Такое случалось в песнях. Песнях о бесчестье, горе и безысходности. Причиной развода или разрыва помолвки могло послужить предательство, тяжкое преступление, глубокое расхождение в жизненно важных вопросах в случае исказившей личность одной из сторон глубокой душевной травмы, а также опасная неизлечимая болезнь или неверность. Под последним понималась духовная неверность, ибо никто не смел ступить на путь погибели души через тело. Разве что под воздействием смертельной порции ночного фрукта, о чем предупреждали лекари, никто, однако, не слышал о подобных случаях доподлинно. Зато печально известны были сюжеты, попадающие в песни за свою необъяснимую, роковую редкость. Обращение эльфийского сердца к кому-то другому при живом спутнике.
Леди Амаранта уже дала согласие, говорил Алуин. Необходимо как можно скорее начать приготовления, чтобы провести помолвку и свадебную церемонию до наступления непогоды. Влюбленные не желали ждать ни одного лишнего дня.
Об этом было все его беспокойство. О том, чтобы холод и дожди случайно не омрачили счастливого торжества.
Самое страшное заключалось в том, что зло уже свершилось. Неведомыми путями сердце леди Амаранты остыло к ее законному жениху и пылало к принцу. Как сообщила она Алуину, прежняя помолвка расторгнута, так что воспрепятствовать воздвигающемуся на руинах былой любви браку юридически невозможно. Не являлось это возможным и нравственно: ведь двое свободны и согласны связать друг с другом жизнь.
Наконец Ингеральд сделал рукой жест, призывающий замолчать. Он пристально смотрел на принца, чей вид не выказывал ни тени искреннего сожаления о содеянном.
– Скажи мне, сын, что это за чувства, что столь легко и жестоко ломают судьбы, рушат чужие жизни? Как назвать их?
Юноша расправил плечи и вызывающе молчал. Ему стоило набраться смелости, чтобы открыть венценосным родителям самую свою сокровенную тайну, и во время рассказа уши его пылали от стыда; ведь пришлось признаться, что он упорно добивался чужой невесты. Однако в чувствах своих стесняться ему было нечего. Вопрос, как их назвать, прозвучал оскорбительно.
– Я знал, конечно, – голос короля медленно набирал долго сдерживаемый гнев, – и своевольные затеи твои, и твой прихотливый нрав, но что ты перейдешь сами границы, установленные законом совести…
– Не суди меня, отец! – вскричал Алуин, делая шаг вперед. – Что более внимал я голосу сердца! Мы любим друг друга…
– Так ли? Избранница твоя либо полюбила более твой титул, либо показала, что способна ради чужой настойчивости разлюбить законного жениха. Я не знаю, что хуже.
Лицо принца окаменело, губы побелели.
– Не смей… – прошептал он.
– Но что если твоя любовь погубит ее? Одно дело, если бы леди Амаранта сама пришла к тебе по собственному выбору. Ты же восемь зим подтачивал и разрушал то, чего не имел права коснуться!
– Моя любовь, – пылко возразил юноша, – сделает леди Амаранту истинно счастливой! На все готов я ради нее!
Королева Солайя шевельнулась в своем кресле. Впервые, – осознал Алуин, – с тех пор как он озвучил свое признание.
– Осторожнее со словами, сын. Как бы не пришлось тебе, – ее серьезные, печальные глаза заглянули в самую душу, – пройти через все.
Он не видит, одновременно поняли Ингеральд и Солайя. Слышит, но не прозревает услышанного. Слишком поздно вразумлять. Слишком далеко все зашло.
Стоял последний день ардо́рн саэллона, жаркого месяца. Прошлым днем король был занят на долгих переговорах с послом из Сэл Этеля, и к вечеру получил известие о болезни своего оружейника. Еще днем ранее тот возвратился из затянувшегося военного похода, утомленный, но наверняка с нетерпением ожидавший встречи, что обернулась для него разбитым сердцем. Нечто странное было в том, что в день разрыва он сорвался охотиться в леса, где, вероятно, сильное потрясение ослабило осторожность. Однако лорд Нальдерон не был в состоянии ни участвовать в объяснениях, ни появиться при дворе. Род его знал не более, чем остальные. Оставалось ждать его выздоровления и, как ни скверно это было для Ингеральда и Солайи, готовиться к бесчестной свадьбе младшего сына.
