Не ожидавший такого ответа, тот пошатнулся, отступил, наткнулся спиной на стул и вместе с ним полетел на пол.
* * *
Протянутая рука начала дрожать. Было очень трудно стоять, наклонившись: в глазах темнело, а уши закладывал неясный гул.
– За то, что ты сделал, я должен вызвать тебя на дуэль.
– Вызывай.
– Будешь биться со мной?
– Как пожелаешь. Только прости когда-нибудь.
Сидящий на полу Меральд так и не принял протянутой руки. Он ощупывал ладонью пылающую щеку, словно через осязание пытался поверить в происходящее. Ужас в глазах Наля, когда тот попятился от собственного действия, когда бросился затем вперед, с дрожащими губами, и это обреченное, растерянное выражение, когда Меральд отстранился, словно не желая запачкаться, требовали осмысления.
– А если я одарю тебя новой раной в добавок к этим?
– По заслугам.
– Говоришь, потому что знаешь – мне не победить?
Наль больше не мог стоять. Осев на пол рядом с Меральдом, он перевел дух и устало убрал прядь волос с лица.
– Ты победишь. Вызови меня немедленно.
Меральд долго пристально смотрел на него, а затем выпалил с чувством:
– Дурень орков!
* * *
Все трое сидели прямо на полу у стены рядом с дверью. Внезапный, пусть нервический и нелепый, дружный смех привел всех в чувства. Сама тишина перестала нести в себе натянутость и отчуждение. В гостевых покоях стоял сильный, крепкий запах «Хвостатой Звезды». Меральд вытянул ноги. Сапоги почти коснулись края разлившейся по полу лужи. Наль откинул голову назад и обхватил колено руками.
– Мне действительно жаль, – хрипло повторил он. – Я не знаю, что это. Наваждение. – Он повернулся к Меральду. – Так ты желаешь дуэли?
– Ты сошел с ума.
– Похоже.
Меральд хитро склонил голову набок.
– Мы поняли, что осторожными речами тебя не выгнать из башни, в которую ты себя сам заточил. Пришлось идти на риск.
Наль провел ладонями по лицу, зарылся пальцами в волосы. Собственная вспышка сделалась наказанием, от которого не скрыться. Он поднял руку на друга.
– И то еще не самые решительные методы, – засмеялся из-за плеча Меральда Деор. Он быстро стал серьезным. – Семья твоя также весьма обеспокоена. Где тот гордый и веселый воин, взявший на себя командование у Черничных Болот, разбивший множество орочьих отрядов, ведущий нас на превосходящего силой противника? Тот, кто одерживал одну победу за другой?
Наль вспомнил свое возвращение в Фальрунн, израненным, сквозь пелену ядовитого тумана. Запах крови, горечь желчи во рту. Он прикрыл глаза со слабым смешком.
– Гордость переосмысливаешь, когда дрожь пробирает до костей, ноги не держат, а тело твое исторгает едва ли не все известные жидкости.
Деор покачал головой:
– Ты можешь все рассказать нам. На то и существуют друзья. Все мы протягиваем тебе руку, но ты один решаешь, принять ли ее. Разве дали мы или семья твоя повод усомниться? Вино утешает обманом, и берет высокую цену. Близкие искренни и принимают безвозмездно. Поделись, доверься, и тебе станет легче.
– Умом я все понимаю. – Наль сцепил перед собой холодные худые пальцы. Выпивка не согревала тела, не наливала обманчивой силой, и он чувствовал себя выпотрошенным и вдвойне истощенным. Подступали признаки озноба. – Но если предала она – она! Как могу я теперь доверять кому-либо? Я верил ей, как себе.
Друзья притихли. Никто не знал, чем помочь.
Осознающему свою вину полагалось предложить дуэль на условиях потерпевшей стороны трижды.
– Если ты не желаешь дуэли, – хмуро спросил Наль, – чем смыть нанесенное…
– Слезами.
Настал черед хозяина дома озадачиться.
– Оплачь свою самонадеянную глупость.
– Этого мало.
В ответ Меральд только качнул головой.
Озноб прокатился по телу, и Наль до боли стиснул пальцы, чтобы не дрожали.
– Я не могу так. Я должен смыть оскорбление.
