Капитан Книжного моря

Школьный двор гудел приветливой тишиной. Сквозь неё проскальзывали визги с детской площадки, счастливые разговоры по дороге домой и шорох листьев с ветром. Обычно Тензи обещала ждать Лилит у кабинета. Но только последний ученик покидал открытую дверь, как подруги бросались навстречу друг к другу с объятиями. Лилит и не пыталась сдержать улыбку: неслась по коридору не хуже школьницы, звеня блестящими кедами и россыпью бусин в волосах. Обниматься они могли долго. Возвращались в мир сказки, вырываясь из обязанностей и рутины.

– В актовый, красотка? – подмигнула и захихикала Лилит. – У меня ещё проверка «шедевров». Чердак хочу проветрить, а то вкрай паутиной порастет.

Это она про голову, догадалась Тензи и ответила:

– В актовый, в актовый, дорогая.

Другим учителям оставалось лишь неодобрительно цокать, глядя вслед коллеге, прыгающей и смеющейся вместе с какой-то студенткой. Лилия Вольдемаровна вызывала недовольные и осуждающие взгляды одним своим видом: сегодня на ней было синее платье с люрексом в сочетании с кожаной курткой, на которой хозяйка вышила перламутровыми пайетками огромного кита. Как бы они ни хотели, выгнать Лилит не получалось – ее слишком любили дети. Администрация и так плохо посещаемой школы боялась, что даже младшеклассники научатся прогуливать, если уволить их обожаемую Лилию Вольдемаровну.

Однажды ей поручили подготовить с детьми «воспитательный концерт», как выразилась завуч Марианна Владимировна. «Нужно поругать детей за то, что они изводят бедных родителей своими капризами и ноют по пустякам. Пусть и в праздничной форме.» Но Лилит хорошо знала, по каким «пустякам» ноют ее ученики и какие «бедные» у них родители. Одна девочка как-то сказала: «Почему тебя принимают, только когда ты хорошая. Можно же иногда быть злой или грустной?»

Потому «воспитательным» концерт делать Лилит отказалась, пусть и покивала с милой улыбкой Марианне Владимировне. Она собрала классы, у которых вела рисование и устроила «вечер объятий души». Так она его назвала. «Глупо, но то, что в голову пришло… значит, так оно и должно быть! – Сказала себе Лилит». Они сидели в классе со стенами, пёстрыми от работ, пятен краски, мольбертов и разноцветных баночек и говорили. Каждый передавал соседу горящую свечу, рассказывая, что его тревожит. Лилит узнала много интересного: кого-то били, кто-то не хотел возвращаться домой, потому что его снова могли начать «просить быть другим», кто-то боялся грохота бутылок и криков неизвестных людей, которые почему-то оказывались у них дома. А кто-то говорил: «Я бы так хотела, чтобы меня со школы встречала и мама… не только бабушка». Плакали многие, почти все: даже самые замкнутые мальчишки, которые рисовали лишь мелкие детали, робко орудуя кистью. И Лилит сказала:

– Я бы очень хотела быть в такие минуты рядом и обнимать каждого из вас. Но, к сожалению или счастью, у каждого из нас своя семья, свои родители, своя отдельная жизнь. И справляться с трудностями мы должны сами. Так вы становитесь старше, сильнее… Родители должны помогать вам в этом, но, понимаете… иногда они сами очень слабы внутри. А как может тот, кто сам встать, простите за повтор, не может, другого поднять? Вот именно, никак. Потому сейчас им должны помочь мы. Но сразу скажу: не надейтесь, что они – хоп! – и изменятся, будто им ведро другой краски на голову вылили. Это, может, и хорошо… – Тут Лилит осеклась, услышав тихие одобрительные смешки, – кхм, в общем. Давайте им вместе прочитаем стихотворение? Нашла я тут недавно, оно несложное, учить немного, вы у меня точно справитесь. Называется, кстати, интересно: «Маме, которая ждёт малыша».

Зачем ты нахмурилась и вся сжалась?

Зачем смотришь вдаль совсем без тепла?

Я приду, и хочу чтобы ты улыбалась.

Чтобы смеялась и пела. Ты же меня ждала.

Ты, может, боишься, что буду несчастлив,

Что вдруг заболею и буду грустить?

