Хотя Лаврентий жил в закрытом городе, попасть в другой закрытый город ему было невозможно. Татьяна попросила его выслать анкету. Специалист, в послужном списке которого значилась работа старшим научным сотрудником, начальником цеха, нигде не был нужен. Лаврентий был готов жить за запреткой. Но вокруг стояли одни деревни, где его научный талант также не нашел бы применения. А загубить его научную карьеру Татьяна не могла позволить. Сказками о рае с любимым в шалаше себя не обманывала.
Выход был один – искать обмен, причем куда угодно. Подвернулся вполне приемлемый вариант: однокомнатная квартира в Волгограде, хозяйка – одинокая женщина. Татьяна обо всем уже договорилась с ней, получила разрешение на обмен. Лаврентий сумел выбить командировку в Волгоград, параллельно с производственными делами нашел работу себе и Татьяне. В последний момент хозяйка волгоградской квартиры отказалась от обмена, поскольку ей предложили более выгодный вариант. Снова начались поиски. Теперь рассматривали возможность переезда под Одессу: старушка меняла квартиру, чтобы переехать в запретку к единственной дочери. Директор предприятия на заявлении Татьяны написал: «Отказать». Она в отчаянии попросилась к нему на прием, чтобы добиться разрешения.
– Ну, вы подумайте, как я могу отпустить двух работников, ведь ваша дочь через несколько лет заканчивает школу, а взамен получить пенсионерку?
Татьяна расплакалась и выложила директору всю свою проблему.
– Пишите на мое имя заявление: «Прошу помочь в трудоустройстве мужа».
– Но он мне еще не муж.
– Пишите: «…в трудоустройстве будущего мужа».
Как все оказалось просто. Для Лаврентия открыли новую должность инженера-исследователя, и он занялся любимым делом.
Прошел почти год, наполненный мытарствами. Снова только что отгремели новогодние праздники. Снова Олю удалось отправить на всю третью четверть в детский санаторий. Татьяна и Лаврентий упивались любовью друг друга. Каждый вечер устраивали дома праздник, они выстрадали его. Совершенно равнодушные к алкоголю, непременно брали к ужину шампанское или дорогое вино. В субботу и воскресенье собирали у себя гостей или сами шли к приятельницам Татьяны.
В загсе, куда они пошли подавать заявление, выяснилось, что одного решения суда о разводе недостаточно, надо получить копию из загса, где регистрировался брак Лаврентия и Маргариты. Отправили запрос, стали ждать. Но не бюрократическая волокита стала главным препятствием их счастья.
Начались будни, и Лаврентий как-то потух. Когда все препятствия остались позади и оказалось, что бороться больше не за что и не с кем, его все чаще посещала апатия. Плохо ел, было видно, что его что-то гнетет. На расспросы отнекивался. Но и так было ясно, что он недомогает. Татьяна видела его метания, но не в силах была вернуть любимому радость жизни, догадываясь, что его держит многолетняя привязанность к семье. Не в силах молчать, Лаврентий признался, что скучает по внуку Алеше, видит его во сне. Он решил вернуться – вернуться в свою клетку, предпочтя привычную неволю неизвестности счастливого полета.
Татьяна его не удерживала. Она поняла, что не все может любовь. Быстрее всего, они потянулись друг к другу, потому что были похожи несчастьем семейной жизни. Построить счастливую на обломках старого дано не каждому, а бороться она устала. Тем более победить его плохое настроение и капризы было гораздо сложнее, чем внешние препятствия. Она мечтала совсем о другом, тем горше было разочарование. Она оправдывала Лаврентия: огонь его любви перегорел, год ожиданий – это было слишком длинное испытание.
Лаврентий уехал ровно через два месяца. Они распрощались на вокзале. Он сел на поезд, идущий на восток, она – на местный поезд до Свердловска, где жила сестра. Ей нужно было с кем-то облегчить душу, выплакаться вволю. Увидеть завтра ехидные ухмылки недругов или услышать сочувственные слова подруг – это было выше ее сил. Она выпросила отпуск без содержания и уехала из пустой квартиры.
