С распирающим опустошением я перелистывала страницы дневника, одну за другой, но не нашла ни слова, ни помарки на них, они были белоснежны, будто вчера сошли со станка. Много открылось мне благодаря этим записям, но вовсе не то, что я искала, ни один из вопросов, подвигнувших меня на все эти безумства, не был исчерпан. Очередной белый лист сливался с предыдущим, на них – ничего, только в самом конце текста внизу крупными буквами была сделана надпись: «Я сошла с плана». Такой поступок весьма ее встревожил, было заметно, как ни единожды проводила ручкой, выводя эту фразу, местами бумага была продавлена сильным нажатием. Все говорило о пережитом стрессе, что-то пошло не по плану и вывело ее из строя. Но как быть мне? Брошенный с силой дневник попал в стену и упал на пол, развалившись где-то посередине, я уселась на диване, подогнув ноги, голова сама откинулась на спинку, плечи искали облечения, злость обессилила мое тело и заставляла закатывать глаза, так становилось легче. Каждая моя находка лишь задорила любопытство, издевательски играло со мной. Заставляло задуматься: «За чем я гонюсь? Что я преследую? За правдой, которой нет?» Может, порой стоило оставить скрытое скрытым? Не мутить воду в колодце, поднимая отравленную грязь со дна. Руки опускались, и я все больше и больше теряла силы, но либо я дойду до конца, либо попрощаюсь со здравым рассудком. Погрязшая во всесторонней лжи, погрузившей меня в трясину в грязные воды, где циановыми водорослями перетянуто все тело, у меня было всего два выхода: выбиваться всеми силами, открыть второе, десятое дыхание, потерять все силы, чтобы жить, либо расслабиться, забыть о снах, о приступах тревоги, о галлюцинациях, о секретах матери, о скрытом детстве, из которого я не помню ничего, и дать волю ситуации, отпустив ее. Пусть цианы тянут меня и дальше вниз, раз я все ещё не на дне.
Очередная хандра, отступление или признание поражения? Сомневаюсь, что теперь я властна над ситуацией: все наоборот. Я зашла слишком далёко, и произошедшие со мной события и все наворошенное мной меня уже не отпустит. Либо я приплыву, хоть и обессилившей, к спасительному берегу, либо бурные воды будут бить меня о грозные скалы и мое истерзанное тело выкинет к берегу как непригодный или даже захламляющий воды мусор. Нельзя наворотить столько дел и просто уйти, уже нельзя. Мой телефон зазвонил в третий раз, и подняла я его лишь от того, что звук, издающийся им, раздражал мои нервные окончания.
– Элин приглашает тебя на встречу, – выдал торопливый голос Тины в трубке телефона. – Вопрос, не терпящий отлагательств, – добавила она.
– Так меня не пригласили, меня вызвали, – шептала я в трубку, иронизируя над собой.
Откинув голову назад, я думала лишь о нежелании двигаться с места, нежелании видеть кого либо, уж тем более – не самую приятную персону. Наверняка она заподозрила неладное со своей ячейкой в хранилище. Неспроста она настаивала на встрече.
Насколько мы, люди, избалованы этой жизнью. Чем больше ты имеешь, тем сложнее достичь чувства счастья, для этого нам нужно что-то ещё более грандиозное. А что, если лишиться того привычного наскучившего нам уклада или обыденности, на которую жалуемся слёзно? Ведь жизнь может вмиг измениться и далеко не в лучшую сторону. Кажущаяся она нам уже пресной, она неожиданно подкинет испанского шафрана. Насколько будет справедливо серчающему на своё стадо пастуху обнаружить, что его стадо послужило сытным обедом для стаи изголодавшихся волков. Ведь они были так ненавистны ему, раз он имел смелость жаловаться на свою жизнь, так будь смелым пройти все испытания, посланные тебе ведь в конце концов все приведёт только к тому, о чем ты и мечтал. К правде, к свободе, к смене овец на зрителей концертного зала, или о чем там мечтал пастух?!
Всему виной я сама. Мне не жилось спокойно, и всё, что я переживу, приведёт меня к благу в конце. Но что делать, если иссякли силы и опустились руки?
