Те, кто смог найти и напялить на себя газозащитную маску, обходили в едком дыму препятствия и строились у входа в казарму. Те, кто маску не надел или по какой-то причине ее не смог найти, а так же те, кто получил травмы от столкновения с мебелью, получили выволочку от начальства и серьезный объем «исправительных работ».
После двух внезапных газовых атак смех при звуке этих слов у солдат больше не появлялся. А после того, как четверо пехотинцев попали в госпиталь из-за отравления «учебным» газом – солдаты начали относиться к защите от «паучьей отравы» еще более серьезно.
Одним из важнейших условий существования территориально и идеологически единого государства всегда являлась религия. Она направляет мысли людей примерно в одном направлении и дает обобщенный список рекомендаций по общественно-приемлемому поведению, так называемые «заповеди». В каждой религии предусматривается свой набор таких рекомендаций и требований, а так же различный перечень поощрений и наказаний. Кто-то говорит «веди себя хорошо и после смерти ты будешь сидеть за одним столом с великими героями и вкушать лучшие яства одесную бога!», а кто-то – проще: «веди себя хорошо и после смерти возродишься кем-то хорошим; а если нет – то станешь тараканом каким-то. Хотя и он тоже, по сути, тварь божья и заслуживает отдельного внимания…». А кто-то убеждает, что где-то наверху есть товарищ, который сидит на небе, смотрит на нас всех безотлучно и, в случае малейшего отступления от предложенных им культурно-поведенческих рекомендаций, отправит тебя в темное душное подземное помещение, где какой-нибудь неулыбчивый тип будет жарить твою душу на раскаленной сковороде лет, этак, миллион. Но да, при этом он нас всех любит, все верно.
Некоторые религии изначально были хороши, но при развитии цивилизации требовали либо переосмысления основных постулатов, либо каких-то модернизаций. Например те из них, которые требовали съедать конечности или внутренние органы (или иные части тел) поверженных в бою врагов, чтобы стать сильнее или умнее. А по воскресеньям еще и убивать пару-тройку пленников просто ради сохранения хорошей погоды.
Со временем, что вполне логично, люди стали задавать вопросы в духе: «Эй! Я сожрал сердце того мужика! Почему я не стал ощутимо сильнее? Он ведь тот еще здоровый хер был, а?». Или: «Зачем убивать людей, если погода как была дерьмовая, так и остается таковой?». По началу, священнослужители попросту вырезали таких умников (вместе с семьей и парой-тройкой товарищей для полноты комплекта), но потом игнорировать эти вопросы стало труднее и пришлось что-то менять. Например, сократить количество ритуальных жертвоприношений до трех в год, а так же заменить поедание сердец убиенных врагов ритуальными плясками на их бездыханных телах.
Случалось и так, что религия слишком сильно влезала в политику и начинала уверять, что теософские постулаты – есть ни что иное, как обязательный к исполнению закон, а кто против – того мордой к стенке. Справедливости ради стоит отметить, что истории известны случаи, когда религия оказывалась слишком мирной и созидательной, направленной на самосовершенствование и развитие в лучшую сторону. Проблема таких нравоучений была в том, что такой хрупкий и нежный цветок произрастал, как правило, в окружении людоедов, мракобесов и просто безбашенных парней, которые с радостью захватывали этих «божьих одуванчиков» и расправлялись с ними так, как того требовали их темные души. Впрочем, поскольку историю пишут, как правило, победители, документальных свидетельство существования таких культов почти нет.
Порой управитель государства считал, что старая религия – «не комильфо», и в принудительном порядке начинал «проповедовать» что-то новое, более сильное, светлое, миролюбивое и человечное. И реки багровели от крови староверов, и земля ржавела от праха их…
В Империи Людей тоже была религия, что вполне логично, если учесть тот факт, что населяли ее люди. А люди – пожалуй, единственные существа, способные выдумать себе какой-то культ.
