Тайна мистера Никса

Однако вскоре кочевая жизнь в гостиницах прискучила избалованной девице, и она решила вернуться к тихому Кешеньке. Написала извинительное письмо в Красноярск, и, к своему удивлению обнаружила, что у ковбоя есть характер. Оскорбленный изменой, Кузнецов не ответил. Не последовало отзыва на второе, третье слезные послания. Как ему не было больно, ковбой решил забыть неблагодарную. О ужас! – теперь певице навсегда закрыта дорога наверх.

Сафронова оказалась в весьма стесненных обстоятельствах, распродала драгоценности и вернулась в Иркутск. Актриса предложила свои услуги антрепренеру Гусеву, в труппе которого отсутствовала каскадная. Гусев решил, что скандальная история ветреной шансонетки привлечет публику. В самом деле, скучающие иркутские обыватели рады были взглянуть на сибирскую легенду и первое время валом валили на оперетки. Но увидев игру, услышав хриплое пение шансонетки, они испытали охлаждение. Недолго бывшая на сцене, Сафронова не приобрела еще достаточного опыта. Голос ее от неправильного применения стерся, охрип. Он могла лишь кривляться, выжимая полуулыбки, полугримасы, поэтому смешила, а после и вовсе раздражала привередливую иркутскую публику. Газеты принялись в один голос ее ругать. Рецензенты, которые несколько лет назад превозносили певичку, сегодня язвительно отзывались о ее игре. От расстройства у каскадной пропал голос. Тогда антрепренер тотчас разорвал контракт, не заплатив актрисе денег.

Бедная девушка оставалась в гостинице и безнадежно смотрела в потолок, размышляя, что лучше: повеситься или отравиться морфием, к которому ее приучил шустрый американец. А, может быть, броситься в Ангару?

В дверь постучали. Хозяин гостиницы с сальной рожей вкрадчивым шагом пробрался в номер.

– Желает ли мадам кофе?

– У меня нет денег!

– Я дам обед в долг.

– За какие услуги?

–За небольшое одолженьице… Сегодня вечером в ресторане банкет с золотопромышленниками. Не согласитесь ли вы украсить их общество?

Примадонна затянулась трубкой с морфием. «Это конец!» – и она согласно кивнула в ответ. Хозяин гостиницы довольно потер руки. «Вот и уговаривать не пришлось».

Вскоре общество забыло о прекрасной Периколе, как о многих актерах и актрисах, мелькавших на провинциальной сцене сезон-другой. А Иннокентий Петрович Кузнецов умер в Томске холостяком. Почти никто уже не помнил его страстную любовь к ветреной шансонетке. Так закончил свой долгий рассказ Никс и тяжело вздохнул. Он тоже, как и все актеры труппы, неровно дышал в сторону Сафроновой. Бедная Лиза! Говорил я ей…

Глава 3. Томск и водка "Прохор Громов"

Установив в красноярской библиотеке имя любимого критика, я отправилась в места, где писатель жил и творил: в студенческий город Томск.

В Томске вьюжило. Неширокие улицы завалены сугробами, жители протоптали узкие тропинки. Окна троллейбуса залепила мокрая белая метелица. Выпрыгнула из полупустого троллейбуса на тротуар, ветер в лицо бросил пригоршню липкого снега, сощурила глаза, вытерла щеки, веки. Ничего не видно. Куда идти? Спрашивать не хотела. Огляделась… в памяти всплыло: район политехнического, вот общежитие, на горе – главный корпус, а под горой – родной БИН, третий корпус университета. Здесь на последней парте в третьей аудитории влюбленный юноша нарисовал мой портрет. Конечно, рисунок не сохранился. Я подошла к гостинице, адрес, которой мне дали, с трепетом обнаружила – это же мое общежитие! Его не узнать: тогда здание рушилось на головы студентов, а ныне здесь отличный отель. Прошло целых пятнадцать лет. Как же я забыла – Ленина, 29!

Ступени сменили, а жаль: старые создавали особенную ауру прошлого векаНапротив общежития – научная библиотека. В какую сторону открывается дверь «научки»? На себя! В двух шагах – главный корпус, все такой же снежно-белый, милый, уютный, с истертыми ступенями. Взошла в альма матер, с трепетом прохожу по коридорам, заглядываю в аудитории. Сердце стучит, отдает в висках.

Рядом с библиотекой – университетская роща, где мальчик пел мне песни: «Для меня нет тебя прекрасней…».

