– Вампиры! – просипела Инна и с кряхтеньем закашлялась.
– Ничего подобного! – оскорбился Альберт в лучших чувствах и с пылкостью подростка вскочил на ноги. – Это естественная… э-э… реакция…
– Регенерация, – поправила Стелла, тоже вставая и собирая со стола посуду и остатки еды, перекладывая их на полку, во избежание следующего взрыва неуравновешенных гостей, когда всё, что попадётся на глаза и под руку, полетит в раздражающие объекты, то есть в них, хозяев положения. – Мы всего лишь реципиенты, получающие от доноров подпитку.
Трезвый анализ ситуации профессионала-медика призван был успокоить кипящие страсти и примирить с неизбежным, поставив перед фактом: мол, ничего не поделаешь, подхватил вирус – пожинай плоды болезни со всеми вытекающими из неё последствиями. Однако пациенты нынче попались несговорчивые. Вместо того чтобы внять гласу рассудка, они окрысились ещё больше.
– Это подло! – срывающимся голосом обличала Стаська негодяев, вступив в перепалку практически по инерции, ибо давно знала, что совестить и воспитывать жестоких и беспринципных людей – неблагодарное занятие, только мозоль на языке набьёшь. На плечи вдруг навалилась непомерная тяжесть, грозясь сравнять с землёй (откуда она взялась и что именно так давило, не давая дышать? Убежавшие от неё непрожитые годы? Безвыходность? Неведомая доселе немощь?). Мысли со скоростью света кружились в водовороте и неудержимым вихрем улетали, как дым в трубу: не позволяя себя поймать, оформить в слова. И только одно слово, неподвластное рассудку, билось в сердце колоколом, вливая силу: Ян… Ян… Ян… Не сдаваться! Никогда! Она вдохнула поглубже и выпалила: – Питаться чужой жизнью, чтобы продлить свою! На такое способны лишь паразиты! А вы смеете называть себя творцами!
Альберт аж задохнулся от возмущения и, забыв о своих аристократических манерах, уже не сдерживаясь, гаркнул, припечатав ладонями стол и нависая над ним:
– А на что вы транжирите свою молодость? Бесценный жизненный дар! Вы! Бесполезные жалкие личности! Со́рите впустую годами, ничего не создавая! Не утруждая себя оставить в памяти потомков своё доброе имя! Они забудут вас сразу же за кладбищенской оградой! Ибо памяти вы не заслужили!
Стаська от его крика вжала голову в плечи и скукожилась, словно боялась, что отверстая пасть сейчас сомкнёт зубы на её шее. Инна совсем влипла в её бок и двумя руками обхватила за пояс. Кажется, ещё и зажмурилась. А сидящий с другой стороны Артём окаменел, как статуя, и, когда побагровевший оратор выдохся, он, глядя прямо в его мечущие искры глаза, поинтересовался без всяких эмоций, пустым, невыразительным голосом:
– А вы, стало быть, больше нас достойны жизненного дара?
Этот ли спокойно-ледяной тон охладил кипяток художника, или он вспомнил о своём имидже, никак не вяжущимся с его яростной вспышкой, но Альберт мгновенно пришёл в себя. Отстранился от стола, скрестив руки на груди, сузил на парня глаза и убеждённо подтвердил:
– Вот именно! – такого откровенного нахальства впечатлительные брови Артёма не вынесли и выпрыгнули на лоб. Правда, тут же опомнились и грозно сошлись на переносице, вдохновляя его язык на ответный удар. Предупреждая оный, художник развил свою мысль: – Число добрых дел – и возможно, великих! – значительно возрастёт с продлением нашей молодости и вообще жизни. Вот, например, Стелла, – он галантно поклонился даме, – недавно защитила докторскую, у неё грандиозные планы. Представьте, скольким людям она сохранит жизнь, скольких вылечит! А Карина, непревзойдённый мастер уюта и красоты, облагородит и обогатит души (ну, и быт, разумеется) этих самых людей! – он обвёл глазами доноров в надежде уловить на их угрюмых лицах проблеск совести и самопожертвования. Хотя бы под нажимом стыда за жадность, цепляющуюся за своё никчёмное существование. Насупленные лица и колючие взгляды его разочаровали.