Религия человеков подразумевала одного-единственного бога-творца, ответственного за все: дождь? На все воля божья. Снег – и на это его воля. Человек смертен? Почему, боже?! Потому что. Как и у любого другого уважающего себя бога, у имперского верховного божества был свой набор рекомендаций социально-приемлемого поведения и перечень наказаний и благ, следовавших при соблюдении «пользовательского соглашения».
Чем-то эта религия была сродни христианству: соблюдай соответствующие правила – и попадешь после смерти туда, где будешь счастлив. Но если ты нарушишь их – тебе крышка и после смерти будут страдания, невкусная еда и хреново оплачиваемая работа в склочном коллективе.
Собственно, заповедей существовало всего две: «будь всегда честным и верным к любому» и «не убивай никого, только если это не богомерзкие стеклянные твари или пригодные в еду существа».
Споры о толковании заповедей, как и об общей религиозной «программе», что вполне логично, не утихают и по сей день. В каждой религии найдется какой-то спорный или «мутноватый» пункт. Или в тексте заповедей, или в описании жития какого-либо святого, или еще в чем.
Но это – в общих чертах, утрируя, приукрашая и пропуская миллион нюансов.
Так вот, в Империи Людей церковь не осталась в стороне при такой глобальной заварушке со стеклянными пауками, поэтому первосвященник и ближайшие к нему служители культа гастролировали по стране и настраивали солдат на нужный лад: напоминали им, что они – не просто так дырку в стенке пальцем колупают.
Естественно, инициатива этой «движухи» исходила на пятьдесят процентов от императорской семьи.
В данный момент, первосвященник – не молодой высокий мужик с окладистой каштановой бородой и завидной блестящей лысиной, облаченный в расшитую дорогими мехами рясу, вещал с невысокого сборного помоста в центре большой поляны. Перед помостом была выстроена целая бригада (Лем тоже стоял в строю). Чтобы голос первосвященника было слышно лучше и дальше, к помосту прикрепили специальные металлические трубы-усилители.
Священник уже двадцать минут глаголил примерно следующее:
– Воины! Вы – воины божьи! Помните об этом! Вы отправляетесь в страну мрака, в страну стеклянных мракобесов, дабы принести на кончиках своих винтовок свет истины! Свет человеческой расы (вполне логично, что в войне «homo sapiens» с «aranearum speculum vulgaris» использовались для пропаганды, в том числе и расистские лозунги)! Вы смело шагаете во тьму, знайте: Бог – с вами! Он – с вами, братья мои! Он любит всех и каждого из вас и он не оставит вас, пока вы тверды в своей вере и сокрушаете нечистых тварей во славу его! Пока вы защищаете свои дома от богомерзких отродий из стекла и металла, Бог не оставит вас! Он поддержит вас, укрепит ваш дух и станет путеводной звездой! Поведет вас во мраке – к великой цели! Помните! Вы – воины света! А пауки – выродки! Отродья мрака! Дети порока и грязи!..
Оратором он был прескверным, поэтому большинство солдат, тщательно выслушав первые пять минут речи, теперь просто стояли и спали с открытыми глазами, радуясь кратким минутам затишья перед новым марш-броском в пекло.
Лем готов был поклясться, что стоявший рядом с ним и спавший с открытыми глазами капитан, внимательно слушал проповедь: он кивал в такт словам и даже периодически похрюкивал что-то утвердительным тоном. Но абсолютно стеклянные зрачки ясно давали понять, что капитан спит.
Вот что значит – опыт!..
Лему это было безразлично, потому что он занимался делом куда как более важным и приятным – читал письмо, которое получил этим утром от своего отца.
Для Лема семья всегда была ближе и важнее, чем невидимый друг на небесах.
«Лем!
Очень рад был получить твои письма! Прости, что у нас не было времени ответить тебе сразу: сейчас наш завод стал оборонным предприятием, и мы производим новую модификацию винтовок. Вполне возможно, что ты такую уже получил: в ней чуть изменена нарезка ствола и усовершенствован спусковой механизм – реже клинит патроны. На каждом произведенном экземпляре мы гравируем свой личный номер – чтобы бригадир в конце смены видел, кто сколько единиц собрал и подготовил к отправке. Соответственно этому, рассчитываются и наши премии. Мой номер, если тебе любопытно: 2-000000-74-20-88. Посмотри: вдруг у тебя или у друзей твоих есть такая? Приятно мне будет. Как бы вклад в победу мой, если можно так сказать.