Не бойся. Мой папа любые ненастья

Рукой отведёт. Нам его ли просить?

Деревья сомкнулись, чтоб ты не промокла,

А чтоб не боялась,

Космос зажёг звезду.

Слышишь? Как нежно вибрируют стёкла…

Это я к тебе по тучкам иду.

– Красиво!

– Оно такое… доброе.

– Интересное, – доносилось со всех сторон. И все эти возгласы были сказаны с улыбкой, за которой скрывался печальный взгляд.

– Но это совсем не про мою маму, – озвучил общую мысль Виктор, обычно весёлый мальчик с взъерошенными чёрными волосами и носом, испачканным краской. Ребята вокруг согласно закивали, а кто-то ещё сильнее притих и замолчал.

Лилит закусила губу и незаметно нахмурилась, отчего стала ещё больше похожа на разноцветного воронёнка. Да, нельзя забывать, что перед тобой дети. Они ещё не могут строить настолько косвенные и тонкие логические связи… Немного помолчав, Лилит сказала:

– Может, сейчас вам кажется, что это стихотворение не про вашу маму… но оно может быть про вас. Про тех вас, которые выросли и тоже ждут своих детей. Только в ваших силах все сделать по-другому: так, чтобы ваши дети приходили домой не в крики, а в песни, мультики и разговоры о том, куда пойти на выходные. Или о чем-то ещё, что важно…

Лилит посмотрела на ребят, давая им обдумать услышанное. Виктор и Марк, мальчик, чьи родитель ни разу не были на родительском собрании, улыбались, опустив глаза. Остальные смотрели кто на Лилит, кто на разноцветные пятна на стенах, мольберты и листы разнофактурной бумаги, кто друг на друга. Кажется, ни на одном уроке дети не выглядели настолько сосредоточенными и задумчивыми. Лилит продолжила:

– Так вот. Не унываем. И помним, что не наши родители определяют нашу жизнь, нашу семью и то, в кого мы вырастем. Родители нам только что-то дают: еду, дом, люлей… кхм. Да. Но не могут же они дать нам мужей, жен и характер?

– Это даже потрогать нельзя, – подхватил кто-то из ребят. – Ну жену наверно можно… но когда она будет.

– Вот-вот! Потому и дать нельзя. Только построить самим. А это стихотворение… читайте его себе. Себе будущим, взрослым. Чтобы не взрослеть в душнил… кхм, в тех, кому больно. Понимаете… ваши мамы и папы думают, что так показывают любовь. Через то, что ругаются, вечно просят не мешать и подождать, бьют, ещё что… это их язык такой. Просто представьте, что они иностранцы. А этот стих – это как будто вы их учите, как на вашем языке говорить.

– Что же это они, двоечники, получаются? – спросил Саша.

– Верно, – улыбнулась Лилит, – двоечники. Ну мы-то с вами знаем, что двоечников далеко не знания классными людьми делают, – Лилит чуть не ударила себя по губам. Но потом вспомнила, что она, вообще-то, учитель Творчества. А это вовсе никакой не учитель. Вот как творчеству можно научить? В нем можно только сопровождать. Значит, и душнить нечего. – Так вот. Учим стихотворение. Только Марианне Владимировне, если спросит, тсс! Это тайна.

Концерт прошёл на ура. Пусть и с ноткой неожиданности для многих, для Марианны Владимировны и коллег Лилит уж точно. Родители, пусть и снова пришли не все, улыбались и плакали. Даже папы. Дети потом обступили Лилит в коморке за раздевалкой и долго разговаривали, держа в руках шапки и ботинки. Фразу «Представляешь, Лилия Вольдемаровна, мама улыбнулась!» или «Я так люблю, когда папа со мной говорит… он впервые это сделал!» Лилит услышала раз 200. Как и сообщений с благодарностями за прекрасный вечер в родительском чате получила множество. Даже презрительный взгляд Марианны Владимировны из-под строгих толстых чёрных очков, сопровожденный словами «Чтож, ваши выходки, Лилия Вольдемаровна, снова сошли вам с рук… Снова вы берёте харизмой, а не трудом!» не испортил радости. Лилит просто улыбнулась и пошла искать Тензи, которая уже в слезах бежала обниматься.

