Перечитывай мою новозеландскую историю и держи в памяти, что в любой ситуации нет жертв и нет палачей. Наши действия, поступки, страхи и ожидания в конечном итоге реализуются в жизни. Я даже не знаю, как бы сложились жизни у этих женщин, если бы они были личностями, были собой, а не играли роли агрессивной и пассивной жертвы.
Помни, я с тобой».
20
Я прочла историю около десяти раз, и каждое прочтение сопровождалось инсайтом.
Я вроде попугая бесконечно твержу: «Жизнь моя! И лучше меня никто не знает!». Однако постоянно сравниваю то, как я живу, с тем, как принято. Откуда я знаю, что так принято? Ведь мне, по сути, никто напрямую не говорит! Но ведь все знают, что лучше так. Так делает большинство! А право ли это большинство? Когда-то женщины пили уксус, чтобы быть бледными. Потом вкладывали деньги в сомнительные пирамиды. Лечились святой водой… Примеров много.
Я пришла в этот мир, как чистый лист. Я впитывала всё, что встречала на своём пути. Удивительно, но в детстве я отчётливо понимала, что моё, а что чужое. Вот эта книга мне нравится, и эта игра, а остальное не моё. Это знание было простым, оно не требовало усилий. Я просто знала без сомнений и колебаний, какой будет моя жизнь, и что я из себя представляю. Спросите ребёнка – и вы получите чёткий ответ! Удивительно, но практически все, кого мы называем гениями, с раннего возраста имели хоть мало-мальское представление: «Кто они?», «Зачем здесь?» и «Чем хотят заниматься?».
Смешно, но раньше я всё это знала. И мечты не наивны! Просто они не оформлены, дети имеют мало опыта, но четко знают, в каком направлении идти. Ведь цель у всех одна – быть счастливыми. Только счастье у всех разное.
Что было потом? Почему я потерялась? Почему смерть видела единственным выходом? В чём причина? Я могла бы сказать: виновато общество и его стандарты воспитания. Да, я могла бы так сказать! Только в моём случае всё было гораздо прозаичнее: «По вере вашей будет вам дано!». Стыдно, но факт! Сейчас я понимаю, что любое дело, которое не удавалось с первого раза, удавалось со второй или третьей попытки. Только потерпев поражение, я предпочитала опустить руки. Не я руководила собой, а страх неудач.
Сколько страхов я ношу внутри? Какую-то часть я смогла побороть, и жить стало проще, но есть те, что крепко держат за горло.
Благодаря чуткому руководству Евгении, мне удалось многому научиться, я хорошо поработала над собой. Те знания, что я приобрела, были похожи на кусочки пазла. Я понимала – мне нужно встретиться с моим самым великим страхом, чтобы кусочки сложились в единое изображение.
21
Пятый свёрток был со мной. Люблю перечитывать его; особенно хорошо это делать в длинной очереди к врачу. Каждый раз трагическая история открывает во мне потаённые отделы души, озаряет мой разум новыми знаниями, и дышать становится легче.
Сквозь хитросплетения печальной истории Энн и Рейчел до меня долетали всхлипы и обеспокоенные голоса.
– Мне поставили диагноз, – она плачет. – Как теперь с этим жить? – молодая женщина своей интонацией похоронила себя заживо.
Непонятное бормотание – просто кто-то читает молитву. С грохотом открылась дверь.
– Я тебе сказала! – писклявый напористый голос пытается что-то отстоять в телефонной перепалке. – Последний раз тебе говорю! Я клиентов не чистила. Это малолетка, новенькая! Сколько лет я работаю? Кто-нибудь жаловался?
Невысокая, плотная женщина внимательно вслушивается в сказанное. Кривая улыбка появляется на губах.
– Да ладно тебе! Эти …, – тирада нелестных прозвищ слетает с языка. – Давай по-другому! Я кого-нибудь обворовывала?
Она слушает, на лице появляется улыбка.
– Ну, вот! Я тебе про это и говорю… Подожди!– она бросает собеседнику.
По всей видимости, её не слушают, продолжая что-то активно говорить. Женщина морщится и грозно повторяет:
– Подожди! Да подожди ты! Да заткнись хоть на минуту! – она кричит в трубку.