Мама тоже причастна к воинскому делу: ее отметили за качество работы и теперь она не кухарка. Она работает на пищевом комбинате – готовит солдатские сухие пайки.
Так что жизнь наша, как и твоя, тесно связана с войной, как ни крути. Устаем очень – увеличенный рабочий день и невероятная нагрузка. Мы можем работать и по двенадцать часов, и по четырнадцать… Но, по сравнению с тем, что выпало на твою долю, это – мелочи! Так что вперед, сынок! Покажи им, чего стоят ребята из инженерного!
Но есть и плюсы: из-за увеличенной нагрузки нам платят сверхурочные. Война – дело прибыльное, а государство наше, хвала небесам, заботится о том, чтобы люди сами хотели помочь победить. К тому же, если мы – упаси боже – проиграем, нас всех перебьют эти стеклянные арахниды. Не хотелось бы этого, ха.
Да, кстати: видел родителей Розы. Говорят, она встречается с каким-то щеголеватым поэтишкой. Честно говоря, они посетовали на то, что между вами так ничего и не вышло. Теперь, когда ты покрыт боевой славой (ордена-то! Ордена! Здорово-то как! Если не знать, как они тебе достались…), ты стал завидным женихом, знаешь ли. Ты и раньше был неплох, а теперь-то уж совсем ого-го! Вот они и горюют, что Розочка их теперь с каким-то муда… Щеголеватым хилым поэтишкой, у которого ни жилья, ни работы, ни ума-разума в голове.
Так-то!
Извини, если расстроил этим, но меня разговор с ними откровенно насмешил.
За нас не переживай: мы не болеем и едим много и вкусно – благо, премии позволяют шикануть. Ты, главное, себя береги. Не лезь в герои. Не нужны нам никакие ордена да звания. Сам лишь бы вернулся живой-здоровый.
Не лезь в герои! Домой воротись. Остальное – не важно. Для нас ты всегда будешь героем. Самым сильным и самым умным.
Любим тебя, сынок. И скучаем очень…
P.S.: пристрели там, по возможности, и за меня пару этих тварей! А то я уж староват для этого, а вот… Шучу. :-)
Если новость о том, что Роза все еще вместе с тем щуплым щеглом Лема немного развеселила («Завидный жених! Ха!»), то все остальное вызвало в нем сильное расстройство. Перечитывая письмо, Лем плакал. Он не стыдился своих слез, потому что знал, что многие тоже не могли удержаться от этого, когда читали (или писали) письма своих родственников. И это было нормально.
Комок подкатил к горлу.
Лем знал, что прячется за этими словами: у нас все хорошо, сытые и здоровые… Нагрузка по четырнадцать часов – это не шутка в их возрасте. К тому же, Лем знал, что и отец, и его мать никогда не станут работать хуже других. Только в первых рядах, только как образец другим!
Он не удивился бы, узнав, что они нередко пропускают и обед, и ужин. Он представил, насколько сильно они могли отощать. Это вызвало новый прилив горечи.
Он с новой силой ощутил, как опостылела ему война. Не нужны ему никакие награды и воинская слава. Не нужны чертовы деньги, льготы на жилье, ничего! Ни чертовы окопы, ни газ и газозащитные маски, ничего! Сухпайки, винтовки, проклятые пауки, командиры и даже Альберт, цесаревич с харизмой огромной мощи – все это не нужно ему.
Ему нужны его родители. Живые, здоровые, не погибающие от усталости и перенапряжения на работе. Чтобы он, как и раньше, приходил домой и видел их: маму – что-то вяжущую или рисующую карандашом, отца – на кухне, готовящего очередную вкуснятину. Улыбаться, слушать отца, смотреть на молчаливую маму. Молчаливую, но с такими теплыми глазами…
Не нужна война. Никому. Никогда.