Я приехала в Томск в 1981 году. Родители видели меня инженером, и я начала сдавать экзамены в политехнический институт. Но тут судьба направила мои стопы по улице Ленина. Взгляд упал на стенд у ворот университета: филологический факультет приглашает. Вчерашняя школьница, я и не подозревала, что можно всю жизнь читать книги, а тебе за это будут деньги платить. От этой захватывающей мысли я пришла в неописуемый восторг и решила раз и навсегда: буду филологом! Как будто предчувствовала: здесь ждет меня счастье, здесь найду своего принца.

На очередной экзамен по физике я не пошла. На следующий год поступила на филфак. Я круто поменяла жизнь. Когда приехала домой и сообщила новость родителям, их, бедных, чуть удар не хватил.

Теперь вот сижу в библиотеке Томского университета и читаю произведения из сборника стихов Вс. Сибирского 1907 года:

«…В каморке грязной и убогой,

снося нужды жестокой бремя,

он горький век свой доживал,

и вспомнил он иное время:

ему театр рукоплескал.

Как вдохновенною игрою

Той незабвенною порою –

Сердца людей он восхищал!

Забытый всеми, одинокий,

Сидел с печалью он глубокой -

Давно развенчанный герой!

Где ж лавры? Щедрою рукой

Толпа ему их раздавала

И, преклоняясь перед ним,

Как пред кумиром неземным,

Своим любимым называла…

Он заболел – и сожаленья

Сначала, правда, раздались, -

К нему со всех сторон неслись.

Недуг был тяжкий: исцеленья

Напрасно было скоро ждать,

И год-другой – о нем забыли,

И было ль время вспоминать

О том, кого когда-то чтили!

Толпа изменчива! На смену

Ему явился уж другой…

И позабыт кумир былой,

Недавно украшавший сцену!

Так все прошли очарованья,

как будто мимолетный сон

и только жгучие страданья

теперь испытывает он».

Читаю стихи уже полюбившегося мне критика и поэта, все больше волнуюсь. Отчего такая тоска? Что так тяготила моего любимого? В поисках разгадки я поехала зимой 1999 года за 300 км от Красноярска.

Через 15 лет я вернулась в милый сердцу Томск. Сколько бы не уезжала из города, неизменно возвращалась, словно привязана к нему какими-то невидимыми нитями. Разве могло быть иначе? На этом самом месте мой космический возлюбленный жил, любил, творил. Сто с лишним лет назад на этом месте был пустырь, где стоял первый городской театр, построенный в 1850-е годы. Когда решили возводить университет, ветхое здание сломали, а в 1884 году купец Королев возвел каменный театр.

Томский храм Мельпомены являлся в конце девятнадцатого века одним из самых красивых и богатых в России. Миллионер Евграф Королев построил это удивительное по красоте и удобству сооружение. Затея обошлась спесивому купцу в полмиллиона рублей золотом. Позже слава о подвиге мецената пошла далеко за Урал, в Европу, и купцы, предприниматели, золотопромышленники, судозаводчики, бывавшие в Томске, стремились взглянуть на сибирское чудо, посетить театр, получивший название «королëвский». Но в начале нового века шикарное здание сгорело, и рядом возвели новое, ныне отреставрированное.

И вот зимой 1999 года стою перед «величественным зданием» театра, – я его видела впервые, раньше оно стояло в лесах: превосходное бежево – красного цвета старинное здание построено купцом Прохором Громовым, (тем самым, из «Угрюм-реки») с размахом и вкусом. Изящная лепнина, стройные колонны. Сегодня в старинном «громовском» театре располагается ТЮЗ, здесь пятнадцать лет назад я работала администратором.

Через два года после моего поступления на филфак я пришла работать в молодежный театр. Опять капризный рок направил стопы в сторону сцены.

Навела справки: увы, ни заместителя директора, ни знакомых артистов уже не осталось – все разъехались. Актеры – перелетные птицы. Состав молодой, а самый популярный спектакль в городе: мюзикл из шлягеров семидесятых годов. Порадовалась – жив мой любимый ТЮЗ, процветает. Театр – это яд, однажды отравишься – и на всю жизнь.

А снег идет и идет. Лица томичей кажутся знакомыми, люди улыбаются мне приветливо. Сердце жаждало чуда, и оно совершилось. Предстояла радостная встреча с моим героем, хотя я этого еще не знала.

Заведующая литературной частью томского драматического театра Мария Исааковна Смирнова встретила коллегу радушно, согрела чаем с вареньем и с купеческой щедростью предоставила рукопись бывшего директора Анатолия Иванова по истории театра.