Размашистые движения. Она вплотную подходит к нашей очереди.
– Кто крайний, в 302 кабинет? – от неё веет сигаретами и улицей.
Женщины безмолвно отрицательно качают головой. Она хищно бросает взгляд:
– Что, никого?
Молитва утихает, и ей отвечают:
– Да, никого.
Она бойко направляется к двери. Энергичные удары, и её голова заглядывает вовнутрь.
Из-за двери доносится:
– Дезинфекция! Зайдете через пять минут.
Она недовольно пожимает плечами и прислоняется к стене. Вспоминает о телефоне и подносит к уху.
– Ты ещё здесь? Пять минут надо подождать!
Ей что-то долго говорят.
– Короче, давай так!– голос становится недовольным. – Сейчас меня вычистят. Через две недели я приступлю к работе. Приставишь ко мне эту беленькую, она мне нравится, девка хорошая.
Она снова что-то слушает. Потом смеётся.
– Вот, я тебе говорю: с мозгами, юбок не носит, как эти тупые куры. Говорила им, что в мини сразу загребут.
Наша длинная очередь отвлекается и слушает телефонную трель уличной проститутки. Женщина рядом со мной шепчет:
– И даёт же Бог таким детей, а они их убивают. И этого пришла убить. Убьёт и снова станет на дороге. О, Боже! Почему так?
Она заходит в 302 кабинет, и очередь начинает шуметь пуще прежнего. На мгновение женщины забывают о своих проблемах. Их волнует вопрос: почему проституток обслуживают вместе с ними? Моя соседка обращается ко мне:
– А ты что думаешь?
Мой язык костенеет, ведь я собираюсь поддержать большинство. Осудить эту неизвестную женщину. Набросится на неё с критикой: «Это самое последнее дело – торговать собой». Я хочу это сказать, чтобы почувствовать одобрение, чтобы стать единым целым с этой страждущей очередью. Я собираюсь это сделать, но моё тело накрывает спазмами. Я начинаю кашлять. Мне понятно, что себя не обманешь. Это урок – нужно быть честной перед собой, перед людьми. Я смотрю своей соседке в глаза, она ждёт моего ответа.
– Что я думаю? – першение отступает. – Не суди, и судим не будешь! Она такой же человек! Она имеет право делать выбор. Жить так, как считает нужным. Я не имею никакого права её осуждать. Я не имею никакого права говорить ей, как лучше, что ей делать, и как жить! Всё, что я могу – это заниматься своей жизнью. Быть счастливой, и тем самым давать пример другим людям, тем, кто потерялся и запутался.
Мои глаза увлажнились от переизбытка эмоций от гордости за себя, за то, что я смогла выиграть эту маленькую битву в мире предрассудков. Женщина опустила глаза, она больше не говаривала со мной. Куртизанка вышла нескоро. И сразу принялась названивать.
– Только через неделю! – без приветствий отрапортовала она.
Снова внимательно слушает и агрессивно добавляет:
– Всю неделю буду работать! Деньги нужны!
Она подходит к стойке регистратуры и громко оформляет документы. Мы слышим её имя, фамилию и адрес.
Женщины в очереди недовольно бубнят. Я наблюдаю за ней. Мне кажется, она давно заметила это нездоровое внимание, и ей оно нравится. Своими громкими возгласами намеренно его подогревает. Она смотрит на выданное ей направление и едко замечает:
– Я не Инна, меня зовут Инга! Переделывайте!
– Если бы Вы меньше говорили по телефону, то ничего бы не пришлось делать заново! – медсестра вступает в перепалку.
– Я тебе сказала по буквам – Инга! Чем ты слушала? – куртизанка намерена разжечь скандал.
– Не тыкайте мне!
Инга недовольно отворачивается от окошка регистратуры и ждёт документы.
На прощание она громко хлопает дверью.
22
Сверток № 6.
Внутри лежала фотография. Я её видела в квартире Евгении – та самая, на которой было написано «Варна 1958». Симпатичная молодая женщина обнимает высокого худощавого мужчину. Евгения и Альберт.
К шестому свёртку прилагалось три письма. Одно из них было жёлтым, потрёпанным, с засохшими бурыми пятнами. Глядя на него, несложно догадаться, что ему не меньше, чем фотографии. Остальные конверты новые. На одном было написано: «Прочтёшь первым!». На другом: «Прочтёшь после старого письма».