Самый быстрый способ завершить войну – проиграть ее. Но тогда все умрут. Он, его родители, друзья, недруги, император, его семья, ученые, врачи, учителя, инженеры – все. Пауки не остановятся ни перед чем. Об этом свидетельствовала их небывалая, невиданная доселе жестокость на поле боя.
Поэтому Лем должен был пройти через это. Прошагать через чертову преисподнюю. И прошагает он ее до конца – и вернется домой. Живым и здоровым. Чтобы снова говорить со своими родителями, чтобы помогать им и быть рядом. Чтобы любить их.
Как любил Дилан, ушедший в армию просто для того, чтобы заработать денег на еду родственникам.
Поэтому Лем пройдет до конца, сохранив о нем память. И найдет остальных друзей! Всех, до единого. И все будут счастливы!
Но это – потом. Сначала нужно победить. День за днем прошагать через это гнилое болото, заполненное кровавым торфом, островами костей, горами битого стекла и плотинами металлических каркасов. Пройти под небом, заполненным сбитыми дирижаблями, крепко сжимая в руках винтовку.
Потому что на винтовке выбит номер: 2-000000-74-20-88.
И ничто его не остановит.
А священнослужитель все что-то говорил и говорил, и голос его перекрывал шум леса и стоявшей перед ним бригады…
На удивление, Лем на фронт не попал – почти сразу после окончания «вдохновляющей проповеди» его вызвал к себе цесаревич Альберт.
– Лем, дело есть, – сразу начал он. Разговор происходил посреди спешно собирающегося лагеря, в котором ночевали солдаты. Альберт и Лем торопливо двигались к коновязи.
– Какое?
– Нужно доставить кое-что в столицу. Весьма быстро, – Альберт достал из кармана письмо со сложной сургучной печатью.
– Отсюда даже на дирижабле дня три пути, – удивился Лем.
– Верно, – кивнул Альберт. – Но тут – весьма важная… информация. Чем быстрее ее получат в столице, тем лучше. Поэтому нет времени на дирижабль. Тем более, пока его дождешься, пока-то он еще взлетит… Нет уж! Полетишь с «Мухоловками».
– С кем? – не понял Лем. Он что-то когда-то слышал об этом, но давно.
– Авиакорпус «Мухоловки» – элита наших военно-воздушных сил, – ответил Альберт. Они дошли до коновязи и цесаревич отдал приказ седлать лучшую лошадь.
– Разве мухоловки – не растения?
– Вот у них и спросишь, – отмахнулся Альберт. – Короче: в двадцати километрах отсюда стоит мобильный аэродром. Покажешь им печать на письме и скажешь, что это нужно срочно доставить в столицу. На всякий случай, – Альберт порылся во внутреннем кармане и достал оттуда скрученный и помятый лист бумаги, – вот тебе письменный приказ. Согласно ему, ты имеешь полное право распоряжаться всеми ресурсами империи (условно, конечно) безвозмездно для выполнения поставленной перед тобой задачи.
– Ого! – только и ответил Лем.
– С лошадью справишься? – запоздало спросил Альберт.
– Да поди, – ответил Лем. – В детстве катался – ничего, вроде, получалось. А почему именно я?
– Я тебе доверяю, – пожал плечами Альберт. – Я считаю тебя «своим человеком».
Лем не успел ничего ответить – конюх уже подвел к нему гнедого жеребца. Жеребец смотрел недовольными глазами на своего будущего седока, но на морде старательно изображал покорность судьбе. Лем поправил свою сумку, винтовку, сел в седло и… умчался вдаль.
Альберт еще некоторое время смотрел ему в след, вздохнул, и отправился по своим делам.
Лем не боялся самолетов: что в них страшного? Без приложения к ним мускульной силы для запуска и управления – это просто груда металла. Или из чего там они собираются обычно?
Не боялся он и пилотов – пилота можно было, в случае чего, попросту пристрелить. Пилот – всего лишь человек, одетый в специфический костюм и прошедший трудоемкое обучение.