– Самое подходящее время сбежать ото всех, – произнесла я вслух самой себе.
– Согласен, – запыхавшись, Джамал забежал в комнату с испуганными глазами, от чего они становились ещё изумрудней.
Он бросил какую-то папку с небольшим количеством бумаг внутри. От жесткого приземления на упругий диван один листочек выглянул из папки, и на нем виднелась эмблема клиники Севите.
– Что это? – спросила я, вытягивая листок из раскрытой папки.
– Все слишком серьезно, Дель, нам нужно уезжать – и прямо сейчас
– Откуда… эти… бумаги? – с перерывами произнесла я, пытаясь прочитать текст на них.
– Пожалуйста, отбрось сейчас все мысли и просто доверься. Я должен тебя увезти.
Я стала путаться в реальности, пытаясь одновременно понять, что говорил Джа, и читать изложенную информацию на бумаге.
– От чего мы бежим? Джа, ты что-то знаешь?
– Я не знаю, не знаю, – кидался он из стороны в сторону. – Смотри, Дель, на этих бумагах акты о приеме в стационар и отчеты о проведённых операциях. Посмотри, – положив их на стол, он указывал пальцем, на какую именно строчку я должна была обратить внимание. – У всех самые легкооперабельные диагнозы типа воспаления аппендикса, при этом в такой передовой клинике такие пустяковые операции закончились летальными исходами. Это странно! – взглянул он на меня. – Плюс ко всему я выяснил, что все эти пациенты из одного сиротского приюта и все они девочки.
– Я ничего не понимаю.
– Дель, – впервые он повысил на меня голос. – Не надо ничего понимать, нам нужно ехать.
Молчаливым взглядом я следила за его маячной походкой взад-вперёд. Он хватался за голову, затем вглядывался куда-то вдаль, после недолгой передышки вновь возобновлял маячный ход.
– По поручению моего отца в сети ваших клиник проводились проверки, плановые, ничего особенного, пока один из работников, Оливер Гоннер, лично не обратился к комиссионной группе, сказав, что в архивном отделе, где он работал, с недавнего времени есть много не состыкованных документов. Одним из них были эти. Затем выяснились другие противозаконные действия твоей матери в сговоре с врачами различных направлений и многое другое. Не просто так отец задержал доктора Купера и заменил ее на Лору…
– Стой, так ты все давно знал? И притворялся непричастным?
– Дель, сейчас не время выяснять отношения, я действую только в твоих интересах, – Джа впервые был столь взволнован и напуган.
Казалось, он злился на меня, что я тотчас же не исполняю его указания. Но я запуталась ещё больше прежнего. Отовсюду одни намеки и послания или просто интригующие, но ничего не значащие выбросы.
– Значит, ты, твой отец и Лора все знали с самого начала?
– Это единственное, о чем ты сейчас думаешь? – все ещё возмущался Джа.
– Мне нужно встретиться с бабушкой, а после поговорим, – я схватила рюкзак, лежащий в кресле, закинув блокнот в него, отправилась к машине, игнорируя Джамала, бежавшего за мной и кричащего от безысходности.
«Мне хотелось бы тебя послушаться Джа, но я не могу уйти, не разобравшись в этом дерьме, которое с каждым днём лишь путается ещё больше».
Покой или правда?
Даже в самую июльскую жару этот толстокожий громила дом был холодный и неуютный, как в декабре без отопления. Всю дорогу я задавалась вопросом, зачем ехала сюда, теперь задавалась вопросом, что я тут делаю, почему не бросила все и не уехала с Джа, ведь этого мне так хотелось.
– Делина, проходи, пожалуйста, – с неохотой произнесла Тина, оглянувшись на меня.
Следуя за ее точными шагами, я, сама того не замечая, замедлилась настолько, что между нами образовалось немалое расстояние.