В актовом зале недавно проходил «какой-то кусок линейки» в честь первого сентября, как рассказывала Лилит. Стулья здесь стояли рядами, образуя деревянное море покосившихся спинок. В окна заглядывал ещё не успевший посинеть вечер. Наглухо задернутый желтоватый занавес Лилит приказала Тензи «отштопорить», но в итоге они просто под ним пробегали, ныряя в объятья старой тяжёлой ткани и пыли.

– Кошмар, – Лилит упала на ковер возле рояля, чтобы отдышаться. – С этой работой можно самой в стул превратиться. Я на своих мадамов смотрю – сидят, скрючившись, что-то все листают, печатают, шепчут… А жить когда будут?

– Смотри! – Тензи подскочила к окну и отодвинула тяжелые складки занавесок, – Там листик уже с уголка красный… Это что, осень?

Лилит в два прыжка оказалась у окна и вперилась взглядом в маленький кленовый лист, едва держащийся на ветке. – Реально… Блин, ещё только август кончился! Что, уже ноябрь включили?

– Да уж… скоро наше место, глядишь, инеем покроется, потом там сугробы будут…

– Ага. Мир поседеет, мы поседеем…

– У тебя волосы цветные, незаметно будет.

– А ты думаешь я их крашу, чтобы радостнее казаться? У меня там уже вся башка седая, вот и скрываю голубым, фиолетовым…

Тензи хихикнула. Они вспомнили о месте, куда приходили летом почти каждый день. Брали пледы, два термоса чая, фрукты, бутерброды – словом, все, что могли найти дома. Кроме телефонов. Их они оставляли, за что потом Тензи попадало от папы, который весь день не мог дозвониться до дочери. Было так приятно лежать, подставив лицо небу. Казалось, будто это не облака плывут, а Лилит с Тензи балансируют на потоках ветра. Только трава и холод земли, просачивающийся сквозь плед, выдавали земное присутствие.

Тензи скучала по лету. В зелени деревьев на проселочной дороге, с видом на шумящий далёкий лес и под шёпот поля в их любимом месте было легче верить в себя. Легче чувствовать, что идёшь верным путём и работа в магазине – лишь новый шаг к тому, чтобы творить. И чтобы однажды смочь уехать к папе. Осень словно оголяла не только деревья, но и страхи, которые прятались за пушистой кроновой энтузиазма. С ними предстояло справиться.

– Я так скучаю по папе, – выдала Тензи. Понимаю, что часто тебе это говорю и прости, что ною… Но иногда ненавижу себя за то, что творю. И за то, что ему вру. Но ещё больше себе не прощу, если он расстроится…

– Эй, – Лилит заключила подругу в крепкие объятья, и за локоны Тензи зацепилась пара пайеток с вышивки на плечах ее кожанки, – ты все делаешь правильно. Как чувствуешь. Папа конечно всегда прав… но что его, от этого всегда слушать теперь?

Тензи улыбнулась.

– Может, ты права… Но мне все равно больно его расстраивать. Понимаешь, он столько всего для меня делает… и на работу в большой город устроился, чтобы я ни в чем не нуждалась и спокойно училась, могла не работать… а мне ещё что-то надо. Творчество. Оно всю мою жизнь переворачивает.

– Если чувствуешь, что не можешь ему все рассказать – хоть стреляй! – не говори. Ну нужно тебе потанцевать по граблям, что делать. Без этого ты не дойдёшь до чего-то важного.

– Танцевать по граблям, оказывается, так страшно…

– Только если танцуешь не с подружкой! – сказала Лилит и легонько покружила Тензи в объятиях.

Они ещё долго вальсировали, смотря, как сумерки опускаются на панельки Домишка. Небо заволакивало серо-лиловыми разводами вечера с каплями звёзд. Вся эта красота проглядывала сквозь ветки и красный лист. Затем Лилит резко вспомнила о куче тетрадей на ее столе, и они с Тензи метнулись в опустевший класс. Там они провели остаток вечера, изредка смеясь, переговариваясь и отвлекаясь на то, чтобы восхититься розовым облаком, пушистым котом, принарядившимся к холодам, или найти в листьях очертания звезд. Они даже увидели, как листочек оторвался от ветки и полетел куда-то к полю. На их место.