Не боялся Лем и авиабаз и аэродромов – ничего необычного или особо опасного для себя он не видел. Почти такой же склад, как на оптовой продуктовой базе.
Нельзя сказать, что Лем боялся высоты – он знал, что если упасть с высоты в сто метров – ты будешь мертв. А если упадешь с высоты в тысячу метров – ты будешь… тоже мертв. Причем для человека, упавшего, разница – не велика. Так что смысла бояться высоты Лем не видел.
Лем боялся законов физики, которые использовал при своей работе самолет, а таковых было много и все они могли, так или иначе, нанести здоровью человека непоправимый вред. Например, сила всемирного тяготения, или гравитация – она без особых проблем притягивала к поверхности планеты абсолютно все предметы, каким-то образом оторвавшиеся от нее. Или сила сопротивления воздуха: Лем предполагал, что человека – при соблюдении ряда условий, конечно – запросто может выдуть из такой неуютной штуки, как кабина самолета.
Сила трения тоже не внушала Лему особого доверия, хотя толковых претензий к ней у него не было.
Временный аэродром, наспех сооруженный имперскими военными, Лем нашел быстро – по огням, горевшим по его периметру. Безусловно, пауки огни эти тоже видели. Впрочем, аэродром они прекрасно нашли бы и в темноте, так что сигнальные источники света были нужны, во-первых, часовым, во-вторых, путникам, спешащим попасть на аэродром. День, ночь – гонцам цесаревича безразлично, когда прибывать с очередным сообщением в столицу.
К тому же, самолеты на посадку могли зайти и в темноте, так что освещение им тоже было нужно.
Несмотря на сгущающиеся сумерки (марш-бросок из лагеря чуть-чуть затянулся), Лем прекрасно видел все, что было спешно построено на этом участке равнины.
Больше всего места на территории занимала взлетно-посадочная полоса, вымощенная чем-то гладким и твердым, с виду похожим на бетон. В одном ее конце стоял наспех сколоченный ангар, в котором находились летательные аппараты. Над ангаром реял флаг с каким-то рисунком, который Лем из-за расстояния разобрать не смог. Неподалеку от ангаров разбиты палатки – командование посчитало не целесообразным строить хоть какие-то бараки для персонала. Видно, аэродром вскоре должен был «переехать» куда-то еще. В дальнем конце взлетно-посадочной полосы виднелся полуподземный бункер в котором, судя по всему, хранили топливо и боеприпасы. Случись пожар – ангар с самолетами пострадать не должен.
Весь аэродром обнесен легким сетчатым забором. По периметру ходят часовые с собаками.
Лем коротко переговорил с дежурным на КПП и получил разрешение пройти на территорию. Ему велели сразу направляться к ангару и поискать пилота, по прозвищу «Редж».
Ангар, казавшийся не маленьким издали… потрясал и подавлял. Метров десяти в высоту, он имел полезную площадь в несколько сотен квадратных метров. Внутри стояло несколько самолетов (из-за плохого освещения Лем мог различить только пять-шесть летательных аппаратов, стоявших в непосредственной от него близости).
Как раз в тот момент, когда гонец императорского сына вошел в ангар для самолетов, дежурные солдаты начали зажигать керосиновые лампы и помещение заполнилось светом.
Самолетов оказалось двенадцать. Возле каждого из них копошился минимум один человек: они что-то подкручивали, смазывали, крутили или просто протирали: очевидно, местные офицеры предпочитали не давать лишнего отдыха своим подопечным.
Впрочем, судя по довольным лицам, пилоты были не против лишней работы по обслуживанию вверенной им техники.
– Чем могу помочь, офицер? – обратился к Лему человек в капитанской форме. Лем ответил на воинское приветствие и сказал:
– Срочное сообщение в столицу, дежурный на КПП велел найти пилота по прозвищу «Редж».
– Сообщение в столицу? – капитан, судя по всему, не поверил Лему. Впрочем, посмотрев на печать на конверте, он изменил свое мнение и, повернувшись вглубь ангара, крикнул:
– Редж! Дуй сюда! Дело есть!