Пройдя в комнату к бабушке, я думала лишь о том, не поздно ли мне свалить, даже не выдумывая предлоги, просто развернуться и прошагать по плотному гранитному полу вон из холодной и угрюмой атмосферы в тёплую жизнь, именно жизнь, а не погоню за неизвестностью. Но перед моими глазами маячила полная напора и уверенности Элин, которой легче лишить меня кислорода, чем отпустить. Но так уж и быть, раз я уже лицом к лицу с неприятелем, то выбью все из этого визита. Пора ставить точки. Либо прояви храбрость, либо умри – ещё одна поговорка древнесиндских этносов вспомнилась в подходящий момент
– Элин просит тебя присесть, – указала мне Тина на стул прямо напротив белокурой Элин.
– Не похоже, что она просит, – съязвила я.
– Вижу, Лили так и не справилась с твоим воспитанием, как и я с ее, – зазвучал незнакомый голос, он был уверенный и проникающий прямо под кожу, я огляделась вокруг, нет ли кого-либо еще с нами.
– Элин, это?.. – не было необходимости задавать вопрос, скорее, стоило его перефразировать : «Элин, какого хрена?»
Что я и сделала.
– Элин, какого хрена? Что происходит? Как за ночь восстановилась твоя речь? Да что?.. – теперь я маячила по комнате, как Джа некоторым временем ранее. – Отвечай, говори уже что-нибудь, Элин! – повышала я голос.
После ленивой ухмылки она произнесла:
– Лучше присядь, девочка!
Сопротивляясь самой себе, я заставила тело усесться в кресло, только успокоиться никак не удавалось, каждую секунду я меняла позу от нетерпения, пыталась подгонять саму Элин.
– Это самое безобидное, что тебе предстоит узнать сегодня, – говорила она совсем чужим и неподходящим ей голосом, что пугало и злило одновременно.
– И как давно ты играешь в немую мученицу? – перебила я ее. – Ты вообще перенесла инсульт, или это тоже постановка?
– Спроси у своей матери, она его вызвала и она же держала под контролем, если бы не преданность Тины, я бы так и осталось овощем, прикованным к постели, как и хотела Лили.
– Что? – недоверчиво переспрашивала я. – Если маме нужно тебе навредить, почему она этого не делает сейчас?
– Потому, что у меня была единственная вещь, которой она боялась, а теперь она в твоём рюкзаке, – кинула она взгляд на мой рюкзак, стоящий на полу.
– Мне кажется, этого блокнота больше должна бояться ты, а не она. Что у нас по жестокому обращению с детьми? Есть какая-то статья в уголовном законодательстве?
– Не думала, что тебя ещё придётся убеждать в том, кто же истинный источник жестокости. Ты же сама с ним сталкивалась лицом к лицу. Или ты все забыла? – приподнимая свои тоненькие брови, она качала головой.
Мое бунтующее тело вмиг сгруппировалось и тихонько замерло в одной позе, сердце стало биться быстрее, и, скорее всего, только оно и вызывало волнованные покачивания моего тела.
– Элин, я правда ничего не помню, – жалостливыми глазами взглянула я на неё.
Вмиг я почувствовала себя настолько ничтожной, что когда то позволила с собой обращаться плохо и что была настолько глупой, что позволила кому-то управлять своими воспоминаниями.
– Я сумела выяснить лишь то, что все мои детские воспоминания в большинстве своём – это выдуманная и внедрённая в мое подсознание небылица.
– С самого рождения твоей матери было понятно, что с ней что-то не так, – будто утешая, заговорила она. – Становясь старше, она лишь увеличивала и усложняла создаваемые ею проблемы. Она была крайне агрессивной и заинтересованной навредить либо себе, либо окружающим. Я не справлялась с ней, мягко говоря. Она позорила меня, выставляла на посмешище, делая это нарочно на людях, как только я приближаюсь к ней, она падала, билась в истерике, крича о помощи или выкрикивая мольбу не наказывать ее, как якобы я делала с ней раньше. Не справляясь с ситуацией, я стала прибегать к крайним мерам, да, я стала ее запирать в пустой комнате, сделала это после того, как нашла сломанный градусник под матрасом Сэма, она его ненавидела, – она остановилась и будто окунулась в воспоминания. – Но, наказывая ее, я не чувствовала успокоения, сердце ныло, и я отправляла Джона составить ей компанию, так что в темноте она в общей сложности не сидела больше пяти минут. Я и сама не подозревала, на что я толкала Джона, – ещё больше погрузилась она в свои воспоминания, что даже голос стал тише. – Как-то раз она обвинила Сэма в воровстве, подкинув ему свою коробку с деньгами, а когда план не сработал, она обвинила его в домогательстве, показав в доказательство синяки на руках, на внутренних частях бёдер. Страшно представить, каким путём она себя изувечила, чтобы убедить всех.