* * *
Амаранта вошла в пустой зал и сделала у дверей глубокий поклон, выводя одну ногу вперед и придерживая края двуслойной юбки.
– Вы желали видеть меня, Ваше Величество.
Король, стоявший у дальнего окна, не спешил поворачивался и молчал. Молчала и Амаранта, понимая, о чем пойдет речь, готовилась к трудному разговору. Малый Волчий зал, который Ингеральд избрал для приема, был слишком велик для двух персон. Звуки отдавались коротким эхом. Уходящие под потолок арки были выложены мозаикой с ониксовыми волчьими силуэтами на зелени малахита и змеевика. Целую стену занимала роспись, изображавшая охоту – стая белых волков загоняла оленей на тронутой первыми осенними красками равнине. В нижней части изображения в траве извивались змеи.
В убранстве смешались оттенки зеленого и ржавчины. Главенствовал серый. Здесь не горели светильники, и падающий через попарные вытянутые окна дневной свет не мог рассеять царившей тени и прохлады. Пустое кресло с высокой резной спинкой и подлокотниками, оканчивающимися головами оскаленных волков, зияло тревогой, внушая Амаранте неуверенность. Она чуть заметно одернула расширяющиеся к запястьям и изящно спускающиеся ниже колен рукава бархатного платья цвета предутреннего зимнего неба. Внутренние рукава и корсаж были сделаны из атласа на оттенок светлее, а сам корсаж покрыт, словно инеем на стекле, изящным узором кружевной паутины и расшит ледяными кристаллами горного хрусталя. Сегодня решается ее судьба. Король вызвал ее для личного приема, и девушка оделась как на высокое торжество.
Наконец Ингеральд заговорил.
– Так как возможно, – его прохладный, даже отчужденный голос сделал ударение на этом слове, заставив девушку вздрогнуть, – ты станешь частью нашей семьи и моей дочерью, я считаю необходимым многое прояснить.
Амаранта снова склонилась в поклоне. Ингеральд повернулся к ней и сделал знак подойти ближе. Сам он был одет довольно просто, в перехваченную воинским поясом длинную темно-зеленую, как лесная чаща, тунику с жестким воротом поверх шелковой сорочки, кожаные охотничьи штаны и высокие сапоги. Прямые платиновые волосы свободно струились по спине, голову венчал тонкий плетеный, без украшений, серебряный обруч. Но истинная королевская власть и величие не нуждались во внешнем подкреплении. Он источал их своим существом.
Первый же вопрос был сокрушительно прямым и простым, без церемоний и деликатности.
– Почему ты решила выйти замуж за моего сына?
– Я люблю его, Ваше Величество. И намерена связать с ним свою жизнь.
– Однако ты была помолвлена с моим оружейником.
Амаранта ждала этого напоминания, но вслух, под сводами холодного зала, прямое и без прикрас, оно звучало как приговор.
– Помолвка расторгнута, Ваше Величество! Для нашего с принцем Алуином брака нет препятствий!
– Вот как! – в голосе короля послышалась едва уловимая усмешка. – Что же, она была заключена не по любви? Быть может, по принуждению?
– О, нет! – воскликнула Амаранта с легким испугом. – Нет, мой король! Мы с лордом Нальдероном любили друг друга. Он же так долго пропадал в походах…
– Что этого оказалось достаточно для охлаждения твоих чувств, – закончил Ингеральд.
Амаранта подавленно замолчала.
– Слова мои могут показаться жесткими, – продолжал он, – но я должен знать, что за дева собирается стать женой моего сына. Каким бы беспутным он ни был, я не позволю тебе разбить его сердце.
Она кивнула, не поднимая глаз. Ингеральд прошел к трону, медленно опустился в него и сплел перед собой пальцы.
– Потому я желаю, чтобы ты дала мне честный ответ. Что будет, если брак ваш состоится, и по причине новой войны или иным обстоятельствам сын мой начнет пропадать в походах столь же долго?