Откуда-то из глубины ангара выбрался чумазый, как черт, невысокий, косолапый и неказистый пилот в грязном летном костюме. В руках он держал промасленную ветошь – его явно только что оторвали от смазывания каких-то механических частей самолета.
– Здесь! – гаркнул Редж.
– Срочное письмо в столицу, – хмуро сказал капитан. – Вместе с гонцом, я полагаю? – тут он вопросительно посмотрел на Лема. Тот кивнул в ответ и всеми силами постарался не выдать своей робости – летать на самолете ему еще не доводилось. На дирижабле – да, но это другое дело…
– Так точно! – Редж расцвел. – Разрешите выполнять?
– Ты б хоть переоделся… – скептически протянул капитан. – Чай не в сельпо летишь…
– Так в кабине-то не чище! – расхохотался Редж и отправился обратно к самолету.
– Вообще-то Редж – наш лучший пилот, – сказал капитан. – Хоть на земле он и похож на чумазую обезьяну без малейших признаков интеллекта, но в небесах он летает ничем не хуже птиц. А то и лучше. Как-то раз он почти без крыла умудрился сбить двух стрекоз, да еще и аккуратно посадил самолет. Как? Да понятию не имею! Ладно, пойду отдам приказ полосу подготовить…
Самолеты Лему понравились: огромные, ярко раскрашенные бипланы. Все – двухместные. Некоторые – с пулеметами, а некоторые – с увеличенными отсеками в корпусе: истребители и бомбардировщики соответственно.
Отдельно стоял странный небольшой моноплан, чьи крылья были изготовлены из какого-то прозрачного материала, а весь корпус покрывал слой какой-то отражающей свет дряни. Судя по всему, то был первый в мире самолет-разведчик-невидимка: даже сверхзрение пауков с трудом бы заметило такую кроху в небесах.
Впрочем, судя по разговору пилотов, этот самолет находился на стадии испытательных полетов и пока что он себя не успел зарекомендовать никак.
Лем ожидал, что в ангаре повсюду будут стоять какие-нибудь ящики, бочки и верстаки, но вокруг царил подозрительный порядок: все, что не являлось частью пилота или самолета было аккуратно придвинуто к стене. На полу виднелись белые линии-направляющие и Лем сообразил, что порядок необходим для беспрепятственного выхода самолетов на взлетно-посадочную полосу.
Воздух пропитывали запахи машинного масла, керосина и чего-то еще, органично вписывавшегося в общую мешанину ароматов.
Редж, когда к нему подошел Лем, заканчивал спешно прикручивать какую-то фиговину к самолету. Поскольку крутил он в области двигателя, Лем решил не мешать и просто молча стоял рядом.
Он прочел надпись, выведенную на борту самолета: «Мухоловка №3». И рядом – две дюжины маленьких нарисованных черных стрекоз.
– Это – по количеству сбитых мною гадов на этой машинке-летучке, – кивнул на рисунки Редж. Он даже не посмотрел на Лема – знал, что все первым делом спрашивают именно про это. А еще стало ясно, что он – не прочь поболтать, пока заканчивает обслуживание механизма.
– Я думал, что «мухоловка» – растение, – сказал в ответ Лем. Он не видел на костюме Реджа никаких знаков, указывающих на его звание, поэтому старался вести диалог нейтрально.
– Растение, верно, – кивнул Редж. Он все так же усердно прикручивал что-то разводным ключом. – Только мы тоже мух ловим. И, в отличие от растений, делаем это быстрее и качественнее.
Пока Редж говорил это, Лем увидел наконец знамя авиакорпуса: голубой фон, а на нем – какая-то многорукая фигура, сжимающая в каждой конечности по какой-то штуке. Издалека казалось, что руки сжаты в кулаки и из них торчат останки стрекоз.
Вполне возможно, что этого эффекта и пытался добиться автор символа.
– Летал хоть раз? – спросил Редж.
