«…Сторона обвинения докажет, что подсудимый совершил умышленное нарушение установленных государством правил реанимации, находясь на должности исследователя-испытателя новых лекарственных средств. Его профессиональное положение должно рассматриваться как отягчающее обстоятельство. Еще одно такое обстоятельство – причинение потерпевшей телесного повреждения, вызвавшего большую потерю крови, опасную для ее жизни.

Уважаемые присяжные увидят, что подсудимый, несмотря на то что имел возможность воспользоваться помощью квалифицированного врача, находящегося рядом с ним, и использовать разрешенные методы реанимации для спасения жизни испытуемой, цинично прибег к варварским антинаучным способам, которые в принципе нельзя считать лечением, если вы не находитесь в Средних веках. Антинаучность методов будет подтверждена результатами экспертиз, проведенных по ходатайству стороны обвинения.

Продолжая реализацию своего преступного умысла, подсудимый оставил потерпевшую в опасности, отказавшись от своевременного вызова скорой помощи.

После всего, цинично пренебрегая правилами реабилитации и лечения, подсудимый более чем сутки самовольно вводил потерпевшей экспериментальные препараты, результат действия которых мог быть смертельным».

Государственному обвинителю, похоже, не требовалось даже переводить дыхание во время своей вступительной речи. Он делал секундные паузы лишь для того, чтобы расставить акценты.

Адвокат предупредил Артёма, что статьи уголовного кодекса, предусматривающие ответственность за незаконную реанимацию и за использование экспериментальных препаратов, содержат в себе признак циничности нарушения правил, наличие которого должно быть установлено в судебном заседании, в данном случае присяжными. За этот признак защитник собирался ухватиться с особым рвением, хотя честно признавался, что в подобных делах его наличие обычно признавалось почти автоматически.

«Обвинение со всей очевидностью докажет: тот факт, что потерпевшая осталась жива, является настоящим чудом, обусловленным благоприятным стечением обстоятельств, и за него следует благодарить разве что крепость ее организма и здоровый образ жизни, который она вела, будучи в гармонии и согласии с нашим обществом. Я прошу присяжных учесть: совершенные преступления посягают на здоровье всего населения и общественное устройство в целом, кроме того, они отняли у нас здоровую и процветающую девушку, которая добровольно участвовала в медицинском эксперименте, при проведении которого над ее телом так жестоко надругались. К материалам дела будут приобщены результаты экспертизы, свидетельствующие о существенном снижении интеллектуальных и физических способностей Ханны Ковальской…»

Прокурор продолжал как по нотам. Артём сидел на скамье подсудимых, стараясь сохранить сосредоточенный, но не убитый горем вид. Он не должен был показывать присяжным, что считает себя виновным. Единственное место, куда стремился его взгляд, было место потерпевшей, Ханны. Он уже увидел ее, серьезную и бледную, и старался больше не смотреть – так опять же велел адвокат.

Как бы он хотел встречаться с ней, жить с ней, любить ее без конца и края, как отчетливо понимал, что до этого по-настоящему не любил тех, с кем был. Любовь его началась с Ляльки, платоническая, необъяснимая, и расцвела в этой прекрасной во всех отношениях небожительнице, которая не могла бы быть идеальнее. Но теперь это были лишь фантазии.

Кроме Библии, которую Артём, окруженный сокамерниками, читал с жадностью неофита, он продолжил изучение уголовного права. Однако теперь углубился в его историю и сущность.

Как же он страдал и плакал в душе от того, что новый мир постепенно воспринял самые суровые идеи уголовного правосудия, характерные для Соединенных Штатов Америки конца XX – начала XXI веков: воздаяния, кары, запредельных сроков лишения свободы. И даже ужесточил их. И никакого прощения. Общество, в котором не было войн и нищеты, вернуло смертную казнь в число наказаний и широко прибегало к пожизненному лишению свободы.

Идеальный мир, который критиковала Лялька, наряду с убийствами стал считать опаснейшими те посягательства, которые «разрушали общественные устои». Образование, здравоохранение, политику – три кита, на которых держался мировой правопорядок.