«Здравствуй, моя дорогая! В предыдущем послании я говорила: обрести себя можно, лишь встретившись со своими страхами. Сколько людей, столько и страхов. У каждого они свои. И эта встреча неизбежна, если стать хозяином жизни.
Я расскажу тебе о своём страхе. Он перевернул мою жизнь с ног на голову. Он освободил меня от предрассудков, от сожаления и горечи. Моя жизнь обрела цельность. После этого опыта я приобрела свободу, любовь и счастье.
Я рада, что сохранила письмо, которое адресовала Саре и Наденьке. Я думала, что это мои последние слова для самых близких. Открой его и прочти».
Раритетный конверт был запечатан. Я несколько минут рассматривала его пожелтевшую от времени бумагу. Запекшиеся пятна; такие бывают, когда проливаешь кофе. Бумага была плотной и увесистой. Я водила пальцами по шершавой текстуре и всматривалась в скромную надпись с Новозеландским адресом и двумя именами: «Саре и Надежде».
Я распечатала конверт, и запах прошлого ворвался в комнату. Запах библиотек и прокуренных кабаков, чернила и водки. Я расправила с десяток жёлтых, мелко исписанных страниц, усеянных разводами и бурыми пятнами.
«Сара, Наденька!
Я должна рассказать о том, что произошло. Вы должны знать! Вы помните, после того, что произошло с Энн и Рэйчел, к нам зачастила полиция. Узнав о наших корнях, нами заинтересовались спецслужбы. Помните, мы летали с Альбертом в Австралию? Мы сказали вам, что это был отпуск. Всё неправда и ложь. Мы были там на обучении. Нас завербовали. Они предложили перебросить нас в Союз. Сделать, как они говорили, «пустяковое дело», за возможность увидеть родных, получить вознаграждение и безопасно вернуться в Австралию.
Мы прибыли в Варну летом 1958 года. По прибытию получили поддельные документы. Семья Ивановых, Екатерина и Андрей. То послание, что нам велели передать, я выучила на память ещё в Сиднее. Набор букв и цифр. Явно, что это был какой-то шифр.
Мы провели несколько дней в Болгарии, где нас кратко ввели в курс дела. Корабль до Одессы. И вот, мы в городе, где впервые встретились. В городе, где я обрела вторую жизнь. Где я научилась любить и доверять. Он был уже не тем… Война оставила свой след. Разрухой и борьбой были пронизаны солнечные улочки. Мы не стали задерживаться – кольцо опасности сжималось. Нам было страшно встретить людей из прошлого: соседей, коллег.
– Здесь очень опасно, – рассуждал Альберт. – Мы ввязались в плохую историю. Доведём всё до конца и мигом возвращаемся обратно… Повидать родных и близких – ужасная идея. Люди очень изменились, здесь воздух пропитан поиском предателей Родины, – осматриваясь, шептал муж.
Я была с ним согласна. Не задерживаясь в Одессе, мы направились в город, где жили мои родители. Там нужно было передать послание, и у нас оставалось короткое время, разумно было бы залечь на дно, а потом двигаться в обратном направлении, не особо привлекая внимания. Только в моей голове зародилась безумная идея. Всеми правдами и неправдами я вознамерилась увидеть мать и отца, познакомить их с Альбертом, рассказать о Наденьке и своей жизни. Это было нужно, как глоток воздуха. Мне хотелось увидеть в их глазах гордость за свою дочь. Услышать, что я: «Умница!».
Сообщение я передала быстро на чердаке полуразрушенного здания совсем юной девушке. До сих пор перед глазами стоит её хорошенькая голова с короткими светлыми волосами. Огромные зелёные глаза поднимались ко мне, а потом падали на лист, на котором она старательно записывала мои слова.
– Берегите себя! – на прощание сказала она. Ещё совсем ребёнок.
До отправления поезда оставались сутки. Это очень беспокоило Альберта. Он боялся, что меня могут увидеть, узнать. Мы были в уязвимом положении. Мы даже не доверяли своим документам. Нам казалось, что если их увидят, нас сразу же разоблачат.