Листаю страницы, и вдруг – глазам своим не верю: впиваюсь в текст – биография критика Вс. Сибирского. С волнением читаю:

«Всеволод Сибирский – наиболее распространенный псевдоним поэта, прозаика и журналиста Всеволода Алексеевича Долгорукова, сына князя А.В. Долгорукова (Долгорукого). Родился в 1845 году. Обучался в Морском кадетском корпусе (Петербург), где начал писать, но учебу не закончил, а был отправлен на флот юнкером. В 1864 году в чине мичмана вышел в отставку. Выступл в периодической печати, сочинял памфлеты и т.п. В 1867 г. занялся различными аферами, приведшими его к лишению княжеского титула и тюремному заключению на 1, 5 месяца. В 1870 году осужден по делу так называемых «червонных валетов» (обманное получение денег, совершенное группой аристократической молодежи), лишен дворянства и отправлен в бессрочную ссылку в Томск, где был приписан к мещанскому сословию. С начала 80-х годов возобновил сотрудничество в столичной периодике, в том числе в газете «Суфлер», «Театральный мирок» (С-Петербург). Умер в 1912 г. В газетах «Сибирский вестник», журнале «Сибирский наблюдатель» печатался под псевдонимами: В.Д., В. Д-ов, Вс. Д-ов, Вс. Сибирский, Гаврило Томский, Редактор, Гвидон, В. Долг-ов».

От такой удачи у меня захватило дух. Спасибо Марии Исааковне за щедрость, спасибо Анатолию Иванову за исследования. Наконец-то приподнялась завеса над тайной и стали понятны горестные строки стихотворения Вс. Сибирского «Итоги», обнаруженного мною в номере "Сибирского наблюдателя":

«Песня пропета в недолгие годы,

Счастье иль горе она?

Ждут нас под старость

одни лишь невзгоды -

чем тебя вспомнить, весна?

А омуте грязных страстей утопая,

Мы погубили себя,

Или на пользу родимого края

Мы послужили, любя?

Силы потрачены, нет упований

Но на священный алтарь

Пролита жгучих кровавых страданий

Капля хотя нами встарь?»

Унылые итоги подводил в конце жизни шестидесятилетний князь, осужденный по уголовному делу. Раскаивался.

«За те ужасные мгновенья

тоски, отчаяния, стыда,

раскаянья и угнетенья,

что знал я многие года,

за те жестокие печали -

томился ими я, порой,

о братьях, что во цвете пали

в борьбе с судьбою роковой, -

За то, что и во дни паденья

В своем я сердце сохранял

К свободе и к добру стремленья

И тех, с кем жил я, презирал.

И если же из тьмы могильной

Подняться я не мог на свет,

То не хватало воли сильной:

Я слаб был ею с юных лет, -

За все не жду я сожаленья

И ничьего участья я;

Но неужели я прощенья

Не заслужил от вас, друзья?»

Слаб был мой поэт, попал в сети порока, как многие из аристократической молодежи, игравшие в карты и жуировавшие в светском обществе. Раскаяние за совершенные преступления, муки дворянина, оторванного от привычного общества, оказавшегося в сибирской глуши среди диких купцов, ненавидящего это общество, тоскующего по прежней безоблачной жизни, – вот что рождало тоскливые стихи. Ошибки молодости, у кого их не было? Князь строго осудил себя, безмерно страдал в сибирской глуши. Пролита не одна капля жгучих кровавых страданий.

«Он шел неведомым путем –

Он шел ко благу или худу,

Но только жизнь била ключом,

Где б ни являлся он – он повсюду.

И средь накрывших небо туч,

Где не было просвета боле,

Вдруг пробивался яркий луч,

Как будто вестник лучшей доли.

Но с равнодушием к нему

мы относилися позорно,

не веря ни его уму,

ни стойкости его упорной.

Но, обессиленный, он пал,

Возрос на ниве скудной,

И мир, прозрев, тогда познал

Бойца, что вел нас к цели чудной».В Томске, или водка «Прохор Громов»

Установив в красноярской библиотеке имя любимого критика, я отправилась в места, где писатель жил и творил: в студенческий город Томск.

В Томске вьюжило. Неширокие улицы завалены сугробами, жители протоптали узкие тропинки. Окна троллейбуса залепила мокрая белая метелица. Выпрыгнула из полупустого троллейбуса на тротуар, ветер в лицо бросил пригоршню липкого снега, сощурила глаза, вытерла щеки, веки. Ничего не видно. Куда идти? Спрашивать не хотела. Огляделась… в памяти всплыло: район политехнического, вот общежитие, на горе – главный корпус, а под горой – родной БИН, третий корпус университета. Здесь на последней парте в третьей аудитории влюбленный юноша нарисовал мой портрет. Конечно, рисунок не сохранился. Я подошла к гостинице, адрес, которой мне дали, с трепетом обнаружила – это же мое общежитие! Его не узнать: тогда здание рушилось на головы студентов, а ныне здесь отличный отель. Прошло целых пятнадцать лет. Как же я забыла – Ленина, 29!