Мысль: «Бежать, бежать из этого города!» – не покидала Татьяну. Здесь все знали историю ее неудачного брака с Аркадием, она выставила напоказ свою неудавшуюся любовь, она чувствовала себя голой в толпе показывающих на нее пальцем зевак. Сестра поддержала решение Татьяны обменять жилье. На удачу очень скоро подвернулся подходящий вариант в пригороде областного центра. До сестры автобусом можно было добраться минут за сорок. Удалось найти приличную работу: ее взяли мастером на завод. Оля быстро привыкла к новой школе. Все образовалось, и только еще незатянувшаяся рана в сердце иногда напоминала о былых страданиях.
У Татьяны была вечерняя смена – самое спокойное время, когда начальство отдыхает дома. Работа шла своим чередом, она сидела в конторке мастера, разбирала накопившиеся документы. Обычно городской телефон в это время молчал, и поэтому от резкого звонка Татьяна вздрогнула. Это была сестра:
– Таня, только что звонил Лаврентий. Я не посмела дать ему твой телефон. Только сказала, что ты теперь живешь здесь. Он завтра опять будет звонить в это же время. Если хочешь с ним поговорить, приезжай.
Она, не задумываясь, помчалась на следующий день к сестре, упросив коллегу подменить ее на работе. Как завороженная, сидела у телефона, не слыша, о чем говорит сестра. В душе с новой силой вспыхнуло то огромное чувство, как будто и не прошло двух лет со дня их расставания. Она сразу узнала родной голос Лаврентия.
– Я послезавтра прилетаю в Свердловск в командировку. Хочешь меня увидеть?
Ни секунды не задумываясь, Татьяна ответила:
– Хочу.
Она не поехала в аэропорт. Не находя себе места, ходила из угла в угол квартиры сестры. Надежда сменялась отчаянием: «Приедет? Не приедет?..». Он примчался на такси в два часа ночи. И снова впереди их ждали несколько дней безумной любви.
Командировка закончилась. Они расстались, не давая друг другу никаких обещаний, понимая, что у их любви нет будущего, и возможны только вот такие счастливые мгновения, если их благосклонно подарит судьба.
Десять лет от Лаврентия не было никаких известий. Жизнь текла своим чередом. Оля окончила институт, вышла замуж и родила двоих сыновей. Она жила отдельно своей семьей, муж был для нее надежной опорой, и у Татьяны не было причин волноваться за дочь и внуков. Сама она тоже не была одинокой. Уже несколько лет жила в гражданском браке с приличным мужчиной. Настрадавшись оба в жизни, они не обременяли друг друга какими-то обязательствами. Когда им было хорошо вместе, они и были вместе. Когда начинали уставать друг от друга, брали тайм-аут в совместной жизни. Михаил знал о существовании Лаврентия, видел давнишнее фото импозантного мужчины, которое Татьяна носила с собой в записной книжке.
Сказать, что Татьяна удивилась телефонному звонку Лаврентия, – это не сказать ничего. Сердце вновь подсказало: все эти десять лет она ждала. Лаврентий с семьей переехал из Восточной Сибири в Обнинск. И снова вопрос:
– Хочешь меня видеть?
– Хочу.
Она всеми правдами и неправдами выпросила отпуск на неделю, хотя летом это было сделать непросто. С трудом купила билет на проходящий поезд до Москвы. С гостиницей, конечно, ничего не получилось. Но удалось снять квартиру на окраине столицы. И опять в их жизни повторилась медовая неделя. Татьяна ругала себя, что за десять лет ни разу не сделала шаг навстречу, не позвонила, не узнала, как он. Не желая повторять ошибки, она снова попросила его записать в блокнот рабочий телефон.
Они перезванивались не так уж часто. Но Татьяне было важно знать, что он жив-здоров. И вдруг однажды автоответчик сообщил, что она набрала несуществующий номер. Первое время она еще не отчаивалась, ждала от него звонка. Но Лаврентий как в воду канул. Узнать новый номер в Обнинске было практически невозможно, ведь там Лаврентий тоже работал на режимном предприятии. Через своих знакомых телефон узнала сестра Татьяны. Оказалось, что Лаврентий тяжело болел, долго лежал в больнице, дорабатывает буквально последние дни и уходит на пенсию. На всякий случай дал Татьяне домашний телефон. Но туда она ему позвонить ни разу не решилась.