Элин остановилась, да и я ещё не была готова вступить в разговор. Слишком много шокирующих событий.
– У меня хотя бы был повод ее наказывать. А у Лили нет. Если только то, что ты в принципе родилась на свет. Ты напоминала ей своего отца точнее, напоминала, что она с ним сделала, и видела в тебе либо угрозу, либо соперничество.
– Что она с ним сделала? – акцентировано переспросила я. – Ты ещё скажи, что это она сама его изнасиловала, как и сама себя изувечила, по твоему мнению, – ухмылялась я, находя силы на сарказм – он помогал.
– Ты поверила в эту чушь, – улыбнулась она в ответ, вмиг стерев улыбку с моего лица. – У неё возникла маниакальная привязанность к Джону. Ты и сама читала дневник, там же все написано. Чему ты удивилась?
– Я ничего не понимаю, да, возникла привязанность, и что? Была она зациклена на нем? Но что дальше? Что случилось той ночью перед юбилеем дедушки?
– Она видела в нем кого угодно, но только не брата, она отпугивала от него всех девушек, прикрываясь мнимой заботой, но не-е-е-т, – усмехалась Элин, чем наводила на меня ужас, – бедняжка Дора, – резко ее смех перешел в задумчивый и сочувствующий тон.
– Элин, не играй со мной, прошу, внеси уже ясность, – потребовала я, отвлекая Элин от гоняемых ею мыслей.
– Как же ты не поймёшь? – выкрикнула осуждающе она.
Дрожащими руками она протянула мне ту самую фотографию, стоящую в рамке на тумбе, с изображением дяди Джона, – неужели не видишь, как ты на него похожа? —спросила она.
Всматриваясь в фото в рамке, я мысленно уплыла далеко от реальности, слова ее были услышаны мной но не осознаны и не приняты. Я все ещё не понимала, что происходит. Неужели столько всего чуждого адекватности может быть реальным случаем? Все действительно происходило со мной, или все это сон?
– Что ещё за бред? – с осторожностью подняла я глаза на Элин.
Я не хотела слышать ее ответ, не хотела этой правды. Я не была к нему готова.
– Такой бред иногда случается в реальной жизни, когда нездоровые люди не находятся в соответствующих местах. Это моя ошибка. Как бы на меня смотрели люди, узнав, что моя родная дочь лечится в психушке? Нам было незачем такое пятно. Но она не просто наследила, а умыла нас в грязи. Чего нам стоило скрыть этот позор.
– О чем ты говоришь? – кричала я. – Ты в своём уме? Ты думаешь о позоре? Это трагедия. Твой сын умер, мать твою, ты думаешь о позоре? – кричала я, пока к горлу не подступила желчь, меня в прямом смысле этого слова тошнило от циничного и жёсткого игнорирования столь тяжелой трагедии, страшной трагедии.
Элин, хитро сузив глаза, смотрела, прожигая мою кожу, ей явно не по нраву был мой тон.
– Это жизнь, девочка моя, смирись. Твоя мать настолько была не в себе, возомнила себя личной спасительницей своего брата, отравила его, затуманила его разум, инсценировка измены зашла слишком далеко. Да, это правда, не ищи отговорок не верить мне, – заметив мое хмуро недоверчиво скорченное лицо, она опередила мои реплики. – Мелани получила в день похорон Джона диск со сценой измены, а после девяти месяцев появилась ты, дальше можешь додумать сама,– отмахивалась она рукой; после недолгой паузы она вновь заговорила: – Такова твоя реальность, теперь тебе ясно все?