Ступени сменили, а жаль: старые создавали особенную ауру прошлого векаНапротив общежития – научная библиотека. В какую сторону открывается дверь «научки»? На себя! В двух шагах – главный корпус, все такой же снежно-белый, милый, уютный, с истертыми ступенями. Взошла в альма матер, с трепетом прохожу по коридорам, заглядываю в аудитории. Сердце стучит, отдает в висках.

Рядом с библиотекой – университетская роща, где мальчик пел мне песни: «Для меня нет тебя прекрасней…».

Я приехала в Томск в 1981 году. Родители видели меня инженером, и я начала сдавать экзамены в политехнический институт. Но тут судьба направила мои стопы по улице Ленина. Взгляд упал на стенд у ворот университета: филологический факультет приглашает. Вчерашняя школьница, я и не подозревала, что можно всю жизнь читать книги, а тебе за это будут деньги платить. От этой захватывающей мысли я пришла в неописуемый восторг и решила раз и навсегда: буду филологом! Как будто предчувствовала: здесь ждет меня счастье, здесь найду своего принца.

На очередной экзамен по физике я не пошла. На следующий год поступила на филфак. Я круто поменяла жизнь. Когда приехала домой и сообщила новость родителям, их, бедных, чуть удар не хватил.

Теперь вот сижу в библиотеке Томского университета и читаю произведения из сборника стихов Вс. Сибирского 1907 года:

«…В каморке грязной и убогой,

снося нужды жестокой бремя,

он горький век свой доживал,

и вспомнил он иное время:

ему театр рукоплескал.

Как вдохновенною игрою

Той незабвенною порою –

Сердца людей он восхищал!

Забытый всеми, одинокий,

Сидел с печалью он глубокой -

Давно развенчанный герой!

Где ж лавры? Щедрою рукой

Толпа ему их раздавала

И, преклоняясь перед ним,

Как пред кумиром неземным,

Своим любимым называла…

Он заболел – и сожаленья

Сначала, правда, раздались, -

К нему со всех сторон неслись.

Недуг был тяжкий: исцеленья

Напрасно было скоро ждать,

И год-другой – о нем забыли,

И было ль время вспоминать

О том, кого когда-то чтили!

Толпа изменчива! На смену

Ему явился уж другой…

И позабыт кумир былой,

Недавно украшавший сцену!

Так все прошли очарованья,

как будто мимолетный сон

и только жгучие страданья

теперь испытывает он».

Читаю стихи уже полюбившегося мне критика и поэта, все больше волнуюсь. Отчего такая тоска? Что так тяготила моего любимого? В поисках разгадки я поехала зимой 1999 года за 300 км от Красноярска.

Через 15 лет я вернулась в милый сердцу Томск. Сколько бы не уезжала из города, неизменно возвращалась, словно привязана к нему какими-то невидимыми нитями. Разве могло быть иначе? На этом самом месте мой космический возлюбленный жил, любил, творил. Сто с лишним лет назад на этом месте был пустырь, где стоял первый городской театр, построенный в 1850-е годы. Когда решили возводить университет, ветхое здание сломали, а в 1884 году купец Королев возвел каменный театр.

Томский храм Мельпомены являлся в конце девятнадцатого века одним из самых красивых и богатых в России. Миллионер Евграф Королев построил это удивительное по красоте и удобству сооружение. Затея обошлась спесивому купцу в полмиллиона рублей золотом. Позже слава о подвиге мецената пошла далеко за Урал, в Европу, и купцы, предприниматели, золотопромышленники, судозаводчики, бывавшие в Томске, стремились взглянуть на сибирское чудо, посетить театр, получивший название «королëвский». Но в начале нового века шикарное здание сгорело, и рядом возвели новое, ныне отреставрированное.

И вот зимой 1999 года стою перед «величественным зданием» театра, – я его видела впервые, раньше оно стояло в лесах: превосходное бежево – красного цвета старинное здание построено купцом Прохором Громовым, (тем самым, из «Угрюм-реки») с размахом и вкусом. Изящная лепнина, стройные колонны. Сегодня в старинном «громовском» театре располагается ТЮЗ, здесь пятнадцать лет назад я работала администратором.

Через два года после моего поступления на филфак я пришла работать в молодежный театр. Опять капризный рок направил стопы в сторону сцены.