– В конце концов, это я оставил тебя раненным на дороге вместо того, чтобы довести до дома.
– Я сам просил о том.
– Ты бредил.
– Вовсе нет.
– Так может, мы квиты?
– Едва ли. – Осколок попал в ладонь, когда он опускался на пол, и та слабо кровоточила. Вытащить его не получалось, как и осколок из сердца. – Твоей вины нет ни в чем. Это я собственноручно разрушил нашу дружбу.
– Слишком много мнишь, – фыркнул Меральд.
Наль развернулся всем корпусом, насколько позволял больной бок, и с надеждой и недоверием поймал его взгляд без тени улыбки.
– Дружба не ломается, как гнилая ветка, – заметил из-за плеча Меральда Деор.
– Любовь ломается, – с болью сказал Наль.
– Не торопись с выводами. Дай себе остыть.
Наль потянулся через Меральда, стараясь не задействовать корпус, накрыл ладонью руку Деора и встретил ожидаемо озадаченный взгляд вперемешку с усилившимся беспокойством.
– Целиком остыть пока не намерен, – сухо сказал он.
Меральд немедленно перехватил его руку, и брови над по-лисьи вытянутыми глазами взлетели вверх.
Скоро явится Бирк с вопросом, не принести ли чего-нибудь, и вид у него будет виноватый и опасливый, ибо он боится, что господин пошлет за вином. Бирк увидит учиненный в покоях разгром, кровь на ладони и пораненных осколками босых ногах господина. Придет в ужас, засуетится, но быстро опустит глаза, прикусит язык, чтобы не раздражать и не сказать лишнего. Когда начал слуга бояться его?
– Забавно, – будто размышляя вслух, прошептал Наль. – По приезду из дозора собирался я назначить дату нашей свадьбы.
* * *
Во втором особняке Фрозенблейдов в Фальрунне, на окраине кварталов знати близ деревни Лимр царило оживление. Средняя ветвь рода, линия покойного Эйниона, брата отценачальника Рейдара, и вся прислуга вышла во двор встречать возвратившегося из дозора Тандериона. Как часть старшей семьи, присоединились к ним из второго крыла особняка Сигриэн и Электрион. За Мадальгаром не послали: тот не мог отлучиться из королевской кузницы.
Спешно собранное шумное застолье успело подойти к концу, когда показался на пороге еще один Фрозенблейд, проснувшийся за полдень и лишь тогда узнавший о событии. Обведя запавшими, в темных кругах, глазами зал, он остановился на вновьприбывшем. Арнфледа провела пальцами по ладони мужа, мягко сжала, призывая остаться на месте и, улыбнувшись близкому гостю, вышла. Ей еще удастся насладиться обществом Тандериона, и как ни ждала она этого дня, кто-то нуждался в незамедлительной беседе гораздо более. Нэсса кратко прижалась щекой к плечу отца и последовала за матерью. Поднялся с места Адабрант, приглашая старших Фрозенблейдов.
Уже наслышанный о последних событиях Дома, Тандерион протянул пятиродному племяннику руку, обнял свободной рукой и осторожно похлопал по спине. Слуги принесли посуду и приборы на еще одну персону.
– Расскажи, – глухо проговорил Наль, вперяя в него воспаленный, голодный взгляд. – Как там всё? Как наши? Что слышно из-за Дороги Дружбы?
– Сверигг бушует на всю округу, и далее. Кузены бьются. С юга вырастают новые поселения.
Он ничего не ел, только жадно впитывал вести от границ и за их пределами. Юные Земли почти потеряны, говорил Тандерион. Юными назывались они, потому что норды, основав первые королевства на севере, не нашли более подходящих мест для растущего населения, и часть молодежи отправилась на кораблях в поисках новых земель, к Альбиону. Наставала пора обратного движения, но куда?
– Не могу представить, что делать нам вскоре с потоками беженцев. Орочья сволочь, впрочем, имеет на то свои виды, жестче обычного выслеживает спасающихся, потерявших кров, стремящихся под нашу защиту… – Голос Тандериона гневно завибрировал, оборвался. Он сдержал вспыхнувший в голубых глазах огонь и заговорил уже спокойнее. – Орков люди тоже сильнее теснят.