Глава 3

Тензи сидела в школьном коридоре и болтала с маленькой девочкой. Она ждала Лилит, чтобы забежать в магазин, в котором работала посменно. Ее сменяли лилововолосая бабушка и задумчивая женщина в леопардовой кофточке. Он назывался «24 часа», а закрывался в 22:00. Они с Лилит должны были зайти за яблочным щербетом в банке и пойти к ней домой. Дом Лилит был гораздо роднее пустой квартиры, куда из-за работы всё никак не мог доехать папа.

–У меня совсем не получается, – вздыхала юная собеседница, – этот новый учитель, Эдгар Львович, говорит: «ты так стихи читаешь, как будто у тебя слова скачут».

– И правда, скачут, – отвечала, улыбаясь, Тензи, – как будто под дождём… Потому и получается так чудесно. Если ты будешь читать ещё и ещё, то научишься так, как мечтаешь. А Эдгар Львович… Представляешь, как ему, наверное, грустно и одиноко? Он такой угрюмый, всегда один, ещё и не любит танцевать. Мне кажется, он сам о чём-нибудь мечтает, но не верит, что обладает огромной силой.

– А у него она правда есть?

– Да. Как и у тебя. И вы оба обязательно всё сможете. Вы сейчас вместе, потому что помогаете друг другу исполнить мечты.

– Вот он идёт, смотрите! – Девочка вскочила и подбежала к учителю, – Эдгар Львович, не переживайте, вы очень сильный и всё-всё сможете! Мы с вами помогаем друг другу…

Едва Тензи взглянула на Эдгара, как для неё пропали все звуки, кроме гула собственного сердца. У нового учителя была тёмная борода и добрые, пусть и сощуренные, карие глаза. Он был точной копией Капитана из её сказки, только одет в чёрный пиджак, высокие сапоги и пальто с высоким воротом. Ну и с карими глазами, да. Даже за всеми тёмными одеждами невозможно было не разглядеть его силы и доброты. Так Тензи подумала.

Пока учитель стоял, как громом поражённый неожиданным всплеском искренности ученицы, к нему подошла Тензи:

– Здравствуйте. Вы очень похожи на героя моей сказки. У вас такая же борода и глаза…

– Кхм, оч-чень хорошо, – очнувшись, ответил Эдгар, решив, что это очередная его поклонница из старших классов. Он сменил много городов и мест работы, и в каждом случалось подобное. Он не мог себе простить того, что такие слова продолжали выбивать его из колеи.

А Тензи не хотелось уходить от своего Капитана, но она не знала, что ещё ему сказать. Он забыл, что он – капитан, который собирает песни душ со всего мира и учит других открываться. Он прошёл столько штормов и бурь и спас от них столько людей, и всё это забыл…

Пока она думала, Эдгар произнёс:

– А теперь прошу меня простить, мне пора.

И оставил растерянную Тензи. Она так и смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом коридора.

…

Лилит сама не знала, зачем порой убегает на станцию. Да ещё и посреди рабочего дня, в обед. В этом месте станция как раз заканчивалась: Лилит приходилось взбираться сквозь ограждение. Отсюда было совсем недалеко до школы, к тому же, можно было незаметно улизнуть. Благо, просветы между ржавыми железными прутьями были большие. Немножко мешал снег и небольшой слой льда на бетоне – об него скользили варежки – но Лилит все равно вскарабкалась. Вот бы ученики, а особенно – коллеги посмеялись бы, думала она. Лилия Вольдемаровна карабкается на станцию в неположенном месте! Как будто есть место, где на неё положено карабкаться… вот и пусть не лезут с советами, где это делать, а где нет. Пусть сначала место специальное для этого построят, а потом советы раздают.

С этими мыслями Лилит зашагала вдоль станции, к скамейкам под покосившимся навесом. Далеко зайти было не страшно: все равно почти никто не ждал поезд, не сходил и не садился. Все жители Домишка словно не знали о мире за их маленьким городком. Словно для них этот мир отключили.

Лилит всегда улыбалась, заметив вдалеке плечистую фигуру. Андриан всегда оказывался здесь, стоило появиться на станции Лилит. Она куталась в ярко-розовый шарф и чёрную блестящую куртку.