Он читал подробные научные статьи про крайнюю необходимость, когда вред причинялся вынужденно, но к лекарственной сфере ее применять запрещалось.

Настигла ли его кара Божия или общественная? Он столько времени ходил по краю, леча Ляльку неразрешенными препаратами, и ему сходило это с рук. Теперь же он перешел черту. И все еще не остановился, продолжая свое дело через Лялю и Бьорна.

Он так и не успел пригласить Ханну на свидание. Что сумела увидеть Лялька в ее взгляде, придумала ли она ее любовь к нему?.. Может быть, на всю оставшуюся жизнь ему хватит тех полутора суток, когда он держал Ханну за руку, дежурил рядом с ее постелью и заглядывал в ее глаза?..

А о чем сейчас, интересно, думала Ханна? Артём и представить себе не мог, какие решения она будет принимать для себя на протяжении долгих недель суда.

Дима более не слышал голоса души Адель, не знал ее секретов. Каждый день делал из него бедного родственника, слонявшегося на задворках должности, для которой не существовало никаких настоящих обязанностей и, тем более, прав.

Так продолжалось до шестого месяца беременности председательницы. Во время публичного выступления она внезапно начала истекать кровью. Это Дима, стоявший среди людей в черном, рванулся и первым подхватил ее на руки, это он звонил в скорую…

Но едва захлопнулась дверца врачебного автомобиля, все ее двери закрылись для него навсегда. Придя в себя на больничной койке, Адель немедленно позвала к себе Влада. Из всех, кто осаждал в этот день пороги больницы.

Была ли это любовь или тайный сговор двух маньяков, владеющих секретами мира?..

Дима осознавал, что никогда не был ей ровней. А Влад… Он тоже не был. Но сейчас он знал что-то… он знал тайну, позволяющую быть с ней.

Ужасный выкидыш – то, чего фактически не случалось в современном мире на таких больших сроках – стал лишь началом безумной пляски. Адель физически пропала с работы. Выздоровев за два дня, она заперлась в застенках своих лабораторий. Связующим звеном между ней и миром оставался Влад. Этот циничный, страшный урод.

Потом был изгнан и он. И вместе с Владом ушла последняя ниточка, за которую можно было ухватиться.

Через несколько недель Адель вернулась. Но словно только тело ее было с ними. А рядом, заменяя ей душу, мужчина с холодным осведомленным взглядом, который теперь и был ее жизнью.

Но Дима не застал его появления. За пять дней до того он был подобру-поздорову изгнан за пьянство и употребление запрещенных веществ на рабочем месте.

Лишь предстательство Кати, которая все это время безуспешно пыталась вытащить его из океана депрессии на твердую почву, спасло от публичного позора. Запись в его деле гласила: «Творческий отпуск».

Врачи носились вокруг Адель, как супермены. Делали переливание, кололи все, что могли. Угроза ее жизни, вызванная массивной потерей крови, стремительно сошла на нет.

– Чего там? – Наина, окопавшаяся в кофейне напротив больницы, поймала рослого ассистента Стаса.

– Вне опасности. К ней допустили Влада. Я зашел с ним на этаж, и он послал меня за кофе.

– И как она?

– Ревет белугой. Стены аж трясутся.

– В смысле ревет?.. Плачет?! – изумилась Наина.

Ассистент кивнул.

– Быть не может!

– Весь коридор слышит.

Не зарыдавшая бы, казалось, ни при каких передрягах и потрясениях, Адель била ногами, пыталась кататься по кровати, удерживаемая изо всех сил Владом. По ее просьбе он отвадил докторов, которые хотели вколоть ей успокоительное.

– Адель! Перестань… Перестань же, – уговаривал он.

Влад пытался целовать, говорить нежно, чтоб хоть как-то успокоить.

– Где мой ребенок?!.. Он должен жить!.. Он должен…

– Врачи сказали, что это просто кусок тканей. Ни сердца, ни движений. Вскрытие покажет точнее…

– Никакого вскрытия!.. Он должен жить!..