Наль до боли сжал руки в кулаки. Он должен быть там, защищать Королевства вместе со своими.
– Полагают их за подданных своих государств, борются с бесчинствами, принуждают к службе, – быстро продолжил Тандерион. – Люди вокруг Юных Земель все более заселяют поля вредительством, привезенным из Антилии. Земляные плоды им весьма пригодились, а чудны́е яблоки, что близки к сонной одури, решительно перестали считать отравой.
– Те, что зовут золотыми яблоками?
– Именно, хотя на вкус, как говорят, совсем иные. Думается, они сродни нашим огненным фруктам. Эрлегар купил несколько на ярмарке близ Великого Озера…
Повернувший в мирное русло разговор слегка отвлек Наля, но в глубине души от собственного бессилия в столь трудный для Королевств час закипало отчаяние. Тандерион пошутил о чем-то, хлопнул племянника по здоровому плечу и деликатно оставил в своих мыслях.
Подняв наконец голову, юноша увидел, что на месте Тандериона сидит, прислонив трость к столу, троюродный прапрадед.
«Поздравляю, мальчик, – раздались в памяти слова, сказанные в День совершеннолетия, словно это было вчера. – Теперь главное – сохранить и приумножить все, чего ты достиг. Береги свою душу».
– Прости меня, Адабрант.
– За что, Огонек?
Он прочтет по глазам все. По крайней мере, многое. Все прародители видят, и лишь вопрос, куда они повернут это. Наль проглотил болезненный ком в горле, и под взглядом старшего внезапно выложил все о кошмарах, преследовании болот и Овраге Вздохов. О новой напасти, настигшей его так коварно и неожиданно, ибо, проснувшись однажды от пульсирующей боли в боку, он подумал об опостылевшей настойке мандрагоры и понял, что желает ее более, чем чего-либо в мире.
– Я многое отдал бы за то, чтобы вернуться в строй, – горько прошептал он, – но у меня почти ничего не осталось. А что еще осталось, не хочу отдавать…
– Ты сейчас тоже в бою, – заметил Адабрант, – просто бой этот… иной. Не против плоти.
К его чести, услышав о попытках праправнука заглушить представляющуюся более страшной зависимость более обыденной, он не изменился в лице, и даже взгляд не выдал гнева или презрения. Только отеческая забота. Предавать ее было ужасно.
– Я ударил друга!
Глаза Адабранта потемнели.
– К чему вы пришли? – очень тихо спросил он.
– Он… простил. Не будет даже дуэли. Но я не простил себе.
– Вот что было бы настоящей потерей чести. Предательство, вражда с теми, кто за тебя, но не с тенью внутри. Видишь, как коварен мысленный враг?
– Он всегда укажет на других, – пробормотал Наль.
– Глаза твои всегда были ясны и чисты, даже когда ты возвращался из дозоров. А теперь они отрешены, помутнены отравой, и я не узнаю нашего Нальдерона. Мы не узнаем.
– Я сам не узнаю, себя, – хрипло ответил Наль. – Порой кажется, меня больше нет. С тех пор, как из груди моей вырвали кусок сердца, а болотный змей отравил ядом.
– Как же ты собираешься найти себя вновь?
– Как, – потерянно подхватил он, придвигаясь ближе, – когда это более не мои руки, не мое сердце, не мои глаза? Кто я?
– Разве не твои это руки? Айслин рассказывала, будучи зим семи ты распорол палец о ветку, играя в лесу, и не хотел говорить старшим, пока не началось воспаление. Вот этот шрам, – Адабрант развернул ладони Наля вверх и показал тонкий длинный след вдоль безымянного пальца.
– Я хотел быть взрослым, – смущенно улыбнулся юноша. – Не жаловаться по пустякам, терпеть ранения, как настоящий воин.
– А это получил ты в учебном бою с Мадальгаром, – продолжал Адабрант, указывая на пересекающую левую ладонь едва заметную линию. Рана получилась серьезной, но связки удалось спасти. Он говорил мне об этом с большим волнением. Ведь ты знаешь, Мадальгар видит в тебе и внука, и сына. А это, – он перевернул кисть Наля, коснулся чуть заметного пятна на костяшке пальцев, – еще недавний ожог. Откуда он у тебя?