Они равнялись друг с другом и останавливались. Только спустя время Лилит осознает, что они даже… не смотрели друг на друга. Иначе она бы помнила, как на его носу забавно замерла снежинка, как несколько таких вплелись в ресницы и были похожи на звёзды на фоне его темно-карих глаз. Как он улыбался из-под низко нависшей синей шапки. Но нет. Ни одного этого воспоминания не было в голове Лилит. Зато она хорошо помнила его голос. Андриан начинал говорить обо всем и ни о чем, и было ощущение, что снег прекратился, и по станции затарабанил звонкий и одновременно усыпляющий дождь.

– Ты наверное устала, – спрашивал он.

– Ещё только час дня, какой устала,– отвечала Лилит.

– Конечно. А ты с 8.30 со своими спиногрызами. У тебя душа проветриться хочет, а не все время в затхлом классе сидеть.

– Ничего он не затхлый! – Отвечала Лилит, борясь с желанием добавить «может, я просто хотела увидеть тебя?»

Затем они много говорили об искусстве, сестре и маме Лилит, отце Андриана. Кроме Тензи, Андриан был единственным жителем Домишка, кто мог поговорить о Ван Гоге и Поле Гогене, а самое главное – кардинальных различиях их творчества. Тензи… даже ей Лилит не доверяла чулан своей души, куда затолкала воспоминания о маме и Эрике. Когда она пыталась их вытащить, на неё падало чувство вины, словно пакеты с антресоли. За Это Лилит себя ругала. И вид на белое снежное поле, делившее горизонт с облачным небом – их с Тензи место – словно упрекал своей бескрайностью. Они с Тензи все делали вместе. И может, именно сейчас Тензи ищет подругу по школе, бегает в поисках поддержки или пишет в мессенджер, а Лилит даже не хочет доставать телефон. Вместо этого она выбирает пустые разговоры с Андрианом. Лилит мрачнела.

– Да позволь ты себе быть поганой подругой, – улыбался своими глазами-каштанами Андриан. – ты и так слишком «подарочная». Отдаёшься ей, как мать… нечего море пылесосить! На нем даже пыли нет.

– Море пылесосить? – смеялась Лилит.

– Ну а что ты ещё делаешь? Правильно, ищешь, за что бы до себя докопаться было можно. А я тебе говорю: лучше бы море пропылесосила, и то больше пыли бы насобирала.

Лилит смеялась. Андриан – тоже. Она встряхивала своими чёрными кудряшками с вкраплениями разноцветных бусин и прядей, а потом их взгляды встречались. Лилит находила себя в его карих глазах. Вспоминала, что у неё голубые, как у мамы, и думала, что вместе они – осеннее дерево с каплями дождя. От этого смеялась. Андриан тоже смеялся. Наверное, читает мои мысли, думала Лилит.

…

У Лилит, как всегда, был беспорядок. И в голове, и дома. В прихожей до сих пор скучали летние босоножки с синими и малиновыми цветами, на комоде валялась упаковка туалетной бумаги вперемежку с косметикой и носками, а на крючках висела куча вещей: от блестящей накидки до чёрного пальто, ворот которого Лилит сама расшила чёрными стразами.

В маленькой комнате ситуация была не лучше. На кресле валялась одежда, телевизор превратился в книжную полку, содержимое которой вот-вот рисковало обвалиться, а постель была комком из разноцветных одеяла и подушек. Бельё было из разных комплектов, собирать которые по цветам у Лилит не было времени. На столике валялись чокеры, браслеты с цепями и звёздочками, громоздкие кольца с яркими камушками.

Девушки сидели на полу, облокотившись о диван, где Лилит спала. Стол Лилит давно использовала как склад, потому работала сидя на подушке. Тензи ела яблочный щербет и писала курсовую на стареньком ноутбуке. Её лицо выражало одно сплошное страдание.

– Как же я хочу, чтобы это поскорее закончилось. Чтобы могла редактировать свои сказки, рисовать, продвигаться, а не сидеть над бесполезной курсовой на бесполезную тему.

– Рано или поздно всё закончится. Мы ж вечно жить не будем! Вот и филфак твой не будет, чем он лучше тебя? – усмехнулась Лилит.