– Деля, – он назвал ее уменьшительным именем, – ты и раньше знала, что там куча патологий, и плодом-то назвать его было невозможно. Так показали все тесты. У тебя все время кровило. Не понимаю, почему ты продолжала колоть сохраняющие беременность вещества…

– Ты идиот! Полный идиот! – Адель раскричалась и выбилась от Влада, как сильная рыба из рук рыбака. – Тесты ничего не понимают! Эти врачи ничего не знают!.. Этот ребенок – фактически бог!.. Тесты напрочь тупые, я это знала!!! Я должна была его родить!..

– Деля, я все это слушал месяцами. Но посмотри: ты чуть не умерла. И плод не живет…

– Врачи не сумели его сохранить!..

Тут она зашлась в такой истерике, что Влад все же допустил докторов, попросив дозу транквилизатора. После этого Адель немного полегчало и она сползла в его руки, тихая и подавленная.

– Почему твой бог, раз он отец ребенка, не явился снова, чтоб помочь тебе выносить его?

– Его посещение было чудом. Ты думаешь, такое повторяется часто?.. – Адель взглянула через спутанные волосы. – Я обязана была сберечь его сама.

– Все наши лаборатории работали на это… Ты сама работала…

– И ничего не смогли сделать!.. Там сидят законченные бездари!.. Я выгоню всех, клянусь всей моей кровью!.. И наберу новых…

Адель застонала.

– Тише-тише, – Влад поцеловал ее в висок. – Тише, девочка моя. Наберем, кого захочешь. Только прошу, отдохни, приди в себя.

– Некогда!.. Мы должны забрать плод и изучать его, пока не вернем к жизни!..

– Адель, ты можешь многое, но такое…

– Пересадка органов, стимуляция клеток, что угодно, но мы сделаем это!.. Забери его, слышишь?.. Немедленно забери… Влад!.. Я дам тебе целый мир, обещаю.

– Ладно, сделаю. И мир мне необязателен. Уложу тебя на лопатки, когда ты оправишься и тогда расскажешь мне про свои обещания, – он не сдержал обычной своей засаленной улыбки.

– Ты должен найти его, – проговорила Адель.

– Плод? Я сейчас пойду и заберу…

– Не плод! Его… этого парня.

– Мы не смогли сделать этого за все это время.

– Попытайся еще раз! Умоляю!.. Я исполню все твои желания… Я просто обязана попробовать еще раз…

– Хорошо, но это тебе дорого обойдется, – усмехнулся Влад.

– Этот мужчина… Я уверена: я нашла иной разум, выше, чище нашего, суперразум!.. Сверхспособности, сверхтело!.. Мы шагнули навстречу иному измерению, иной эре, эре боголюдей…

– Ну, угомонись уже. Я все сделаю. А за твои фантазии о нем, клянусь, ты мне заплатишь еще дороже. И я не только о деньгах и полномочиях.

– Все, что захочешь!.. Всю меня и все, что у меня есть!..

– Договорились. А теперь пусти врачей, чтобы сделали тебе еще уколы.

Через полчаса Адель спала беспробудным сном. Из приоткрытого окна в палату тонкой струйкой врывался свежий воздух. Влад шел устраивать ее дела. Он всегда гордился тем, что может подчинить всесильную председательницу своей власти, пусть и на короткое время.

Наина, узнав, что глава региона наконец на дороге к выздоровлению, уехала домой. Вокруг больницы остались лишь те ассистенты, что считались за телохранителей.

Адель вскоре оправилась физически. А вот душевное ее состояние сильно ухудшилось. Даже Влад с прискорбием отметил, что это уже не тот лидер.

Что сотворил с ней этот потусторонний мужик, бог, как она клялась? С той самой ночи с ним Адель стала иной, в ней было еще больше энергии, странная власть исходила от ее кожи, прикосновения ее дурили голову, как нектар фантастических растений. До момента, когда она оказалась в больнице.