– Из дозора. Мы бились жестоко. Схватил обороненный кем-то кинжал из огня.
– Как же говоришь ты, что это не твои руки?
Наль смотрел в глаза прапрадеда, словно боялся отпустить спасительную нить, способную скрепить разваливающийся под ним мост. В этот миг он был не закаленным в жестоких сватках воином, а потерянным ребенком, с надеждой цепляющимся за старшего.
– Не этими ли руками ты обнимал родителей, писал экзамены в Университете, принес Фрозенблейдам первое место на Дне совершеннолетия, а Исналору немало побед? Не ими ли сотворил множество прекрасного оружия и украшений, играл на лире и виоле, рвал спелые яблоки в саду?
Наль опустил голову, рассматривая видимые и невидимые знаки, что оставило на его руках время.
– Этими руками, – сдавленно проговорил он, – я согревал ее ладони в час зимней встречи под хвостатой звездой, плел ей венки из цветов, носил на пальце обручальное кольцо, и пальцы наши сплетались в обещании.
Он поднял глухо разгорающийся отчаянием воспаленный взгляд на прапрадеда.
– И это тоже часть тебя. Не отвергай ее. Пока душа болит, как свежая рана, это нужно просто переждать, не насилуя себя вынужденным принятием, но и не отторгая. Просто живи. Дай разумный выход боли, если нужно, а потом поднимайся и иди дальше.
– Болит… будто с души содрана кожа.
– Дыши. Ты жив.
– Я все понимаю… умом.
– Поймешь и сердцем. Это не означает, что боль уйдет, но однажды обнаружишь, что можешь принять все части себя. Это твое, горячее чистое сердце и твои ясные глаза, которые ты унаследовал от отца.
* * *
– Вы звали, господин. – Помощница камерария с поклоном остановилась у дверей.
Сидящий в выдвинутом на середину покоев кресле Наль поднял руку, показывая сверкнувшее золотом и серебром кольцо с резными самоцветами.
– Я не желал видеть этого более никогда в моей жизни, – веско проговорил он.
– Да, господин… я понимаю.
– Однако надежда моя развеялась весьма скоро. Не полагаешь же ты, что такая вещь попала в камин случайно?
– Как знать… Раз в тысячу зим и петух яйцо несет…
– А жаба высиживает, – закончил Наль гневно. – Ничего хорошего из того не выходит.
– Я не желала беспокоить вас. Положила в укромное место на случай…
Наль приподнял брови:
– Если я образумлюсь?
Служанка присела, подобрав льняную юбку и выводя носок вперед.
– Простите, господин! Мне следовало спросить у вас. Я…
«Что делаешь ты? – вопросил внутренний голос. – Наказываешь невиновных за то, что подвернулись под горячую руку?»
– Добро, – он успокаивающе поднял свободную ладонь. – Благодарю за заботу. Ты все сделала верно. Принеси мне… брусничного морсу.
Служанка еще раз поклонилась и вышла.
– Лорд и леди Нернфрез, господин, – осторожно объявил Бирк, заглядывая в дверь. – Старшие.
Наль криво усмехнулся при мысли, что во внешних покоях до сих пор разит «Хвостатой Звездой».
– А где тарглинт? – с мрачным весельем окликнул он. – Так Фрозенблейды встречают высоких гостей?
Придется брусничному морсу отступиться.
Бирка как ветром сдуло.
В действительности Наль недоумевал, зачем могли пожаловать к нему родители Амаранты, и это вселяло в него скрытую растерянность. Он не в лучшем виде и состоянии теперь, и все это вызовет у недавно породнившегося с Его Величеством Первого Дома лишь новое презрение. Однако, приняв из рук Бирка дымящийся кубок тарглинта, он решительно встал навстречу появившимся в дверях гостям.
– Лорд Радбальд, леди Клодесинда. – Наль поднял и широким жестом протянул в их сторону кубок. – Какая честь. Поздравляю с блестящй партией для вашей дочери!
Темно-синие с серебром одежды Нернфрезов придавали их величавым фигурам особенного сходства с ледяными статуями. Сам же он, подумалось с новым смешком, напоминает скорее утопленника.
– Да не погаснет твой очаг, Нальдерон, – чопорно отозвался лорд Нернфрез, а леди с легким кивком отозвалась эхом, принимая у Бирка кубок.
