Мой сын с другими студентами уехали на выездную практику. Но это был первый раз, когда я волновалась всерьез, до дрожи. И как оказалось не зря. Я проснулась среди ночи в холодном поту от охватившего меня ужаса. Всю оставшуюся ночь просидела неподвижно неотрывно смотря в окно. Я ждала. Я знала точно, известия будут, плохие. Посыльного я увидела еще на подъездной дорожке. И его известие было ужасным:
"на студентов напали. Часть пропала бесследно. Остальные прокляты, но живы. Проклятие обратимое. Мой сын среди пропавших.»
Десять дней я не жила, существовала. Десять дней толком не ела. Ночью со мной была нянюшка, я почти не спала. Если и удавалось провалиться в сон, то он был беспокойным.
А потом мой сын и еще семеро студентов вернулись героями. Они спрятались под защиту разработанного Виторгом артефакта и проследить за напавшими и предателями до границы. Выявить целую сеть агентов, среди которых были обедневшие и разорившиеся дворяне и обычные простолюдины, но все с даром. Они мстили остальным, за успех, за достаток, за свою обиды родом из детства и юности. Среди них был и Грэм. Он лично сдал группу сына, узнав конечную точку прибытия и маршрут от друга, из гвардейцев с которыми служил. К предателям он примкнул сразу же как был сослан на далекую заставу. Соврал тому что хочет наладить отношения с сыном, пока тот без моего присутствия и влияния может здраво мыслить.
Сына я нашла в лечебнице. Он был истощен. Десять дней почти голода. Десять дней поддержания магического резерва своих артефактов, под прикрытием которых они преследовали предателей. Открытый бой, магический и физический. Семеро адептов были ненамного лучше его. Через две недели лечения и восстановления, прямо из больничной палаты мой сын пропал. Три дня я умирала заживо. Ведь в день пропажи по всему городу были разбросаны листовки:
«Умри, убей себя Катарина дэс Вильямс и твой сын будет жив и отпущен на свободу».
И лишь понимание и неверие слову предателей, играющих на чувствах матери останавливало меня от шага за пределы, в объятия леди смерти. Я была готова на все. Три дня я умирала заживо. А вечером на окраине города прогремел взрыв в одном их заброшенном доме, под защитой своего артефакта там среди выживших был мой сын. В руки преступников его сдал главный целитель, ему обещали взамен снять проклятие с сына. По всему королевству волнами распространялся страх. Звучали все чаще взрывы и учащались нападения. Заголовки газет каждый день сотрясали новостями о нападениях и пострадавших.
– Мам, ты помнишь Алекса?
И сердце мое сжалось пропуская удар. Я не думала о нем с той ночи, нет, я старалась не думать о нем с той самой ночи. Но стоило услышать его имя и все внутри сжалось и замерло. Я помнила его, не забывала его глаз, его рук и его запаха. Лишь во снах я была с ним, тонула во тьме черных глаз и лежала на его груди, как тогда, наслаждаясь его нежными и невинными ласками.
– Да сын, помню, он … твой друг. Но он почему-то перестал бывать у нас и кажется даже не пишет.
– Да, он мой друг. И нет, он пишет. Точнее писал, рас в месяц, а иногда и чаще. Он окончил учебу и был отправлен на практику в родной город, у него там семье, мама, младшая сестра и отчим. Там же, после практики, остался служить в городской страже. А сейчас не пишет. Он писал раньше о многом и о заговоре, и о перевороте тоже писал. Переживал о нас, особенно из-за пророчества. И вдруг перестал писать, совсем. Я хочу навестить его. Это не далеко, всего десять часов поездом, он в городе Венсия, что на берегах трех рек. Ты не против?
– Я поеду с тобой.
– Мама, я способен постоять за себя, не стоит. Что с тобой? Ты побледнела, а руки похолодели.
– Я еду с тобой. И… позволь прочитать его письма, пожалуйста.