– Ну спасибо. Понимаешь, я даже в магазине больше смен не могу взять. Хожу только по понедельникам… Если бы не универ, хоть деньги бы зарабатывала. Но папа и слышать не хочет, считает, образование важнее…

– Мда… знаешь, поймала себя на мысли, что тоже хочется тебя жизни учить. Я тебе говорила, образование позволило мне уйти оттуда, где я чуть не повесилась… Хоть профессия появилась. К тому же, я знала, что есть программа, где учителей в такую глушь отправляют. Ну я отучилась 4 года и поехала. Рисовать детей тоже надо учить, а не только читать и цифры ляпать. – Лилит капнула мороженым на тетрадь, ругнулась и стала тереть лист рукавом, – но я вспоминаю, как там всё было… вечно всем что-то не нравится, я начала ходить с одной сиреневой прядкой – всё, капец, динозавра увидели, все на нервах, все друг друга пугают и ругают, ругают и пугают… Короче, рада я в любом случае, что это закончилось.

Они немного помолчали, пока Лилит активизировала все силы, чтобы оттереть зелёное пятно. Затем наконец продолжила:

– А так… может, я бы и большего чего добилась, если бы была возможность творить…

Тензи опёрлась на руку и тоскливо уставилась в окно. Сквозь голые ветки клена, росшего у подъезда, проглядывал серо-синий вечер. Клён скрёбся в стекло, словно тоже хотел войти в их норку с тёплым хаосом.

– А у меня оно вроде есть… только всё равно ничего не выходит. Даже сказку одну закончить не могу.

Лилит наконец оттерла тетрадь:

– Его у тебя нет. Времени этого. Ты его из ниоткуда вытащить умудряешься. Творчество – вообще вещь иррациональная. Туда суются одни фрики, как мы с тобой: которым и учиться надо, и деньги зарабатывать, а мы на парах и в час ночи сидим и книгу пишем или картинки рисуем. Ты делаешь свой максимум. Отстань уже от себя, не парься над курсовой, скопируй тут и там да сиди сказку пиши!

– Этот учитель, Эдгар Львович… Он на моего Капитана похож!

– Вот ты скачешь! – Фыркнула Лилит. – Поверь, его никакое море не выдержит, и каждая волна захочет кораблём угрохать!

– Я конечно мечтаю о немного другом… чтобы он ухаживал красиво, восхищался моими сказками просто потому, что это я написала. Как-то оберегал мою радость, чтоли. А он ее словно пытается притушить.

– Ну знаешь, это не так важно. – Лилит махнула рукой. – Не пьёт, не бьет – и зашибись. Когда еще молодой красавчик с хоть какой-то работой в нашу дыру засунется? Так мечтать будешь, всю жизнь в мечтах просидишь…

Тензи отвернулась к окну. На плечи словно положили душное тяжёлое одеяло из погреба, куда не проникает солнечный свет. От Лилит было… больно, чтоли, это слышать. Словно та, которая любовно гладила ее крылья, вдруг взяла ножницы. С другой стороны, может, это и есть мудрость?

Тензи вздохнула.

– Наверное, ты права. Вряд ли мою эмоциональность кто-то еще сможет выдержать…

– А я о чем. Сильных мужчин, сейчас, знаешь… ну или хоть терпеливых. Потому лучше с ним будь, чтоб потом из чего похуже выбирать не пришлось…

– Да подожди! – Тензи швырнула в подругу бумажкой. – Ещё рано о таком говорить… И вообще. Я чувствую, может, что мне надо к кому-то из них…

– Говорить-то никогда не рано. Тем более, на тебя ещё этот… Герман посматривает. Главное – не закрываться от хороших шансов.

Тензи пробормотала что-то в духе «Да, верно…» или не пробормотала, она уже не помнила. Этот шанс привлекал ее, но совсем не казался таким, как описывала Лилит. От него сердце наливалось тяжестью. Было обидно, что Лилит не восхищается заботой Германа и не радуется за Тензи, когда он приносит ей кофе в кружке с Парижем, любимые цветы, что-то вкусное.

– Да… Но он какой-то… холодный, чтоли. – Тензи усиленно пыталась найти связь реальности и чувств подруги. Получалось так себе.

– Это да. Как будто котлету трёхнедельную ешь, в микроволновку не поставив. Я тут его встретила как-то… Ну чисто холодильник ходячий! Улыбается, да. Но ни обсудить кого, ни личным поделиться… нафиг тебе эта отбивная из холодильника с глазками?