– Я никогда не отвернусь от мужа, – прошептала Амаранта.
– Но если бы им стал лорд Нальдерон?
– Также, мой король.
– Как бы в таком случае отвечала ты на знаки внимания, которые мой сын начал бы оказывать тебе в его отсутствие?
– Я бы, – проговорила она дрожащим шепотом, – никак на них не отвечала.
– Даже если бы сын мой предложил тебе развестись с мужем и стать его законной женой?
– Ваше Величество, – в волнении воскликнула Амаранта, – принц Алуин никогда не позволил бы себе так низ…
– Полно! – глаза Ингеральда сверкнули. Амаранта затрепетала. – Можно подумать, он пал недостаточно низко, добиваясь сердца той, что уже обещалась другому! Или он не знал, какое бесчестье навлекает на все три Дома!
Сдержанный и величественный, воплощение самообладания и спокойной ровной внутренней силы, король словно вспыхнул холодным острым светом. Мощная леденящая волна ударила в грудь Амаранты, заставив отступить, почувствовать себя недостойной и жалкой. Ее лицо покрылось красными пятнами; девушка едва сдержала слезы.
– С этим обстоятельством тебе придется смириться, – проговорил Ингеральд уже спокойнее. – Ты готова слышать эти слова из разных уголков замка, в городе, в шепоте придворных при визитах в соседние королевства?
Амаранта молча кивнула.
Король качнул головой.
– Что же лорд Нальдерон? Ты обрекла его на жестокие страдания. Как намерена ты держаться с ним далее?
– Я говорила с ним, Ваше Величество. Мне очень жаль быть виновницей его… боли. Быть может, когда-нибудь он простит меня.
Внимательные льдисто-серые глаза Ингеральда прожигали ее насквозь.
– Чем же так обаял тебя мой сын? Разве лорд Нальдерон нехорош собой?
– Очень хорош, мой король.
– Быть может, он не проявлял заботы и уважения, не дарил подарков, дурно с тобой обращался?
– Напротив, мой король.
– Или ты узрела в нем ненадежность, слабость, неумение защитить семью, обеспечивать ее, вести дела?
– Вовсе нет… Ваше Величество, – слова прозвучали почти жалко.
– Он нанес тебе оскорбление или нарушил верность?
Следующее слово хрипло упало в пустоту:
– Нет…
Король сделал многозначительную паузу.
– Так чем же заслужил твою любовь мой сын?
– Принц Алуин… – Амаранта неуверенно улыбнулась и поспешно закусила губу. – Всегда так добр и внимателен ко мне. Лорд Нальдерон часто был далеко, а принц проявлял внимание словом и делом… Ждал меня. Я увидела его глубокую искренность, что не могла не тронуть мое сердце. Любви не объяснить, Ваше Величество.
– Что же может помешать тебе вторично нарушить обет верности? – холодно осведомился Ингеральд. – Как знать, не тронет ли еще чье-нибудь внимание твое сердце после свадьбы, или не затоскует ли оно снова по жениху, которого ты предала после ухаживаний принца?
Эти слова, произнесенные убийственно спокойно, были хуже пощечины. Уши Амаранты отчаянно запылали, а пол, казалось, сделался зыбким и ненадежным. Она явственно ощутила, будто стоит на площади, у позорного столба, одетая в одну лишь простую льняную сорочку, босая, на жестоком допросе. От страха и унижения на глаза навернулись слезы; сам король, правитель Исналора, отец ее жениха и всего королевства признал ее ветреной, испорченной, неверной. И, с безысходно подумалось девушке, как ни гнала она от себя эти мысли с тех пор, как склонилась к принцу, как ни пыталась это объяснить, Его Величество был как всегда прав.
– Что мне думать? – голос Ингеральда слегка смягчился. Он наклонился вперед, пытаясь заглянуть ей в душу. – Речь идет о моей семье и моем сыне. Ты должна понять меня.
Амаранта молча закивала. Он не просто заглянул в ее душу, он просветил ее всю безжалостным ледяным светом, вскрыл все тайники, даже от самой себя, перевернул под этим светом самое сокровенное. Глотая слезы, она заставила себя вновь расправить плечи, и заговорить тихо, но твердо.