С каким-то разрушительным внутренним весельем Наль заметил в глазах гостей скрытую озадаченность. Если этот визит окончательно убедит их в правильности выбора Амаранты, тем лучше. Раскрученное колесо не остановить. Да и утреннее решение не притрагиваться к вину было слишком наивным, подумал он, осушая обжигающую пряную жидкость до дна. Брусничному морсу найдется применение на следующее утро.
Нернфрезы пригубили из своих кубков. Клодесинда сделала шаг вперед.
– Не стоит так, Нальдерон. Мы пришли выразить тебе свое сожаление.
– Разве? – осведомился он со всей возможной куртуазностью. – Не исполнилась ли ваша извечная мечта? Я умею читать в глазах, достойная леди. Умел еще с первой нашей встречи у ворот Нернфрезорна. Не стоит смущаться: вы имели на то полное право, а забота в итоге разрешилась сама собой.
– Нужно признать, – сдержанно вступил в разговор Радбальд, – поначалу мы вправду желали для Амаранты иного супруга. Однако с выбором ее оставалось смириться, и со временем мы приняли тебя, Нальдерон. Мы узнали тебя. Ты заслужил наше уважение и симпатию, и случившееся стало для нас неожиданностью и потрясением. Мы знаем, что здесь нет твоей вины. Не держи на нас обиды… И, если можешь, прости ее.
Лорд Нернфрез мог ответить иначе. По старшинству Дома, возраста, должности при дворе. Он имел право жестко осадить неблагодарного зарвавшегося мальчишку. Но Наля несло, словно совокупность злоключений, подтачивающих его со всех сторон, собралась в один мощный поток, и визит незваных гостей сделался последней каплей, взломавшей плотину.
– Славно, однако, что потрясение ваше хорошо закончилось! – Он осекся. Бушующий поток оказался бурей в чаше. Сразу стало стыдно. – Ни в чем не виню я вас, и вы не держите обиды на меня, лорд и леди. Если я сказал нечто, оскорбившее ваш слух, то не желал бы, чтобы оно ядовитым шиповником проросло между нами.
Чувствуя, как уши горят, будто за оба сразу снова взялся прадед Тельхар, Наль сделал знак Бирку вновь наполнить кубки.
– Да будет так. – Судя по лицу Клодесинды, ее уязвил подобный прием, однако последние слова заставили смягчиться. Жесткая линия губ Радбальда тоже дрогнула – не в улыбке, нет, но с пониманием.
Каждый скорбит, как может.
Когда за гостями закрылись двери (Бирк благоразумно выскользнул следом), стало очень тихо и очень пусто. Долго вертел он в задумчивости собственное обручальное кольцо в пальцах, а потом взял с каминной полки украшенную морскими раковинами скерсалорскую шкатулку и вытряхнул все содержимое на постель. Положил кольцо на дно, засыпал сверху детскими пробными поделками из рога и камня, цепочками с порванными звеньями, стеклянными шариками, потемневшими серебряными крючками и булавками. Защелкнул замочек и убрал шкатулку с глаз долой.
Осенние сумерки вползли во внутренние покои вместе с сыростью. Сюда запах «Хвостатой Звезды» почти не доходил, если не открывать дверь, но в комнате для гостей останется еще надолго. Привычный путь: покои, коридор, лестница, повороты… Наль нашел настойку мандрагоры, постоял в полутьме пустой кухни в свете догорающих угольев открытого очага.
«Иди с миром», – сказал сегодня на прощание Адабрант, разжимая короткие объятия, и он пошел, унося все с собой, и худое, и доброе. На час прапрадед заменил ему отца.
Несколько минут он боролся с собой, а потом со стуком убрал пузырек назад. После долгих раздумий захватил бутыль яичного ликера, которую Бирк запрятал среди полотенец, и поднялся к себе. Поставил бутыль на стол и лег на постель прямо в одежде. Ноги на подушке, ведь иначе, лежа на здоровом боку, можно смотреть только в стену. Сейчас он смотрел на ликер на фоне окна, прижавшись щекой к вытянутой руке, прислушиваясь к своему дыханию. Так легко протянуть руку, выпить, ощутить кратковременный прилив тепла и благодушную рассеянность… Но кого он обманывает, рассеянность эта не стирала памяти, а когда ненадолго стирала, чувствовал он себя почти так же, как после укуса линдорма. Глубокого дна должен достигнуть эльнор, чтобы прежде чем выветрится, выпивка успела вызвать рвоту.