– Ну ты же с ним не так близко общаешься…

– Да какая разница? Вот к Эдгару я подошла, пусть он и душный, но мы и Мымрианну Владимировну с ног до головы обговорили, и он мне частично свою историю рассказал…

– Да? Так что же ты молчишь! – Тензи подсела ближе.

– Да я хотела, чтоб он сам… Но ладно, ладно! – заметив, что Тензи замахивается на неё какой-то кофтой, которая очень кстати валялась возле ее головы на подлокотнике дивана, Лилит сдалась. – Натерпелся он, вот оттого и такой живой, настоящий, – Тензи подняла брови. Назвать хмурого Эдгара живым и настоящим ей не позволяла совесть. – Переезжает постоянно, потому что не может на одном месте долго топтаться. Его, конечно, везде увольняли… но по его словам, ему с коллективом не везло. Отец пил, и какой-то близкий человек его бросил одного с ним… не сказал, кто. То ли мама, то ли сестра какая, то ли девушка даже. Сколько-то ему лет тогда было, тоже не сказал.

Тензи нахмурилась. Что-то во всем этом было не так.

– Ведь почему-то же его увольняли… не могут, наверно, прямо все-все школы во всех-всех маленьких городах быть наполнены всеми-всеми плохими людьми. От тебя самого же тоже что-то зависит.

– Ну, – Лилит нахмурилась, – решай-то сама, конечно… но я больше Эдгару верю. Он хоть и паровоз ходячий, а не холодильник. Оттого и о других больше думает. Чем этот твой Гектор. Эдгара жизнь помотала, и денег не то чтобы куры клюют. Вот он и человек настоящий.

Настроение Тензи окрасило небо. Все стало малиново-чёрным, а ветер вместе с очередным поездом пронёсся где-то за стенами.

Глава 4

В магазине было особенно многолюдно. Нет, Тензи и не рассчитывала на другое, когда сюда устраивалась: в округе это был единственный продуктовый. В магазин побольше нужно было ехать в городок, а в супермаркет – в большой город. Место, где жили Тензи и Лилит в народе называлось Домишко. Это были три серые пятиэтажки на отшибе возле станции. Они принадлежали к городку, где был магазин побольше, однако их жители считали себя чуть ли не независимым государством.

Но даже для столь независимого государства, на все население котрого полагался один маленький магазин, такой аншлаг заставлял Тензи бегать вокруг прилавка с выпученными глазами. Она, пусть и с трудом, но держалась. Всё-таки хозяйка магазина бы не одобрила, если бы клиенты приняли его за дурдом.

Сначала зашла бабушка с кудряшками и палочкой, которая хвалила именно их молоко. Тензи полчаса слушала, какой у них плохой магазин, потому что молоко из последнего пакетика, выпитого бабушкой, имело привкус бетона. В миллионный раз объясняя, что она не знает, как туда попали стройматериалы, Тензи обслуживала ещё трёх покупателей. Все – кто молча, кто громко – недовольно её поторапливали. Потом приходили мамы с колясками и плачущими детьми, девочки-школьницы на посиневших ногах, проглядывавших сквозь прозрачные колготки, считавшие своим долгом смерить Тензи высокомерным или насмешливым взглядом. Были и приятные случаи. Приходили молодой папа с мальчиком по имени Артём. Малыш едва научился ходить, и увидев Тензи, сразу выскочил из коляски, затопал за прилавок и протянул ей большущий ярко-красный кленовый лист.

– Какая красота! – Тензи прижала подарок к груди, – Спасибо.

Малыш запрыгал на круглых ножках и папа усадил его обратно в коляску. Когда Тензи, отдавая покупки, сунула Артёму одну из открыток, на которых печатала свои иллюстрации, он и вовсе радостно задрыгал ногами. Жаль, на этом приятное закончилось: папа быстро распрощался, и они с Артёмом ушли по своим делам. Магазин снова наполнился тревожным ожиданием новых приключений. Тензи удалось ненадолго присесть. Она уронила голову на прилавок, оклеенный посеревшей клеенкой в цветочек, и локоны, которые она любила выпускать из красивой причёски, аккуратно легли на него. В своем длинном ситцевом серо-зеленом платье с бежевым пояском и кружевным воротничком Тензи выглядела существом из другого мира. Словно фарфоровая кукла, которую положили в старую картонную коробку.