Где-то через полгода он позвонил сам. Оказывается, обнинскую квартиру они оставили Алеше, который уже давно стал взрослым. А Лаврентий и Маргарита перебрались к средней дочери в Анапу. Она развелась с мужем, некому было присматривать за маленькими детьми. Лаврентий говорил, как чудесно на Черном море в августе, приглашал Татьяну вместе с дочерью и внуками на бархатный сезон. Оля загорелась и на полном серьезе засобиралась к морю. Но дальше планов дело не сдвинулось. Татьяна сомневалась: ну, как она явится туда, да еще с дочерью и внуками? Понятно, что поселятся где-нибудь по соседству. А узнает жена Лаврентия, устроит скандал? Под старость лет стыда не оберешься. Потом отодвигала все сомнения в сторону: ей так хотелось увидеть Лаврентия. Около месяца он пунктуально два раза в неделю звонил, спрашивал, когда их ждать. Последний раз звонок был 20 августа: он все еще ждал встречи с ней. Конечно, Татьяна никуда не поехала в то лето, даже не расстроилась, что не дали отпуск, она не особо и настаивала, просто положилась на случай, «поручив» ему разрешить ее сомнения. «Если получится, поедем следующим летом», – успокоила себя.
С началом следующего курортного сезона Татьяна ждала, что Лаврентий повторит приглашение, и на этот раз они точно поедут. Но звонка от него так и не дождалась. Наверное, даже рискнула бы и набрала его номер сама, но она его не знала. С другой стороны, напрашиваться было неудобно, может, прошлогоднее приглашение было сделано сгоряча: одним словом, поездка снова сорвалась.
Прошел Новый год. В тот самый день, 16 января, когда Татьяна познакомилась с Лаврентием, ей приснился сон. Какая-то незнакомая комната, похожая на гостиничный номер. Лаврентий сидит в глубоком кресле, характерно закинув нога на ногу. У него усталое, болезненное лицо, на которое падает тень от торшера и не дает разглядеть глаза. Татьяна сидит в другом углу комнаты на диванчике. Хочется пить, но бутылка из-под минералки пуста, в стакане тоже не осталось ни капли. Хочется встать, подойти к Лаврентию, почувствовать тепло его рук, но что-то удерживает ее. Они о чем-то говорят, но вот умолкают. Пауза затянулась. Наконец, Лаврентий говорит: «Ты не жди меня, я навсегда со своими останусь». Татьяна проснулась и не сразу поняла, что это не явь, а сон.
Единственной зацепочкой был домашний телефон обнинской квартиры, где жил Алеша. Вечером Татьяна позвонила Алеше, представившись несуществующей двоюродной тетей Ниной. Спросила, как поживают в Анапе его дедушка и бабушка.
– Бабушка нормально, а дедушка еще в позапрошлом году летом умер.
У Татьяны подкосились ноги. Полтора года она мысленно общалась с ним, как с живым. Наверное, поэтому он сегодня и пришел к ней во сне, чтобы сказать: «Не жди меня». Татьяна справилась с волнением:
– Извини, Алеша, я не знала, что Лаврентий Лаврентьевич умер. Что случилось, сердце?
– Да я не знаю, вы лучше спросите бабушку.
– Я не могу найти, куда записала анапский телефон, – соврала Татьяна.
Алеша продиктовал номер. Татьяна тут же набрала записанные на листке цифры. Почти сразу на том конце провода взяли трубку.
– Алле. Я слушаю.
По грубоватому, с хрипотцой голосу Татьяна догадалась, что это жена Лаврентия.
– Здравствуйте, Маргарита Георгиевна. Это звонит Татьяна Алексеевна, – теперь, когда Лаврентия уже не было, им некого было делить, Татьяне незачем было скрываться, и она решила говорить открытым текстом.