Я уговаривала Альберта, спрятаться у моих родителей. Это безопаснее, чем мыкаться по железнодорожному вокзалу или искать комнату для ночлега.
– Переночуем в кустах, – шутил он. – Сейчас это самое безопасное место.
Я без устали продолжала убеждать мужа. Мне не хотелось ему озвучивать истинную причину, почему я ищу встречи с семьёй. Ещё в Новой Зеландии, когда нам только намекнули о возможной вербовке, я мигом согласилась. Я не думала о риске, я представляла, как увижу отца, как расскажу ему о своей жизни. О, том, что сделала! Сколько спасла жизней! Я ощущала, как он обнимет меня, расплачется. И я почувствую, как все те обидные слова, сказанные мне восемнадцатилетней, потеряют силу, они отпустят меня, я стану свободной. Мне стыдно признаться, но всё, что я делала в жизни, было с оглядкой в прошлое. Что скажет мой отец? Он будет гордиться? Я всегда задавала эти вопросы. Мне хотелось, чтобы он знал и понимал: я хорошая дочь!
К сожалению, я не была хозяйкой своей жизни. Я была жалкой рабыней, которая жаждала отцовского прощения и любви. Ведь мать, хоть и ворчала, была на моей стороне. Она, не смевшая перечить мужу, не заступилась, когда отец выставил меня на улицу, и пожалуй, это единственное, за что я злилась, но одновременно и понимала.
– Альберт, они не причинят нам зла, – сжимая руку мужа, повторяла, как попугай.
– Они, возможно, нет, а вот другие – могут…
– Альберт, давай просто подойдём к тому дому, где они живут.
– Ты знаешь, где их искать?– муж был озадачен.
– Перед тем, как отправится сюда, я просила узнать адрес моих родителей. И они узнали… Это дом моего детства, – в тот момент, я знаю, мои глаза блестели. – Это чудо, что его не разбомбили во время войны. Это чудо, – добавила шёпотом.
– Женя, милая, это так опасна. Ты не видела своих родителей восемнадцать лет. За это время они могли очень сильно измениться… Я думаю, ты не забыла, как они поступили с тобой…
По всей видимости, Альберт предчувствовал, что может произойти непоправимое.
– Надеюсь, ты помнишь, – пристально глядя в глаза, повторил он.
– Мы посмотрим издали, мы не будем входить в дом, – со слезами на глазах убеждала его.
Ближе к вечеру он сдался.
Дом из красного кирпича напоминал решето, усеянное следами от пуль. Агенты рассказывали, что в моём родном городе велись ожесточённые бои. От трехэтажного дома на двенадцать квартир тянуло картошкой, капустой, фекалиями и плесенью. Во времена моего детства всё было иначе: пахло пирогами, лавандой и мылом.
Я обошла дом. Альберт молча следовал за мной. Так лучше были видны окна моих родителей. Тусклый свет озарял комнату. Я попыталась присмотреться. Неторопливая тень мелькнула за окном. Она постоянно останавливалась. Возможно, это мама. Сейчас моим родителям 65 и 67 лет.
Смеркалось. Альберт нервничал:
– Дорогая, пойдем!
– Ещё немножко.
Я ловила себя на мысли, что сейчас произойдёт то, что позволит мне войти в этот тёмный подъезд, быстро взбежать на второй этаж и забарабанить в родную дверь. Моя интуиция меня не подвела. Замызганный кусок ткани, висевший на окне, отодвинулся. Я увидела свою мать. Она что-то клала на подоконник. Я смотрела на неё. И вот она поднимает глаза. Я вижу, как они округлились, а потом она зажала рот рукой. Я понимаю, что она вскрикнула. Альберт попытался меня увести, но я стояла, как вкопанная. Я ждала его – отца. Его лицо искривилось, а глаза стали больше, чем у матери.
Предчувствуя беду, Альберт силой поволок меня. Я сопротивлялась. А потом был возглас матери:
– Женечка, доченька!
Она стояла у подъезда, такая родная и близкая. Несколько мгновений – и мать бросается ко мне. Слёзы, дыхание прерывистое, волосы растрепаны. Я отбилась от рук Альберта и бросилась к ней. И вот, мы дрожим, прижимаясь друг к другу. Она гладит меня по волосам и увлекает к дому. Я оборачиваюсь и зову Альберта:
– Пойдём.
