. – Когда нам было по шесть, она разозлилась из-за того, что я съела последний кусок пирога с корицей, дождалась, когда мы будем в поле одни, взяла острый камень и ударила.

Моргана сжала ладонь.

– Она до жути меня пугала.

– Меня она тоже пугает, – отозвалась я.

 Моргана замялась.

– Тебе стоит понять: Моргауза не любит людей, которых считает другими. Меня она ненавидела именно за это.

– Ненавидела?

Она пожала плечами.

– За время вдали отсюда я поняла, что Моргауза ненавидела меня из страха. И теперь я решила: пусть уж лучше она боится меня. Так для ненависти у нее просто не хватит времени.

– И почему же ей стоит тебя бояться?

Моргауза была ужасной, но Моргана… что-то я разглядела в ней, еще не узнав ее имя и не увидев ее шрам. Мне было не по себе, это так, но я не боялась. Уж точно не так, как Моргаузу.

Моргана ответила не сразу. Взгляд ее задержался на гобелене, и она задумчиво склонила голову к плечу.

– Тебе нравится этот гобелен?

 Я посмотрела на работу, в которую вкладывалась последний месяц, и поняла, что ничуть она мне не нравилась. Да, сделано было неплохо, но, когда я смотрела на гобелен, я видела часы плетения и весело щебечущих вокруг меня девочек. Для меня он отражал одиночество.

– Его делают не для меня, а для принца Артура, – уклончиво ответила я.

 Это был ожидаемый ответ. Правильный. Но Моргана только рассмеялась.

– Артур в ужас придет, когда увидит его, – саркастично заметила она. – Если хочешь привлечь его внимание, лучше подарить ему книгу или древний свиток. Ты ведь знаешь, что единорог символизирует женскую невинность?

– Добродетель, – поправила я.

 Моргана фыркнула.

– Ну да, добродетель лучше звучит в повсе-дневном разговоре. Этим словом прикрываются породистые мужчины, словно на самом деле им нет дела до того, что там творится у девушки между ног. Не хотелось бы рушить твои иллюзии, но всем плевать на то, насколько чистое у тебя сердце. Им важно, насколько чистое у тебя тело, поэтому «женская невинность» звучит честнее.

Она не стала ждать моего ответа, подошла к столу и провела пальцами по стежкам.

– И… если единорог – это невинность, то что же мы можем сказать про этого доблестного молодого рыцаря – полагаю, это Артур, хотя тот ростом поменьше будет, – который едет верхом?

 Смысл сказанного дошел до меня не сразу, но потом по коже побежали мурашки, а шея и щеки вспыхнули. Я снова оглядела комнату, чтобы удостовериться: никто не услышал этих похабных намеков.

– Ты хотя бы не настолько наивна, сразу поняла, о чем я, – засмеялась Моргана, но на меня так и не посмотрела – все ее внимание было приковано к гобелену.

Она кружила вокруг него, как хищник вокруг добычи.

Я проследила за ее взглядом и увидела, как от рога единорога поднимается тонкая струйка дыма. Поначалу я подумала, что мне показалось – здесь ведь было не так уж светло. Но дым становился все гуще, и…

Я хорошо помню момент, когда поняла, что происходит: передо мной словно расступился туман. Моргана колдовала.

 И как только я это осознала, то сразу же почувствовала в воздухе магию – еле различимые ароматы, который в последующие годы я буду ассоциировать именно с Морганой. Жасмин и свеженарезанные апельсины.

Я учую эти ароматы, когда Моргана сварит зелье, которое поможет Гвиневре сосредоточиться; когда починит любимую книгу Артура, зачитанную до дыр; когда собьет спесь со слишком загордившегося Ланселота прямо посреди поединка. И в будущем он тоже будет со мной – когда Моргана приготовит яд для Артура и в бесчисленные вечера после.

Раздался хлопок, и над гобеленом взвилось пламя. Я подпрыгнула и завизжала, повернулась к Моргане – та спокойно смотрела на огонь, пока он разрастался и поглощал единорожью голову.

– Ты… – начала было я, но не смогла найти подходящих слов.

Магию запретили в Альбионе с тех пор, как закончилась Война фейри. Я тогда еще была совсем ребенком.

