Czytaj książkę: «Колыбель твоих оков», strona 14

Без особого труда я достаю шприц и ввожу иглу через ткань платья ей в бедро. Она вскрикивает от неожиданности. Я знаю, что она вот-вот потеряет сознание, поэтому осторожно прижимаю к себе ее хрупкое тело и беру ее на руки.

– Не сопротивляйся, все хорошо, – шепчу я ей на ухо, но она меня уже не слышит.

Я очень надеюсь, что она когда-нибудь простит меня за это.

Глава 29. Необратимость

Когда я просыпаюсь, то не сразу понимаю, где я. Уютная комната полностью обшита деревом, даже потолок – это первое, что я вижу, как только открываю глаза. Надо мной висит кованая люстра с лампами в форме оплывших свечей. Я поворачиваю голову, разглядываю зеленые клетчатые шторы на окнах и не узнаю это место. Я лежу на широкой кровати поверх покрывала, рядом на деревянной прикроватной тумбочке стоит высокий стакан с водой, лежат какие-то таблетки. Напротив меня в зеленом клетчатом кресле расположился Эммануэль с лэптопом на коленях и что-то деловито печатает. Он не сразу замечает, что я проснулась, поэтому у меня есть минутка, чтобы вспомнить все, что со мной произошло. Вспомнив, я в ужасе вскакиваю и с удивлением осознаю, что на кровати меня ничего не удерживает. По тому, как кружится моя голова, я понимаю, что зря я так резко встала. Я сажусь обратно на кровать.

Эммануэль поднимает на меня свои ярко-голубые глаза. И улыбается:

– Ну наконец-то ты проснулась, соня.

Возможно, мне все это снится. Я не верю в реальность происходящего. На мне все то же белое платье, только вот дом не тот, да и Эммануэль тоже не тот Эммануэль, которого я знаю.

Он ставит свой компьютер на пол, поднимается из кресла и подходит ко мне. Он дотрагивается губами до моего лба и убирает мои волосы слегка назад.

– Как ты себя чувствуешь? Голова не болит? На столике есть ибупрофен.

Я не отвечаю.

– Ты голодна? Внизу накрыт стол к обеду, предлагаю нам сперва поесть, а потом поговорим, – он доброжелательно улыбается мне своей заразительной улыбкой, и мне кажется, что я потеряла рассудок.

– Я в плену? – спрашиваю я.

Эммануэль задумчиво смотрит в мои глаза и вдруг начинает громко смеяться.

– А тебе бы хотелось? – в его глазах играют лукавые искорки. – Даже если это плен, в нем определенно неплохо кормят. Анна приготовила для нас вегетарианскую лазанью, а на десерт – тирамису, – подмигивает он мне и берет мою руку в свою, вынуждая меня встать с кровати.

Интересно, что он сделает, если я попытаюсь сбежать?

– Эммануэль, мы же не у вас дома? Где Анна? – я делаю резкий вдох.

– Мы все еще в моем доме, просто в другом. Я забрал еду, любезно приготовленную Анной. Прости за то, что мне пришлось использовать… седацию. Не волнуйся, это очень легкий препарат, – он внимательно смотрит на меня. – В любой момент могла прийти Анна или другая прислуга, а нам нужно было договорить. – Он замолкает, и единственный звук, который я слышу – это бешеное биение моего сердца. – Я боялся, что ты поднимешь панику и не дашь мне возможности объясниться. Я перенес тебя в машину и привез сюда. Здесь нас никто не побеспокоит, – ровным голосом произносит Эммануэль.

Значит, никто не знает и не узнает, что я здесь. В легком шоке я отмечаю, что он все еще держит мою руку в своей, будто опасается, что я либо предприму отчаянную попытку убежать, либо потеряю сознание.

– Эммануэль, – вполголоса бормочу я, – меня будут искать.