– Вам не следует беспокоиться, Ваше Величество. Не в мгновенном порыве я выбрала принца, и всегда буду ему верной спутницей и женой.
– Это хорошо, – кивнул король. – Верная спутница – высшая ценность на жизненном пути мужчины. Теперь я спокоен за Алуина и его будущее, потому что за тяжкое нарушение законов чести желаю лишить его наследства и титула.
В глазах у Амаранты потемнело. Она подняла на Ингеральда неверящий, потрясенный взгляд, но лицо его было бесстрастно и неподвижно. Девушка пошатнулась.
– Иди, – кивнул он. – Я не держу тебя более.
Едва вспомнив сделать поклон, на негнущихся ногах направилась она к двери, остановилась возле нее, словно надеясь обернуться, но не решилась. Коснулась тяжелого холодного латунного кольца, зажатого в волчьей пасти на двери и стукнула об узорную латунную пластину. Дверь распахнулась. Амаранта вышла, не помня себя, не замечая стражу, и какое-то время двигалась по коридорам, как в тумане.
Какое из последствий королевского приговора хуже, она еще не осознала.
31. Ночь
Наль блуждал во тьме бескрайнего леса. Тяжелый пристальный взгляд не отпускал его, и он не смел обернуться. Стоило пройти немного – под ногами жадно начинала чавкать трясина. Он поворачивал, но снова и снова выходил на нее, каждый раз с другой стороны. Блуждание было бесконечным – он ходил кругами, но рассвет не наступал, тьма не рассеивалась, не отпускала гнилостная сырость. Глухие, тяжелые вздохи неслись из середины омута. Вот и опять ноги проваливаются в ледяную цепкую топь…
Он остановился. Над болотами завихрялся туман, зазывал сизыми призрачными пальцами. Эльф двинулся от края болот, надеясь постепенно вновь нащупать ногами твердую почву. У искривленной невысокой ели…
Наль резко повернулся, не веря глазам. Сердце облегченно застучало в груди, будто отпустила чья-то тяжелая рука. Нерешительная улыбка тронула губы. Он доверчиво подался к ней, приободренный:
– Ами! Дай руку; вместе мы выберемся отсюда.
Она стояла неподвижно и молча. И смотрела на него так, что провалилось куда-то сердце в нехорошем предчувствии. Кожа ее в темноте казалась мертвенной, блеск глаз тусклым, чужеродным. Неподвижность черт, холодный безразличный взгляд сковал члены, заставил липкие холодные струйки пота поползти по спине. Он хотел шагнуть к ней, развеять страшное наваждение, разбудить – и почувствовал, что ноги оплетены не то болотной травой, не то самой трясиной. Движение вызвало противодействие – его начало засасывать в гнилостную ледяную жижу. Как ни пытался он выдернуть хотя бы одну ногу, что-то тянуло вглубь, упорно и неотвратимо.
– Амаранта! – вскричал Наль, тянясь к ней. – Очнись! Это я!! Дай руку!!
Черты лица ее наконец пришли в движение. Она медленно оглядела его с презрительной улыбкой:
– Ты мне не нужен. Принц Алуин подарит мне корону, и сердце, и руку. На что мне твоя рука?
– Я тону! – закричал он. Ноги уже увязли по колено. Вскинув взгляд на говорившую, юноша вздрогнул от ужасного осознания.
– Ты не Амаранта!
Над болотом пронеслось глухое искаженное эхо. Выхватив из ножен Снежный Вихрь, Наль принялся отчаянно кромсать плотную чавкающую гущу трясины. Движения были неверными – виной тому охвативший его непреодолимый ужас. Мысленный голос вознесся к невидимому среди смыкающихся корявых ветвей небу за клочковатыми черными тучами.