Отныне ее более ничего не интересовало, кроме как идея божества во плоти и возможность выхода с ним на контакт… С парнем, личность которого никто не мог раскрыть. Как легко они подтвердили в ту ночь, кто он, так же теперь не могли найти ни одного документа и ни одного свидетеля, который бы знал, где он и как его звали на самом деле…

У Влада наконец начала съезжать крыша от этой вакханалии. Вдобавок Адель после выписки вдруг охладела к нему, забыв все свои обещания. Комитетом теперь по факту заправляла Наина.

Влад старался получить причитающиеся блага от нее, однако вскоре Наина начала заводить собственных ассистентов – блондинов, как ей всегда хотелось.

Тогда Влад осознал, что нужно попытаться возвратить свою начальницу, иначе дело – труба. Он снова пошел в лабораторию, где она сидела, заваленная планшетами, среди десятков экранов на стене. За три месяца, проведенных взаперти, кожа ее побелела, иногда она болезненно усмехалась, глаза ее блестели совсем по-другому.

– Ну?.. – произнес Влад вместо приветствия. Он хотел было обнять ее и снова увлечь собой, но тут в комнату вошел мужчина, которого он раньше никогда не встречал.

– Я установила контакты. Мы будем их развивать, – с таинственным удовлетворением проговорила Адель.

– Именно, – сказал вновь прибывший. Влад подумал было, что это новый исследователь, хотя в нем было что-то ужасно необычное. Но тут мужчина взял Адель за плечи, бесстрастно поцеловал ее, и она, прикрыв глаза, откинулась в его руки с расслабленной покорностью, словно приплыла в гавань, которую искала всю жизнь.

– Эм… Кто Вы?.. – поинтересовался Влад с видимым отвращением.

– Скорее, ты кто, щенок?..

Влад не смог бы забыть ни этот уничтоживший его взгляд, ни попустительство Адель, ни то, как его с легкостью выставили за дверь. Председательница вернулась к исполнению своих обязанностей через несколько дней и, выполняя веление ведущей ее руки, первым делом уволила всех ассистентов.

Глава 19

Артём изучил судебную практику. Медицинских дел, вызвавших подобный резонанс, за последние тридцать лет не встречалось. Менее известные обвинения в незаконном лечении заканчивались суровыми приговорами. Стоило ли на что-то надеяться?.. Адвокат собирался ссылаться на то, что он действовал в общественных интересах. Поверят ли этому двенадцать человек – шесть мужчин и шесть женщин разных возрастов?..

Артём витал в своих философских, полуфилософских и правовых измышлениях, и долгий уголовный процесс шел как будто мимо него и сам по себе.

Он увидел, как в зале суда появилась Лялька с мужем. Прибить бы этого Бьорна за то, что позволил ей прийти… Лялька столько ждала этого ребенка и теперь подвергала себя опасности. А вдруг у нее снова случится обострение?.. Тупой, глупый викинг… Звездануть бы ему по лбу.

Внезапно мир поплыл и утратил реальность. Артём подумал, что сейчас двинется умом. Как к месту: тогда его запрут в психушке и не смогут осудить… Только он этого уже не поймет.

– Подсудимый, Вы готовы давать показания? – голос судьи не сразу привел его в себя. Артёму пришлось занять место для допроса и принести присягу перед Богом и людьми.

И тут он понял, что мозг его здоров и светел. Он увидел пронзительный взгляд своего адвоката и выпрямился.

– В их глазах ты – полный лузер, – защитник готовил Артёма к допросу. – Тебе за тридцать, ты не женат, у тебя нет детей, тебя выгнали из исследовательской группы, ты не смог получить научную степень… И вот тебе дали грант, на котором ты провалился…

– А петлю ты мне не принес? – поинтересовался Артём.

– Какую петлю?..

– На шею, – мрачно улыбнулся он. – Раз все так плохо.

– Я уже говорил: твое преступление содержит признак циничности, который необходимо доказать, личность твою будут разбирать под лупой. Знаешь, кого берут в присяжные?

– Не меньше двух высших, работа на научной или управленческой должности, возрастной ценз – от 25 до 65.