– Вы себя не забыли? – съехидничал Артём.
– Полагаю, о моём размахе не трудно догадаться и ребёнку. Безграничная свобода тем, идей, образов, вдохновения… И времени!
Нефор всё это время сидел молча. Грызня с кровососами в качестве оружия за справедливость оказалась недейственной. И он, как мог, осмысливал ситуацию. Если выход и не найдётся, то хотя бы подгадить уродам напоследок. Умирать так рано и так глупо, по легкомысленной дурости, было обидно, а неотомщено – вдвойне. Он водил пальцем по хлебным крошкам на столе, меняя один орнамент на другой. Стаськин взгляд, блуждающий по лицам, упал на его творение, когда тот уронил руку на колено. Пентаграмма. Жаль, что она не ведьма. Все колдуны использовали этот могущественный знак как портал в иные измерения. Чего уж теперь! Раньше надо было учиться, чтоб, когда припечёт, локотки не кусать. Из-за собственной недальновидности приходится пропадать. Совсем расстроившись, она только и смогла простонать:
– Называете себя творцами. А ведь вы всего лишь подобие главного Творца. И только Ему решать, кто достоин жизни, тем более лишать её. Возомнили свою вседозволенность?
Художник открыл рот, чтобы срезать выпад, как пробившийся назойливый сорняк, но не успел, беспардонно перебитый Коляном:
– А нашей молодости для вас многовато будет, – скривился в усмешке: – Вы подумали, что с вами будет, когда вы всю её из нас вытяните, а мы помрём?
С подачи нефора друзья сразу поняли, куда он клонит, и Инна, воспрянув духом, угостила мучителей увесистой ложной дёгтя, которая при сложившемся раскладе вполне могла поменяться с бочкой мёда местами:
– Вы станете младенцами!
– Или того хуже, – поддержал её автор озарения, – ещё не родитесь! То есть исчезнете! – и пригрозил, закрепляя убийственный результат: – Из нас молодость фонтаном прёт, захлебнётесь!
Однако вопреки ожиданиям испугать или хотя бы смутить «творцов» не удалось.
– Всё рассчитано до мелочей, – успокоил своих оппонентов Альберт. – Возрастные изменения останавливаются на отметке совершеннолетия. Остальная жизненная энергия уходит в резерв.
Лица доноров вытянулись. Не сработало.
– Да не расстраивайтесь так, – сердобольно утешила их Карина, – не бросим мы ваши трупы здесь разлагаться.
Стелла брезгливо сморщила нос на белоснежном румяном лице:
– Антисанитарию разводить! Ещё чего!
Художник поддержал дам, рисуя радужную перспективу:
– Нет! Разумеется, похороним. В той самой могиле, которую вы приготовили. Трое вполне уместятся. Можно стопочкой положить. Артём нам поможет.
Друзья ахнули и воззрились на парня, для которого сделано исключение.
А ведь действительно, он четвёртый лишний! К нему двойник не прибыл! Нет, он тоже старел, но очень медленно, едва уловимо, так что по возрасту его можно было принять за взрослого сына дряхлеющей тройки приятелей. Сам он этого видеть не мог и потому спросил:
– Что вы хотите этим сказать?
И Альберт охотно пустился в объяснения:
– Видите ли, юноша, в спешке или по оплошности, но звали вы только нас. Ваш двойник не получил приглашения.
– Значит, он не умрёт? – спросила с надеждой Стаська. Хотя бы друга уберечь! Может, потом сумеет как-нибудь выпутаться.
– Умрёт, – заверил её художник, – но не сейчас. Просто копия не знает о визите оригинала. И потягивает из него энергию неосознанно и вяло.