«В копилку вместо боевого опыта», – усмехнулся он про себя.
«Кровь – это жизнь, – сказал сегодня Адабрант. – В тебе слишком мало жизни. А пока так, лес имеет над тобой повышенную власть. Ты отмечен линдормом. Отец вывел тебя из леса на краю миров, однако теперь из мысленного леса ты должен выйти сам».
Придется справляться с этой ношей без горячительных напитков.
Он чувствовал себя очень слабым, бесконечно усталым и постаревшим на сотни зим.
Оклик за дверью принадлежал Деору.
– Держи. – Только дверь отворилась, друг ткнул ему в грудь что-то маленькое, мягкое, бурое с кремовым, так что пришлось поддержать это прежде, чем измученный мозг распознал подвох. Сработали инстинкты не уронить. Опустив глаза, Наль увидел щенка.
– Ты… что это?
– Ригельнардский длинношерстный варг.
Наль сделал решительную попытку вернуть щенка Деору. Тот резко спрятал руки за спину. За плечом его широко улыбались Фенрейя и Меральд.
– Немедленно забери!
– Его только отняли от матери. Ему всего полторы луны. Он нуждается в любви и неустанной чуткой заботе.
– Где взял ты его? Отнеси назад!
– Нет, в Эстадрет на ночь глядя не поеду, а за щенка уже заплачено.
– Постой!.. Я не стану возиться с этим…
– Пусть звезды напоют тебе колыбельную. – Деор захлопнул дверь перед его носом. Можно было не сомневаться, что друзья припустили по коридору со всех ног.
Наль вздохнул и осмотрел вверенный ему хитростью пушистый комочек, пока еще не длинношерстный и совсем не грозный. Маленький пузатенький звереныш, потерянный и слабый. Щенок глядел на Наля круглыми жалобными глазками, трясся всем тельцем и тоненько испуганно поскуливал.
– Сейчас согреешься, – покачал головой Наль, укладывая его рядом с собой в постель. Через какое-то время пушистый комок немного успокоился, но дрожать не перестал. Беззащитный, маленький и одинокий. Наль вспомнил, как прятался по углам дома после того, как увидел остывшее тело Лонангара и осознал всю неотвратимость разлуки. Накрыл ладонью хлипкое пушистое тельце, чтобы передать присутствие надежной защиты. Щенок нашел мордочкой палец Наля и пытался сосать.
– Ты голодный.
Он велел изумленному Бирку принести миску с молоком. За ней последовали ящик с тряпками для сна и другой – для нужды. Наблюдая за малышом, хлюпающим молоко, Наль почувствовал, как губы растягиваются в невольной улыбке.
– Как же назвать тебя? – вслух спросил Наль, когда вновь посадил насытившегося щенка на постель рядом с собой. Он уперся локтем в подушку, подпер рукой подбородок, чтобы удобнее было наблюдать за возней нового подопечного. – Ты Звонкий Лай? Клык? Шалфей?
Хотя исконные домашние животные Королевств жили дольше мидгардских, для эльнарай их век подобен веку мотылька. Сегодня радует своим порханием, а назавтра угас. В каждом новом питомце искали черты дорогих, ушедших ранее, чтобы, дав им то же имя, продлить иллюзию общения. Пусть ушел когда-то в тумане детских воспоминаний большой, веселый Звонкий Лай, с которым было так замечательно играть и бегать до упаду среди рябин и яблонь, а потом лежать, прислонившись спиной к горячему, надежному пушистому боку, тот же Звонкий Лай приходил к Налю уже не раз, словно и не было несчастья на охоте, напряженного отцовского лица, покрасневших глаз матери. Дети перенимали манеру наречения имен от взрослых, еще не успев заметить разрыва в длине своей жизни и жизнях своих четвероногих друзей.
Что-то было иначе сейчас. Многие имена подошли бы, но ни одно не ложилось ладно.
– Смешное существо. Свалился мне как снег на голову.