Маргарита, конечно, сразу догадалась, с кем разговаривает, ответила на все вопросы спокойным, ровным голосом. Да, она знала, что его командировки были вызваны не столько производственной необходимостью, сколько желанием вырваться на свидание. Он возвращался всегда помолодевший, счастливый, прятал виноватые глаза. И жена снисходительно прощала ему эти редкие свидания, как прощают маленькие шалости несмышленому ребенку. Она знала, что, будучи уже больным стариком, он все еще жил воспоминаниями о любви к Татьяне. Знала обо всех его звонках к ней из Анапы и даже не меньше его ждала приезда Татьяны, ей было любопытно увидеть, наконец, соперницу, которая так и не смогла увести у нее мужа. Она знала, что он последний раз звонил 20 августа. Его не стало 23-го.
Вроде все уже было сказано. Повисла пауза. И тут Маргарита не удержалась:
– Татьяна Алексеевна, я вас не понимаю. Он вам жизнь испортил, а вы и сейчас все беспокоитесь о нем. Я была уверена, что он никуда не уйдет, потому и отпустила его к вам с легкостью. И вам очень скоро стало понятно, что он привязан к семье. Что же вы столько лет позволяли терзать себя?
– Странно, что вам это непонятно, Маргарита Георгиевна. Я его любила всю жизнь. Он был для меня мужчиной номер один. Он и сейчас остается самым лучшим мужчиной.
Счастливого полета
Наконец-то, командировка закончилась, и Виолетта могла лететь домой. За неделю Москва вымотала ее. Вообще-то все согласования прошли гладко, приветливые дамы из академии наук, с которыми она была знакома, кажется, сто лет, забросили свои дела и помогли организовать все встречи.
Но не могла же она по вечерам сидеть в гостинице, тупо уставившись в телевизор. И Виолетта мчалась в музей, на выставку, в театр. Возвращаясь поздно вечером в номер, мечтала только об одном: под душ и добраться до постели, а завтра она обязательно устроит себе разгрузочный от столичных впечатлений день. Но назавтра она опять покупала билет в театр, и все повторялось. Виолетта любила Москву, ее размах, ее шумный центр, величественные здания, с детства знакомые по открыткам. В первый день она, как обычно, пошла гулять по знакомым улицам. Ее не пугала ноябрьская слякоть, после расставания хотелось вдоволь насладиться встречей с любимой Москвой. Удивительно, но в самом центре, свернув с шумного проспекта, забитого машинами, можно было оказаться в тихом пустынном переулке и вообразить себя дамой из девятнадцатого века, посидеть на скамейке в запущенном парке, глядя в тусклые окна двухэтажного особняка напротив.
Перед величественными зданиями театров ее всегда охватывал трепет. Заходя внутрь, она попадала в другой мир. Все мысли о суетном оставались где-то далеко, а тут сами стены были пропитаны высоким искусством. Ей нравился выщербленный паркет и неровные стены, выкрашенные обычной масляной краской, потускневшие зеркала в фойе и вытертые кресла в зрительном зале. Она понимала, что у театра просто не хватает денег, чтобы сделать евроремонт. Вот и хорошо: современный пластик просто убил бы неповторимый театральный дух.
Даже от бесконечных положительных эмоций можно устать. Так и Виолетта к пятнице «наелась» Москвы, все ее мысли были: домой, домой! Самолет отправлялся в одиннадцать вечера. Заснуть в кресле все равно не удастся, какой бы уставшей она ни была. Но ничего, через три часа будет дома, впереди выходные, выспится.
В аэропорт она приехала рано, регистрацию только что объявили. Обычно ночной рейс был заполнен до предела, и под него подавали большой самолет. На девяносто процентов его пассажирами были «коллеги» Виолетты – ее земляки, покидающие столицу после командировки. Она и сама, бывало, летала на один день: рано утром – туда, ночью – обратно. На всякий случай Виолетта уточнила, какой самолет будет подан. ИЛ-86? Отлично: значит, можно взять сумку с собой, не придется ждать багаж, и домой доберется быстрее. Она попросила девушку на регистрации, если это возможно, дать ей место у окна. Та молча кивнула и через пару секунд выдала посадочный талон. Ряд 13, место «А». Тринадцатый, так тринадцатый – Виолетта не была суеверна. Главное, место у окна. В стороне от прохода ее никто не потревожит: все-таки устала она несказанно.