«Значит, вы – осознанно! И мощно!» – зло подумала Стаська. Впрочем, это было и без оговорки ясно.
Карина завистливо покосилась на развитую мускулатуру Артёма, как хищница на чужую, не доставшуюся ей добычу:
– Его воплощённая мечта, наверняка, спортивная. Эх, знал бы двойник, поспешил бы делать рекорды.
От этого безумия у Стаськи загудело в голове, она потрогала пышущий лоб кончиками пальцев, ощутив бороздки продольных морщин, и ей стало совсем худо. К горлу подкатила тошнота, разум заволокло вязким туманом, и она стала валиться назад. Так и упала бы в обмороке (или это смерть так приходит?), если бы парни не вскочили и не поддержали её с двух сторон. Инна вообще уткнулась носом ей в живот и рыдала уже в голос. На груди, у са́мой шеи, жгло огнём. Она инстинктивно вскинула руку, прижав боль, и ощутила в ладони… что-то… скомкала в кулак. И тут откуда-то из небытия в последнем проблеске сознания возникло смущённое лицо Неко, подарившей ей расшитый бисером конвертик с заговорённой землёй, который она носила просто так, в память о чудской деревне и милых гостеприимных людях. Пересохшие губы еле слышно прошептали:
– Обереги́, чудь-матушка, чудь-батюшка…
Пентаграмма на столе вспыхнула, и Стаська провалилась в чёрную пропасть.
***
Ян гладил её по лицу и улыбался. Она хотела спросить его, как он здесь очутился, но губы не слушались и просыпаться не хотелось. Откуда-то со стороны донёсся вскрик нефора. Невидимой острой иглой он проткнул воздушную подушку, запечатавшую сознание, и сквозь шипение к ней пробился смысл сказанного:
– Чего ты жеманишься! Надавай ей по щекам!
Совет отнюдь её не обрадовал, но привёл в чувство и заставил воинственно насторожиться.
– Тебе лишь бы надавать! – беззлобно пробормотал голос Артёма. Значит, не Ян?
Рука сползла на её плечо и легонько тряхнула. Стаська открыла глаза.
– Ага! – возликовал Колян, чем-то шурша и звякая. – А я что говорил! Очнулась! Валим отсюда, покуда живы!
– Какой быстрый! Она на ногах не устоит, дай хоть отдышаться, – Инна склонилась к изголовью, заглядывая в глаза: – Ты как? – её лицо было прежним, «школярским», только взволнованным. С трудом развернув шею и оглядевшись, Стаська обнаружила себя на кровати, из которой выпорхнула ночью при высадке «десанта».
На полу, хранящем мокрые отпечатки ног, валялись смятые клеёнчатые плащи, рядом – кровати парней с откинутыми ещё ночью одеялами (досматривать прерванные сны никто не собирался), к стене прислонена вынутая из рамы форточка. Из слухового проёма в окне, устроенного троицей шпионов, дул пронизывающий ветер, который быстро отрезвлял и наводил в голове порядок. Кажется, всё вернулось на прежнее место, даже время суток. Сквозь одетые в «шубу» окна пробивался серый промозглый рассвет. Девушка облизала пересохшие губы и сипло выдавила:
– Хорошо… Никого нет?
Инна, стоя перед кроватью на коленях и цепляясь руками за её край, отчаянно замотала головой, всё ещё труся, что кошмар вернётся:
– Как вспыхнет! А эти… изломились, стали расплываться… Ну, как в кривом зеркале!
– Гляделки не урони! – съязвил нефор.
Девчонка и правда от пережитого ужаса вытаращилась так, что напоминала героиню из аниме с глазами на пол-лица. Колян же деловито и расторопно сновал из кухни в комнату, собирая и уталкивая вещи в рюкзаки. Артём помог Стаське подняться, критически осмотрел шатающуюся фигуру:
– До лодки дойдёшь?