Я, конечно, слышала, как о ней шептались, будто даже разговоры могли привести людей на плаху, но сама никогда не видела магию в деле. Единственным человеком, которому в этой стране позволяли колдовать, был Мерлин, королевский волшебник. И его сила служила только Камелоту и миру – для трюкачества она не годилась.

Однако Моргана призвала огонь так легко, словно просто сделала вдох. Словно магия и пламя были частью ее самой – частью, от которой нельзя отмахнуться. Словно это маленькое представление не могло привести ее к смерти – казалось, что она умрет, если не будет колдовать.

– Пожалуй, тебе пора домой, Элейн. – Слова Морганы вывели меня из ступора. – Похоже, ваше маленькое швейное собрание на сегодня отменяется, и лучше тебе здесь не задерживаться, пока огонь ползет себе дальше. Ведь так?

К вечеру все только и говорили, что о Моргане.

Я вышла на прогулку по замку, чтобы размять ноги, и ее имя преследовало меня повсюду: люди обсуждали ее тем же тоном, каким говорили о заполонивших улицы крысах или о чуме, разгоравшейся за городом каждые несколько лет.

– Слышала, что ее видели в восточном крыле за миг до того, как комната загорелась, – шептала графиня Ланкастера своему мужу, кривя губы.

– Говорят, она и монастырь подожгла, – бормотал граф Бернсвика своему компаньону, лорду Ньюкаслу. – Так она и сбежала.

– Настоятельницу нашли с ножом в сердце, – ответил тот, и глаза его засияли. – Конечно, никто не в силах доказать причастность ко всему этому леди Морганы, но…

– А я слышала, что она расправилась с принцем Артуром, – поделилась девочка младше меня, дочь лорда, имя которой вылетело у меня из головы. – Она хочет сесть на трон… как будто ей это удастся.

Этот слух, похоже, переходил какую-то грань, потому что ее старшая сестра тут же ущипнула ее, и она вскрикнула от боли.

– Льюэлла, не выдумывай! – рявкнула девушка. – Если бы она убила принца Артура, разве король позволил бы ей приехать?

Льюэлла потерла руку и подняла на сестру сердитый взгляд.

– Конечно, позволил бы, если б не хотел, чтобы все об этом узнали, – объяснила она.

– Тише, не то матери все расскажу.

Слухи становились все невероятнее, изображая Моргану чудовищем в платье без корсета, а я не могла забыть ту Моргану, с которой познакомилась, – яростную и пугающую, да, но при этом обычную девчонку. Тогда я задавалась вопросом, почему все относятся к той, о ком ничего не знают, с гневом и злобой. Но теперь я знаю: для жителей Камелота не было ничего более пугающего, чем девочка, которая отказывалась играть по правилам.

Я завернула за угол, к башне, на ужин с матерью, и чуть не врезалась в пару, шедшую рука об руку.

Мальчика я не знала, хотя позже его лицо явится ко мне в кошмарах – как в видениях, так и в тех, которые никогда не сбудутся. Он был высоким, с угловатым лицом и крючковатым носом, очень короткими светлыми волосами и серыми блестящими сталью глазами. Когда наши взгляды встретились, меня пробрало дрожью, и я долго не могла от нее избавиться. Он так меня огорошил, что я не сразу обратила внимание на девочку, шедшую рядом с ним.

На этот раз я легко узнала Моргаузу: только она так кривила губы, только она держалась так гордо, словно на макушке у нее красовалась тяжелая корона.

– Безумная Элейн, – промурлыкала она угрожающе.

Впрочем, все, что говорила Моргауза, звучало для меня как угроза.

– Леди Моргауза, – отозвалась я, стараясь обойти их, но Моргауза преградила мне путь.

– Какая удача! – произнесла она. – Мы как раз говорили о тебе.

То, что считала удачей Моргауза, не было таковым для меня. Но я выдавила из себя улыбку и замерла в ожидании неизбежной атаки.

– Правда?

Моргауза кинула взгляд на своего спутника, а потом вновь сосредоточилась на мне.

– Говорят, ты была в восточном крыле, когда моя сестрица устроила там пожар, – проговорила она, осторожно подбирая слова. – Более того, тебя видели выбегающей из комнаты, откуда повалил дым.

Я выдавила из себя смешок, но он прозвучал неубедительно даже для моих ушей.

– Мне ничего об этом не известно, – ответила я. – Я как раз направлялась туда, когда мне сообщили о пожаре. Даже не успела добраться до восточного крыла.