Навела справки: увы, ни заместителя директора, ни знакомых артистов уже не осталось – все разъехались. Актеры – перелетные птицы. Состав молодой, а самый популярный спектакль в городе: мюзикл из шлягеров семидесятых годов. Порадовалась – жив мой любимый ТЮЗ, процветает. Театр – это яд, однажды отравишься – и на всю жизнь.

А снег идет и идет. Лица томичей кажутся знакомыми, люди улыбаются мне приветливо. Сердце жаждало чуда, и оно совершилось. Предстояла радостная встреча с моим героем, хотя я этого еще не знала.

Заведующая литературной частью томского драматического театра Мария Исааковна Смирнова встретила коллегу радушно, согрела чаем с вареньем и с купеческой щедростью предоставила рукопись бывшего директора Анатолия Иванова по истории театра.

Листаю страницы, и вдруг – глазам своим не верю: впиваюсь в текст – биография критика Вс. Сибирского. С волнением читаю:

«Всеволод Сибирский – наиболее распространенный псевдоним поэта, прозаика и журналиста Всеволода Алексеевича Долгорукова, сына князя А.В. Долгорукова (Долгорукого). Родился в 1845 году. Обучался в Морском кадетском корпусе (Петербург), где начал писать, но учебу не закончил, а был отправлен на флот юнкером. В 1864 году в чине мичмана вышел в отставку. Выступл в периодической печати, сочинял памфлеты и т.п. В 1867 г. занялся различными аферами, приведшими его к лишению княжеского титула и тюремному заключению на 1, 5 месяца. В 1870 году осужден по делу так называемых «червонных валетов» (обманное получение денег, совершенное группой аристократической молодежи), лишен дворянства и отправлен в бессрочную ссылку в Томск, где был приписан к мещанскому сословию. С начала 80-х годов возобновил сотрудничество в столичной периодике, в том числе в газете «Суфлер», «Театральный мирок» (С-Петербург). Умер в 1912 г. В газетах «Сибирский вестник», журнале «Сибирский наблюдатель» печатался под псевдонимами: В.Д., В. Д-ов, Вс. Д-ов, Вс. Сибирский, Гаврило Томский, Редактор, Гвидон, В. Долг-ов».

От такой удачи у меня захватило дух. Спасибо Марии Исааковне за щедрость, спасибо Анатолию Иванову за исследования. Наконец-то приподнялась завеса над тайной и стали понятны горестные строки стихотворения Вс. Сибирского «Итоги», обнаруженного мною в номере "Сибирского наблюдателя":

«Песня пропета в недолгие годы,

Счастье иль горе она?

Ждут нас под старость

одни лишь невзгоды -

чем тебя вспомнить, весна?

А омуте грязных страстей утопая,

Мы погубили себя,

Или на пользу родимого края

Мы послужили, любя?

Силы потрачены, нет упований

Но на священный алтарь

Пролита жгучих кровавых страданий

Капля хотя нами встарь?»

Унылые итоги подводил в конце жизни шестидесятилетний князь, осужденный по уголовному делу. Раскаивался.

«За те ужасные мгновенья

тоски, отчаяния, стыда,

раскаянья и угнетенья,

что знал я многие года,

за те жестокие печали -

томился ими я, порой,

о братьях, что во цвете пали

в борьбе с судьбою роковой, -

За то, что и во дни паденья

В своем я сердце сохранял

К свободе и к добру стремленья

И тех, с кем жил я, презирал.

И если же из тьмы могильной

Подняться я не мог на свет,

То не хватало воли сильной:

Я слаб был ею с юных лет, -

За все не жду я сожаленья

И ничьего участья я;

Но неужели я прощенья

Не заслужил от вас, друзья?»

Слаб был мой поэт, попал в сети порока, как многие из аристократической молодежи, игравшие в карты и жуировавшие в светском обществе. Раскаяние за совершенные преступления, муки дворянина, оторванного от привычного общества, оказавшегося в сибирской глуши среди диких купцов, ненавидящего это общество, тоскующего по прежней безоблачной жизни, – вот что рождало тоскливые стихи. Ошибки молодости, у кого их не было? Князь строго осудил себя, безмерно страдал в сибирской глуши. Пролита не одна капля жгучих кровавых страданий.

«Он шел неведомым путем –

Он шел ко благу или худу,

Но только жизнь била ключом,

Где б ни являлся он – он повсюду.

И средь накрывших небо туч,

Где не было просвета боле,

Вдруг пробивался яркий луч,

Как будто вестник лучшей доли.

Но с равнодушием к нему

мы относилися позорно,

не веря ни его уму,

ни стойкости его упорной.

Но, обессиленный, он пал,

Возрос на ниве скудной,

И мир, прозрев, тогда познал

Бойца, что вел нас к цели чудной».