Неконтролируемо мое тело дрожало от переизбытка стресса, я никак не могла успокоить эту тряску, временами накатывал плач, который сменялся разными мыслями, гоняемыми мозгом, было сложно принять все услышанное. Это было ещё хуже, чем когда я считала себя дочерью насильника. Я все ещё продолжала ею быть, только насильником оказалась моя мать. Мне казалось, все мои органы рвались наружу и подступили к горлу. Все вокруг закружилось, будто я находилась в ускоряющейся центрифуге. Меня вновь вырвало, на этот раз я сумела вовремя подхватить вазу, стоявшую на столе.
– Девочка, что тебя так рвёт, ты проверялась? – спросила бесчувственно Тина.
– Ты здесь была все это время? – упрекнула ее я, будто она не слышала всю эту дикую аморальную историю, где в самом центе была я.
Девчонка двадцати лет, не помнящая своё прошлое, а теперь не справляющаяся с открывшимся прошлым, к которому она так рвалась.
– Если тебя утешит… – произнесла Элин с неким сочувствием, будто утешала.
Кивнув в сторону Тины, она дала указание, что та беспрекословно выполнила. Какая ещё тайна могла быть запечатана в этом конверте? Трясущимися руками я вытащила старую бумажку, потертую, некогда смятую, но за долгие годы она выпрямилась, оставив высветившие следы на местах сгибов. Свидетельство о рождении Джона Соули – девичья фамилия Элин, чуть ниже графа данных отца, где был указан прочерк, ниже мать – Саманта Соули.
– Это ещё кто? – выдавила я из себя.
Элин кивнула в сторону конверта, намекая, что это ещё не все. Практически на дне длинного конверта я нащупала ещё несколько плоских листов, достав, я поняла, что это были фотографии, на них была изображена молодая девушка с выразительными большими глазами и вьющимися темными волосами до плеч.
– Это и есть Соманта, – произнесла Элин, – моя сестра, буйная и бестолковая девица, она совсем скатилась до низов, попав в дурную компанию, увлеклась наркотиками, водилась с преступниками, это все стало причиной отвержения ее семьей. Связавшись с Дарио, она попала в тюрьму, там и родила Джона. Она молила о помощи, заваливала письмами, чтобы я забрала ребёнка, иначе его отдали бы в руки приюта, а там неизвестно, что ждало малыша. Кроме самых близких родственников, никто не знал о происхождении бедного Джона. Дети не подозревали, что он им не родной, – Элин зажгла тонкую сигарету, затянулась и вновь продолжила: – Он не был моим сыном, если это тебя хоть немного утешит. Наверное, поэтому он был совсем другим, – вновь задумалась Элин, окунув всех в молчание. – Он был человеком с добрым сердцем, умеющим радоваться, веселиться, он единственный, кто в этом доме умел жить.
Элин долго смотрела куда-то вдаль, будто представляла, какой бы могла быть жизнь дяди Джона. А мне никак не удавалось остановить текущие ручьём слёзы, я не видела ничего вокруг, и та точка, которую я сверлила взглядом, давно уже размылась, будто я глядела через лобовое стекло в самый беспросветный ночной ливень.
– Скольких же погубила эта дрянь, – злобно пробормотала она.
– Твоей вины тут не меньше, – ответила я охрипшим голосом. – ведь тебе твоё лицо в обществе важнее человечьих жизней, ты могла сдать ее на лечение, если она была больна. А возможно, ее нужно было просто любить, возможно, она выросла бы другой и не стала подвергать меня тому, чему подвергалась сама
– Почему только тебя, мы все ещё не знаем, что именно произошло с маленькой Мари, – она вновь затянулась.
Ее слова волной прошлись по моему телу, вновь вызывая приступ рвоты. Силы иссякли до предела, я не могла ее слышать более, не могла дышать, зная всю эту грязь и ужас. Вскочив с кресла, я, собрав все оставшиеся силы, зашагала к двери.
– Дель, блокнот, – указала она пальцем на мой рюкзак, который я волокла по полу.