– Нет, – ответил Лем. – На дирижаблях только.
– Дирижабли – это не то, дирижабли – это другое, – пробормотал Редж. Он закончил прикручивать что-то внутри самолета, и теперь начал крепить на место часть обшивки, которая должна была закрывать отремонтированную деталь двигателя. – Дирижабли – это для детей и дамочек катать. Медленные, неторопливые: стой себе, да в окошко пырься на цветочки всякие. Да разговоры разговаривай. Самолет – это, братец, другое. Это – скорость! Маневренность! Внезапность! И смертоносность.
– С виду-то не трудно им рулить, – продолжил Редж. – Только вот трудность вся как раз в том, чтобы стрекозы тебя не скогтили. Поймают – и все! Кранты. Не стряхнешь их уже с себя. Много славных парней так потеряли – медлительны были слишком, по учебнику делали все, дуралеи.
– А надо как? – поддержал разговор Лем.
– Надо – на месте смотреть. Стрекозы учебников не читают, но они-т в небе родились, что им учебники по полетам? Они на месте все придумывают и обыгрывают, а нам остается только хитрить да маневрировать. Не все могут.
Редж закончил затягивать последнюю гайку и стал убирать инструменты в комод, стоявший возле стены. Оттуда он достал пару шарфов, летных шлемов и защитных очков – по одному экземпляру себе и Лему.
– Почему тебя все просто «Редж» зовут и уверяют, будто это – прозвище? – внезапно спросил Лем, когда молчание затянулось. Редж в ответ ухмыльнулся и сказал, что это все из-за того, что его отец – идиот. В частности, помимо прочих дуростей, совершенных им в своей жизни, он умудрился дать своему единственному (случайному, к слову) сыну имя такой длины и заковыристости, что проще уж отзываться на «Редж».
А мамаша у него – еще глупее, раз с таким идиотом живет.
Лему стало понятно, что к родителям неказистый пилот не питает никакого уважения.
– Моя семья – от она! – Редж обвел рукой ангар, самолеты и людей внутри. – Вот они – не кинут меня, не подставят. Сколько раз крыло к крылу бились – всегда друг за друга стеной стоим! Вот они – семья моя. А капитан наш – как мамка и папка в одном флаконе: и поругает, и похвалит, и выслушает, и чаем угостит, и девку красивую предложит… Мечта прям!
– Это да, – с серьезным лицом сказал Лем. Капитан сразу у него уважение вызвал.
Редж махнул рукой и оба стали усаживаться в кабину: Редж на переднее место, а Лем – на заднее. Перед тем, как подняться на борт, Лему был выдан парашют и короткое пояснение, как им пользоваться («Дергай вот эту херовину – и молись!») Лем, по неопытности, долго возился с шарфом, летным шлемом, очками и ремнями безопасности. Редж помогать не горел желанием и лишь тихо похохатывал, глядя на нелепые движения своего спутника.
– В воздухе воевать – это да, это сложно, – вновь заговорил пилот. – Но куда как сложнее штурмовать что-то! В небе же как – стенку не построишь, зенитки не навтыкаешь! А на земле – мило дело! Зениток налепил – да и шарашь в воздух, авось да попадешь в кого! Пауканы так и делают. Бог весть, чем они там шмаляют, но наших парней сбивают – махом! Штурмовали мы как-то гнездо одно паучье – лес небольшой, пауками забитый под завязку, так они наших там пятерых угробили, скоты стеклозадые!
– О как, – невнятно ответил Лем.
– Труднее штурмовать только авиабазы наши стационарные: на высоких утесах стоят, да еще и в горах – фиг подойдешь. По земле – так вообще неделю по камням ползти вверх-вниз. А для тех, кто летать умеет, там пушек стоит столько, что небо – с овчинку покажется, как стрелять начнут! Мы как-то с парнями считали, сколько экипажей надо для штурма одной базы. Вышло, что почти две сотни. И то, выживут – единицы. Да еще и поддержку с земли надо, а то толку в налете не будет.