Он с недоверием следует за мной.
Тёмный подъезд с узкой лестницей и коридорами, перепачканный экскрементами. Дверь открывается, мы быстро проскакиваем вовнутрь. Мать плачет, вытирает слёзы, но через мгновение они снова на щеках.
– Моя девочка, я не надеялась тебя увидеть, – она снова жмётся ко мне.
Совсем седые волосы скользят у меня под руками.
– Тише, тише, мама, – я пытаюсь её успокоить.
– Да не реви,– я слышу голос отца. – А то соседи услышат. Ну, здравствуй, дочь! – он обращается ко мне.
– Здравствуй, папа! – я отвечаю и чувствую, как меня охватывает волнение. В его взгляде и интонации в мой адрес брошено только одно – ничтожество, ужасная дочь.
– Кто с тобой? – он переводит взгляд на Альберта.
– Это мой муж – Альберт!
Альберт улыбается и протягивает руку:
– Приятно познакомится.
Мой отец не отвечает на рукопожатие, а внимательно осматривает его, и, потом глядя на меня, говорит:
– Только еврей на тебе и мог жениться.
– Женя, нам лучше уйти. Прямо сейчас, – замечает муж.
Только я не слушала своего любимого и мудрого Альберта. Я всматривалась в отца. Всё такой же грозный и вечно недовольный. Обрюзглое тело и лысая голова.
– Проходите, проходите, – мать проталкивает нас вперед. – Не надо уходить, сейчас будем ужинать.
– Еще успеешь уйти! Разувайся и проходи к столу, нужно познакомиться, – отец грозно кинул Альберту.
Мать суетилась, подавая скромный ужин из картошки и капусты, по всей видимости, именно их запах я учуяла у дома.
– Где была? – он грозно бросил мне.
Разумно было бы соврать, но я рассказала всё, как было. Альберт с ужасом следил за происходящим.
Отец дослушал до конца, уважительно покачал головой и добавил:
– Ты смелая. Переночуете у нас, а утром чтобы ноги вашей здесь не было. Надеюсь, вернётесь домой.
Мы легли спать около полуночи, мама долго расспрашивала о Наденьке. Когда мы проснулись, отец не спал, скручивал сигареты-самокрутки.
– Сейчас завтракаете и уходите, – коротко заключил он.
– Спасибо!
Мать долго плакала, просила, чтобы я ей писала. Отец ухмылялся:
– Перестань, дура старая, оттуда письма не доходят.
На улице было прохладное утро. Я в последний раз посмотрела на родной дом, мы завернули за угол. Двое мужчин следовали за нами, ещё двое, пересекая улицу, приближались со стороны, прижимая нас к стене дома. Трое в длинных, кожаных плащах, выросли перед нами. Чёрная машина не заставила себя ждать.
– Проедемте с нами! – без права на выбор предложили они.
Мы ехали недолго. Нас доставили в хорошо охраняемое место. Обилие военных, колючей проволоки и высоких стен лишало всяких надежд. Едва мы вышли из машины, нас разлучили. Напоследок Альберт крикнул:
– Женя, всё будет хорошо!
Со мной не церемонились. Ударяя прикладами, загнали в холодный барак, обустроенный под камеры. В нос ударили холод и зловония. Узкая камера, в которой не было ничего, кроме ведра для малой нужды. Я прижалась к стене и сползла на пол. Маленькое окошко под самым потолком мало-мальски освещало мою темницу. Этого было достаточно, чтобы рассмотреть выцарапанные надписи. Я стала читать, ужас охватил с новой силой. Это были слова прощания. По всей видимости, узники этого склепа давно были похоронены. От осознания скорой, мучительной кончины я вскрикнула. Боясь привлечь к себе внимание, я плотно зажала рот. Скукожилась и беззвучно заплакала. Тогда я поняла, что всё закончено и осталось недолго. Кого винить в том, что меня убьют? Я думаю, это соседи подслушали разговор и донесли.
Гнетущая тишина доводила до безумия. В бараке была я и часовой. Совсем юный мальчик, возможно, ровесник моей Наденьки.
– Послушай, как тебя зовут? – я мягко обратилась к нему.