Я весь день практиковала эту отговорку про себя, но прозвучала она так себе.

– Ты не умеешь врать. – Лицо Моргаузы смягчилось, и она улыбнулась.

Я тысячу раз видела ее жестокие усмешки, ее клыки, ее ухмылки… но такой улыбки – никогда. На первый взгляд она казалась почти… сочувственной.

– Моргана – ужасное создание, не правда ли? – пробормотала Моргауза. – Я не виню тебя в том, что ты испугалась. Но если расскажешь нам о случившемся, мы проследим, чтобы она получила по заслугам.

По заслугам. Да, конечно, пожар был преступлением, но то, с каким весом Моргауза это произнесла… Она знала о магии Морганы. И желала своей сестре смерти.

Меня пробрала дрожь.

И мне захотелось все ей рассказать. Очень захотелось, но я не могла в этом признаться. Я бы поступила верно, разве не так? Я рассказала бы правду. Магию запретили не просто так. Она была опасна. Моргана была опасна. И законы, по которым мы жили, говорили, что преступление ее должно караться смертью. Разве я могла им противоречить? И если я расскажу все как есть, может, Моргауза смягчится? Станет менее жестокой?

Но Моргана отнеслась ко мне по-доброму, хотя у нее не было на это причин. Пусть она виновна в колдовстве, в использовании магии фейри, но разве она заслуживала смерти? Если так, то смерти заслуживала и я. И я не могла отдать Моргану на растерзание Моргаузы ради пары добрых слов, которые казались мне ловушкой.

– Не знаю, о чем ты, Моргауза. – Я с трудом подняла на нее взгляд, готовая поникнуть перед ней, как жаждущий влаги папоротник.

Я представила, как Моргана говорит со своей сестрой. Мгновение Моргауза просто смотрела на меня, сощурившись и скривив рот. А потом она отвела взгляд и повернулась к своему спутнику.

– Я ведь говорила, что она сумасшедшая, Мордред, – вздохнула она. – Но кто-то ведь должен был все увидеть.

Тогда я впервые услышала это имя. Мордред.

Позже я узнаю, что он был бастардом короля и жаждал власти даже больше, чем Моргауза. Узнаю, что в юности он пытался создать себе положение при дворе, обещал всем вещи, которые совсем не имел права обещать, искал союзников среди тех, кто его не презирал. Позже я научусь его бояться. Увижу разрушения на его пути и угрозу, которую он представляет не только для меня, но и для дорогих мне людей. Но в тот день я лишь опасливо его осмотрела – как и любого, с кем дружила Моргауза. Он тоже наградил меня оценивающим взглядом.

– Может, и так, – медленно проговорил он. – Как бы то ни было, совсем скоро ее здесь не будет.

Они прошли дальше, оставив меня одну, но слова Мордреда продолжали звучать в моей голове.

«Совсем скоро ее здесь не будет».

Это тоже было правдой, Моргана сама так сказала. Она приехала в Камелот всего на несколько дней и скоро отправится назад. Она даже хотела поскорее уехать. Но то, как Мордред это произнес… походило на угрозу. И я не могла перестать об этом думать.

5

Моргане смириться с новостями сложнее всего.

Нимуэ собрала всех нас после ужина, чтобы их сообщить. Даже Артур, у которого умер отец, не устраивает сцены. Но Моргана не скорбит по Утеру – она о нем и не думает. Моргана скорбит по Авалону, единственному месту, которое она может назвать домом. Когда-то она призналась мне в том, что не покинет этот остров, даже когда ее тело остынет.

– Я не поеду, – сообщает она Нимуэ, и в ее фиолетовых глазах плещется решимость.

Ей уже почти двадцать пять, но сейчас она походит на ребенка, который вот-вот закатит истерику. Под слоем напускной храбрости скрывается страх. Это я понимаю как никто.

Потому что я помню, как с ней обращались в Камелоте: ее ненавидели, потому что она казалась странной. Тогда я думала, что она не обращала внимания на шепотки и косые взгляды, на людей, обходивших ее стороной, словно даже воздух вокруг нее был смертельным. Но тогда я просто не умела ее читать.

– Авалон – мой дом, – продолжает она, каждое слово – сталь. – Дева, Мать и Старуха указали мне путь, и я имею право здесь находиться. Такое же, как и все остальные.