И тут же сожалею о сказанном: Бетан предупреждала меня никогда не угрожать злоумышленникам. К тому же меня вряд ли будут искать у Эммануэля: я никому не рассказала, что живу у него, даже Бетан об этом не знает. Мое сердце сжимается. Как же хорошо, что я практически ничего не рассказала Бетан – хотя бы она в безопасности.

– Тебе не нужно, чтобы тебя искали – со мной ты в абсолютной безопасности, – мой похититель дарит мне свою грустную улыбку. Только сейчас я замечаю, что он выглядит уставшим, под его глазами залегли тени.

– Когда я смогу уйти? – спрашиваю я с новообретенной надеждой на то, что он меня отпустит.

– Ты можешь уйти в любое время. Ты же не пленница, – Эммануэль хмурится. – Неужели ты и вправду думаешь, что я мог бы причинить тебе вред? – он прикасается к моему подбородку левой рукой и слегка приподнимает его. Его темный взгляд встречается с моим. – Только не тебе, кому угодно, только не тебе, – он опускает свои руки. – Я прошу тебя выслушать меня. Это не займет много времени. А потом ты сможешь уйти, – подмигивает он мне, и я понимаю, что не верю его словам.

Я словно нахожусь в том своем страшном сне и не могу сдвинуться с места.

Я молча киваю. Во рту у меня совсем пересохло, хотя при этом я словно и не чувствую жажды. Я протягиваю руку к стакану с водой и делаю глоток. Я решаю играть по его правилам, потому что не могу быть уверенной в том, что, если я не соглашусь выслушать его, он даст мне уйти.

– Ты не веришь ни единому моему слову, ведь так? – Эммануэль бросает на меня сумрачный взгляд. – Мне так жаль, что я напугал тебя. Ты сможешь простить меня за это?

Я молчу, потому что понятия не имею, что мне на это следует ответить. Правда в том, что я в абсолютном шоке от происходящего. И как бы мне ни хотелось верить Эммануэлю, то, что он меня… не знаю даже, как это назвать… выкрал, не повышает к нему градус моего доверия.

Замечая, что я не собираюсь отвечать на его вопрос, Эммануэль опять берет меня за руку и выводит из комнаты, которая и вправду оказалась незапертой. Я не сопротивляюсь ему, в принципе, потому что не считаю это возможным. Я даже не знаю, где находится этот дом. По своему стилю он совсем не похож на тот, в котором Эммануэль живет постоянно. И выглядит этот дом намного меньше и уютнее.

Мы спускаемся на первый этаж по лестнице с деревянными резными перилами. Эммануэль ни на секунду не отпускает мою руку, но больше на меня не смотрит и остается безмолвным. К моему огорчению, меня, как всегда, пронизывает ощущение потери, когда я не чувствую его взгляда. Что это? У меня, наверное, стокгольмский синдром?

На первом этаже дома находится небольшой уютный зал, объединённый с кухней. Здесь тоже много дерева, им частично обшиты стены, на белом потолке – широкие деревянные балки. Я захожу в небольшую гостиную и вижу, что стол уже сервирован, на нем нас ждут темно-зеленые тарелки из тонкой керамики и два бокала с узкими гранями, на бронзовых ножках. Рядом с тарелками лежат необычные приборы, ручки которых словно сделаны из тонких рогов оленя или какого-то другого животного. Эммануэль подводит меня к столу, отпускает мою руку и отодвигает для меня стул с очень высокой спинкой. Я сажусь, машинально беру накрахмаленную салфетку, продетую в металлическое кольцо, на котором изображены сцены охоты, и расправляю ее у себя на коленях.

Пока Эммануэль проходит в кухню и разогревает лазанью, приготовленную Анной (если этот человек существует, в чем я уже начинаю сомневаться), я украдкой оглядываюсь в надежде разобраться, где в этом доме находится входная дверь. К моему удивлению, она оказывается прямо за моей спиной. Естественно, мои телодвижения не ускользают от всевидящего ока Эммануэля.

