Мы так близко, что у меня трясётся наполовину онемевший торс. Мне не страшно. Иногда меня бросает в дрожь, но сейчас это не от страха. Вылей чернила на бумагу и расскажи, что тебя беспокоит. Расскажи, какая петля не даёт тебе дышать. Закинь всё это в тканевый мешок как босой отшельник и вылей на крест. Всё, что у нас есть – это правда. Только видим мы её по-разному. У каждого из нас своя правда. Каждый из нас глубоко убеждён в своей, но истина известна нам обоим.

– Что ты хочешь услышать? Что я подлая скотина, что я бесчувственная падаль, что я самое гнилое вещество? Что мне нет прощения? – Это знает каждый, определённо.

Сара хватается рукой за живот и изгибается вниз.

– Ты хочешь слышать, что я самое паршивое создание? Ты хочешь, чтобы мне высекло пулей череп, ты хочешь, чтобы мне раскроило позвоночник ударом молнии, ты хочешь, чтобы мне выбили лёгкие тяжёлыми ботинками? Чтобы меня пинали в лицо, раскромсав в безымённое месиво моё никчёмное лицо. Или ты хочешь услышать, – Я поднимаю свой подлый взгляд, будто осмелев после названных наказаний. Будто я поверил в себя, будто это выглядит как подвиг, – что я сильно люблю тебя?

Она помнит, как я рассказывал ей, что Карл Юнг претерпевал сложные психологические преобразования. Сам Карл называет этот опыт неврастенией и истерией, но я бы назвал это «творческой болезнью». В возрасте 38 лет Юнг начал испытывать ужасную «конфронтацию с бессознательным». У него были видения, и он слышал голоса. Время от времени Карл беспокоился о том, что ему угрожает психоз или шизофрения. В одиночестве он начал практиковать метод, который он позже назвал активным воображением. Юнг записывал все, что он чувствовал или видел в небольших дневниках. Затем он начал переписывать эти заметки в большую книгу, переплетённую красной кожей, над которой он работал с перерывами в течение 16 лет.

Сара поддерживает живот снизу, опирается костяшкой локтя об моё висячее тело. От боли она бьёт прикладом мне в плечо и кричит. Её позвоночник очерчивает костлявую линию на балахоне, очерчивает мне самые больные воспоминания.

– Покончи с этим, – я говорю спокойно. Это лучшее, что может быть. Покончить. Если выхода нет совсем, это загонит тебя в пятый угол, в самый тёмный уголок. Я в шестом углу. – Покончи со мной, – Я за пределами того, что можно понять. – Ну же, Сара.

Немое лицо сжимает губы в плотную трубочку, брови спускаются вниз и глаза чуть сужаются под натиском нажатия. Её трусящаяся рука плавно нажимает на курок…

Где я, это не важно. Я везде, и я нигде. Меня нет, но я есть прямо перед тобой. Твои сны прекрасны, если в них нет меня, и ты просыпаешься одна на огромной кровати, рёбра болят, будто всё ночь дралась на ринге; ноющие мышцы рук и ног, сломанный пресс, будто в него всю ночь пробивали боксёры, не дают тебе сразу встать с кровати. Серые стены и серый потолок. Затуманенное окно. Мрак и пустота. Затишье перед бурей. Пустая кровать, измазанная кровью. Чувство, будто сходишь с ума. Не понимаешь? Сигаретный запах разъедает слизистую, омерзительное чувство тошнот подступает к горлу.

Но это ещё ласковые прикосновения в сравнении с бессмысленными поисками Флинна в его полузаброшенном доме. Десятки комнат и ни в одной нет ответа. Где ты, с кем ты. Снегопад в глазах, падает пепел и текстура в мыслях. Только грязь. На колени перед отражением. Оставь в стенах свой вопль, разбей мне стёкла, если я тебе тоже что-то разбил. Раздроби мои шкафы английского ренессанса, если я раздробил тебя.

Месть – это то, что заставляет нас прожить очередной день с улыбкой. Сломай снова. Всё раздражает, нервозность. Хочется быть где угодно, но не тут. Очерствевшие губы не сделают полу дугу. Можно обмануть кого угодно или, по крайней мере попытаться это сделать, но себя не обманешь. Рождение злости, кажется, происходит из неоткуда. Террор. Истинный показатель – это не жалеть ничего ради человека, особенно свои эмоции. Поэтому, вытесни их, выдай их наружу. Ведь, самое томительное и мучительное – это ждать. Ждать, когда перережут горло или когда всё прекратится. Разницы нет. Месть – это забыть.

Питер, обезумевший от гнева, рвал и метал в доме всё, что попадётся под руку. Никогда раньше он не показывал себя таким вспыльчивым и нервным, каким был сейчас. Питер узнал, что Сара ночевала у Флинна. Угроза подкралась так близко, что истреблять её нужно самый решительным образом и как можно скорее.

Сначала эта выходка в храме, когда его дочь стала объектом пристального внимания какого-то антисоциального выродка, потом этот карнавал с кучей нагоревших вопросов, теперь же это переходит все границы. Решительная ликвидация и ни капли сомнения. Дьяконы и обычные служители, ранговые и верующие, все переняли злость Питера. Хороший лидер всегда найдёт рычаги воздействия и правильный корень проблемы, чтобы точно быстро его уничтожить. Его. Тебя. Меня. Ради плана, высокого и пресвятого – создание второй Девы Марии. Отдать жизнь – это малое, что они готовы сделать ради воплощения своей идеи – сделать мир лучше. Но, разве так будет лучше?

Она ненавидит его безмолвный уход, за избегание всего, что он оставил после себя. Всё разрушалось, обдавалось ветром и дождём. Прочный фундамент, но не устойчивые стены. Оставил километры пустоты, напалм в очаге. Будто спалил живьём. Я – тот самый смертоносный вирус в их глотке. В глотке каждого из них, но меня не уничтожит ничего, кроме неё. Кроме её гнева.

Запускаю пальцы в корни волос, я бы все отдал лишь бы только уснуть. Натираю веки грубыми прикосновениями указательных пальцев, сжимаю зубы, кидаюсь из бока в бок. Десятки размытых дорог в голове, сотни линий, километры путей в самые разные уголки сознания и это снова не даёт мне спать. Темнота, укрытая учащенным сердцебиении. Глаза стеклянные от постоянной бессонницы, голова затуманена постоянно вялым бессознательным ощущением круговорота, бесконечного круга событий, который ни на шаг не отходит от прошлого дня. От позапрошлого, от прошлого и от будущих таких же. И снова я лежу, укрыв глаза и прошу прекратить это. Но меня слышат только мои мысли, только мои стервятники, рвущие за эти слова душу. Все мои страхи играют со мной игру, и все попытки найти выход бьют меня с каждый разом сильнее. Новые удары по не зажившим старым. Красная кровь на багровой корочке старой. Я будто в дыму и горчит всё сильнее. Десятки бутылок вина смывают улыбку с лица. Штопором в шею я бы хотел зарыть в землю себя. Новые дороги поверх изрешеченных старых уходят всё глубже, но приводят каждый раз только в более дикие и безлюдные тупики. Мои страхи играют со мной в пытку, изнемогают меня по окончанию долгих разговоров и укладывают в постель после падения всех принципов. Когда нет сил ни на что, кроме молчаливого признания. Когда нет сил искать путь и строить дорогу, они отпускают меня, вдоволь насладившись моим истязанием. Они сосут мою кровь и забирают все силы. Я слабею и костенею. Они не уходят надолго, всегда возвращаются после заката. Полны сил и энергии, решительны в действиях и непоколебимо беспринципны. Мои стервятники, я создал из сам и нет им уничтожения, потому что я сам наделил их такой безграничной властью над собой. Я изнемогаю, но им всё ещё мало. Мои выступающие из кожи кости бьются о стенки, что-то рвётся наружу, но выхода нет. Есть стенки, которые ломать нужно долго и мучительно. – Мы только приступили, не будь таким поникшим. Бессильно я подчиняюсь воле своего дьявола, не могу повернуть его или укротить. Я создал его сам, и он не боится. Даже больше, я его боюсь. Этим он и питается. Каждый раз я сознательно его кормлю, потому что, иначе, будет гораздо хуже, и он съесть меня. Он сейчас пытается съесть меня, потому что я уже долго его не кормил. Он доедает мои мысли, доедает моё тело, доедает силы и энергию. С каждый днём я всё больше похож на ходячий труп в обвисшей одежде. Каждый вечер я лишаюсь какого-то чувства, потому что ему нужно питаться. Кажется, что скоро я лягу и не проснусь.

Смешать ненависть и страх почти как смешать крепкий и слабый алкоголь. Отличие в том, что второе даст лишь физическую боль. Не знаю, что из этого является производным другого, но оно точно связано. Эмоции накаливаются красным железом, прыгают из одного агрегатного состояния в другое. Самый насыщенный комплекс, от которого хочется только снести себе череп через открытый рот. Неиссякаемый поток живет со мной в обнимку тенью моего страха и ненависти.

Пил, курил, глотал таблетки. Беспамятно уходил ветром из головы. Бардак. День – не день, солнце – луна. Вытекает со рта. Онемевают губы. Трясутся руки. Бьёт в агонии. Нервозность измучала мышцы бесконечными судорогами. Я хочу вынести себе коробку.

Сорок мучительных дней, сорок по совпадению или всё и должно было произойти именно так. Сорок дней пламени, в котором я повяз с головой, бесполезно пытаясь его потушить. Этим он и питается. И я накормил его досыта.

Мой макаров лежит дома. Как только пригодится, оба магазина снаряжены по восемь. Дважды восемь – шестнадцать. Шестнадцать человеческих жизней. Или шестнадцать отверстий в одном бесполезном теле. В одном уже мёртвом теле. Я вернулся за ним, чтобы сделать то, на что не хватило времени и ума раньше. Я вернулся как из ада. Вернулся из длительной трансцедентальной сингулярности.

Вернулся, но не успел и сделать вдох, как меня отлавливают на улице и кидают в мешок. Как уличную дворовую собаку, которую повезут на усыпление. А может, задушат прям в багажнике. И меня действительно повезли на усыпление, только не в собачник. И вот моё тело распято на кресте. Изнывает в верёвках на икрах и запястьях. Как остолбенелые животные в зимнюю пору: окоченелые и несгибаемые. Мёртвые. Без признаков жизни.

Раскалённая гильза отстреливает мне в шею, как всегда точно в меня. Будто я самый магнитный в этом мире. Пуля просвистывает у моего левого уха, в секунду порвав мне ушной барабан. По крайней мере, с него тотчас потекла кровь. Прилетает в чёрную стену, охваченную пламенем. Красный мирок. Сажа осыпается перьями в огонь.

Мои глаза крепко закрыты в надежде, что наконец силы покинут меня полностью. Что со мной покончено. Но Сара нагибается вниз и кричит. Опускается на колени и бросает пистолет наземь. Металлический отблеск звука. Я слышу её через правое ухо и тону в этом крике, даже не подавая признака заполнения легких водой.

На другой день после того, среди толпы народа, пришёл Иисус Христос. Иоанн подал им мысль, которую можно выразить в следующих словах: Вы ожидали пришествия Мессии; вы потому и пришли ко мне и сделались моими учениками; так вот Он. Он уже пришел; ожидания ваши сбылись; теперь вам незачем оставаться здесь; идите за Ним!

Андрей и Иоанн пошли за Иисусом. Они пошли за Иисусом в место Его временного пребывания; таковым мог быть один из шалашей, устроенных на берегах Иордана для приходивших к Иоанну Крестителю. Андрей первый нашел брата своего Симона; сказал ему, что они нашли Мессию-Христа, и тотчас же повел его к Иисусу. Взглянув на Симона, Христос сказал: Тебя зовут Симоном, ты сын Ионин; но ты теперь будешь называться Кифою, или Петром.

Сара поднимается с колен, её руки залиты кровью. Под ногтями и на изгибах суставов. Хлюпает влажностью, сжимая кулаки сильнее. Ладони не разбиты, но кровь на руках умывает поры.

– Ты самое паршивое создание. Я до боли хочу высечь пулей твой череп, я хочу, чтобы тебе раскроило позвоночник ударом молнии, чтобы тело твоё сгорело в этом пламени, истлело до неизвестности в муках. Я хочу, чтобы ты знал, через что мне пришлось пройти… Как частые хайхеты бьёт между лёгкими…

– Я понимаю, ведь сам прошел через такой ад дважды или трижды.

– Ты проходил через ад, который сам и питал. Ты ушёл, не сказав ни слова…

– Я должен был… Я должен был понять, что я. Я ненавидел всю свою жизнь, я не умел жить иначе, – То опуская, то поднимая взгляд, перебиваю вновь, будто у меня есть железная отговорка – Только боль и горечь шли со мной в ногу, и моя черствость только росла, как растет пламя нас охватывающее, – Мои глаза говорят всё за меня, – Мне стоило понять, что я. – Секундой я жду её реакцию, хоть секунду её понимания. – Мне стоило понять, что всё, что происходило со мной не является моим новым наплывом в беззаветную ненависть и злость. И я понял это. Но понял, понял, понял, но понял это только сегодня. Что угасает злость под приливом другого, раннее не ясного мне чувства.

В одном из домов городка происходило празднование только что совершенного брака. Пресвятая Дева Мария была на этом праздновании; были приглашены также Иисус и ученики Его. Приглашен был Иисус не как объявленный Иоанном Мессия-Христос, а просто, как знакомый.

Семья, праздновавшая свадьбу, не имела запаса вина на случай продолжения празднества и приглашения новых гостей. Заметив это, Пресвятая Дева говорит Сыну: «Вина нет у них». Этим замечанием Она вызывала Его на чудесную помощь хозяевам; но Иисус Христос сказал Ей: «Что Мне и Тебе, Жено? еще не пришел час Мой».

Этими словами Господь пояснил, что время проявления Его божественной власти в этом доме еще не наступило, но может скоро наступить. Пресвятая Дева поняла ответ Сына и сказала служителям: «Что скажет Он вам, то сделайте».

В каждом доме были особые каменные сосуды с водой для омовения. Было и тут шесть таких сосудов или водоносов. Христос велел слугам наполнить их водою; они исполнили приказание. Тогда Христос велел им почерпнуть этой воды из водоносов и отнести к распорядителю пира. Они повиновались и понесли. Распорядитель пира попробовал эту воду, оказавшуюся лучшим вином, и позвал жениха. Предлагая жениху это вино, распорядитель заметил ему, зачем он приберег лучшее вино к концу пира, тогда как всеми принято делать наоборот.

Это было первое чудо, совершенное Иисусом Христом. Оканчивая повествование о нем, Евангелист Иоанн говорит: «Так положил Иисус начало чудесам в Кане Галилейской и явил славу Свою; и уверовали в Него ученики Его».

Душа долго живёт на земле и любит земную красоту; любит она небо и солнце, любит сады и море, и реки, леса и луга; любит душа и музыку, и всё это земное услаждает душу. Но когда познаёт она Господа Иисуса Христа, тогда не хочет уже видеть земное.

– Моя злость переросла в ненависть. И я всеми силами пыталась забыть тебя, выкинуть тебя из всех уголков своей жизни. Забыть, что мы когда-то встречались и что ты что-то значил в моей жизни. Мой отец оттачивал во мне это чувство всеми силами. Мать ни слова не говорила, но мнимо соглашалась с действиями отца. Все сжимали меня в безвыходное кольцо. – Её поникшее лицо, опущенные ресницы и локоны поднимаются в лице наверх. – Но я не забыла тебя. Я всё так же люблю тебя!

Выпей. Ведь яд – это я. Ведь яд – это ты. Ведь я – это ты.

14

Я помню, как она рассказывала мне, что храм имеет трехчастное деление: притвор, основную часть и алтарь. Главная часть – это алтарь, поясняла она. Он ориентирован на восток и почти всегда отделен от основной части храма иконостасом – перегородкой из нескольких рядов икон с красивыми двустворчатыми воротами посередине. Она также назвала их Царскими Вратами, их открывают в определённое время, и через них могут проходить священнослужители только в установленные богослужением моменты. Она говорила, что отчим – предстоятель общины – преображал хлеб и вино на престоле в Тело и Кровь Иисуса Христа. В центре алтаря располагается престол – это то, с чего начинается храм. На престоле вино и хлеб действием благодати Святого Духа преображаются в Тело и Кровь Господа Иисуса Христа. Основная часть храма украшена большим количеством фресок и икон, причём над каждой теплятся лампады и горят свечи. На небольшом расстоянии от Царских Ворот, по центру, стоит аналой, и на нём тоже лежит икона. Запуская глаза вверх орбиты и поправляя распутанные волосы за ухо, она увлекательно и быстро, почти взахлеб, говорила, что эта традиция берёт корни из Нового Завета. Ветхозаветский храм запрещал изображать Бога, запрещал сам Бог через пророка Моисея. Любая попытка изобразить Невидимого Бога была исключительно плодом человеческой фантазии, что уклоняло народ в сторону могущественных еврейских языческих цивилизаций.

Приходит время, и Невидимый Бог принимает человеческую природу. Он чудесным образом, повышает голос Сара, действительно восхищаясь этим невообразимым волшебством, – без мужского семени – рождается в Вифлееме. Святой Дух сходит на девушку по имени Мария, и через неё в мир приходит Спаситель, Иисус Христос.

Мой новый облик отражается её характерными «чертами», её неповторимыми идеалами, её мерцающий блеск, как отражение звезды в чистой воде, зажёг меня как спичку и что-то вспыхнуло во мне. Она создала меня из ничего и вынесла на свет, вынесла по своему принципу, связав новое начало в единый лаконичный сверток.

Развязывая мои запястья, обнимая своими нежными прикосновениями мои израненные лодыжки, освобождая меня от кандалов деревянного креста, она шепотом, почти беззвучно, читает со стены:

– Да любите друг друга.

Моё тело отогнало всю грязную кровь куда-то далеко от меня, от моих конечностей, и у меня нет сил стоять на ногах, как огромный бесхребетный комок я заваливаюсь вперед и падаю на ладони, буквально чудом не придавив Сару, и чуть было не упавши лицом в горящий деревянный пол.

Мои белые бескровные руки и ноги наполняются вибрирующим наполнением обновленной, свежей крови, моё лицо и тело горит от сильно давления. Мои глаза мутят окружающим мир, мутят жар, стоящий перед глазами уже так близко, что мы скоро сгорим заживо.

– Туда, – показывает Сара на трапезную, похожая чем-то на крытый виадук между корпусами в твоём колледже. Туннель, прикрытый фиолетовым полотном, изрешеченный горящими языками пламени.

Моё левое ухо отчётливее слышит это слово, засохшая кровь отшелушивается от ушного барабана и щёк на пол. Частицы меня горят прямо подо мной.

По горящим деревянным полам, которые выглядят даже сейчас на порядок лучше, чем мои, Сара протаскивает меня, а я её к этому самому туннелю жизни. Как черный плюс белое равно серый. По заваленной стене, облегчившей нам путь, но также сильно раскалённой, как и наши тела. Тело Питера проваливается в огонь, проваливается навсегда в бездну. Его черное полотно облачения вспыхивает в момент, забирая его тело глубоко и навсегда.

В Новом Завете Сам Господь и Его апостолы, говоря человеку о божественном, часто использовали образ света, свечи, горения. Наша свеча должна быть внешним выражением внутреннего пламени. Наша свеча должна спалить всё.

Синхронно, обнимая луч света в непроглядной тьме, проходя между заваленных троп, она несёт на своих плечиках ещё одно чудо. Её один луч света, спасающий тонущий мир от катастрофы. Ещё одно имя, которое на веки укоренится в ваших умах. Имя, которое принесёт с собой прекрасный благоговейный воздух…

Теперь это то, что ты можешь назвать фантастичной историей, немыслимой новеллой или парадоксальным чепэ, а я своей самой настоящей жизнью. Частичкой бытия. Самим собой на бумаге. Каждый из нас пережил это по-разному, у каждого своя сторона. У каждого из нас своё мнение и своё видение. Но сходимся мы всё равно в одном…

Преломлённые лучи вечернего заката за непробиваемыми стенами серых домов нам заменяют пылающие языки огня от каркаса церкви, пылающие языки их ненужных мнений, догорают где-то в кипе литературы с жестким корешком, где-то в деревянных шифоньерах и шкафах, забитый когда-то вплотную макулатурой. В стопках обличений, раскинутых на крестообразных плечиках, в сундуках, забитых битком лестовками и семисвечниками, позолоченными лжицами и чашами с мелкой фрезой, в буре церковной утвари, где-то позади, где-то в прошлом. Ночное небо укрыто шерстяным пледом звезд и огромной лампы белого света, освещающей все уголки сумеречного города. Неописуемо свежий ветер свистит по волосам, развивая на ветру их безмятежные локоны, свободные как этот ветер. Безмятежно независимые и свободные как ночной покой и тишина, как гладь рек, как ты в целом. Это создал сам Бог. Город пуст, и мы идем вниз по улице вдвоем, в пылающих окнах догорает свет, только нас давно там нет. Мы не знаем, что потом, словно нет ответов на вопросы. Рвёт грудь изнурительным бездействием, как невозможность прикоснуться до неба и возвыситься над всем, что тебя окружает, чтобы всецело и полно ощутить это между рёбер сладкой наслаждением. Сложно придать языку чувство, если оно так сильно и глубоко проникает в плоть и кости. В мозг и сознание. Луна купает в наслаждении просто слова «лёгкость»; лучше, как ветер свежей лёгкостью, также близко, как ветер по твоему лицу, также чувственно и проникновенно, как твои мурашки прямо сейчас, да. Как объятия, сжимающие твою талию. Как тёплое прикосновение по губам. Как твои пылающие щёки и закрытые глаза. Мне нужен воздух, чтобы начать всё сначала. Сразу всё стереть и после полной грудью сделать первый вдох.