«Мой милый друг…»
С этих слов начиналось каждое письмо Алекса. Сначала письма были полные надежд, ожиданий и веры в свое будущее. Потом письма стали откровеннее и тактичнее в некоторых вопросах одновременно. Все больше боли и печали, горечи и разочарования было в них. Он разочаровывался во всем и всех. Из писем я узнала о его сестре всего шести лет от роду. О его матери. Она была прорицательницей и родила сына не от того, кого следовало, хотя имени отца так и не открыла. Ее дар сковали ограничителями, но они сработали криво. Сначала вместо будущего она видела прошлое, обычно то, что прячут за семью замками. А потом будущее вернулось в видениях, но стало причинять ей физическую боль. Ограничители сняли, но ситуация не изменилась, ее видения были редкими и болезненными, часто расплывчатыми и не точными. Сначала злоупотребление алкоголем, за которым она пряталась словно за ширмой, глуша боль и способность видеть будущее и прошлое. Потом курительные смеси, дальше запрещенные травы и зелья. А теперь совмещение всего этого. Но видения не уходят. Когда он уехал на учебу, его мама сошлась в сожительстве с местным головорезом. Не просто бандитом, а главарем, да еще и контрабандистом известным на все королевство и за его пределами. Но ни разу не пойманным на горячем, а поэтому ни в чем официально не обвиненным до сих пор. У них родилась дочь, почти сразу. Его милая сестричка. И у нее тот же дар, что и у мамы. Отец скрывает от властей дар девочки, да и саму девочку старается не демонстрировать. Он часто пользуется ее даром в своих не законных делах, называет это семейным делом. И каждое его письмо, пропитанное болью и отчаяньем все больше говорило о том, что он подходит к черте, переступив которую, он потеряет себя, свою душу. Он уже намекал на уступки отчиму, от которых не мог отказаться, иначе бы пострадали его мать или сестра. Но при этом, каждое его письмо заканчивалось одинаково.
«Мой милый друг, будь лучше и сильнее меня и того, кто бросил твою матушку с тобой еще в утробе. Ничего обо мне не рассказывай ей, прошу, даже не вспоминай обо мне при ней. Я очень надеюсь, что она справится и подарит мир, если не мне, то тебе и моей сестре. Успехов тебе. И целуй за меня свою матушку, сильную и любящую женщину. Твой друг Александр»
Я не заметила, когда по щекам потекли слезы. Я только чувствовала боль в сердце и тоску. Щемящую, поглощающую и не дающую свободно дышать. Я была в кабинете. Читая забралась с ногами на диван, на нем и разложила письма которые я уже прочитала. Последнее его письмо лежало у меня на коленях. Я отложила к прочитанным письмо и взяла последнее его письмо. Прочитав не могла заставить себя выпустить его из рук.
«Здравствуй Виторг. Это мое последнее письмо. И прошу, не отвечай на него, не стоит. Я не оступился, я принял решение, осознанное и взвешенное, я избрал другой путь и пошел этим путем. Той дорогой, с которой уже не свернуть. Я желаю лучшего будущего тебе и твоей матушке. Искренне желаю найти ей свою любовь и этим спасти не одну жизнь, не одну душу и верю, среди спасенных будет и моя сестра.
Я лицемер и трус. Я не могу быть тебе другом, не заслуживаю. Я устал бороться и сдался. Для меня уже все решено. Но я не желаю тебе зла. И хоть и не имею права быть тебе другом, прошу, забудь обо мне, вычеркни меня из жизни, из памяти. Иначе ты перечеркнешь свое будущее, а поверь, оно у тебя будет блестящим. В последний раз пишу и прошу, поцелуй за меня свою матушку и береги ее.
Думаю, ты давно догадался, мои чувства к ней далеки от дружеских или сыновьих. Я не прошу за это прощения, это самое ценное, что было в моем сердце, и что я еще сохранил в нем – любовь. Все остальное я уже предал безвозвратно. И пусть – это очередное предательство нашей дружбы, станет еще одним поводом тебе отвернуться и забыть меня.
Прощай.»
Я срывалась на истерику, глотала всхлипы. Слезы закончились давно. Я сидела на диване раскачиваясь из стороны в сторону, прижимая его письмо, последнее, прощальное письмо, с такими важными для меня словами. Такими нужными мне словами. Теми, что нашли отзыв в моем сердце. В кабинет тихо вошел сын. Накинул мне на плечи плед, отодвинул письма и сев рядом, крепко прижал к себе.