На Нимуэ эта вспышка впечатления не произвела. Полагаю, она уже успела к ним привыкнуть: она ведь знала Моргану – знала всех нас – с тех пор, как мы были детьми.

Даже если бы Нимуэ не обладала даром предвидения, вряд ли кто-то из нас мог ее удивить. Вспоминаю свою мать: она воспитывала меня тринадцать лет, но все остальные жили с Нимуэ с самого детства. Для них она и была матерью.

– Пока Дева, Мать и Старуха не решат спуститься к нам, мне, как Леди Озера, положено излагать их волю по своему разумению, – спокойно напоминает Нимуэ, устало потирая виски и откидываясь в кресле. – Думаю, чай поможет тебе успокоиться.

– Не хочу я никакой чай! – рявкает Моргана. – Я требую объяснений!

Глаза Нимуэ на долю секунды останавливаются на мне, а потом взгляд ее сосредотачивается на Моргане.

– Я объяснила уже дважды, но хорошо, – она вздыхает. – Артур теперь король.

Нимуэ кивает в его сторону: Артур замер рядом с Гвиневрой. Он не произнес ни слова с тех пор, как ему сообщили о смерти отца. Сейчас он совсем не похож на короля. Он выглядит мальчишкой, под ногами которого разверзлась земля. Мальчишкой, который больше ни в чем не уверен. Ему двадцать три – он давно уже вырос, он не самый молодой король Камелота. Но для меня он навсегда останется мальчишкой, которого я встретила полжизни назад.

Гвиневра держит его за руку: она редко проявляет внимание таким образом, и это подчеркивает всю серьезность происходящего. Не сомневаюсь, она сделала бы это для любого из нас, но в их с Артуром отношениях много подводных течений: в том смысле, что они будто стоят одной ногой в этом мире, а второй – в их собственном. Созданном только для них.

Нимуэ продолжает:

– Он вернется в Камелот, чтобы занять трон, и будет править. И всем вам нужно отправиться с ним.

Я не отрываю взгляда от Артура, пока Нимуэ расписывает его будущее. Будущее, о котором он всегда знал. Выражение лица его почти не меняется, но я знаю его достаточно хорошо, чтобы заметить проблеск неуверенности в янтарных глазах.

Хороший знак. Значит, Артур понимает, какая ответственность ложится на его плечи. Корона для него – не просто слова.

– Зачем? – голос Морганы дрожит.

Я перевожу взгляд на нее: на ее лице неуверенности нет, только гнев и страх. Они – сводные брат и сестра, но нет в мире двух более непохожих людей. Артур бледен, волосы у него цвета красного дерева, плечи широкие, а руки и ноги длинные и все еще по-юношески угловатые. Моргана же гибкая и изящная, с темными, словно безлунная ночь, волосами и кожей цвета бронзы. Общего у них – только улыбки. И веснушки на щеках и носах.

– Я могу остаться здесь и помогать ему издалека. Здесь от меня будет больше толка, чем при дворе, – продолжает Моргана.

Я не могу произнести этого вслух, но тут я с Морганой согласна. Особенно с учетом моих видений и того, что нам с Нимуэ известно об ее отношениях с Артуром. Все начнется с них. И станет только хуже. Почему Нимуэ так настаивает? Моргана могла бы остаться здесь, подальше от бед, и была бы счастлива. Но я не настолько глупа: Нимуэ наверняка не сообщает мне обо всем, что знает. Я тоже часть этой паутины, моя судьба переплетена с их судьбами, и у Нимуэ есть свои причины молчать. Я тоже не рассказываю ей обо всех своих видениях.

И это опасно – знать о том, что ждет тебя в будущем. Нимуэ рассказывала мне, как провидцы сходили с ума. Как застревали между настоящим и будущим, не в силах сделать шаг ни вперед, ни назад.

– Дева, Мать и Старуха согласились бы со мной, – спокойно произносит Нимуэ.

– О, так они тебе и сказали, правда? – рявкает Моргана.

Нимуэ поворачивается к Гвиневре и Артуру.

– Что-то вы притихли. Мы обсуждаем и ваше будущее тоже. Неужели вас ничто не беспокоит?

Артур слишком сильно погружен в свои мысли, но Гвен поднимает на Нимуэ свои печальные зеленые глаза.

– Я смогу заехать домой? – спрашивает она.

Она прожила большую часть жизни на Авалоне, но акцент у нее все еще лионесский: она делает резкие ударения на гласных, а согласные проговаривает мягко.