Пот струился с него градом, руки потеряли чувствительность. Черная леденящая бездна затягивала медленно и неумолимо. Ей безразлично, замирает жертва или возобновляет отчаянные попытки вырваться. Тьма желала поглотить его, и перед ней он был бессилен. Всего лишь маленькая золотистая блестка в глухой бесконечности леса. Туман окутал, пеленая, словно саваном. Меч тоже начал увязать, когда хватка неожиданно ослабла. Наль рванулся вперед. Еще несколько усилий – дрожа, он стоит на сырой, но твердой земле. Вернув меч в ножны, он заспешил прочь. Острые ветви надвинувшихся елей царапали лицо, сплетались между собой, затрудняя путь. За спиной раздался низкий мрачный вой. Топь не желает так просто мириться с ускользанием жертвы. Сейчас он снова выйдет туда же, или ступит на тропу, по которой нельзя идти, и тогда…
Вдалеке среди черных стволов мелькнул оранжевый отблеск костра. Наль замер. Это могло быть ловушкой, но душа с надеждой потянулась на небольшой далекий свет, как на маяк. Он шел и шел, обходил глубокие рытвины с гнилой водой, пробирался через бурелом, а огонь словно удалялся по мере его приближения. Что-то выло то тут, то там за деревьями, словно нащупывая след. Когда сил продолжать этот изнурительный путь почти не осталось, свет остановился на месте.
* * *
На поляне приветливо горел костер. Кто-то сидел у огня, но непривычные к яркому свету глаза Наля слишком слепило. Он медленно приблизился, показывая мирный настрой. Сидящий у огня повернул голову. Волосы в неровном отсвете блестели расплавленным золотом.
– Отец!!?
Вскрик вырвался из груди Наля громко и взволнованно; он бросился вперед с сильно забившимся сердцем. Лонангар вскинул руку, приложил палец к губам. Наль повиновался, весь дрожа, и, не веря своим глазам, опустился на плохо слушающихся ногах рядом перед костром. Именно таким он помнил отца, и дело было не в том, что повзрослев, он узнавал его черты в собственном отражении. Наль не сводил с Лонангара глаз. Губы вздрагивали, не то готовые искривиться от сдерживаемых слез, не то в радостной улыбке. Хотелось крепко обнять его, как в детстве, ощутить ту любовь, ободрение и поддержку, которые так рано потерял, но что-то удерживало. Тем не менее, души коснулось утешение: все, в чем Наль нуждался, было во взгляде Лонангара. Похоже, тот был не менее рад встрече, но ничуть не удивлен.
В голове юноши теснилось множество вопросов. Он не мог понять, как очутился отец на этой поляне, и краем сознания догадывался, что упускает нечто важное, но ничто не могло затмить для него ценность этой встречи.
За деревьями послышались тяжелые шаги. Наль вскинул голову. Из леса медленно вышла белесая лошадь и направилась к костру. Теперь пламя не дало ему рассмотреть появившееся из темноты животное, пока то не приблизилось. Кожа ее местами свисала, обнажая кости. Рот был полон острых клыков. Глаза, неподвижные и безжизненные, светились тусклым чужеродным огнем.
Он привскочил, хватаясь за меч, но отец вновь остановил его быстрым предупреждающим жестом.
«На другой лошади поедешь», – скорее почувствовал, чем услышал Наль.
К запаху костра и хвои прибавился новый – тяжелый запах разрытой земли.
Лонангар обратил его внимание на то, что лошадь остановилась у самого круга света, который отбрасывал костер. Похоже, она не видела Наля, но чувствовала его, и слепо поворачивала морду вслед за его движениями. Переводя дыхание, он остался сидеть. Рано или поздно костер начнет гаснуть. Наль смутно понимал, что допустить этого ни в коем случае нельзя. Взгляд невольно заскользил по земле вокруг, отмечая мелкие ветки и сухие прошлогодние листья, которые не сгодились бы продержать пламя и маленького костерка. Отец перехватил взгляд, чуть заметно качнул головой. Это принесло некоторое успокоение; он не казался сильно встревоженным. Что бы ни произошло дальше, Наль не желал потерять ни мгновения радости от встречи с отцом, пока они в безопасности. Помня запрет о нарушении тишины, он попытался мысленно донести до него самое простое – и самое важное.
«Нам так не хватает тебя.»
Лонангар ответил улыбкой, в которой сквозила светлая грусть.