– Я знал. Он влюбился в тебя с первого взгляда. Мы уже общались, но еще тогда не были друзьями. Ты пришла на полигон, уверенная в себе. Целеустремленная и злая. Ты не видела никого вокруг, ни студентов, ни нашей практики, даже меня не заметила, собственного сына. Ты шла целенаправленно к милорду Андрусу. А подойдя стала выговаривать и отчитывать его словно провинившегося мальчишку, как будто на его месте был я или кто-то из твоих учеников. Тогда ты защищала одного из своих выпускников. Знаешь, декана боятся все в академии, студенты, их родители, другие преподаватели и даже ректор с ним предельно вежлив и в разговоре осторожен и выверен. А тут ты, без страха и сомнений. И знаешь, декан краснел и соглашался с тобой. Он даже вжался в плечах, когда ты злилась и тыкала пальцем ему в грудь ругаясь. Все долго неверяще смотрели тебе в след. Наверное, поэтому ты споткнулась и сломала каблук. Он первый отмер и рванул к тебе, я отстал на долю секунды, на один, может два шага. Но мы остановились не добежав до тебя. Ты остановилась и тяжело вздохнула, а просто разулась. И босая, словно маленькая девчонка, вприпрыжку пошла дальше не оборачиваясь с полигона. Все смотрели с уважением, со страхом, с восхищением. А он иначе, он смотрел тебе в след с трепетом и нежностью. Я еще тогда все понял. Он не знал, что я твой сын и кто ты такая, поэтому заметив меня рядом, просто сказал: «Ради такой женщины стоит жить, а без такой умереть.» Он замирал каждый раз, когда ты проходила рядом. Жадно ловил каждый твой жест. Улыбался, когда ты смеялась. И Если видел в твоих глазах печаль или слезы злился и вымещал свою злость на полигоне. Конечно это сделало его лучшим. Ты сделала его лучшим. Он прикрывал глаза, когда ты целовала его макушку, как и мою, отправляя после выходных и каникул нас в академию. Ты целовала его словно сына. А он наслаждался жадно впитывая эту невинную ласку. А потом пророчество. И он стал другим. Он много и часто просто смотрел на тебя, когда ты не замечала этого. Старался держаться на расстоянии. Мне приходилось уговаривать его проводить свои выходные у нас.
Виторг помолчал, также держа меня в своих объятиях, а потом продолжил разрывать мое сердце на части.
– Я не знаю, что именно произошло в праздник весны, но после него он отказывался посещать наш дом и никакие уговоры не действовали. Он избегал тебя. Он избегал разговоров о тебе. Он словно опустел, его глаза потухли. И на полигоне он стал словно зверь, его стали бояться. А спарринги, с ним в пару становился лишь декан Андрус, остальные были покалечены и избегали его. Сам декан стал опасаться проиграть ему в спаррингах, он стал бить точно не жалея сил. Словно изливал свою боль.
Сын снова умолк, не на долго, просто давая мне возможность проглотить неслышную истерику, подбирающуюся все ближе, окутывающую меня и поглощающую все больше и больше.
– Мам, это его рубашку ты одеваешь на подушку перед сном? – Я вздрогнула и попыталась высвободиться. Но Виторг лишь сильнее сжал меня в своих объятиях. А когда я прекратила сопротивляться, стал ласково гладить одной рукой успокаивая, словно это я его ребенок. – Я знаю, потому что опять, каждую ночь, я слышу, как ты плачешь засыпая. А когда ты затихаешь, я прихожу погасить свет. Иногда обнимая подушку ты засыпаешь на полу, и я перелаживаю тебя на кровать. Мама, я говорю все это, потому что если ты поедешь со мной, то не как мама его друга. Так будет только хуже. Если мы едим вместе, то только если ты любишь его так же, как и он тебя. Только если ты готова принять его как мужчину, а не мальчишку, юнца, с которым дружен твой сын. Иначе я поеду сам. А ты останешься дома.
Я заплакала. Не знаю откуда опять взялись слезы, но я опять плакала. Мой сын. Мой мальчик, такой уже взрослый, настоящий мужчина, он понял и принял все раньше меня. Это я все оправдывала рубашку Алекса в своей постели одиночеством, а тоску и слезы пустой постелью. Это я боялась поверить и признать, что этот юнец за один вечер, за одну ночь, за одно утро, стал для меня большим, чем все мужчины этого мира. Это я засыпая со слезами и воспоминаниями о нем и встречаясь по ночам, в своих снах с ним, не хотела верить и признавать. А он, мой сын, он все видел, молчал и осознавал все принимая как есть.
– Все будет хорошо. Слышишь? Не плачь. Он любит тебя. Ты любишь его. И все будет хорошо. Даже лучше. Только представь, как будет злиться милорд Вильям, глава рода, когда ты станешь законной женой юного и любящего, преданного тебе всем сердцем и душой мужчины. – Он хохотнул, а я всхлипнула. – да еще и с личного благословения королевской четы. Да, я, пожалуй, лично приглашу его на свадьбу, чтобы увидеть его лицо. А ты будешь улыбаться, сиять радостью, как и положено невесте в прекрасном платье. Я подведу тебя к алтарю и передам твою руку вложив в его. Алекс трепетно примет ее и не отпустит, уж поверь. А через девять месяцев, но не позже чем через год, вы сделаете меня счастливым дядюшкой. Только не плачь. Все будет хорошо.