– Я пытаюсь донести до тебя, что эти тенденциозные гады не будут на стороне мечтателя из маленькой лаборатории, который твердит, что бедная девушка умерла бы без него. Ты должен показать им, что ты умен и нацелен на успех. Ты знал, что делал, и послужил ее спасением всему обществу!

– Знаешь что? Не буду я притворяться ни кем!.. – внезапно вспылил Артём. – Речь шла о Ханне и только о ней! Меня достали сентенции об общественном благе!

Тон, тренирующий его перед судом, стал для него осуждающими тисками. Адвокат попытался что-то ответить, но Артём немедленно обратился к охране и велел нести документы об отказе от защитника.

В ближайшее время на свидание к нему ворвался Бьорн, который не церемонился даже в присутствии надзирающих.

– Лейла говорит, что это твое право – выбрать другого адвоката, а я скажу тебе так: лучше Алекса ты никого не найдешь! И он, фрустрировать мне эти стены, прав! Будь мужиком! Соберись и покажи им, что твоя жизнь стоит того, чтобы жить на свободе!..

– Ой, извините, господин начальник всея системы IT, что в Ваших глазах я рохля и социальный аутсайдер!

– В моих глазах ты не такой! И никогда таким не был!.. – прокричал Бьорн. – Товарищ король науки!.. – он сбавил обороты, покосившись на нахмурившихся возле стены вооруженных людей. – Речь только о присяжных.

– Хорошо рассуждать, когда спишь в своей постели с беременной женой, а не сидишь в четырех стенах с кучей отщепенцев!..

– Так выйди отсюда и спи с… кем-нибудь! Простите, – привставший Бьорн по жесту охраны сел обратно. – Ты сам знаешь, кто ты есть, и неоднократно доказывал это. Так дай же адвокату делать свою работу. Не спорю, все очень плохо, – он перешел на увещевания. – Но попытаться стоит. Если не ради себя, то ради Ляльки… Ради других, что тебя ждут.

Подсудимый оставался непреклонен. Бьорн ушел ни с чем. Но на следующее утро Артём запросил своего защитника обратно.

– Про спасение всего общества сам скажешь, – заявил он.

Они почти что с самого начала общались на «ты», так как быстро почувствовали взаимную приязнь. Но теперь Артём, казалось, ненавидел адвоката, как ненавидел бы любого, кто лез бы к нему в этот момент его жизни.

– Чем Вы руководствовались, отвергнув помощь доктора медицины и начав выпускать из потерпевшей кровь ножиком для резки бумаги? – спросил прокурор.

«Придушить бы тебя, старый урод. Ты там был, что ли?..» – подумал Артём, а вслух ответил:

– Я знал, что, если ввести ей средства для реанимации, это остановит ее сердце. Если не сразу, то в течение нескольких часов точно. Я – химик с исследовательским стажем, и я понял, что только быстрое выведение токсина из организма спасет ее. Этот яд связывается клетками человеческого организма. Как повернуть данный процесс вспять, современной медицине пока неизвестно. У Ханны врожденная гиперчувствительность к отравляющим веществам: маленький укол был воспринят ей как несколько смертельных доз. Что бы случилось, если бы они прочно засели в ее тканях, сами догадаетесь?..

– Я прошу суд обратить внимание на неуважение к государственному обвинителю! – воскликнул прокурор. – Цинизм подсудимого проявляется и в этом!

– Я попрошу подсудимого не отвечать вопросом на поставленные вопросы, – сказал судья.

Артём заметил, что Лялька в зале подавляет улыбку, и этого ему было достаточно.

– Вам было известно, что в испытании участвует девушка с такой особенностью организма, как гиперчувствительность к исследуемым ядовитым веществам? – произнес прокурор.

– Нет. Это компетенция врача – осмотреть испытуемого и проверить реакцию на микродозы всех применяемых веществ. После этого врач делает запись в карте. Исследователь не работает с результатами осмотров.

– И Вы их не смотрели?

– Нет. Таковы правила всех испытаний. Вдобавок ко всему, нет никаких запретов на участие в эксперименте людей, обладающих повышенной чувствительностью к вводимым препаратам. Будь я законодателем, я бы немедленно переписал существующие нормативные акты, обязав исследователя самого проверять все врачебные записи и исключив из числа испытуемых лиц с гиперчувствительностью.