Одновременно Элин записала на клочке бумаги что-то карандашом. Прошагав обратно к креслу, я швырнула блокнот в него, он не был мне уже нужен, я прочла его от корки до корки, и в нём не было ничего, что могло компрометировать маму, я не понимала, почему Элин так за него держится. Все это время она сидела с сигаретой в зубах и протянутой рукой, в которой дрожал клочок бумаги и конверт с теми фотографиями.
– Поезжай-ка по этому адресу, если ты не веришь мне.
Поместив листок в конверт к остальным документам, находящимся там, я наконец дошла до двери тяжелыми шагами, открыла ее, но не успев ступить за порог, вновь услышала голос Элин.
– Поинтересуйся, что такое симпатические чернила, твоя мать все-таки химик- биолог по первому образованию, – сказала она, помещая блокнот в металлическую коробку.
Прояснился ещё один мой промах, кто не двигается, тот не делает ошибок. Хотя эти слова мало утешали, но и не давали отчаяться, иначе мне пришлось бы вновь выкрасть этот несчастный блокнот и проверить все, что я упустила. Неужели мама столь заморочилась бы ради какого-то дневника, хотя не так важна обложка, как информация, находящаяся внутри. Что-то страшное, компрометирующее, но очень важное. Осознанно она навсегда внесла свою память на страницы, утоляя некую необходимость поделиться своей жизнью и своими поступками, достижениями, но узнать все ее тайны мог только человек такой же хитрости, кто достиг той истины, что зрелища требуют усилий. Глупым и наивным, не сообразившим, что губительной силы тайны никто не преподнесёт на блюдечке, не суждено было считать все со страниц, пропитанных событиями ее жизни. Я и подумать не могла о таких ухищрениях и была растрогана своим упущением и наивным подходом к делу, но ничто больше не заставило бы меня вернуться в этот дом, гоняться за дневником. Я была намерена положить конец всей этой истории, раз и навсегда. Раскрыть все карты, это я могла сделать только с глазу на глаз с ней. Гнев – не самый надежный мотиватор, лишь его нарастающая сила гнала меня прочь от толстокожего дома, заставляла жать что есть сил педали. Безрассудство и ошибки иногда непоправимые – верные попутчики гнева. Но как быть с непреодолимым желанием сорвать маски с лживых лиц, куда деть жажду отмщения? Мобильник завис на грани выключения, батарея села от частых поступающих звонков, Джа звонил без устали. Наконец в мои мысли, плотным потоком окружившие голову, пробилось ощущение реального мира и происходящего здесь. Съехав на обочину, я ответила на звонок Джамала, опережая его с извинениями. Он все ещё был заведён, казалось, даже больше, чем при последней встрече, но старался не отпугнуть меня. Он просил скорее приехать к нему и незамедлительно бежать. Спокойно выслушав его, я соглашалась с каждым его доводом, но понимал, а что не смогу уехать сейчас, только не так, когда вся грязь коснулась Мари.
– Я должна узнать, что она сделала с Мари.
Повесив трубку, мои руки так и потянулись к лежащему на соседнем сидении конверту. Я прочитала адрес, начёрканный на клочке бумаги. Дом рядом с городской библиотекой. Пока я доехала до места назначения, начался мелкий дождь, но я совсем его не замечала, пока не вышла из автомобиля. Бережно укрывая конверт с фотографиями и документами, принадлежавшими Джону, я пробежала через мелкие лужицы к входной двери. Мне открыл приятный высокий парень, темноволосый, аккуратно подстриженный, с выраженными чертами лица. Возраст его примерно был равен моему, но его офисная одежда все же говорила, что он был постарше и имел работу. Он вежливо поприветствовал меня и долго держал у дверей, не понимая цели моего визита, но это не было странным, так как я не пыталась врать, выдумывая, что провожу социальный опрос или подобную чушь, а пыталась объяснить, что именно мне нужно. Когда за его спиной показалось взрослая женщина, к своему стыду, я замерла, таращась на неё в упор. Лицо ее было изувечено, кожа, особенно с левой стороны, была будто скомканная бумага, шрамы доходили до шеи. При плохом освещении, возможно, я бы и не заметила всех неровностей кожи, но сейчас я видела все и понимала, кто эти люди и зачем я здесь.