В зале ожиданий она листала журнал, поглядывая на огромные часы, висевшие напротив. Когда чего-то ждешь, время тянется медленно. Наконец, объявили посадку. Диктор назвала рейс, номер стойки и уточнила: «На посадку приглашаются пассажиры на места с 1 по 10». У стойки моментально образовалась толчея, а Виолетта опустилась в кресло, ожидая дополнительного объявления. Люди шли и шли, у нее создалось впечатление, что на десять рядов сели не 90, а по крайней мере 190 пассажиров. Наконец, разрешили посадку все остальным.
Когда Виолетта зашла в салон, на самом деле он больше чем наполовину был заполнен. Таких законопослушных пассажиров, честно выжидающих разрешения на посадку по объявленным рядам, оказалось немного. В тесном гардеробе все плечики были заняты. Виолетта сняла свое бежевое кашемировое пальто и застыла в нерешительности. Свернуть и затолкать его на багажную полку над креслами она никак не могла: через три часа полета пальто будет настолько мятым, что его неприлично будет одеть. Она отбросила в сторону всякую щепетильность и повесила свое пальто поверх чьей-то кожаной куртки.
Тринадцатый ряд был в двух шагах. У прохода сидел одутловатый пожилой мужчина. Он то и дело вытирал пот с усталого лица. Место у окна было занято. Виолетта сверилась с надписью на корешке посадочного талона, который все еще держала в руке.
– Извините, но, кажется, вы перепутали места. «А» – это мое место, – обратилась она к мужчине, сидящему у окна.
– Ну и что. Вам не все равно, где сидеть.
А это уже было хамство. Вся вежливость с Виолетты слетела тут же.
– Нет, не все равно. Мне неприятно сидеть между двумя незнакомыми мужчинами. Я специально попросила место у окна и всего-навсего прошу освободить его. Можно подумать, я предлагаю вам что-то неприличное.
Мужчина вскочил как ошпаренный и, не дожидаясь, пока поднимется его сосед, стал протискиваться в проход. На шум отреагировала внимательная стюардесса:
– Что-нибудь случилось?
– Уже ничего, – сказала Виолетта и, повернувшись спиной к стоящему в проходе хаму, прошла на свое место.
Ему ничего не оставалось делать, как занять кресло рядом. Загорелось табло «Пристегните ремни». Пассажиров поприветствовал командир корабля, сказал дежурные фразы о правилах поведения во время полета и закончил, как обычно:
– Экипаж желает вам приятного полета.
«Ничего не скажешь, полет начался очень приятно», – съязвила про себя Виолетта. Она прижалась к стене, чтобы даже локтем не касаться соседа, уставилась в иллюминатор, хотя в темноте было невозможно ничего разглядеть. Она кожей чувствовала, как справа исходит злость, принимая почти материальные очертания. Она и сама ненавидела этого самодовольного гусака, который решил, что все на свете должно быть так, как он захочет, который наверняка не привык уступать даже в мелочах. Она ненавидела всех мужчин вообще, и эта ненависть из-за минутной стычки вспыхнула в ней с новой силой.