– Я не видела отца пятнадцать лет.

Я тоже не видела свою семью с тех пор, как прибыла на Авалон, но, в отличие от Гвиневры, даже мысль о воссоединении меня настораживает.

– Ты вернешься в Лионесс, Гвиневра, – обещает Нимуэ. – Вашу с Артуром помолвку должны утвердить обе страны. И когда они дадут согласие, ты отправишься в Камелот. Много времени это не займет… месяц. Может, два.

Гвен с явным облегчением кивает, а потом стискивает руку Артура. Но он, кажется, этого даже не замечает.

Наконец и он поднимает на Нимуэ взгляд.

– Когда мы выезжаем? – Голос его звучит так, словно принадлежит незнакомцу. Пусто и сломлено.

– Завтра утром, до рассвета. – Нимуэ обводит нас взглядом. – Судя по всему, знать уже начала расставлять сети в направлении претензий на трон – и главенствует там твой брат-бастард.

Она не произносит его имени, но я все равно слышу его. Мордред. Я встречалась с ним всего раз, но в будущем видела достаточно: от его имени по коже бегут мурашки, словно по ней водят холодными и темными пальцами.

– Он женился на Моргаузе, и притязания на наследство его стали еще сильнее. Тут важно действовать быстро.

Моргана на упоминание сестры никак не реагирует: мысли ее скрыты за бурлящими тучами гнева.

– Если ты отошлешь меня, – заявляет она, – я никогда тебя не прощу. Я буду ненавидеть тебя за это до самого последнего вздоха.

Слова эти жестоки, но они не задевают Нимуэ: скатываются по ней, как вода по гусиному крылу. Может, потому что она уже слышала их прежде и смирилась с их правдивостью.

– Однажды ты поймешь, – отвечает Нимуэ.

Но я не думаю, что она в самом деле в это верит.

Она разворачивается и оставляет нас. Дверью не хлопает, но та закрывается с обреченной уверенностью. Это люди хлопают дверьми и кричат, Нимуэ же никогда не последует таким низменным позывам.

– Ты знала? – налетает на меня Моргана, когда Нимуэ уходит.

Мне становится стыдно, а потом я понимаю: Моргана вовсе не думает, что Нимуэ рассказала мне первой. Голос Морганы мягок, словно она спрашивает о чем-то запретном. Она спрашивает, являлось ли мне это в видении.

– Нет, – признаюсь я.

Она продолжает на меня смотреть – кажется, вопросы у нее не закончились. Но в конце концов Моргана кивает.

– Я не могу вернуться туда, Элейн, – шепчет она так, словно разговаривает только со мной.

И так оно и есть, ведь я единственная здесь понимаю, о чем именно она говорит. Гвен и Артур привыкнут к миру вне Авалона: они представительны, могут найти общий язык с кем угодно. Люди их полюбят. Но мы с Морганой… мы с Морганой – совсем другое дело.

 Как-то в детстве отец сказал обо мне: на любителя.

 Я беру ее за руку и сжимаю, но слов успокоения не нахожу. Да и что толку: ей они совсем не помогут. Она и не хочет, чтобы я врала, будто все будет хорошо.

– Я буду с тобой, – произношу вместо этого. – И Артур тоже, и Гвен. Мы не оставим тебя одну.

 Буря с ее лица не исчезает, но она сжимает мою руку в ответ.

 Артур вдруг резко поднимается, и сейчас я ясно вижу, как его разрывает на части. Он выглядит потерянным.

– Я не знаю, каково это: быть королем. – Он качает головой.

– Тебя мы тоже не оставим, – заверяю его я. – Мы будем рядом.

 Он медленно кивает, словно пытаясь осознать мои слова. Я почти вижу, как поворачиваются механизмы в его голове – словно поднимающийся у ворот мост.

– Нужно сообщить об этом Лансу, – вдруг произносит он. – Он ведь ничего не знает. Он должен узнать.

 Я ничего не отвечаю, потому что видела Ланселота в Камелоте, но, как и большинство вещей, та линия времени неясна и зависит от множества еще не принятых решений. Понятия не имею, отправится ли он с нами или прибудет туда через много лет. И какая-то ничтожная часть меня надеется на то, что Ланселот никогда не поедет в Камелот, – так было бы легче. Но я точно вижу его там. Как и всех нас.