– Джон мой дядя. А вы, я так понимаю, Дора? – спросила я.
Она взглянула на сына, затем на меня, и знаком пригласила внутрь дома. Прошагав за ней в гостиную, я оглянулась и заметила, как парень поднялся наверх, игнорируя мое появление. Внутри дом казался необжитым, будто семья только переехала и всю мебель и мелкий хлам поместили в одну комнату для дальнейшего распределения. Но позже я поняла, что это был особенный стиль, немного сумбурный и своеобразный. Все вещи и предметы стояли аккуратно, не было бардака , просто их было слишком много.
– Я знала, что когда-нибудь этот день наступит, – заявила вдруг она.
Сжимая в руке бумажный конверт, я присела на край настолько изношенного дивана, что кожей ощущались все движения пружин под бордовой обивкой. Сложно было оценить атмосферу нашей встречи, волнение меня покинуло, только не ясно, надолго ли, но во мне преобладала ярость, особенно после того, как разговор в холодной крепости Элин коснулся моей сестренки. Здесь же я ещё не столкнулась ни с чем, что бы меня сломило, исключая, что прямо в лицо Доры я все же не решалась взглянуть, чтобы никак ее не смутить. Если я и смотрела на неё, то только прямо в глаза. Она сразу поняла, чья я дочь, от этого ее настрой не стал предвзятым. В целом вызывая ощущение, что она вполне уравновешенный и не злобный человек.
– Если ты терпелив, то когда-нибудь справедливость восторжествует и в твою пользу, – произнесла она, разглядывая меня, особенно то, что я сжимала в руках.
– Вы желаете возмездия? – спросила я.
– Все случится и без меня, – ответила она, затем не торопясь отправилась на кухню, в которую я легко заглядывала, сидя на своём месте.
Послышался шум кипящего чайника и звон посуды. Мне пока было чем заняться в заставленной гостиной, я стала рассматривать фотографии и всякие статуэтки, сыпавшиеся с комода и всех поверхностей комнаты. И целого дня не хватило бы разглядеть их все, над комодом – своего рода триумфальная стена, заполненная грамотами, наградами детей. Прятать столько достижений было бы крайне неразумно, дети действительно были очень старательны, разносторонне развиты, по всей видимости. Здесь даже находилась грамота, подписанная самим губернатором штата, кто-то из ее сыновей выиграл грант от его имени. Я подошла чуть ближе, свет на этой стене был слишком скудным, чтобы разглядеть мелкий почерк, которым было вписано имя, но все же мне удалось разобрать, грамота вручалась Оливеру Гоннеру за самый лучший проект по созданию бесплатных медицинских пунктов для бездомных и не имевших страховку людей. Глазами пробежалась по остальным наградам, теперь это имя мне четко выделялось на всех предметах.
– Я могу поговорить с Оливером? – произнесла я достаточно громко, чтобы Дора услышала меня на кухне.
– Для чего ты здесь? – спросила она в ответ, выходя с кухни с двумя чашками кофе.
Я ненадолго задумалась, пыталась понять истинную причину моего визита.
– Чтобы не искать больше оправданий. Мне нужно убедиться в своих догадках и не думать, что все происходящее – это случайность.
– Там, где Лили Коннелли, никогда не бывает случайностей. Иногда мне кажется, что она каждую выплеснутую в мое лицо каплю рассчитала и попала в запланированные точки.
– Только в ее дневнике все описано намного проще, что раствор, использованный ею, максимум был способен на лёгкий ожог без последствий…
Дора захохотала мне в ответ.
– Она в действительности так и считает, для неё человеческая жизнь ничего не стоит, особенно в противовес с ее планами и хотелками. Она не считает, что изуродовала меня и полностью заглубила мою жизнь, и не считает, что смерть брата – ее вина. В этом виноваты все: я, его последующие девушки, родители, друзья Джона, да кто угодно, только не она. Оправдания найдутся даже в самых страшных деяниях, когда ты не чувствуешь эту жизнь, не ощущаешь, что это реальность, а не игра и не глава из книги. Здесь все реально, и за все мы в ответе. Рано или поздно приходится отвечать.