Боже, как далеко было ее счастье, которое, казалось, ничто не могло поколебать. Ей всю жизнь везло. Папа, сельский бухгалтер, боготворил свою единственную дочь. Долгожданный ребенок, она появилась у родителей, когда им было под сорок. Отец долго выбирал ей имя. Для деревни вычитанное во французском романе имя Виолетта было непривычным. Все ее звали Вета, Ветка. Ласково Веточкой звали ее родители. Она не обманула надежды отца: хорошо окончила школу, поступила на экономический факультет, выдержав огромный конкурс в престижный вуз. Когда после сессии она приезжала домой на каникулы и докладывала отцу, что сдала все экзамены на «отлично», он был рад до слез. В конторе совхоза он с гордостью рассказывал об успехах дочери. Старый бухгалтер был необычайно талантлив, и хотя за плечами у него были только бухгалтерские курсы, секретов в этом премудром деле для него не существовало. Он так мечтал об институте, бредил студенческой жизнью! Но планы перечеркнула война. Он выжил в этой мясорубке, вернулся домой израненный. На селе работы было невпроворот. Он был старшим в семье, и когда умер отец, заботы о братьях и сестре легли на его плечи. Потом появилась своя семья. Мечты о высшем образовании пришлось оставить. Когда повзрослела дочка, главным желанием стало, чтобы его мечту воплотила она.
Любимая дочь ничем не огорчала родителей. Однако был в их отношениях период, когда они чуть было не потеряли общий язык. Виктор Галустян приметил Вету сразу. Он утонул в ее больших серых глазах, умилялся наивностью деревенской девчонки. Ему казалось, без него она потеряется в миллионном шумном городе. Он-то чувствовал себя везде и со всеми более чем уверенно. Еще бы, он родился в Ереване. Отец, большой столичный начальник, прекрасно понимал, что в огромной стране сын сможет пробиться, только получив диплом российского вуза. Реально полагали, что в Москве ему поступить будет практически невозможно. Но чем хуже другой университетской город с десятками вузов и отделением академии наук? Надо отдать должное, Виктор Галустян был умница, по-русски говорил без акцента, в институт поступил без протекции отца. Это уже потом узнали, что он – директорский сын. Он жил вместе со всеми в переполненной общаге и даже начал свою студенческую жизнь с картофельных полей, где, кстати, и увидел в первый раз, как растет эта самая картошка.
Вета не была такая уж простушка. Она жадно впитывала новые впечатления, используя все возможности большого города. Она исходила все музеи. Первой узнавала о новой выставке и заманивала туда подружек. Сделалась заядлой театралкой. Денег, конечно, было в обрез, и любимые места студентки были на галерке. Но учеба была превыше всего, и Вета не пропускала ни одной лекции, часами просиживала в читальном зале. С первых же коллоквиумов у нее началась с Виктором Галустяном интеллектуальная дуэль: кто лучше выступит? Преподаватель любил в студентах соревновательный дух и подогревал его, подбрасывая каверзные вопросы.
Сочетание наивности и независимости все больше притягивало Виктора к Виолетте. А загадочность ее имени просто не давала покоя. Он находил любой мало-мальски приличный предлог, чтобы зайти в комнату, где жила Вета. Да, собственно говоря, в общежитии особых церемоний и не требовалось, чтобы прийти к кому-нибудь по делу или просто так. Соседки Веты по комнате с удовольствием привечали Виктора: он помогал им разбираться в хитро-мудрых заданиях по экономике. И все видели причину, по которой Галустян все вечера пропадал в их комнате.
Вета держалась гордо, делая вид, что ни о чем не догадывается, хотя ей льстило, что этот красавец армянин не сводит с нее глаз. В молчаливом воздыхании прошел год. Совместные вечеринки, танцы до полуночи в общаге и походы в кино всей толпой – не в счет, хотя Виктор непременно оказывался рядом с Ветой.
После летней сессии все разъехались: в июле была первая практика, а потом два месяца каникул. Только к октябрю, после трехмесячного перерыва, общежитие стало наполняться студентами. Единственный поезд, на котором Вета могла добраться из дому, приходил рано утром. На перроне было пустынно. Она еле спустилась по ступенькам с огромной сумкой, которую родители загрузили деревенскими гостинцами. Протащила ее метров сто и остановилась отдохнуть.
– Ветка, Ветка, – по перрону мчался Виктор.
Он налетел на нее, схватил в охапку и легко приподнял над землей.
– Как же я соскучился по тебе! Какая ты красивая! Загорела. Пахнешь вкусно – солнышком, – он прижался губами к ее теплой щеке.