Артём двигался вперед в том направлении, какое ему указывали, стараясь черпать силы везде, где только мог: в друзьях, в Боге, в неведомой точке равновесия, которую иногда удавалось найти внутри себя. А иногда нет. И тогда он метался по камере, как лосось на нересте. Сокамерники относились к этому довольно терпеливо. Они полюбили Артёма сразу же, как у него появилась вкусная еда, которой он со всеми делился.

– Значит, Вы считаете, что поступили правильно? – задал вопрос адвокат.

– Абсолютно, – коротко ответил Артём.

Он снова вспомнил, как давал свидетельские показания Александр. Никогда он не видел знакомого врача таким потерянным. В зале вместе с многочисленной публикой, присутствовавшей на открытом процессе, сидела его супруга.

– Я понятия не имею, как мог не увидеть той записи в карте… Я всегда перепроверяю анамнез пациента… то есть испытуемого… по несколько раз. Я только хочу сказать… Ханна, мне очень жаль… Мне очень, очень жаль… В самом деле… если бы я мог вернуть тот день…

Голос его дрожал, а к концу показаний по щекам покатились две слезы. Артём не сдержался и бросил взгляд на Ханну, затем на своего защитника. Девушка сидела вся белая, глаза ее сверкали небывалым гневом. На лице адвоката отображалось отвращение.

Тёма увидел, как Александра отпустили со свидетельского места в зал, где его принялась утешать жена. Странно, но сам он не испытывал к врачу даже неприязни.

Защитник же был более прагматичен:

– Получил свою сделку на два года ограничения свободы и радовался бы, а не давил на мозг нашим присяжным. Слизняк, о тебе бы подумал лучше, чем реки разводить.

Алекс всерьез опасался, что врач в конце концов не выдержит и расколется о дальнейших событиях. Но сколько раз его ни вызывали, Александр продолжал повторять, что видел лишь, как Артём колет потерпевшей глюкозу. Затем он сам почти сутки провел в алкогольном забытьи в баре и совершенно не гордится своей слабостью.

– Хоть что-то правдивое сказал… – проворчал позже Алекс Фишер.

Ханна же прокомментировала увиденное Ляльке, а Лялька передала своему супругу.

– Она говорит, что все это уголовное право надо упразднить к собачьим какашкам. Это ее оборот речи.

– Не могу с ней не согласиться, – отозвался Бьорн. Он только что пришел домой и полоскал ложку в тарелке тыквенного супа, глядя на который, Лялька пыталась не засмеяться или не заплакать. – Бесконечные изучения доказательств, допросы по двести раз. Кажется, мы все состаримся, когда услышим наконец вердикт…

– Она скорее говорит о сроках наказания для Саши и для Артёма.

– Ну, это само собой.

– И кстати, упразднив этот балаган, тебе придется самому взять дубину и огреть одного из них по башке.

– Я не склонен к насилию, но огрел бы одного довольно запоминающимся образом…

– А потом кто-нибудь огреет нас с тобой. Нет, дело не в том, что я не сочувствую вашему с Ханной мнению. Просто, отменив систему правосудия, мы вернемся не просто к принципу «око за око», а к гораздо более худшим вещам.

– Ба, ушам не верю. Ты защищаешь государственное устройство?.. Какие еще природные катаклизмы ждут нас в обозримом будущем?

– Завтра дождичек, вроде бы, – пожала плечами Лейла. Она встала с дивана. – Пойду на кухню за пломбиром. И если он закончился, то, возможно, будет настоящее торнадо.

Выйдя из зала судебного заседания на большой перерыв и спешно убежав от лишнего внимания в закоулки здания Дворца правосудия, Ханна набрала Ляльке. А та, скучающая днем дома без мужа и каких-либо серьезных занятий, с радостью ответила. Между двумя пережившими отравление девушками начали складываться весьма дружеские отношения.

– Привет… Извини, что отвлекаю.