В ответ он быстро подошёл и с презрением глянул в глаза. Его рот скривился, он пробубнил что-то нецензурное сквозь сжатые зубы.
– Что? – доверчиво обратилась к нему.
Он громко харкнул и плюнул на пол.
– Замолчи! Тварь! – теперь его голос звучал звонко и разборчиво.
Такого я не ожидала, мне стало страшно. Я вжалась в дальний угол и старалась дышать как можно тише. Подняв глаза к жалкому окошку, я спросила:
– За что?!
Серое небо смотрело на меня. По его цвету и освещению несложно догадаться – вечереет. Невзирая на голод, жажду и отсутствие кровати, я скукожилась в углу и задремала.
Я проснулась от скрежета замка. Луч света врезался в меня. Он ослепил, я не могла рассмотреть, кто прячется за ним.
– На выход! – командовал грозный голос.
Спотыкаясь, я выбралась из барака. Мне сковали руки. Грубо схватив за предплечье, мучитель с фонариком поволок меня через весь двор. Это оказался высокий мужчина средних лет. Он был лысым, с перебитым носом и большими бесцветными глазами.
Снова дверь, лестница, второй этаж, до конца коридора. И вот меня затолкали в комнату с тремя стульями и столом. Он велел:
– Садитесь!
Он внимательно осмотрел меня. В его глазах были оценка и сомнение. Дверь открылась, вошёл ещё один мужчина.
Бросил лёгкую папку на стол и спросил:
– Это всё?
– Да, – не отрываясь от меня, ответил лысый.
Пришедший был светло-русый, коренастый мужчина с глубоким шрамом на щеке. Его живые зелёные глаза несколько раз бегло посмотрели на меня. Перебирая документы, объяснил:
– Этот шрам я получил во время войны. Наш отряд окружили. Бой был тяжелым. Осколочное ранение, – он поднял глаза и тут же добавил: – Евгения, говорю это на случай, если вам также любопытна природа моего увечья, как и вашему мужу.
Они знают наши настоящие имена, притворятся Екатериной не было смысла.
– Где Альберт?
– В соседней комнате, – продолжил русый.
– Как вас зовут? – я решила поближе узнать тех людей, что отправят меня на виселицу.
– Будем использовать имена, без званий, отчеств и фамилий. Идёт? – русый обратился к лысому.
Он одобрительно кивнул.
– Я – Виктор, и мой коллега – Иван.
Услышав своё имя, лысый выпрямился, приняв важную позу.
– Виктор, скажите, пожалуйста, с моим мужем всё в порядке? – с мольбой обратилась к нему.
– Да, он жив.
– Он цел? – я не успокаивалась.
– Вроде! – с усмешкой заметил Виктор.
– Что значит «вроде»?
– То и значит! – они засмеялись оба.
–Перейдем к делу. Евгения Френкель. Расскажите о своей жизни после того, как вы покинули Одессу в июне 1941 года. Где были? Чем занимались?
Я решила рассказывать правду и только правду.
Они много курили. Вначале сигаретный дым приводил меня в бешенство, но потом я поняла, что в противном случае они не будут меня слушать. Табак их одурманивает, они становятся спокойнее и не спешат застрелить меня. Изредка останавливали, просили повторить, задавали уточняющие вопросы и делали пометки в тетрадях. Несколько раз мне давали сладкий чай, он бодрил обезвоженный организм. За окном светало, когда я подошла к моменту вчерашнего вечера. Я рассказала о родителях, всячески пытаясь их убедить, что они не причастны, ничего не знают. Было страшно, что я могу их поставить под удар. Какая им разница, скольких убить: двоих или четверых. Я в сотый раз повторяла, что мои родители ни в чем не виноваты, когда услышала:
– А вот на этом моменте можете остановиться! – порекомендовал Иван.
– Кто рассказал обо мне? – я адресовала вопрос.
Они переглянулись. Виктор спросил у Ивана:
– Как думаешь, она должна знать? За чистосердечное признание…
Лысый кивнул.
– Родители не в ответе за детей-предателей, но при первой возможности должны сообщать о них…
Я помню, как комната задрожала. Крупные капли слёз со звуком разбились о стол.
– Отец? – я смотрела на лысую голову.