«Мама вновь вышла замуж, но она любит тебя, я знаю.»
В этот раз непостижимое тепло накрыло с головой. Наль ощутил ту самую безграничную любовь, как в детстве, когда Лонангар обнимал его и мать и прижимал к себе, надежно защищая от всего мира. Тепло ограждало, утешало, оно было столь необъятным, что тянулось за пределы поляны, далеко сквозь тьму. К Айслин. Наль почувствовал, как на глазах выступили слезы – слезы счастья и неизъяснимого душевного облегчения. Он бесконечно желал обнять отца и по-настоящему, но делать этого почему-то не следовало. И он сидел у костра, сжимая перед собой руки, улыбаясь сквозь слезы, не замечая хода времени.
«Я стараюсь исполнять все, чему ты научил меня.»
Словно невидимое утешение коснулось в ответ, как согревающая, надежная ладонь. Отец улыбнулся снова, на этот раз светло, будто вернулся из военного похода и наконец может сбросить с себя весь прожитый груз и обратиться к семье.
Казалось, они сидели так целую вечность. Костер начинал временами с треском выбрасывать искры, а порой пламя колебалось, как от сильного ветра, но горело все так же ярко. Наль не решался спросить, почему-то это казалось неправильным, но к нему постепенно приходило убеждение, что костер горит на поляне по просьбе отца. Тот очень сильно попросил об этом.
Он желал остаться здесь навсегда. Они с Лонангаром нашли бы способ поддерживать огонь всю ночь, и несмотря на то, что та кажется вечной, утро непременно наставало бы, встречая красками зари и пением птиц. Они ходили бы охотиться в этот лес и возвращались бы засветло, мысленно поддерживая друг друга. Там, далеко, дома ждала непрожитая, невыносимая боль. Он не желал возвращаться.
Пламя костра сделалось ниже. Оно сильно затрещало, дрожа, но выровнялось, однако в это время по лицу Лонангара пробежала судорога. Лошадь шагнула ближе к сузившемуся кругу света. Запах разрытой земли и гнили усилился. Словно раскрыли старый склеп. Оглядываясь в поисках источника потянувшего по земле холода, Наль натыкался взглядом только на обступающие поляну черные деревья и скопившуюся между ними тяжелую тьму. Огонь поколебался, еще немного сжался в размерах. И снова лошадь сделала шаг.
Лонангар слегка подался вперед. Протянул руки к огню, словно согревая ладони. Или он пытался защитить костер от невидимого ветра? Его неподвижное, сосредоточенное лицо омрачила сдерживаемая скорбь и… страх? Наль ничем не мог помочь, не осмеливался спросить. По позвоночнику пополз цепенящий холод. Он знал, что когда огонь совсем ослабнет, лошадь найдет его. Подняв голову, он увидел, что крючковатые черные ветви шевелятся, вытягиваются, тянутся друг ко другу высоко вверху, пытаясь заслонить собой небо над поляной. Стало темнее. От болот донесся протяжный вой. Лонангар закрыл глаза. Наль ощущал, как все существо отца устремилось ввысь, туда, где хотели сомкнуться корявые ветви.
Это длилось бесконечно, или здесь не было времени. Вой раздался уже с двух сторон. Тяжелые шаги лошади отдались колебанием в земле. Уменьшившийся втрое костер поблек. Последние дрова в нем догорали, осыпались золой. Лонангар поднял голову.
* * *
Небо над поляной чуть заметно начало бледнеть. Где-то в расступившихся кронах деревьев рассыпалась мелодичная трель дрозда. Лошадь отступила, развернулась и медленно ушла в чащу, в сторону болот. На поляне понемногу становилось светлее. Когда каждая ветка стала четко видна, отец встал. Наль последовал его примеру. Лес более не выглядел таким пугающим. Озираясь, юноша вышел вслед за Лонангаром на широкий, поросший сочной зеленой травой луг, оканчивающийся бездонным оврагом. Другого края не было видно в густой, плавающей опаловой утренней дымке.
– Куда мы идем, отец? – осмелился окликнуть Наль.
Тот обернулся и покачал головой.