– Может, ты хотя бы на пять минут расслабишься и перестанешь думать о побеге? – не оглядываясь, спрашивает он меня таким тоном, будто это я виновата в том, что сейчас здесь сижу. – Пожалуйста, давай просто поедим, а потом мы поговорим и решим, что нам делать, – добавляет он уже мягче, видимо, чтобы немного ослабить напряженность ситуации.

Я все еще молчу. Я обещаю себе, что, если мне удастся вырваться из этой передряги живой, я никогда в жизни не буду больше ни на что жаловаться. Я повторяю эту мантру-молитву про себя. Тем временем аромат лазаньи и сыра наполняют кухню, и я внезапно понимаю, что очень проголодалась. Эммануэль приносит мне тарелку с порцией лазаньи, посыпанной сыром, с листочком базилика в качестве декора, и ставит ее на стоящую передо мной большую зеленую подстановочную тарелку. Во второй руке у него прозрачный кувшин с узкими гранями, на широкой металлической ножке, наполненный свежевыжатым апельсиновым соком, который он сразу же наливает мне и себе в бокалы. Интересно, если бы он действительно планировал от меня избавиться, суетился бы он так, чтобы меня накормить? Или он решил угостить меня последней трапезой?

Эммануэль возвращается со своей порцией лазаньи и, не проронив ни слова, мы приступаем к еде. Когда я начинаю есть, то понимаю, насколько голодна была все это время. Эммануэль изредка поглядывает на меня, будто хочет убедиться в том, что я все еще здесь.

– Как тебя лазанья? – прерывает он наше неловкое молчание.

– Очень вкусно. Передавайте Анне от меня спасибо, – еле слышно отвечаю я, подняв на него глаза.

– Обязательно передам, – у него непроницаемое лицо. – О чем ты думаешь? – после небольшой паузы продолжает он, все так же стараясь контролировать мои мысли. – Я никогда не могу быть уверенным в том, что происходит в твоей голове, ты абсолютно непредсказуема.

– Это я-то непредсказуема? – спрашиваю я громче, чем хотела. – Вы привезли меня сюда без моего согласия. Как я, по-вашему, должна себя чувствовать?

Его напряженный взгляд вызывает у меня легкий озноб.

– Я понимаю, насколько неприятна для тебя вся эта ситуация – я тебя украл, прямо как Аид Персефону. Поверь мне, я тоже не испытываю радости от того, что сделал, – произносит Эммануэль с досадой. – Знаешь что? До того, как ты пришла ко мне сегодня утром я уже планировал, как буду собирать свои вещи, чтобы уехать прочь из Бостона. Я обдумывал, как именно объясню свой отъезд на кафедре. Я собирался оставить здесь все: свою карьеру, лабораторию, дома, студентов. А знаешь почему, моя дорогая? – я слышу боль в его голосе. – Потому что я не могу больше так жить. Это сводит меня с ума. Так что сейчас мы с тобой поговорим начистоту.

Его руки спокойно лежат на столе и, несмотря на странные слова, сказанные Эммануэлем, он производит впечатление человека, спокойно обсуждающего что-нибудь на деловой встрече.

Наступает молчание. Эммануэль глубоко вздыхает и, видимо, решает не продолжать.

– Что именно сводит вас с ума, Эммануэль? У вас есть абсолютно все, чтобы быть счастливым.

Он усмехается и смотрит на меня так, будто я сказала несусветную глупость.

– У меня нет тебя, – произносит он тихо, и это окончательно сбивает меня с толку. – Ты сводишь меня с ума.

– Я вас не понимаю, – растерянно произношу я.

Когда он вообще успел заинтересоваться мной? Мы знакомы всего ничего. Другое дело – я. Как часто за эти полтора месяца моего постдока в лаборатории Лорэна я мечтала, чтобы он хотя бы однажды взглянул на меня с восхищением.