– Все в порядке. Я опять жую и заодно выбираю детскую кроватку, – ответила Ляля.

– Как малышка? – поинтересовалась Ханна.

– В порядке. Я не всегда хорошо себя чувствую, но это проходит. Как сама?..

– Трудно свыкнуться с состоянием здоровья… Я раньше никогда не болела. Чувствую себя неуютно… С тобой такое было?..

– Еще бы!.. Тёма говорил, что это симптом. Может, утешал так… Он всегда повторял слово «симптом», чтобы успокоить. Потом стало легче. Ты, главное, лечись и не держи все в себе, звони мне.

– Спасибо… Ляль, я хотела посоветоваться, – Ханна задумчиво поджала губы. – Это насчет Артёма…

– Да?..

– Я сегодня думала всю ночь… Почти что не спала. Знаешь, какой ужас: я потерпевшая, да я еще и должна высиживать все заседания и слушать, какой я стала потерянной для общества… А Артём мне жизнь спас… Я…

– Что?

– Дело даже не в том, что спас… Я очень много думала. Он для меня теперь один такой… Мне очень больно, что я не могу с ним нормально увидеться…

– Ханся, ты же знаешь: адвокат считает, что это повредит ему на суде.

– Да, но… Как ты думаешь, я могу подать ему какой-то знак, что он мне небезразличен?.. Это, конечно, совсем не то объяснение, которое могло бы быть… Но лучше ли, если я буду ждать исхода суда, как будто от этого зависят мои чувства… мое отношение к нему?

– Отлично, теперь я еще и Сирано де Бержерак, – молвил Бьорн. – Или как там ты сказала?..

– Именно так. Странно, что ты запомнил и даже произнес правильно. Хотя это весьма неточное сравнение. Можешь быть архангелом Гавриилом, если хочешь. Или Гермесом, – сказала Ляля.

– Лейла, ты остановишься когда-нибудь?..

– Не уверена. Прости, любимый.

– Вы, подружки-птички, вообще, не считаете, что это выведет парня из подобия спокойствия, которого он пытается достичь?..

– Бьорн, я сейчас тебя спрошу: почему ты так долго ко мне ничего не проявлял? Ведь ты сам потом говорил, что я тебе давно нравилась, – Лялька поставила вопрос по-другому.

– Ну… Я же объяснял: ситуация не складывалась… И потом, я думал, что, может быть, что-то еще осталось между тобой и Паулем. Он все время ходил с тобой обедать.

– Так вот, слушай меня: Ханна случайно не окажется в камере Артёма со стаканом колы, а он не сорвется с места во время допроса, чтобы с ней объясниться, ты это понимаешь?..

– Понимаю.

– Впереди у него, скорее всего, тюрьма, и ты считаешь, что нужно молчать о таком?..

Иллюзии Бьорна рассеялись: Лейла прекрасно знала, что будет с ее другом. И он согласился передать электронную записку, которая была подписана: «Твоя самая лучшая подруга».

«Я вспоминаю то время, когда встретилась с тобой. В моей душе разлился трепет, которого до тебя я никогда раньше не ощущала. Помнишь, когда я была расстроенна, ты просидел у моей постели всю ночь? Если бы я могла не отпускать тебя от себя всю жизнь, я бы так и сделала, друг мой. Я так и сделаю, и неважно: на свободе ты будешь или нет, потому что для меня свобода имеется только в моем сердце, которое теперь всегда рядом с твоим. Я, словно Жанна д`Арк, пробивающаяся сквозь вражеские войска, стучусь в двери твоей души. С любовью…»

– Все в порядке? – спросила Лялька.

– Да. Кроме того, что надсмотрщики теперь считают нас шведской семьей, – ответил Бьорн и опустился на кровать. Его порядком все вымотало. Но Лейла так любила его неиссякаемую добродетель. Идеалам, в которые он верил, ее муж следовал теперь независимо от усталости, времени суток, обстоятельств и собственных желаний. Пожалуй, он бы мог стать пророком или миссионером, но стал лучшим в мире спутником жизни. – Он точно поймет, что это от Ханны?..