Наль оцепенел, судорожно втягивая воздух: на груди Лонангара темнело огромное кровавое пятно. В ночи у костра оно было неприметно, да и вглядывался тогда юноша лишь в родное лицо. Горло сдавило, словно кузничными тисками; его охватили боль и ужас. Лишь по рассказам, поначалу соизмеряемым с его возрастом, знал он о том, что именно произошло с Лонангаром. Видеть же хотя бы последствия было слишком мучительно, слишком явно – и неправильно. Ведь отец жив. Он вывел его из леса. Слезы обожгли глаза. Лонангар ободряюще улыбнулся и отступил на шаг.
– Я пойду с тобой, отец! – встревожился Наль. Он не был готов потерять отца второй раз.
Отрицательные жесты. Еще шаг спиной к обрыву.
– Почему?! Тогда оставайся ты!!
Лонангар улыбнулся тепло, немного печально, и снова покачал головой.
– Что же мне делать?
Отец протянул руку, показывая на что-то у Наля над головой. Тот обернулся. Из-за черных силуэтов деревьев вставало необычайно яркое, белое солнце. Свет этот окутал Наля целиком, и он растворился в нем.
* * *
Знакомые голоса негромко переговаривались где-то вдалеке, медленно приближаясь. Вот они послышались над самым ухом, хотя он не мог различить слов. Тяжелый горький запах каких-то давно забытых трав. Полутьма. Тело облепляют мокрые простыни. Он устал, он очень устал скитаться по краю болот бесконечного леса, и даже сейчас, лежа, он чувствует, насколько сильно устал. От левого бока расходятся жгучие щупальца; весь торс жестоко саднит.
Наль повел подбородком, пытаясь уловить источник звука, с усилием вздохнул и открыл глаза.
– Отец?
Губы склонившейся над ним в предутренних сумерках Айслин побелели:
– Ты видел его?..
– Да; он вывел меня из леса…
Только высказанные вслух, эти чуть слышные, хриплые слова показались ему странными. Наль с трудом повернул голову и увидел мать, испуганную, взволнованную, с горячей надеждой в глазах. Позади нее стоял, опустив ресницы, сдерживая душевную боль, Эйверет. На него Наль не обратил внимания.
Голос Айслин был совсем тонким, колеблющимся.
– Он – вывел?.. – она бережно гладила Наля по влажному лбу дрожащими пальцами.
– Да! – это казалось очень важным. – Он попросил о костре… Он знает… и продолжает любить… – брови Айслин надломились, слезы заструились по бледным щекам. – Он простил! – поспешно добавил Наль, ощущая, что сознание слабеет. – Он понимает…
Айслин зажала рот ладонью. Наль хотел утешить ее, рассказать об улыбке отца, но его окутала глухая плотная тьма.
* * *
Пробуждение от жжения в боку. Долгие мгновения, пока сознание нащупывает связь с действительностью. Воспоминание о том, что привело его сюда, раздавливает, наваливается сокрушительным грузом. Он не хочет открывать глаз, не хочет чувствовать и думать. Слишком невыносима тяжесть утраты и предательства. Ресницы невольно начинают трепетать, меж бровей появляется глубокая складка, и у сиделки нет сомнений, что больной проснулся. Появляется мать, она целует в лоб и держит за руку, и только ради нее он терпит мучительные, бессмысленные манипуляции, которым подвергают его магистр Лейтар и слуги. Ему дают терпкий отвар, который нужно выпить до конца, хотя сил едва хватает на дыхание. На руках несут в уборную, а когда возвращают, на постели уже чистые простыни, но он едва замечает это. Холод пробирает до костей и пока тело протирают влажной теплой тканью, и когда дают наконец опуститься в постель. Быть может, наступила зима? Одеяла недостаточно. Его укутывают, укрывают сверху оленьей шкурой, но даже та не спасает от озноба. Малейшее движение корпуса терзает безжалостными горящими лезвиями, но это ничто в сравнении с ощущением, когда начинают промывать раны. Никакое количество листьев морошки, компрессов из болотной клюквы, настоев листьев черники, сока крапивы и даже медовых мазей неспособны остановить сочащийся из синюшно-багровых ран мутный гной. Мать снова держит за руку, гладит по голове до тех пор, пока тусклый, далекий свет окончательно не меркнет перед глазами.