– Вы любили Джона? – вопрос появился сам собой.
– Джон был моей самой большой любовью, тем, с кем я готова была провести всю жизнь, но планы были другие… – затихла она. – На момент нападения я уже была беременна Оливером, было очень страшно, мы были слишком молодыми. Почувствовав настоящую угрозу, я поняла, насколько мне был дорог этот ребёнок. Моей задачей стало защитить его. Я рассталась с твоим дядей, утаив беременность, хоть и любила всем сердцем, я не могла поступить иначе. Было ясно, что Лили не остановить, особенно если бы она узнала, что я жду ребёнка от Джона.
Услышав это, я на несколько секунд выпала из происходящего, не слышала, что проследовало за этими словами. Джон был отцом Оливера, а значило, что мы брат и сестра. Все смешалось воедино, я растеряла нити, и разложенные по полкам события посыпались в одну кучу. Попросив Дору остановится на минуту, я зажмурила глаза, пытаясь вновь восстановить нить событий и вплети новую откровенность.
– Девочка моя, ты только в начале пути, – произнесла она сочувственно.
– Вы знаете, кто я! – утвердительно произнесла я.
По ее взгляду и тону стало ясно, что она в курсе всего. Неожиданно на моих глазах выступили слезы, но я сумела их не обронить. Стало в тягость продолжать разговор, хотя Дора все ещё говорила о том, что Элин поддерживала с ней связь и помогала внуку
– Я бы хотела поговорить с Оливером, – встала я с дивана вместе со скрипом пружин.
Дора не была готова к моему резкому решению сменить тему.
– Я здесь, – раздался голос позади меня.
Оливер стоял в маленькой прихожей, опершись на деревянные перила лестницы, ведущей наверх. Смотрел неуверенным взглядом на меня, часто отводя угольно-чёрные глаза в пол.
– Оливер, прошу, – торопливо подошла я к нему, – расскажи, что ты знаешь, что ты нашёл в документах?
Он молчал, смотрел то в одну сторону, то в другую, но я стояла слишком близко к нему и перекрывала все пути, ему некуда было деться. Безвыходно он провёл ладонью по затылку и протяжно выдохнул.
– Прошу, мне необходимо знать, – давила я ещё больше.
– Я нашёл многое, но важным для тебя будет то, что я получил доступ к потайному сейфу. Среди многих скрытых документов нашлось свидетельство о смерти Мари, но странно, что по тому же государственному номеру зарегистрирована другая умершая, Грейс Асперг.
Мари, теперь бедная Мари стала центром интриг.
– Что… – ели выговаривала я, мозг был загружен иными задачами. – Что это значит?
– Сложно сказать, возможно, пострадали люди. Обычно за такими как Грейс никто не приходит, их никто не ищет, поэтому часто с детьми из приютов случаются странные вещи, – ответил он, делая частые паузы, понимая, что новость выбивает меня из равновесия.
Он следил, чтобы не сказать слов, добивших меня окончательно. Но я уже выработала определенную последовательность. Сейчас я была разбита услышанным, но мне просто необходимо было время свыкнуться, принять все и разложить в цепи событий в моей голове, и силы вновь вернутся обратно, возможно, с приумноженной яростью.
Тихо развернувшись, я вышла из дома, не произнеся более ни слова, на них не находилось места в голове. Прошагав пьяной походкой до автомобиля, я наконец в него рухнула, откинув голову назад, и стала дышать глубже и глубже. Ещё немного, и я приду в себя. Как же точно было подмечено, я вновь оказалась в начале пути, все слова, вмешивавшие малышку Мари в грязные дела, переместили меня вновь в самое начало. Каким способом выяснять правду? Шпионить, возомнить себя сыщиком, гениальным умом, Шерлоком Холмсом? Ждать, пока сновидения дадут наводки? Или Лора поможет что-то вспомнить?