Иван убедительно кивнул. В больших бесцветных глазах проскочила искра сострадания. Больше я не могла себя сдерживать. Я ревела навзрыд, припадая к дубовому столу. Столько жалости я никогда не испытывала к себе. Вся моя жизнь от рождения до того момента в прокуренной комнате с двумя чужими людьми принадлежала не мне. Ею управлял мой отец. Эти бесконечные вопросы: «Что он скажет?», «Что подумает?», делали меня рабой. Сам того не зная, находясь за сотни километров, он управлял моей жизнью. Всё это время я не была хозяйкой. Я была её рабыней.
– Евгения, успокойтесь! – сочувственно попросил Иван.
Я наспех вытерла слёзы и спросила:
– Я могу увидеть своего мужа?
Они переглянулись.
– Возможно, – задумчиво произнес Виктор.
– Когда нас расстреляют? – я решила не медлить.
– Вначале нужно заработать на пулю, – ехидно заметил он.
Меня перевели в другую камеру; всем, чем она отличалась от первой, там были нары и меня ждал холодный завтрак. Еда состояла из перловой каши, куска хлеба и чая. Хочу сказать – это настоящее лакомство и пиршество. От переизбытка чувств аппетит притупился. Я сидела над тарелкой и с ужасом понимала, во что втянула Альберта. Человека, который всё это время помогал мне обрести себя. Человека, с которым я прожила увлекательную и счастливую жизнь. Да, не спорю, временами приходилось тяжело, много больных, опасные ситуации, но всё скрашивалось его тёплыми словами, неиссякаемой энергией и верой, что всё образумится. С моих глаз упала пелена, впервые за много лет я в первую очередь думала не об отце и его мнении. Я думала о Наденьке, Альберте, Саре, о тех людях, что пришли в мою жизнь после того, как я села в поезд по направлению к Одессе.
Все эти годы я жила с надеждой, что увижу отца и наконец-то услышу от него слова одобрения, слова прощения. Да, услышала! Сидя в камере! Гнев поднимался из глубин сердца. Я металась, ведя тяжелый монолог. Думаю, что это могло меня убить, если бы Иван не привёл Альберта.
Я сжимала кулаки и злобно смотрела на стену, представляя, как скажу отцу всё то, что о нём думаю.
– Женя, – окликнул Альберт.
Его быстро запустили ко мне.
– Через час я тебя заберу, – грозно произнёс лысый.
Альберт кивнул и добавил:
– Спасибо!
Иван ничего не ответил, поспешил отойти от решетки.
Доля секунды – и я в его объятиях. Я чувствую, как он морщится от моих прикосновений.
– Что? – меня охватывает паника. – Что с тобой? Что они сделали?
Я лезу под одежду. Его грудь, живот – всё в гематомах.
Альберт улыбается и успокаивает:
– Ребра целы. Печень и почки не отбили.
– Это они тебя, Виктор и Иван?
– Да.
– Скоты! – гневно бросаю в сторону решётки.
– Успокойся. В них есть человечность – в пах ни разу не ударили! – Альберт смеётся.
Я поддаюсь ему, обнявшись, мы заливаемся громким гоготом.
– Работа у них такая – бить людей. Добиваться признаний даже в том, что человек не делал, – добавляет муж.
Его сила в том, что он ни в какой ситуации не теряет оптимизм.
– Мне так жаль, что я тебя втянула в эту авантюру. Это было так глупо, на что я рассчитывала… Повидать отца, рассказать ему о своей жизни. Доказать, что я не шлюха! Услышать, что он простил меня. Увидеть гордый взгляд и услышать: «Это моя дочь! Моя прекрасная дочь!».
Альберт обнял меня, погладил по плечу.
– Я понимаю тебя, милая, – он начал осторожно подбираться к моим больным местам. – Если бы не железный занавес, то ты давно бы могла увидеть его.
Я кивнула.
– То, что мы с тобой сделали, было безумием от начала и до конца, – он спокойно рассуждал. – Но только так строится «Осим Хаим». Прости его и отпусти.
Я отрицательно покачала головой.
– Это разрушает тебя! Это убивает!
Я смотрела ему в глаза и думала о том, что пора рассказать правду, осталось недолго.