Словно прочитав мои мысли, Эммануэль отвечает на мой безмолвный вопрос:

– А ты точно уверена в том, что мы с тобой так мало знакомы? – он со вздохом откидывается на высокую спинку стула. – В тот день, когда я увидел тебя впервые, моя жизнь превратилась в сплошной ад. Как сейчас помню, четыре года назад, ты тогда только начала аспирантуру, – на лице Эммануэля неожиданно появляется подобие грустной улыбки. – Я до сих пор вижу, как ты входишь в кабинет Альварес, чтобы подписать какие-то бумаги и задать кучу ненужных вопросов. Так вот, с того самого дня, как я тебя увидел впервые в том проклятом кабинете, мне не было ни минуты покоя. Моя душа будто возродилась в мире живых, но в следующую же секунду свалилась замертво. Как ты думаешь, каково это – жить во тьме и никогда не видеть света, и вдруг познать свет, а потом снова очутиться в темноте? – взгляд Эммануэля тяжелый и задумчивый. – Зачем я тебе все это рассказываю? Ты даже не понимаешь, о чем я.

Уже не в первый раз за сегодня я теряю дар речи. Рядом с Эммануэлем это вполне может стать привычкой. Если мы с ним знакомы так долго, почему я ничего не помню об этом? Правда в том, что я весьма смутно припоминаю свои первые дни в аспирантуре. Я была слишком неопытна и пребывала в огромном стрессе: новая страна, новый город, новые люди вокруг меня, мне все еще было негде жить, а гора документов, с которыми мне приходилось разбираться, только росла. Переезд в Бостон дался мне с огромным трудом. Я и себя-то не очень хорошо помню в то время. И хоть Гарвардский университет и является одним из самых больших учебных заведений мира, я просто не представляю, как можно было не заметить такого мужчину, как Эммануэль.

– Неужели ты действительно думаешь, что оказалась в моей лаборатории по счастливой случайности? – продолжает Эммануэль, прерывая череду моих воспоминаний.

Он встает со своего стула и начинает нервно мерить шагами зал. Его руки за спиной, взгляд устремлен в пол.

– Ты не представляешь, каких усилий мне стоило не взять тебя в свою научную группу. Как же мне хотелось, чтобы ты была как можно ближе ко мне. Я усилием воли заставлял себя не подходить к тебе лишний раз, не разговаривать с тобой, не касаться тебя. В конце концов я изрядно сдал, но я надеялся на то, что мое состояние временно, и моему помешательству скоро придет конец – мне лишь стоит подпустить тебя немного поближе, поговорить с тобой, узнать тебя получше и, когда ты окажешься скучной, посредственной и глупой, мне будет легко вычеркнуть тебя из своего сердца.

Внезапно Эммануэль подходит ко мне. Он наклоняется ко мне и берет мое лицо в свои руки. Его задумчивый взор темнеет, и на мгновение мне кажется, что он намеревается меня поцеловать. Вместо этого он смотрит мне прямо в глаза, и я осознаю, что ранее они показались мне темными из-за его расширившихся зрачков. Я чувствую, как по моей спине бегут мурашки.

– Теперь-то я понимаю, что я лишь использовал все это как предлог, чтобы приблизиться к тебе, – легкая печальная усмешка проскальзывает по его красивому лицу. – Я нагло врал самому себе – в глубине души я точно знал, что чем больше я тебя узнаю, тем сильнее меня затягивает в воронку смертоносного торнадо. Но мне было этого мало. Я хотел большего – больше твоего голоса, твоих волос, твоих глаз, больше тебя в моей жизни.

Эммануэль переводит свой взгляд куда-то вглубь комнаты. Мое сердце отстукивает бешеный ритм.

– Жадность – один из смертных грехов, – продолжает он, снова глядя на меня. – А я ведь и так безбожный, закоренелый грешник. А когда уже нечего терять…, – подмигивает он мне с притворным весельем, которое не отражается в его глазах. – Другое дело – ты, – его улыбка гаснет. – Ты заслуживаешь большего, чем жизнь с чудовищем. Но проблема в том, – его взгляд становится снова холодным и темным, – что я слишком слаб, чтобы вот так просто отпустить тебя.