В Венсию мы прибыли ранним утром. Пасмурная погода изморозью и влажным, леденящим ветром отвлекала от мыслей о предстоящей встречи. Я боялась. Я ждала. В гостинице нас встретили совсем не радушно. Словно заочно зная кто мы и всем сердцем не желая видеть нас. С нами не общались, даже на вопросы отвечали не с первого раза, нехотя и не всегда, да еще и односложно. В ратуше, без пояснений, просто выставили нас отказываясь помочь. Стражи отводили глаза и молчали. «не положено» – это единственное, что мы смогли добиться от них. Даже на ярмарочной площади от нас отворачивались и отказывались говорить, ни так, ни за деньги. Три бесконечно долгих и безуспешных дня ходьбы от порога к порогу, от одного незнакомца к другому. Но мы не узнали ничего. Никто не признавал знаком ли с Алексом и его семьей, никто не говорил где он живет, где работает, где его семья и где он сам. Лишь одно мы знали точно, он ушел со службы. Утром четвертого дня я отправилась в храм. Я не знала где еще просить помощи. Кто еще мог помочь. И почему все молчат. Я просто больше не видела другого пути. Я шла к статуи Многоликого и его жены, Девы. Шла и мечтала так же стоять в храме у алтаря с Алексом. Так же держаться за руки и также идти по жизни вместе. Я упала на колени не дойдя полпути к цели. Опять появились слезы. Не знаю от куда, но с ними появилась и злость.
– Не смейте! Слышите! Не смейте отбирать его у меня! Не отдам! Не сдамся!
Я уронила лицо в ладошки, злилась, паниковала, боялась, плакала. Мне никто не мешал. Было слишком рано. Служители еще не пришли. А редкие посетители были заняты своими проблемами.
– Я просто не хочу без него, смогу, но не хочу. – Я опять посмотрела на статуи. – Я люблю его.
Последние слова я уже шептала. Просто не могла остановиться. Стояла посреди храма на коленях, то плача, то смеясь и шептала одни и те же слова: «Я люблю его, люблю.» Сколько так прошло времени – не знаю. Просто через цветные витражи уже светило солнце. Просто служитель храма поднял меня с колен и вывел из храма в сад усадив на пустующую скамейку.
– Сегодня светит солнце. Яркое и редкое в это время года солнце. Если это не ответ Безликого и Девы на вашу молитву, то я уже и не знаю, что может быть вам ответом.
Он ушел. Я еще долго сидела на скамейке. Вокруг голые и безликие деревья. Солнце ярко светило, но совсем не грея. Я замерзла. Но продолжала сидеть обнимая себя руками. Мальчонка лет шести – семи, я заметила не сразу. Слишком погрязла в своих мыслях и печали. А он, грязный, в штопаной одежде и сереньком не по размеру большом пальто сидел рядом и смотрел на меня.
– Леди кого-то ищет? – Спросил сияя беззубой улыбкой.
– Да. Леди ищет. Ищет того, кого не стоило отпускать.
– А зачем тогда отпустили?
– Потому что глупая леди струсила.
– А кого леди ищет, может я знаю и помогу?
– Милорда Алекса, ранее служившего в страже, Александра…
– Этого? – Удивленно перебил мальчонка. – Так сходите к нему домой. Чего плакать как девчонка? Ой, вы же и есть девчонка. Вы что, не знаете где он живет? Вас провести?
– Да! – Восторженно вскрикнула я и обняла грязнулю. Он выкрутился из моих объятий и так по-мальчишески брезгливо посмотрел на меня отодвигаясь подальше от меня на скамейке. Толи решил, что леди сошла сума, толи как любой мальчишка его возраста, считает себя слишком взрослым для нежностей. И принял решение держать дистанцию. Да и думаю, заплаканное, опухшее лицо, растрепанные волосы и горящие надеждой глаза не придали ему уверенности в моей разумности. Но этот мальчонка, для меня он словно посланник богов, он дал мне надежду, он раскрыл крылья за моей спиной. Я шла не запоминая дороги, вообще не смотря по сторонам, боялась потерять мальчонку из виду. Нервно хихикала в предвкушении и ожидании такой важной для меня встречи с дорогим сердцу человеком. Я не видела никого и ничего кроме ребенка впереди. И поплатилась. Только оказавшись на пороге дома, я оглянулась и заметила заколоченные окна. А мальчонка постучал в дверь и мигом исчез. Дверь мгновенно открылась. Огромный мужик занимал весь дверной проем. Высокий, широкий в плечах, чисто, но небрежно одетый. Седая голова еще хранила воспоминания темными прядками волос. Через все лицо у него был шрам, широкий, не ровный и уродливый, а еще устрашающий. Он рассекал лоб и правую бровь, уродовал нос и левую щеку. И по подбородку уходил вниз на шею и глубже, скрываясь за воротником рубашки. Но ни это напугало меня. Его взгляд. Злой, ненавидящий, жестокий.