– Альберт, я боюсь! Если я его прощу, то что тогда? Я не знаю, как жить дальше. Помнишь, как после войны, я требовала от тебя, чтобы ты узнал – живы ли мои родители?
– Да.
– Когда я узнала, что они пережили оккупацию, я обрела смысл. Мечту, в которой мы встретимся. Он простит меня, он будет гордиться мной.
– Отпусти! Начни жить своей жизнью! – советовал любимый.
– Зачем, всё равно нас скоро расстреляют… Только сначала мы заработаем на пули, – я горько улыбнулась.
– Тем более, прости его.
Я отвернулась от Альберта и уставилась в маленькое окно под потолком. Он обнял меня и прижал к своему израненному телу.
– Свобода – великий дар. Не лишай себя! Зачем быть рабами? Зачем набрасывать цепи на свои руки, на свои мысли?
– Из-за страха, – повторила я.
– Свобода – это ответственность за свои поступки за свои мысли, – мягко продолжал Альберт.
– Да, да, – я согласилась с ним.
– Жить свободно – это жить без оглядки на мнение других, но с уважением к ним… Наша свобода заканчивается там, где начинается свобода других людей, – продолжил он.
– Я всё это знаю, – мне хотелось плакать от моей несостоятельности, от моей душевной слабости. – Я жила столько лет с мыслями, что обретаю себя, а всё оказалось так комично… Всё, что я делала, было ради его похвалы, ради того, чтобы он простил меня…
– Послушай, ты обретала себя, и сейчас настал момент кульминации. Ты сделала столько шагов, ты в минуте от вершины. Остался последний шаг, и он самый сложный. А знаешь, почему?
Я отрицательно мотнула головой.
– После этого придётся выбирать новую вершину и начинать движение заново.
Я засмеялась.
– Ты прав, Альберт, ты прав! Я поговорила с тобой, и мне стало легче. Я должна его простить, только как? Мы с ним больше никогда не увидимся. Я не думаю, что он придет сюда…
Я почувствовала, как муж, пошатнулся, словно хотел сделать шаг назад, а потом передумал, и крепче прежнего прижал к себе, не давая возможности пошевелиться.
– Это не важно, услышит ли он тебя. Главное простить.
Я громко выдохнула. Остатки гнева поднялись к горлу. Мне захотелось ругнуться. Сколько это будет продолжаться? Сколько гнев будет разъедать?
– Папа, – дрожащим голосом я бросила в темноту. – Папа, прости меня. Прости, что не оправдала твои надежды. Прости, что опозорила тебя. Я просто хотела немного любви, внимания и заботы. Все эти годы я была маленькой девочкой, но сегодня я стала взрослой. Я не злюсь на тебя, напротив, я благодарна. Спасибо тебе, папа. Спасибо!
Альберт поцеловал мои волосы и выпустил из объятий, он отошёл в сторону. Я обернулась, за решёткой стоял мой отец. Слёзы блестели на глазах. Я смотрела на него спокойно. Больше ничего не хотелось сказать. Он несколько раз силился начать разговор, но слёзы перекрывали дыхание. Потупив взгляд, он пробормотал:
– И ты прости меня, дочь…
Он скрылся в темноте. Больше я его никогда не видела.
Иван пришёл за нами через час.
– Повидались с отцом? – коротко обратился ко мне.
– Да. Спасибо!
Нас увели вместе. Это был очередной допрос. Мы составили портрет девушки-связной, которой я передала информацию. Нам удалось исказить её внешность.
Виктор посмотрел на полученное изображение, воскликнул:
– Ну и чудовище!
На прощание он сообщил:
– Готовьтесь, скоро сделаем пиф-паф! – он демонстративно поднёс сложенные пальцы к виску.
По дороге в камеру я обратилась к Ивану, который был в числе конвойных.
– Можно ли написать письмо моей дочери?
– Можно, – убедительно без колебаний ответил он. – Только оно никогда не будет отправлено.
– Пусть даже так.
– Хорошо, я распоряжусь, чтобы вам принесли бумагу и чернила.
Он сдержал своё обещание.
И сейчас я завершаю это письмо. Внутри меня есть уверенность, что оно придёт к вам, мои дорогие Наденька и Сара!».
Я мигом открыла третий конверт.
«Ты хочешь знать продолжение?