Тут было уже не до ликера. За щенком придется на первых порах следить, почти как за ребенком. Возможно, огородить часть покоев, чтобы тот не погрыз ножек мебели. Позаимствовать у дворовых собак игрушки до тех пор, пока все не смогут жить на улице вместе. Понадобится щетка, ошейник… Прислушавшись к своему тону, Наль внезапно осекся и по-новому взглянул на крошечного, жмущегося к его ладони щенка.
– Ты будешь зваться Дар.
Сумерки перешли в ночь. Тишину покоев тревожило жалобное поскуливание из ящика.
– Тише, Дар, – строго сказал Наль. – Нужно привыкать. Собаки спят с хозяевами разве что в походе для тепла. Я рядом, слушай мой голос.
Щенок замолчал ненадолго, а затем возобновил скулеж. Под крышей прямо над окном шумно завозились летучие мыши. Наль уткнулся лицом в подушку. Не зная точно, чего не выдержал, мешающего заснуть шума или плача маленького одинокого сердечка, в конце концов он забрал щенка из ящика и уложил рядом с собой, прижав к груди. Должно быть, детенышу не хватало чьего-то утешительного тепла. Он пригрелся и быстро заснул.
40. Сказка
Боль предательства и утраты выламывала душу, как пытка. Каждый день и бессонную ночь разверзшаяся в груди черная дыра высасывала его изнутри.
Приходилось учиться жить заново.
– Мама, ведь это ты подсказала Деору, где в Исналоре можно найти достаточно беспомощных щенков?
Айслин сделала изумленные глаза, но видя слабую улыбку в глазах сына, только звонко рассмеялась и потрепала его по макушке.
Он мог сбросить заботу о Даре на мать, отдать Нессе, Бирку, наконец. Но почему-то не стал. Щенка вручили ему. С тех пор, как он очнулся от горячки, во всем приходилось заставлять себя. Терпеть омовения и лечебные манипуляции, саму многоликую боль. Он принуждал себя есть, лежать в постели, когда не спалось или вставать через силу, держать лицо, находить опору, чтобы не осесть на землю на слабеющих ногах. В какой-то миг упражнения для рук разожгли надежду, но та быстро угасла, и занятие превратилось в бессмысленную повинность, что не идет впрок, а оставить нельзя. Далее шли жалкие попытки стать полезным в мастерской Эйруина.
Юноша заставлял себя появляться при дворе, как ни в чем не бывало. Забота о ком-то маленьком и беззащитном придала сил. Он хочет жить. И не доставит Алуину удовольствия, схоронившись в своем особняке, зачахнув, как осенний лист. Встречаясь в залах Лаэльнэторна с друзьями в течение нескольких дней, Наль с увлечением рассказывал о хлопотах с Даром.
Кейрон до сих пор не скрывал своего возмущения истерами на свадьбе. Он вставал в позу, передразнивая соплеменников по отцу:
– Химера, химера, твердили они. Будто я грифон какой или мантикор. Уверен, они хотели бы пощупать мое лицо и волосы руками.
Тренировки с оружием не приносили Налю прежнего удовлетворения и душевного подъема, только муку истощенного раненого тела и скорую лютую усталость. Однако он продолжал заниматься, упрямо и отчаянно, пока мог держать оружие. И неожиданно понял, что тренировки стали дольше, а движения уверенней. Он уже мог сдерживать нападения Эйруина. И останавливаться не собирался.
– А почему, – услышал он из зала увлеченный голосок Дирфинны, – почему у Нагломорда только один носик и два глаза? Он потому Нагломорд?
– В Мидгарде все кошки такие, – весело отвечал Эйруин.
Наль неслышно прислонился к стене и заглянул в арку. Сердце защемило. Дядя сидел на диване, одной рукой обнимая Дэллайю, другой сидящую у него на колене Дирфинну. Совсем как Лонангар с Айслин и Налем когда-то. Эйруин заметно напоминал старшего брата, особенно с годами. Но их нельзя было перепутать, как Наля с Лонангаром, окажись последний вновь рядом.
– Все-все?
– Кого видели эльнарай.
– А куда делись у них другие носики и глазки? – изумлялась малышка.
– Их никогда не появлялось, – объяснил Эйруин. – Наши кошки не такие, как везде.