– Мм, – снова отреагировал Лем. Сейчас его больше волновал способ отрегулировать длину ремня безопасности, нежели какие-то гипотетические трудности штурма своих же укреплений.
– Так что нет уж! Базы я ни в жисть штурмовать не полечу! Нет уж! Самоубийство это, так и знай. Ну что, готов, нет? – спросил Редж. У выхода из ангара уже маячил красным флагом человек. – А то нам отмашку на красную полосу дают. Красная – это в центре которая. Другие – другими цветами машут. Ну?!
– Да готов я! – огрызнулся Лем. Пилот начинал его раздражать своей хвастливостью и болтливостью.
– Поел, небось, перед полетом? – сочувственно спросил Редж. Лем помотал головой, пилот хохотнул и нажал на одну из кнопок на приборной панели.
Биплан задрожал, пропеллер начал вращаться, откуда-то запахло керосиновым дымом и летательный агрегат медленно покатился к выходу из ангара.
Лем начал бояться. Холодный липкий страх плавно окутывал его внутренности. Он увидел проплывающие мимо ухмыляющиеся рожи других пилотов и понял, что выглядит до смерти напуганным. Отказываться было уже поздно, к тому же, цесаревич рассчитывает именно на него.
Летательный аппарат уже выехал на взлетно-посадочную полосу. Одна из «дорожек» была подсвечена какими-то ярко-горящими огнями («Химические свечи» – мелькнуло в переполненном адреналином мозгу Лема).
Самолет катился все быстрее и быстрее, до забора двадцать метров… пятнадцать… десять…
Самолет плавно пошел вверх. Тихо прошелестели, складываясь, шасси, и остался только шум ветра в ушах, да рев двигателя.
Лем долгое время судорожно цеплялся руками за края кабины (она не закрывалась сверху ничем, только спереди стояло небольшое стекло, защищавшее от ветра) и боялся пошевелиться. Со временем, когда страх чуть-чуть отступил, Лем огляделся по сторонам: сверху, спереди, сзади и по бокам было стремительно темнеющее небо – на Империю Людей опускалась ночь.
Лем быстро глянул вниз – и увидел только тёмные очертания каких-то лесов. Ему стало интересно, откуда пилот знает, куда лететь?.. Впрочем, спросить возможности не было – тот вряд ли услышал бы вопрос своего попутчика. Да и Лем вряд ли понял бы ответ, даже если бы услышал его – встречный ветер слишком силен.
Медленно потянулось время ожидания. Лем старательно пытался думать… о чем угодно. Однако голова его была переполнена мыслями исключительно гравитационного характера и какими-то скудными обрывками молитв.
Иными словами, Лем боялся до смерти.
Порой становилось то страшнее, то, наоборот, страх отступал.
На небе появились звезды – непривычно крупные. Впрочем, это страх мог увеличить их в глазах Лема, а не близость к ним. Однако это не делало их менее завораживающими и прекрасными…
Через сколько-то времени пилот обернулся и что-то крикнул. Лем ничего не понял, но старательно посмотрел вперед, чуть приподнявшись со своего места. Колени его сильно дрожали.
Впереди виднелся большой остров света – столица. Какие-то ее участки были специально подсвечены: например, районы с высокими зданиями и аэрогавань – чтобы пилоты прибывающих самолетов и дирижаблей случайно не зацепили что-нибудь.
На первый взгляд Лем не увидел в архитектуре Столицы каких-либо изменений, но, приглядевшись, понял: рядом с городской чертой, неподалеку от железнодорожных путей, виднелись расчерченные огнем дорожки – то построили специальную экстренную взлетно-посадочную полосу.
Прямо на глазах Лема одна из дорожек погасла и загорелась другая – видно, одну из них только что занял какой то самолет.
Редж потянул за какой-то шнур и на краях крыльев его самолета ярко засветились красные огоньки – так он подал знак другим пилотам, что идет на посадку в темноте.
Поняв, что сейчас, так или иначе, встретится с землей, Лем замер и напрягся – ему стало страшнее, чем было до этого. Даже глаза отказывались моргать.