Она его не оттолкнула, ей было хорошо в его объятиях. Она грустила без него, как будто лишилась чего-то необходимого. Наверное, она… любит его.
– Я тебя встречаю третий день. Если бы сегодня не приехала, завтра снова пришел бы. Ох, и загрузилась же ты, – Виктор поднял ее сумку. – Ну, что, поехали домой?
Общежитие, на самом деле, стало вторым домом для студентов. Здесь запросто можно было ходить в тапочках и халате, здесь девчонки не стеснялись своих заспанных не накрашенных лиц, здесь, как могли, создавали уют. Здесь, как в любой семье, невозможно было что-либо утаить. Ни для кого не была тайной и пылкая любовь горячего армянского парня Виктора Галустяна к русской девушке с французским именем Виолетта.
Все между ними было сказано и решено. На предложение Виктора выйти за него замуж Вета ответила согласием. С его отцом она познакомилась случайно. Он приехал в их город по делам без предупреждения. Зашел в институт, чтобы повидать сына. Вета стояла у расписания, когда он подошел, чтобы разобраться, где сейчас занимаются экономисты-второкурсники. Вета вызвалась проводить его до аудитории. В коридоре их нагнал Виктор:
– Папа, ты? Вот не ожидал!
Вета от неожиданности покраснела.
– Папа, ты меня просто удивляешь. Я тебе еще ничего не успел сказать о своей невесте, а ты ее уже нашел.
Вета дернула Виктора за руку, а он крепко сжал ее пальцы, и деться ей было некуда. Она подняла глаза и встретила внимательный взгляд человека, от решения которого зависела ее судьба. Вечером они сидели в кафе. Отец Виктора не возражал против свадьбы, выбор сына ему нравился. Потом молодые проводили отца до аэропорта и всю длинную дорогу в автобусе целовались на заднем сиденье.
Но еще предстояло знакомство с родителями Веты. У них получить согласие на женитьбу оказалось сложнее. Вета с Виктором приехала в деревню перед Новым годом. Собственно, заявление в загс они уже подали, и день свадьбы был назначен на конец января – после сессии. Отец сказал дочери категорическое «нет». Она не растерялась, не заплакала, не стала его умолять, она разозлилась. Всю жизнь они были друзьями, с детства он уважал ее мнение, не оспаривал ее решения, какими бы по-детски наивными они ни были. А тут, в такой важный момент в ее жизни, он не понимает ее чувств, не слышит ее. Неужели так важно, что ее избранник не русских кровей? Ей очень не хотелось ссориться с отцом, но она не могла предать свою любовь, иначе просто не простила бы этого ни себе, ни ему.
Вета заперлась в своей комнате, оставив Виктора на попечение мамы. Она слышала за дверью приглушенные голоса, но так и не вышла от себя. Страшно хотелось есть, но она отказалась от ужина. Недаром говорят, утро вечера мудренее. Сколько ни злись, а поговорить с отцом все равно надо. За завтраком выяснили, что против армянского происхождения Виктора отец вовсе ничего не имеет. А против раннего замужества дочери он возражает по одной причине: родится ребенок, и она бросит институт. Расстаться с мечтой, что она получит высшее образование, отец не мог ни при каких обстоятельствах. Вета и Виктор его дружно заверили, что институт она ни за что не бросит. Подключилась мама: малыша, в случае чего, они в деревню к себе заберут и дадут молодым спокойно доучиться. Отец сдался.
Они могли бы поступить, как самые умные студенческие семьи и подождать с рождением ребенка до окончания института. Но оба решили, что настоящей семья становится, только когда в ней появляются дети. Сын родился через год. В роддом Вету увезли с предпоследнего экзамена. Преподавательница испугалась, когда Вета посреди ответа по билету вскрикнула и схватилась за живот. Но она все-таки успела поставить ей в зачетке очередное «отлично». К последнему экзамену готовилась между кормлениями. Поехала сдавать его прямо из роддома. Виктор не догадался взять с собой какую-нибудь одежду, и Вета предстала перед экзаменатором в мятом, слишком просторном платье. Виктор стоял под дверью, неловко держа сверток с сыном. Девчонки суетились рядом, давая ему бестолковые советы. А потом ребенок расплакался.