Что-то зашуршало прямо возле уха. Испугавшись, что это насекомое, Тензи вскочила, но увидела книгу. «Наверное, забыл кто-то из покупателей, – подумала она». Взгляд невольно пробежал по белым страницам. Там были стихи:

Однажды у всех у нас будут цветы.

Пройдёт у души аллергия.

Обиды намажем раствором мечты,

Их место займёт ностальгия.

Однажды придётся ведро доставать

С балкона, с каморки, с чулана.

Ты будешь с огромным букетом стоять,

Укрыв сердце в нежных тюльпанах.

Оно сохранит их родной аромат,

Смешавшийся с запахом рук…

Страницы заполнит весенний закат —

Гербарии в книгах цветут.

Никто так не помнит тюльпаны, как ты,

Пускай они временем смыты.

Однажды у всех у нас будут цветы,

И слезы все будут забыты.

Тензи и не заметила, как, сидя на скрипящей табуретке, прижимала томик к груди и беззвучно плакала. От счастья. Это Капитан Книжного моря! Он послал ей весточку… Было так похоже на любовное письмо, что у Тензи порозовели щеки. Было страшно об этом думать. И все же, несмотря на возраст и статус студентки филфака, обязывающий думать только об Умных и Правильных вещах, Тензи верила: он прийдет в ее мир. Однажды Капитан заберет ее в свой волшебный сон, просто пока готовит все к приходу новой хозяйки… Чтобы получился романтичный сюрприз!

– Я люблю тебя! – горячо прошептала она в страницы, поцеловала буквы и ушла заполнять отчет.

Только она села, как дверные звоночки с пластиковыми голубыми дельфинами звонко постучали друг о друга. Тензи подняла голову. Дверь за собой аккуратно затворял Герман. Он выглядел, как всегда, пусть и уставшим, но собранным: бежевое замшевое пальто, под ним – оливковая водолазка и серые джинсы. Волосы слегка растрепал ветер, долетевший с поля, но от этого его образ делался словно более настоящим. Лицо с чуть сморщенной улыбкой, которой светились светло-голубые глаза, пшеничные волосы перелетели на одну сторону. В руках он держал две чашки кофе. Кофеен в Домишке не было, но Герман недавно подарил Габриэлле Марковне, хозяйке магазина, кофемашину. Потому часто спускался к Тензи с дымящейся ароматной кружкой, на котором была изображена эйфелева башня.

– Здравствуй, Тензи, – улыбнулся Герман. – Как настроение? Все работаешь. Наверно, устала бабулек с мамочками слушать. Оставь ты этот журнал, посиди кофе выпей.

Тензи улыбнулась сначала журналу, а потом подняла глаза на Германа. И чего там Лилит про него говорит…

– Спасибо, – тепло улыбнулась Тензи. Чашка с Парижем приятно обожгла руки. – Ты опять здесь?

– Да, знаешь… приехал к маме на пару дней, вот зашёл посмотреть, как тут все… Никто тебя не обижает?

– Нет – Тензи мечтательно закрыла глаза. – Пью из этой кружки, каждый раз, когда ты мне кофе приносишь… и в груди отдаётся стук каблучков по брусчатке Парижа. И в голове песня – est-ce que tu revienne(в сноски: если ты вернёшься)… И как будто у Эйфелевой башни танцую.

Герман спрятал улыбку в шарфе. Он словно видел прямо сейчас, как Тензи кружится под эту самую песню у Эйфелевой башни. И от этого внутри было тепло. Как бывает, если выпить ведро кофе, который целый вечер варил любимый человек.

– Часто к маме ездишь, – вырвала его из размышлений Тензи. – С ней все хорошо?

– Да, да… просто что-то давно ее не навещал… Да и знаешь, хочу быть рядом почаще.

С тобой – хотел добавить он, но вовремя поперхнулся. Кружка с Парижем стояла у него дома вместе с остальной посудой, но он никому не разрешал из неё пить. Даже маме. Ее он купил для Тензи, когда услышал, как она пела по-французски, протирая полки с товаром. Он как раз притаился под окном магазина, чтобы после смены она не шла одна домой по темноте. Чтобы не выглядеть замечтавшимся идиотом, не стоять и не мять обветренными покрасневшими пальцами край пальто, Герман спросил: