Мальчишка мучился словами песни, страдал от невозможности войти в ту далекую жизнь и… как-то помочь? Еще раз поставил эту пластинку. И когда я стала сочинять варианты, что было, как еще могло случиться в той военной жизни во время короткой встречи двух близких по духу людей. Валентин успокоился. Прерывисто вздохнул, улыбнулся уже веселее и сказал церемонно:
– Мы могли бы стать друзьями.
Это был язык не прежних наших колонских мальчишек. Кажется кто-то еще танцевал, я никого не видела, давно перестала спотыкаться под негодующими взглядами девчонок – не до того стало. Так я и протанцевала весь вечер с этим интересным человеком под одну и ту же песню.
… Через много лет я рассказывала на классном часе своим десятиклассникам об удивительном человеке Валентине, Вальке. Об удивительной песне. О встречах на войне, переворачивающих солдатам прежнюю жизнь. Я начала словами поэта: «Нам красота давалась по немного» Тем она ценнее. Мне не приходилось сочинять, как возник этот случайный вальс: пересказывала только то, что мы сочинили с мальчишкой – поэтом в душе. Мы сочиняли, дополняя друг друга.
Валек предупредил вахтера, что скоро вернется, и мы по дороге к моему дому и около дома предсказывали даже будущее случайно встретившихся людей. А начало было очень разным тоже. Их было придумано много.
Расскажу об одном: две девушки допоздна работали в библиотеке, расставляли припрятанные во время оккупации книги. Поставили пластинку на сохранившийся патефон. И неожиданно вошли двое военных.
Но песня об одной красивой девушке и одном офицере.
Родственные души.
Так случается.
Вальку так хотелось, чтобы они встретились после войны. И навсегда! Мы не допускали мысль, что он может погибнуть, нет, он встретит Победу в Берлине. Ведь наши войска уже шли на восток, освобождая Россию.
Но… что-то и меня и Валька настораживало. Конечно, девушка ждала этого симпатичного капитана, пусть будет капитаном, это не так важно. И, наверное, ждала его появления, радостного, счастливого после Победы.
Долго ждала. Так нам казалось.
А он… «Так скажите хоть слово, сам не знаю о чем». Если бы он спросил, она бы ответила. Но храбрый наш капитан не спросил. И сам не сказал то, что хотел бы.
– Знаешь, Валентин, наверное, дома у него была семья.
– Я не хотел бы так думать. Но получается, что ты права, – как-то безнадежно вздохнул мальчишка.
Мы замолчали. А в этот момент у меня всплыла последняя строчка: «Я пройду мимо ваших ворот». Да, он думал об оставленной им девушке всю ночь! Защипало в глазах. Отвернулась. Не скажу о чем сейчас подумала. Голос задрожит и … И что, мы заплачем вместе? Усмехнулась про себя, успокоилась, повернула голову и сказала бодрым, успокаивающим голосом:
– Знаешь что? Хорошо, что встретились эти двое НАШИХ людей! Пусть не повторится встреча больше никогда, но память никуда не уйдет от них. Они будут помнить о том вальсе всю жизнь. И это прекрасно! Ты согласен?
– Да, теперь я согласен! Они остались в песне, а песня будет жить долго.
… Я рассказываю и рассказываю на классном часе своему 10б и о разных вариантах встречи во время войны и о Валентине, о вечно живой этой песне, о том, что не узнала о дальнейшей судьбе мальчишки из детской колонии, откуда он там взялся этот умница, и что он сейчас делает, может быть пишет стихи или книгу. О нем спросила бы тогда, но нам мешали крики от Надиного дома: – Валек! Валек! Мы бы много еще говорили с ним…
Пришлось распрощаться: – Иди скорее, а то девчонки совсем охрипнут от крика! Валек виновато улыбнулся, наклонил голову – попрощался. Увели от меня Валентина.
Моя ученица-красавица Вика Адилова укоризненно покачала головой.
Певица Валя. Валю приодела ее подруга Алла: она дала ей свое пальто-разлетайку. А Валя до 5 курса носила свое школьное пальтишко. Вернулась Валя из хлебного магазина важная и сияющая:
– Представляете, какая я была! Не отличишь от других взрослых симпатичных девчат!
Всего лишь пальто, да и то, данное на часок так преобразило Валю и подняло ей настроение.
Кстати, о моем пальто. Свекровь спросила у меня озабоченно, есть ли у меня зимнее пальто. Конечно, оно у меня было – погордилась я. Его купили еще год назад: простое коричневое сукно и кроличий воротник. Лучше бы, без воротника, уж очень некрасиво был он выкроен. Я сначала недоумевала: что-то непонятное творится с этой обновкой, непонятное ощущение. Потом я поняла: это же спине моей непривычно тепло! До 24 лет я не носила одежды на вате, донашивала длинные осенние пальтишки сестер.
Так вот: слава Богу, Валя вышла замуж за прапорщика, которого послали служить в ГДР. Прапорщик не капитан или майор, зарплата не ахти какая. Но она сумела, видно, там продеться. Я рада за нее.
В институте я наломала кучу дров. «С дурного ума», сказала бы мама. Мне было мало учебы, и я придумала « учебную комиссию» с моими такими же « активистками», как и я. Ненавижу это слово. Намного позже я даже исповедывалась в церкви за свой грех-глупось. Единственное доброе дело я сделала в институте – надумала, как победить физмат доселе долгие годы неприступный. Физмат всегда побеждал на смотрах художественной самодеятельности. Кто помнит, какие жаркие споры велись в 60х годах: кто значительнее, физики или лирики. Тут и думать нечего, физики, конечно. Если возле меня был большой шум вокруг этого вопроса, то я тоже шла в бой и орала, что мы только в литературе что-то соображаем, а физики и нашу литературу знают, и свое дело, до которого нам никогда не добраться. Доказательство моей правоты пришло в нашей Ералиевской школе на Мангышлаке: наш физик Батыр Дамдинович был умницей из умниц!
Не могу без отступлений… На нашем факультете уже чувствовалось волнение даже среди преподавателей – опять второе или последнее место. Великий наш преподаватель современной литературы Харчевников даже подошел к нашей группе « деятелей». И, слава Богу, отвлек наши усилия загонять прогульщиков на лекции и настроил на победу над физматом. Жаль, что я не записала подробности нашей подготовки. И думали, и репетировали, и убегали из института к ночи, пока не захлопнут перед нами двери в общежитие. Главной была Валя. Чтобы не только она одна пела, включали ее и в дуэт, и в трио, и в квартет. Но вытягивал ее голос всех помощников.
Алла мастерски танцевала. Особенно красив был гопак в маминой украинской одежде. А стихи читали, конечно, лучше физиков. Первое место – наконец- то за филологами!
Надо продолжать писать о Валином пении. Но сделать бы еще одно отступление. «Старшие товарищи» решили неугомонную студентку сделать секретарем комсомольской организации всего огромного филологического факультета. Это еще до подготовки к смотру. И на обычном комсомольском собрании решили сделать и какие-то перевыборы или выборы кого-то куда-то. Я никогда не знала, о чем говорили на таких собраниях:
читала что-то нужное, доучивала немецкий, проводила время с пользой. В конце собрания поставили ящик для голосования, раздали бюллетени с фамилиями, и я с этой бумажкой выскочила из актового зала, чтобы найти Харчевникова и спросить что-то о моей курсовой работе. Прибежала в зал, когда заканчивалось голосование. Что-то зажатое в руке мне мешало, а, так это же бюллетень с фамилиями! Немного разгладила помятый листок, бросила его в ящик и уселась читать стихи Вознесенского, который тоже должен был присутствовать в курсовой. Услышала свою фамилию и поздравление с чем-то: оказывается, за Расторгуеву проголосовали единогласно и теперь я тот секретарь, кого мы выбирали. Щекам стало жарко: я же не вычеркнула свою фамилию, значит, и я сама за себя голосовала! А почему же не вычеркнули мою фамилию те студентки, которых я с такими же дурами предлагала менять свободу на лекцию? Ясно было по нашему поведению, что мы ненавидели даже слово « карьера», но все же… Откуда появилось это знакомое по газетам и ТВ слово «единогласно»? Все в стране знали, откуда это единогласие и поднятые вверх руки все до одной. Теперь и я узнала, как это делается на своем опыте. Ладно, уж, годик потерплю…
Помню два случая из своей секретарской работы. Мне дали ребят – это называлось «бюро». Мы жили – не тужили до подготовки победы над физматом. Однажды я написала объявление: собраться на заседание бюро в кабинет философии. Появились ребята, знакомые лица. А в конце этого узкого кабинета уселась девушка, явно, не с нашего факультета. Полусидя на столе, я попросила студентов поискать по группам ребят с талантами для выступления на сцене. Все, на этом наше заседание закончилось. А тут подскочила ко мне та дамочка и чуть ли не с оскорбленными слезами стала мне выговаривать: а где протокол, а кто «за» и кто «против» и другие подобные глупости, которых народ насмотрелся по ТВ, когда обязательно показывают какие-то значительные пленумы компартии.
– Зачем писать, работать надо, – прервала я возмущение формалистки, быстро уходя от нее. Но этим выговором на ходу дело не закончилось. Меня разыскал секретарь комсомола всего института и серьезно доложил, что меня вызывают для проработки в горком Грозного.