2
Полотенце на проволоке обдаёт потоком, разгоняя пыль по всей комнате. Трухлявое тело сокращается в остатках мышц, покрываясь мурашками. Руки и ноги в секундный электрический разряд. Взгляд прикован к его отражению. Она даже не сразу узнаёт его в этом виде. Скелетообразное существо с глубоко посаженными глазами. Серые оттенки вокруг глаз подчёркивают глубину глазниц. Нос тонкий, две дырки кажутся огромными на истощавшемся лице.
– Сэм…? Боже, что ты с собой сделал… Боже… – Но Богу молиться уже поздно.
Он смотрит ей в глаза. В полость глазницы скатывается капля. Слеза. Тонкие губы изображают подобие улыбки. Пальцы рук еле подвижно бьются в спазмах. Тело Сэма наклоняется назад, и теряя равновесие, полые кости распластаются на полу длиной человекообразной фигуры.
3
Ты сам создаёшь себя таким, какой ты есть. С детства тебе говорили правильно одеваться, правильно поступать, делать всё так, чтобы не отличаться от других. Просто не быть белой вороной среди кукушек. Тебе навязывают некоторые идеи, мысли и слова. Тебя формируют как человека. Но ты делаешь вид, что не слышишь. Ты создаёшь себя сам. Таким, каким чувствуешь себя сам. И это отличает тебя от других: ты не надеваешь маску, когда тебе это выгодно, ты живёшь в этой маске. Это твоё лицо. Ты с ним родился, меняются с возрастом лишь отдельные его черты. Твоя маска пропитана существом, а не ситуацией.
Голова запрокинута набок, язык торчит наружу вялой тряпкой. Ноги подняты наверх, пятки массажирует рука. Зрачки запрокинуты глубоко за веки, глаза – потрескавшиеся стёкла из кровяных сосудов на сером фоне. Девушка обливает его лицо водой, давит рукой на грудь, делает искусственную вентиляцию. Она не позволит ему умереть вот так.
Холодная, липкая, бледная кожа. Глухое редкое дыхание. Низкое давление. Если это не артериальной гипотензия, известная так же, как гипотония, то считай, что на этот раз тебе повезло.
Чахлый мешок с костями, что ты сделал с собой. Зачем ты так?
Веки содрогаются, ресницы создают мимолётную волну. Сэм в сознании. Но глаза в лунках по-прежнему закрыты. Он боится открыть глаза. Боится смотреть. Она сдавливает грудь, ждёт ответную реакцию. Что угодно. Она не знает, что может сломать его полые кости, она давит. Она ждёт, когда он скажет: хватит. Но он не говорит. Она не знает, что давить нужно чуть выше, иначе потом ему придётся собирать осколки рёбер по всему животу. Она не знает, что он в сознании. Она вообще ничего не знает.
Он хочет, чтобы она сломала его рудную клетку.
Рука поднимается и мёртвые пальцы гладят её волосы. Улыбка, показывающая на выступающих дёснах краешки зубов. Тонко открытые глаза. Сэм гладит её.
Девушка целует его руку и слёзы проскакивают на её смертельно перепуганном лице. Её глаза – отдельный вид искусства. Она улыбается, сдавливая двумя руками его хрупкую кисть. Она смеётся. Её улыбка – как улыбка. Как экзальтация. Как трехпроцентный промедол.
– Сэм… – говорит она шёпотом сквозь ладони, – Сэм, зачем…? Ответь мне, зачем…?
По его пальцам стекают капли её слез. Папиллярные каналы пропускают ручей в ладонь, где он впадает в озеро скопившегося там пота. Девушка целует его руку, ощущает солёность на губах.
Она поднимает его тело в сидячее положение. Голова Сэма запрокинута назад, рот открыт. Глаза невольно тянуться к полному раскрытию век. Мышцы спины, держащие позвоночник, они усыхают и тянут голову назад. Она подхватывает рукой этот плоский затылок и поднимает его полностью. Садит на стул и рассматривает стянутое в узел никчёмное тело. Ей не противно. Сэм ей не противен.
Сэм опёрся локтями о стол и сидел, прикрыв иссохшими запястьями лицо, положив костлявые кисти на кудрявые волосы. Он спросил, показывая неестественно искреннюю улыбку на лице:
– Хочешь, уйдём отсюда, хочешь… туда..?
Голос ему не соответствовал, слишком басист он был для этой груды обломков.
Сэм не хотел, чтобы она видела его в таком состоянии.
И она, улыбнувшись, говорит – да.
4
Потрескавшаяся краска на грунтованных стенах была синего цвета. Голые перила не окаймлял деревянный поручень. Ступени через одну были в разбитую паутину, а кое-где и в россыпь валялись ошмётками. Ни одна из дверей не способна защитить хозяев и хозяек от непрошенных гостей, все они давно сгнили. Лишь жёлтые круги полуокружностью с метр украшали бланковые двери этого дома. Это его подъезд. Подъезд его дома, если это место можно было так назвать. Какая-нибудь комиссия давно сказала бы, что здание в аварийном состоянии и годится лишь под снос.
Крыши как таковой не было. Окна снаружи запечатаны клеёнками и плёнками, крепящимися рейками двадцати миллиметров. Где-то пустуется лишь дыра, прикрытая шерстяным одеялом того образца, когда в стране были лишь только такие и никаких других. Дом выглядел страшно. Его обходили стороной, считалось, что это притон шлюх и наркоманов. Местная легенда.
Строение имело высоту в 4 этажа. Сэм проживал, точнее говоря, существовал на последнем этаже. Таких зданий в районе было восемь. Все построены по одному образцу и отличаются лишь номерами на главных дверях, если их еще можно так назвать: обклеены объявлениями о продаже аналогов кетамина, валиума и других разных препаратов, используемых не по назначению, номерами телефонов девчонок и прочим. Эти деревянные прослойки между улицей и подъездом можно было бы назвать информбюро низкого общества.
Сэм довольно уверенно ступает шаг за шагом. Она не отходит от него ни на шаг. Страшно смотреть как он ходит. Страшно смотреть, как оно вообще способно передвигаться самостоятельно. Местная легенда. Но эта местная легенда – Он, и она не может по-другому.
Лунный свет освещает все вокруг. Ей видны заросшие яблоневые сады. Поросшие стены других домов – это не плющ, это вьюнок. Тот самый сорняк с цветами, варьирующимися от нежно-белого до нежно-розового цвета. Он порос так высокого, что закрывает окна всего первого этажа. Если эти заболоченные деревянные рамы ещё можно было так назвать.
Один дом похож на другой. Никакой из них не отличается от последнего. Ничего из этого не внушает счастливой жизни. Ничего из этого вообще не внушает жизни.
С километр дороги, разбитой дороги, путь её ведёт на отшибленное от живности поле. Это место давно облюбовала свалка общественного мусора, притона дикий собак и обычных прихожан этого места – нищих бездомных отбросов, одним словом – бомжей. Она не боится его. Никогда не боялась. Никогда не чувствовала себя с ним тревожно, один его вид, даже сейчас, предавал какую-никакую уверенность. Хотя, сейчас она уже не могла полностью положиться на него, все равно доверяла ему.
Они идут порознь, но на одной линии. Идут шеренгой, сказал бы какой-нибудь служивый. Куда её ведёт обвисшая на теле футболка и спущенные с бёдер штаны, она догадалась. Знала, что ему нужно что-то сказать. Она это чувствует. Она всегда знала, что он хочет.
Пейзаж не вдохновляет: изрисованные стены, свалки мусора прям на дороге, битое стекло ждёт чью-нибудь пятку прямо перед детской площадкой. Кратеры на дороге – ворованные крышки люков. Также ждут своего счастливчика каким-нибудь из вечерков. Он не осмеливается поднять свою голову выше ста пятидесяти градусов или половины шестого по циферблату, – он и не может держать её в ином положении.
Так они и доходят до этого места. Он привёл её туда, ни разу не подняв свой лоб выше, чем ему положено. Он знает это место как свои пальцы. Как свои кожаные кости.
5
Место общественного склада ненужных вещей, вещей, которые уже выполнили свою функцию и теперь похоронены тут – му́сора одним словом – это заброшенный парк. Так он изменился. Время неумолимо уносит всё в могилу. Ничто не вечно, никто не вечен.
Но, казалось, вечность длилось то, как они добирались сквозь дебри паршивых зарослей в это место, будто вечность они шли, не обратив с того самого момента ни слова. Будто дали обет. Будто от этого что-то изменится или не изменится.
И ты боишься представить даже небольшой отступ от этого. Ты боишься, что ничего не получится, что ты уже обречён на неудачу, что и попытка не стоит затраченного времени, и ты покойно смиряешься. После это перерастает в болезнь.
Заброшенным он стал краше: некогда сухие ветви заменили новые, крепкие стволы, макушки деревьев обложили густые листья, бетонные блоки повяли в земле и обросли с северной стороны мхом. Успешный пример доминирования.
Они идут порознь, пробираются сквозь травной лес. Её талию подчёркивает плотно прижатая к телу белая футболка. Он старается не смотреть на неё, но так трудно не заметить её красивые телосложения. Так трудно не обращать внимание на периферийный взгляд, когда она идёт так близко. Так трудно сдерживать себя, когда её пульс звучит так громко, когда её вены гоняют кровь так быстро.
В какой-то момент он ловит её взгляд на своём, лицо её выражает тихий ужас – ей страшно больно смотреть на это отродье. Вены его контрастируют на худых белых запястьях. Обувь кажется гигантской, она болтается на узких пятках. Он говорит:
– Знаешь, а именно так я это и представлял… – Голос из подвала вещает – Что всё будет именно так…
– Ты про что? – Перебивает его Девушка
Он молчит. Он делает вид, что не слышит. Он не слышит.
Если тебе плохо, выпей две таблетки кетамина.
– Зачем ты это сделал? – Говорит она – Почему ты хотел убить себя?
Он смеётся, говорит:
– Это бы не убило меня, котик – Отвечает он, заплетаясь языком об нёбо. Последнее слово больше похоже на «ковшик».
Их взгляды снова встретились.
Если тебе всё равно плохо, выпей двойную дозу.
– Зачем ты это сделал?
Если тебе невыносимо плохо, выпей тройную дозу и запей водкой.
– Потому что я ненавижу тебя.
6
Четверостишье один
Он бьётся в бое непростом,
Твердит ему душа, что верно его дело,
Но там, за морем почестей из грёз,
Звучит иное, что подавно сгнило…
Сделай вид. Сделай это как ты умеешь. Сделай вид, что ничего не происходит. Сделай вид, как ты умеешь.
Время не имеет значения, не имеет значения и где ты. И не важно, гонишь ты по вене, вдыхаешь или выпариваешь. Что происходит, тоже не важно. Кто ты, это, по-прежнему, не важно. Наплывы образов и воспоминаний, которыми ты, вроде бы, даже, можешь управлять. Кости ломает, мышцы сжимаются, вены набухли, зрачки сужены до минимума. Это всё ты. Ты сам сделал себя таким.
Екклесиаст, стих второй: «Сказал я в сердце моём: „дай, испытаю я тебя весельем, и насладись добром“…»
Это помогает отвлечься, совсем немного, это позволяет тебе отвлечься. Это позволяет тебе делать вид, что ничего не происходит.
Глаза её налились обидой. Как если бы тебя втоптали в землю. Поперечные морщины шеи свернулись в клубок. Тяжёлый комок в горле сходит вниз вязким плавленным железом. Поперечные морщины на лбу сжались к центру лба. Как если бы тебя поразил удар электрического заряда.
Она боялась. Но не его, боялась его слов.
Прошло так много времени, а это по-прежнему может ранить её. Она забыла его. Сделала вид, что его больше не существует:
Первые месяцы в другом городе казались невыносимыми. Даже больше. Лишь спустя долгое время она смогла найти в себе силы и выпутаться из этой истории, но не без следа… И вот она снова живёт. Переехала обратно. Работает в аптеке, посменно, сутки через двое. Так она и узнала, что он тоже тут. Ему продали анестетики. Сем купил болеутоляющее. Купил наличными, она узнала всё. Она была дома, когда ей позвонили и спросили на счёт таких-то препаратов: с рецептом их или на свободной… Она спросила, кому нужны эти такие сильные и в таком количестве. Тогда и стало всё понятно.
Ты глупый неудачник, ты купил настолько много, что это вызвало подозрения. Сэм купил 10 упаковок болеутоляющего.
И тут вся картинка сложилась в голове. Она мигом вырвалась из дома по его старому адресу. Там сказали, что никто в этом доме больше не живёт, но есть новый адрес…
Адрес, на котором живёт только наркоманская свора и шлюхообразная падаль. Проданной дозировки вполне хватало, чтобы… Чтобы спазмом прекратить биение кровяного насоса.
Ты такой глупец, что движет тобой?
– Прости, я не могу… больше не могу..Прости…
На его запястьях дырки от толстых игл капельниц.
– Прости меня, мне жаль, что всё произошло именно так, если бы только я мог всё исправить… – Треснувший голос с крайними нотами глубокого сожаления, окровавленный поверх слёзными начинаниями.
На шее следы от катетера, так называемого зонда. Его применяют для промывания каналов.
– Прости, но я люблю тебя.