– Нравлюсь?
– Я сделала шаг назад и уперлась спиной в два плеча принадлежащих разным людям. Оборачиваться не стала, да страшно, но по сути не важно кто сзади. Передо мной стоит сам ужас во плоти. Он важен сейчас и опасен. Он радостно ухмыльнулся, ему доставляло удовольствие наблюдать за моей реакцией на него. Нравился мой страх, хотя нет, это был не страх – ужас. Это и придало мне сил и уверенности.
– Добрый день милорд. Это юное создание, что постучало и сбежало, – я обернулась указывая направление где уже давно скрылся мальчишка, заодно оценивая тех, кто стоял за мной – с ангельской внешностью, привел меня на ваш порог, утверждая, что здесь проживает милорд…
Договорить я не успела. Мой ужас со шрамом через все лицо схватил меня за шею и сдавил. Не убивая, а придушившая, частично лишая воздуха и не давая мне даже шанса пошевелиться. Те двое, что стояли сзади, вывернули и связали мне руки за спиной.
– Тебя мы и ждали, куколка. Хм, Катарина дэс Вильямс. Теперь этому птенчику придется подчиниться.
– Седой, ты уверен? Мальчишка силен.
– А эта дамочка ему важна, вон как запугал весь город.
– Как бы он не занялся нами.
– Не сможет. Вяжи ее, крепко вяжи. И рот чем-нибудь заткни. А потом берите кобыл и валите из города. Как я и говорил раньше, останавливаться только на ночь, дольше одной ночи на месте не сидите. В крупные города не суйтесь. Девку не портить. Ни на что не подсаживать. Кормить не забывайте. И к нашим не суйтесь. Денег вам хватит на долго. А там я дам знак.
Меня связали пока этот ужас, Седой, придавливал мне горло держа за шею мертвой хваткой. А когда он отпустил заткнули рот. Одели на голову пыльный и абсолютно не прозрачный мешок, завязали его на шее. Не плотно, чтобы не душил, но снять его не получится. Потом грубо закинули на плечо и отнеся куда-то бросили. Судя по запаху – это была конюшня. Потом, судя по звукам, был экипаж и долгая дорога в неизвестном направлении. Таверны и постоялые двора сменялись одна за другим. Каждая ночь на новом месте. Меня вносили в жилую комнату глухой ночью. Развязывали, кормили, иногда давали возможность помыться за ширмой у глухой стены, а они не покидали комнаты. Нужду я справляла также, под присмотром из-за ширмы или кустиков в дороге, на которых уже не осталось листвы. Спала я под присмотром, один из них всегда дежурил. Второй спал рядом на широкой кровати привязывая меня к себе. Говорить они со мной отказывались, просто молчали, игнорировали. Я потеряла счет времени. Постоянная темнота. В мешке на голове или за окном очередной комнаты. Кричать или звать на помощь не пыталась. Судя по комнатам и крикам из-за стен, никто не поможет. Со временем перестала и пытаться заговорить с ними. Уже забыла, как звучит мой собственный голос. От веревок на теле оставались следы, синяки, не успевающие за несколько часов сна сойти, а со временем на руках появились натертости, ссадины и ранки все увеличивающиеся в размере и срастающиеся в одну целую, сплошную рану вокруг запястья. Со временем они стали тревожится. Постоянно оглядываться. Выбирали глухие дороги. Ночевали в заброшенных охотничьих домах в лесу. Если и заезжали на ночлег, то в глухие и далекие деревни. Из обсуждений и споров я поняла, что на их банду ведут охоту. Во всех городах и селениях убивали подельников или они исчезали бесследно. Их семьи исчезали. А потом внезапно появлялись в столице на королевском суде. Мои похитители боялись. Боялись ослушаться седого. И боялись также быть убитыми или подвешенными после суда. Они все чаще косились на меня. Стали проявлять молчаливое внимание и заботу. Мы по-прежнему все время были в движении, все время в неизвестном направлении. Но теперь мне давали возможность подольше помыться, мои раны от веревок лечили. А мне давали возможность размяться. В лесу делали остановки и развязывая давали возможность походить. Все тело ломило и болело. Ходить получалось с трудом и превозмогая боль, онемение и дрожь. На теле даже через одежду проявлялись синяки с рисунком веревки. Я так мало двигалась, что даже мыться мне было больно.