Эммануэль выпрямляется, его рот плотно сжат. Он прикладывает руку к нахмуренному лбу и привычным движением проводит ею по своим волосам, приглаживая их слегка назад. Из своего опыта общения с Эммануэлем я уже знаю, что этот жест означает, что он раздосадован и обеспокоен.

Все еще сидя за столом, но наконец обретая дар речи, я решаюсь задать свой главный вопрос, волнующий меня на данный момент больше всего. Я втайне все же лелею надежду на то, что он преувеличивает свои прегрешения. Хотя, видя, в какой ситуации я оказалась на сегодняшний день, в склонностях Эммануэля к насилию не приходится сомневаться.

– Эммануэль, вы замешаны в каких-либо других… хм… преступлениях, – аккуратно добавляю я, все еще не придя в себя от прозвучавших откровений, – помимо гибели Рустерхольца? – вся парадоксальность ситуации и мое полное ощущение нереальности происходящего сделало меня не на шутку уверенной в себе. – Что на самом деле произошло с вашим отцом?

Какое-то время Эммануэль молчит, будто и не слышит моего вопроса.

– Как всегда, ты строишь очень смелые умозаключения, моя дорогая, – наконец хмыкает он не без удовольствия. – Мой отец, как бы сказать помягче, не был хорошим человеком. И он не смог бы купить за все свои деньги чистую совесть и другое прошлое. Я уверен, что он был причастен к смерти моей матери. Но у меня нет доказательств. К тому же, даже если бы я и смог доказать его вину, этот ублюдок все равно бы избежал наказания. Я уже говорил тебе – такие, как мы, в тюрьме не сидят, – Эммануэль произносит свою речь на одном дыхании, и я ощущаю плохо скрываемую боль в его словах. – Фредерик Лорэн питал особую слабость к тому, чтобы лишать людей любой надежды на счастье, он как демон подпитывался страданиями других. Он бы никогда не лишил себя очередной возможности отнять у меня самое дорогое в моей жизни.

Эммануэль смотрит на меня, и я понимаю его красноречивый взгляд без лишних слов. Я сглатываю.

– Я никогда, никогда не лишал жизни ни в чем не повинного человека, – внезапно произносит Эммануэль, видимо, сам не ожидая от себя подобных откровений.

– То есть, вы причинили вред еще кому-то? – странно высоким голосом спрашиваю я.

От напряжения из моей руки выскальзывает вилка, которую я, оказывается, все это время сжимаю в руке. Она звонко падает на пол, и мы оба вздрагиваем, то ли от громкого звука, то ли от моего вопроса. Эммануэль не отрывает от меня свой взгляд.

– Скажем так, возможно, я когда-то и был причастен к некоторым конфликтам с несколькими индивидуумами, но ни один из них, поверь мне, не был достоин твоей жалости и слез, – отвечает он слишком спокойно.

Его выдают глаза, которые сейчас горят ярко-голубым пламенем. Я также замечаю, что, сознательно или нет, Эммануэль очень аккуратно подбирает слова, видимо, чтобы не ввести меня в окончательный ступор.

– Ты меня что, допрашиваешь? В следователи подалась? – к нему будто возвращается хорошее настроение.

Я чувствую, что моим легким не хватает воздуха, и поэтому я начинаю прерывисто дышать. Интересно, выйду ли я когда-нибудь из этого шокового состояния?

– Вы мучили в детстве животных? – я невольно вспоминаю главного героя сериала «Декстер».

Эммануэль расплывается в улыбке, и от этого его глаза щурятся. Его явно веселит мой допрос.

– Нет, я никогда не мучил животных. Я очень люблю и кошек, и собак. В детстве у меня было несколько домашних питомцев. И я рыдал, когда они умерли. От старости, – своевременно добавляет он. – Ну как, получается составить мой психологический портрет? – подмигивает он мне.