– Ну, что у нас тут за шум? – направился к двери преподаватель.
– Это мой ребенок, наверное, проголодался. Ему еще недели нет.
– Идите, кормите, молодая мамаша.
– Давайте я лучше быстро отвечу. Я уже готова.
Вета молниеносно выложила все решения. Для пятерки даже дополнительных вопросов не потребовалось.
– Какие у нас студентки шустрые: и на «отлично» учиться успевают, и детей рожать, – пошутил экзаменатор, подавая Вете зачетку.
Вета вылетела в коридор, забрала у Виктора сына, а тот, весь взъерошенный, заскочил в аудиторию, где шел экзамен.
– Не вы ли папаша? – догадался преподаватель.
– Я. Можно взять билет?
На студенческом совете Галустянам выделили комнату в общежитии. Такой чести удостаивались немногие. И главную роль сыграло не то, что у них уже родился Максимка, а то, что оба были отличниками. На лекции ходили попеременке. Иногда вызывались посидеть с малышом девчонки. Виктор взял на себя ровно половину домашних забот. Плевать он хотел на кавказские традиции и, не стесняясь, стирал в умывальнике пеленки.
Летом Виктор и Вета съездили сначала в Ереван к Галустянам, а потом отдохнули в деревне на свежем воздухе и настоящем коровьем молоке. А осенью Максимке дали место в яслях.
Семейная жизнь Галустянов испытывалась на прочность, как и всякая другая. И ссоры случались, правда, большей частью по пустякам. И денег не хватало. И Максим часто болел. Трудно было, но когда с трудностями борется молодость, помноженная на любовь, все можно преодолеть.
И Виктор, и Виолетта получили красные дипломы. С распределением проблем не было: обоих взяли в местное отделение академии наук. Работа была интересная, перспективная. Но вот с бытовой стороны стало сложнее. У академии наук общежития не было, пришлось не один год снимать частное жилье то в одном конце города, то в другом, пока дождались очереди на свою первую квартиру. Это уже когда Виктор защитил докторскую диссертацию и стал заместителем директора института экономики, а Максим заканчивал школу, им дали эту огромную трехкомнатную квартиру в старинном доме с высокими потолками в академгородке.
Карьера у Виктора складывалась удачно, он, не задерживаясь, поднимался верх от одной должности к другой. Расширил диапазон своей научной деятельности и с экономики переключился на информатику в тот период, когда эту новую науку только начали осваивать. Виолетту как специалиста ценили не меньше, на ее прогнозах институт экономики разработал немало удачных проектов.
Несколько подрастерялись, когда в начале девяностых годов наука вдруг никому оказалась не нужна. Поговаривали, что отделение академии наук вовсе закроют. Почвой для таких разговоров было то, что обрезали финансирование, и большинство работ пришлось остановить. Самые ушлые ринулись в коммерцию, пока с огромной скоростью делили собственность. В основном это были прикладники, технари, имеющие связи с предприятиями. Еще более ушлые рванули в политику, и у кого оказался язык лучше подвешен, попали в депутаты. Пошел в политику и председатель отделения академии наук. На первых же выборах он прошел в Совет Федерации. Как ни странно, но это и спасло их отделение. Нажимая на все рычаги данной ему власти, председатель сумел доказать, что науку необходимо сохранить, добился госзаказов и госфинансирования. Правда, потом он остался в Москве, получив какой-то хороший пост. Но к этому времени отделение академии наук поднялось с колен – и с его помощью тоже. Потихоньку научились работать в рынке – брались за коммерческие проекты для частных компаний, которые росли, как грибы после дождя. Деляги скупали собственность, а потом не знали, что с ней делать, в какую сторону развиваться. Ладно, хоть хватало ума подключать науку с ее мощным потенциалом: несмотря на поредевшие ряды научных кадров, этот потенциал все еще сохранялся. И нет ничего удивительного, что заказами оказался завален именно институт экономики, где работала Виолетта.