32. Слишком жестокое испытание
Только что обсуждали они детали помолвки и свадьбы, и вот Амаранта снова пропала из дворца. Алуин искал ее повсюду, с недоумением и страхом вспоминая, как в прошлый раз потерял ее на год и чего стоило ему восстановить между ними хрупкую связь. Однако, тогда будущее их было неясно, теперь же они обменялись цветком алого и белого шиповника и с затаенным дыханием готовились к торжеству…
Он проходил все дорожки королевской оранжереи, лесные тропинки, где они когда-то бывали, обошел весь Фальрунн и в конце концов, не таясь, появился у особняка Нернфрезов. Слуга у ворот онемел, когда сам принц Исналора остановил у ограды лоснящегося бледно-песочного солового коня с инкрустированными самоцветами поводьями и требовал видеть леди Амаранту.
Алуин томился в небольшой приемной комнате рядом с покоями возлюбленной, с нетерпением ожидая ее появления. Он чувствовал присутствие беспокойного холодка еще не наставшей поздней безутешной осени под этими сводами.
Как бы то ни было, он все исправит. Алуин обернулся на желанный шорох платья, и улыбка на лице его погасла. Он бросился к возлюбленной и, промучавшийся разлукой, изумленный и напуганный новой переменой в ней, порывисто прижал ее к себе, хотя они даже не были обручены. Испуганно всхлипнув, Амаранта попробовала отстраниться.
– Что случилось, мое зимнее утро, кто обидел тебя? – шептал он, заглядывая в ее потускневшее лицо и заплаканные глаза.
Наконец Амаранта заставила его отступить; в потрясении, он упал перед ней на колени, сжимая в ладонях ее холодные точеные руки.
– Нам придется расстаться, – обреченно выговорила она.
– Зачем, небо и звезды, что такое говоришь ты, сердце мое?
– Твой отец лишит тебя титула и наследства, если ты женишься на мне, – вновь озвученные слова обрушились на нее со всей своей сокрушительной силой. Видя его пораженное, застывшее лицо, она развернулась и из груди наконец вырвались сдавленные рыдания. Алуин медленно поднялся, осознавая сказанное, пытаясь собрать мысли воедино.
Ее ужасали все альтернативы. Принц не станет жертвовать своим титулом и наследством ради нее; это было бы слишком жестоким испытанием. Она останется одна. Вернуться к Налю не позволит гордость, ни его, ни ее. Тем более, она уже сделала выбор, и одного болезненного перелома для эльфийского сердца более, чем достаточно. Она сама наказала себя: обрекла жениха на жестокую потерю и бесчестье, и все это вернулось к ней самой. Третий поворот, призрачный и неправдоподобный, пугал ее до дрожи. Что если Алуин все же любит ее настолько, что оставит ради нее все, что имел? Само присутствие сомнения вызывало тошноту и горечь. Значит, она сомневается в его чувствах. И не крепка в своих. Чего ждать от такого союза?
Задыхаясь, девушка оперлась об оконную нишу. И вдруг руки, немного дрожащие, но сильные и теплые, обняли ее, развернули, коснулись лица, вытирая слезы.
– Что ты делаешь, – всхлипнула Амаранта. – Мы вправду перешли допустимую черту… Сперва в мыслях, теперь на деле…
Он усадил ее на ближайший стул и опустился на пол перед ней, взволнованный и покорный.
– Ужели полагаешь ты, что я так легко откажусь от тебя, ужели слова мои ничего не значат, и решению моему нет веры?.. – Алуин замер, уткнувшись лицом в ее колени, а она перебирала его волосы, устремив невидящий взгляд в окно, за которым медленно падали с яблонь и рябин желтеющие листья.
* * *
Солнечные блики мечутся по лицу. Сон безвозвратно отступает, возвращая тягостные воспоминания. Тихое движение в комнате, запах свежескошенных трав и земляники. Маленькие ласковые ладошки касаются лба. Нэсса.
– Выздоравливай. Ты всем нам очень нужен.