«Пока что нет, но я быстро учусь», – отвечаю я про себя на его ироничный вопрос.

– Эммануэль, – медленно произношу я его имя, оттягивая неизбежное, – вы причастны к смерти тех троих девушек из Гарварда? – я прихожу в ужас даже от упоминания этих преступлений и зачем-то уточняю, – которых нашли задушенными.

Глаза Эммануэля округляются, и я вижу в них некоторую растерянность.

– Разумеется, нет, – медленно проговаривает Эммануэль таким тоном, от которого мне становится еще больше не по себе, хотя от его слов я и испытываю некоторое облегчение, – я никогда в жизни не причинил и не причиню вред женщине или ребенку. За кого ты меня принимаешь? – он опускает взгляд на свои руки. – Совсем другое дело – мужчины. Мы, мужчины, исторически воюем друг с другом на протяжении веков. Охота и убийство – в нашей крови.

Эммануэль вновь смотрит на меня, и мне становится понятно – несмотря на то, что он не оправдывает свои поступки, он все же и не считает их необоснованными.

– Я отлично понимаю, как это все выглядит в твоих глазах, – Эммануэль не отрывает от меня свой гипнотизирующий взгляд, – но ты пойми, я никогда бы не навредил невиновному человеку, – он все еще целенаправленно избегает употребления слов, которые могут меня шокировать.

– Но тебе абсолютно нечего бояться. Меня бросает в ужас даже от одной мысли, что с тобой может что-то случиться, – признается он. – Мой самый большой страх в жизни – это потерять тебя. И мне абсолютно осточертело притворяться.

За сегодня я, несомненно, исчерпала весь запас удивления, выделенного мне при рождении на долгие годы.

Эммануэль опять подходит ко мне, но на это раз делает это осторожно, медленно, скорее всего, чтобы не напугать меня окончательно. Слишком поздно – мое сердце разбито на тысячи осколков. Эммануэль, разумеется, замечает мою душевную боль, которая наверняка отражается на моем лице.

– У меня к тебе есть деловое предложение, – Эммануэль мрачно смотрит на меня. – Если ты почувствуешь себя от этого лучше, тогда выдай меня, – в смятении я непонимающе смотрю на него с немым вопросом в глазах. – В знак доброй воли и в качестве доказательства моих глубоких чувств к тебе я пройду через все допросы и унижения судебной системы. Пусть меня подозревают и расследуют все, что они захотят – эти болваны никогда ничего не найдут, я тебе это обещаю. В итоге я выйду на свободу, чего бы мне это ни стоило, – на мгновение он устремляет свой взгляд куда-то в сторону. – Скорее всего, я потеряю свою карьеру и вряд ли уже найду работу в научной сфере – ни один университет в мире не захочет связываться с подозреваемым в убийствах, – когда он сам произносит это самое слово, меня будто пронзает током. – Но я смиренно пройду через весь этот кошмар, если это убедит тебя в подлинности моих чувств и намерений, – грустная улыбка скользит по его лицу, и у меня сжимается сердце. – Проще говоря, в твоих руках все козыри и вся власть надо мной. Одно твое слово – и ты меня спасешь или уничтожишь. Я знаю, что прошу слишком многого. И отдаю себе отчет в том, что ты заслуживаешь намного большего, – он берет мою руку в свои руки и бережно гладит ее пальцами. – Но я клянусь тебе, что сделаю тебя самой счастливой на свете, я буду беречь тебя от всего, весь мир будет у твоих ног, – видя испуг в моих глазах, он заходит еще дальше. – Чего ты хочешь? Скажи мне, чего ты хочешь, и я тебе это дам. Деньги, карьера, любовь, семья? Считай, что у тебя все это уже есть. Прошу тебя, не мучай меня больше.