– Жанна д`Арк, шутишь?.. Даже Артём догадается, что Жанна – это Ханна.

– Я уже ни в чем не уверен. Если он выйдет и отберет мою жену, так я ему отдам, пожалуй…

– Я́ не отдам тебя, – Лялька обняла супруга за плечи. – Может быть, вспомним наше первое свидание?.. Сегодня я полна сил.

– Надеюсь, ты про совместное распитие газировки, потому что сегодня энергии у меня осталось процентов на пять…

– Тогда отправим тебя в спящий режим, едва я выполню свою часть дела, – Ляля рассмеялась и нежно поцеловала его в губы.

На суд Артём вернулся преображенный.

И никто не должен был знать, что битый час после прочтения письма у него лились слезы из глаз. И он внутренне вопил ко всем силам невидимым: отчего они дают человеку любовь, дождавшись таких обстоятельств, в которых его жизнь больше ему не принадлежит.

И зачем любви нужно преодолевать такое? Неужели он не мог встретить ее лет восемь назад и иметь счастливую и любящую семью?.. И никогда бы не было этого злосчастного эксперимента… Но он не мог выбирать. А потом изнутри его вдруг начали наполнять уверенность и сила, как будто он больше не думал о своих страданиях, будто узрел смысл своего существования, который раньше ему был недоступен.

Присяжных и всех присутствующих в зале покоробило бы от кадров с камер видеонаблюдения, которые демонстрировали реанимацию Ханны. Люди настолько отвыкли от вида крови и прочих природных процессов, что пережить такое могли бы только хирурги или акушеры. Эффект от зрелища, однако, существенно сглаживался качеством записи. По причине сбоя по электросети, который на непродолжительное время настиг в тот вечер весь регион, картинка была в серьезных помехах, а звук отсутствовал вовсе. Видео же последующего лечения Ханны начиналось с темного экрана в серых линиях, а дальше вообще вырубалось, так что нельзя было даже примерно сказать, что там происходило.

Адвокат назвал это техническим чудом. Сторона обвинения лишалась самой строгой своей статьи: применение экспериментальных препаратов оставалось недоказанным. Кроме того, предполагаемый «фильм ужасов» растерял почти весь драматизм, на который в суде присяжных весьма рассчитывал прокурор. Диалоги Артёма с врачом пропали и уличить свидетеля во лжи также стало невозможно.

Ханна же вздохнула с облегчением: никто не увидит ее в моменты срывов, которые с ней приключились.

Когда Лялька спросила мнение Бьорна о подобных неполадках, он только пожал плечами: такое может быть со сложной аппаратурой. А на вопрос, видел ли он когда-то нечто подобное, он ответил, что никогда. Что ж, объективная реальность. Но как вовремя!..

– Ну как? – Лейла, которая в этот день присутствовала вместе с мужем в суде, по приглашению пристава скользнула обратно в зал. Судья велел вывести перед просмотром всех беременных, пожилых и недомогающих.

– Надежда есть, – резюмировал Бьорн, показав пальцами неопределенный жест.

Ханна вышла на место для допроса, и публика будто бы отдалилась от нее на сотни метров. Она внимательно выслушивала каждое объяснение Артёма, но сейчас в груди ее бился скорее его взгляд, чем голос.

– Ханна Ковальская, 26 лет, не замужем, образование – две научные степени, профессия – социальный политик. Клянусь говорить правду… и да поможет мне Бог, – она принесла присягу и скользнула глазами по лицу подсудимого. Она призналась ему в любви – это ли нагоняло на нее волнения больше, чем то, что она задумала сейчас?..

– Ответьте суду, как в отношении Вас был проведен эксперимент и что случилось дальше? – вопросил государственный обвинитель.

– Я помню, что отлично себя чувствовала в тот день. Говорила врачу и исследователю о своей работе, о своем волонтерстве, о том, как важны мои занятия для всех людей, которые ко мне приходят…

Артём не сразу понял, почему влюбленная в него женщина рассказывает суду об этих вещах. Ведь речь тогда шла в основном о ее зеленых глазах.