Дэллайя улыбалась, пряча лицо в его волосах.
Остро потянуло присоединиться к ним – они бы приняли – погреться немного у чужого очага, но вместо того он неслышно скользнул в сумрак коридора и направился во двор, где ждали его Синий Лед и Снежный Вихрь. Единственное, что у него осталось. Единственное, в чем он мог еще найти смысл.
Кроме, пожалуй, Дара.
Он налетал на боевое чучело, кружил вокруг, отступал, пока не кончились все слова и мысли, осталась лишь звенящая пустота.
Когда дрожащие ноги уже едва держали, ладони горели, а пот лил с него ручьями, пришлось остановиться. Опустив мечи, Наль прерывисто вздохнул. Пора вернуться к щенку. Так он кому-то действительно нужен.
От садовой дорожки доносился смех Эйверета и Айслин. С балкона выглянула Иделинд, легко опираясь на витые перила. Золотистые волосы собраны на макушке в небрежный пучок. Ворот платья цвета сумеречной лесной зелени отпорот до половины, вместо рукавов нитки. К балу осеннего равноденствия платье пришлось перешивать – новое теперь непозволительная роскошь.
– Иди домой, – улыбнулась она. – Уже четыре оленя выбежали.
Наль поднял голову. Звездные олени Даин, Двалин, Дунейр и Дуратрор ясно виднелись в потемневшем осеннем небе. Люди северного Мидгарда позабыли их, сливающихся с другими созвездиями, однако норды различали и Арфу, и Большого Коня, и Танцующую Деву с Колесницей, и частично составляющих их оленей, что пасутся у Снежной Дороги.
Только Путеводная звезда для него погасла.
Убедившись, что племянник окончил тренировку, Иделинд скрылась. Он умылся ледяной водой из бочки возле крыльца, провел ладонями по разгоряченной коже, зарылся пальцами в растрепавшиеся волосы. Еще один день прочь. Ополоснулся до пояса, надел сорочку и вернулся в дом, пока не пробрал озноб.
Во дворе остались танцевать при ранней луне Айслин и Эйверет. Не нужна им была музыка, они скользили в едином ритме, угадывая движения, словно читали мысли друг друга. Рядом возились с Даром Поземка, Дымка и Бурый Нос. Щенок наполовину испуганно, наполовину заискивающе повизгивал, приседая, но похоже, не спешил убежать от новых знакомых на смешных коротких лапках.
В особняке было уже совсем темно. Жадно напившись воды в кухне, Наль отложил чарку, борясь с желанием окончить вечер в забытьи с напитком покрепче. Когда тренировка прошла, он снова со всей отчетливостью ощутил пустоту, зияющую дыру, высасывающую из него соки. Не помогло сжечь праздничную тунику и раздать остальные подарки Амаранты: на следы ее присутствия натыкался он повсюду. По этой лестнице она помогала ему спускаться с больной ногой. А сколько раз сбегали они по белым ступеням раньше, со смехом, к обеду! В саду гуляли, вдыхая аромат цветущих яблонь, играли в «Дивные Кристаллы» и кнефтафел в беседке. На резной скамье кормили друг друга земляникой, и пальцы были перемазаны сладким душистым соком, а сердце замирало в предвкушении скорой полноты счастья. Воспоминания терзали, словно стая диких зверей, и от них было не скрыться.
Эйруин, должно быть, ушел в мастерскую. В камине зала потрескивали дрова. Дэллайя рассказывала дочери нараспев:
– Давным-давно жил в где-то в далеком замке принц. В ту пору люди еще не расселились так широко. Прятаться от них в горах не было нужды, и замок стоял прямо посреди дремучего леса.
Наль вошел, приложив палец к губам в знак того, что не стоит отвлекаться, опустился на шкуру пещерного медведя перед камином.
– Принц был уже достаточно большой, чтобы ходить, но слишком мал, чтобы понимать опасности, исходящие отовсюду.
Наль лег, повернулся спиной к огню, вытянул гудящие ноги и закрыл глаза, приготовившись слушать знакомую с детства вестерийскую сказку. К нордам она пришла через Юные Земли, чьи изумрудные луга и холмы делили меж собой сразу три эльфийских народа.