Сердце в моей груди мечется, как пойманная в силок птица. Мои мечты и планы никогда не простирались дальше моих научных проектов, квартирки рядом с университетом и домашних животных. Может, та моя жизнь была бы счастливее? Я никогда не узнаю об этом.

Его пристальный взгляд как будто вгрызается в самую мою суть. Как может один единственный человек выкачать весь кислород из комнаты и одновременно вернуть меня к жизни одним только своим обещанием?

Не переставая смотреть мне в глаза, Эммануэль подносит мою руку к своим губам и нежно целует. По моей спине пробегает холодок, и с губ срывается тихий стон. Я чувствую, как одно его прикосновение и этот загадочный взгляд уносят меня прочь с этой бренной земли, которая уже и так привычно уходит у меня из-под ног. Мне кажется, что моя душа готова покинуть тело.

– У меня есть условие, – вдруг говорю я и сама вздрагиваю от неожиданности, слыша свой голос. Я беру себя в руки, пока окончательно не потеряла рассудок и самообладание из-за гипнотических способностей Эммануэля. Иногда мне кажется, что он может управлять моими мыслями.

– И каково же твое условие? – Эммануэль приятно улыбается мне, но я ощущаю, как напрягаются его руки, в которых все еще лежит моя рука.

– Я хочу, чтобы вы перестали… делать то, что делаете. И никогда-никогда больше не совершали никаких преступлений, вне зависимости от того, какие бы злодеяния совершил или не совершил …, – я мешкаю, – хм… субъект, потому что это самосуд, и это неправильно. Вы берете на душу величайший, непростительный грех. Это мое единственное условие, и оно не обсуждается, – разом произношу я и понимаю, что какое-то время вообще не дышала. Я резко вдыхаю, и это получается очень громко.

– И ты принесешь себя в жертву чудовищу, только чтобы оно…, – он медлит, – никогда больше не совершило непростительного греха? – повторяет он за мной, и дарит мне свою печальную улыбку. – Так не пойдет. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Ты слишком плохого мнения обо мне, если думаешь, что я разрешу тебе жертвовать собой. Не родился еще ни один человек, ради которого ты должна была бы страдать. Мне плевать, если весь мир будет в огне, и я сгорю вместе с ним. Но только не ты. Нет, ты будешь жить.

– Я не жертвую собой, Эммануэль. Но я не хочу, чтобы мы строили отношения на крови. Это ужасно. Если вы хотите полноценных, здоровых отношений, нужно уметь идти на компромиссы.

Я что, обсуждаю условия романтических отношений с убийцей?

Бетан меня точно убьет.

Эммануэль молча прикасается к моему лицу и на некоторое время погружается в раздумья.

– Хорошо. Я принимаю условия сделки. Я обещаю тебе, что больше никогда и никому не причиню вреда, – Эммануэль наблюдает за мной, слегка наклонив голову набок. – Но тогда и ты должна мне кое-что пообещать. – Я чувствую, как в его глазах отражается мой немой вопрос.

– Я никому ничего не расскажу, – поспешно произношу я и ощущаю прилив крови к лицу и шее.

На губах Эммануэля появляется грустная улыбка, которую я уже так сильно полюбила.

– Я совсем не об этом, – коварно проговаривает он и склоняется еще ближе ко мне, почти дотрагиваясь губами до моих волос.

Какое-то время Эммануэль просто молчит, будто раздумывая над своим новым бизнес-планом, в то время как мое сердце отбивает ускоренный ритм в ожидании его условий.

– Хочешь тирамису? – неожиданно спрашивает он и, не дожидаясь ответа, направляется в кухню, оставляя меня озадаченно смотреть ему вслед.

Я так и не осознаю до конца, на что я только что дала свое согласие. Сдержит ли Эммануэль свое слово? Хватит ли мне духу любить его таким, какой он есть? Действительно ли я в безопасности наедине с ним?

И кто же все-таки убийца тех троих девушек? Эммануэль уверяет меня, что это не он. А ведь он, вроде бы, никогда мне не врет.

Ведь так?