– А всё-таки классно ты их упаковала! – такое нефор видел только в кино. – Со спецэффектами. Они от нас никак не ожидали. Ну и рожи у них были! И как тебя угораздило?
Артём потуже скатал плащи, бросил приятелю:
– Рыжие – они такие, все ведьмы, – подмигнул подружке, выручая её из трудных объяснений.
– Я услышал только какое-то «чудо-юдо», – простоватая наивность парня, наконец, проняла и Стаську, и она, слегка взбодрившись, улыбнулась. – А чё, раньше не могла?! Столько натерпелись страху и унижений всяческих! А она сидит, изображает жертву! – руки у него, между прочим, до сих пор дрожали, и он не давал им покоя, находя бесконечные дела. А языком трепал, чтоб никто этого не заметил. И друзья делали вид, что не замечают. Тем более что самим им, постоявшим у смерти на краю, тоже нелегко было сбросить с души камень. – Иль для колдовства особый момент нужен? Вроде крика петуха? Знал бы – сам прокукарекал! И вообще…
– Ишь, смелый какой! – взвилась на защиту подруги Инна. – После драки все герои! Не забывай, – упрекнула она, – Стаська тебя от смерти спасла. И всех нас!
Колян сник, уткнувшись в рюкзак, уминая несговорчивые плащи, выпирающие пузырём:
– Такое забудешь… Стась, ты не думай, это я так… Если бы не ты…
Наступила неловкость, и чтобы её разогнать, девушка поспешила притушить лучи своей славы, разгоравшейся всё ярче по мере осознания масштабов катастрофы:
– Не скромничай. Это ты мне помог.
– Я?!! – от такого зигзага нефор потерял равновесие и плюхнулся на пятую точку, выронив рюкзак и хлопая глазами.
– Пентаграмму-то ты сложил. Она меня и подтолкнула.
– Да я без задней мысли, машинально.
– Я тоже. Думаешь, и правда колдовать умею? – Стаська рассмеялась. – Я уже одной ногой на том свете была и схватилась за соломинку, – рука снова легла на грудь, нащупав спасительный конвертик. Теперь он не жёг, болтался на шее спокойно и незаметно, как всегда. И если б не случай, она никогда не догадалась бы, какая в нём заключена сила. – Поддалась озарению. Увы, других вариантов не было.
– Других и не надо, – Колян пришёл в себя, застегнул рюкзак. – Тёмыч, ты своё всё собрал? И Стаськино? Тогда валим! – и первым направился к двери.
– Хр-р-р-р-и-и-у-у-у-бр-р-х-х-бр-р-р!!!
Почему так дружно расхохотались её новые друзья, Инна сначала не поняла. А когда до неё дошло (объяснения ограничились смачными комментариями Коляна), трепетно обхватила Стаську за локоть, радея за её равновесие и самочувствие. Для неё, Инны, она стала спасительницей дважды за ночь.
Лодку нашли на прежнем месте. Ветер успел выдуть из ивовых ветвей сырость дождя, и они колыхались занавесками над злосчастной посудиной. Ребята полезли проверять её работоспособность.
– О! Отлично! – завопил нефор, задрав зад над лодкой и шаря по дну. – А ты говорил! – огрызнулся он на Артёма, который проверял целостность противоположного борта, и с ужимками передразнил его: – Ухаживать надо за спортинвентарём! Видишь, как ухаживаю? Дёшево и сердито!
– Дождю скажи спасибо, – вяло отбрехнулся приятель.
– Я и говорю! – покладисто согласился тот. – Радуйся, Стаська, не придётся тебе горбатиться всю дорогу, вычерпывая воду!
Стаська подняла опрокинутое ведёрко у самой кромки воды. Пустое. Наверное, свалило ветром, укатило. Вчерашний улов унесло в реку. Да. Знатная у них получилась рыбалка. И домой вернутся с пустыми руками. Да ещё потрёпанные снаружи и изнутри.
– Да в ней воды по колено! – вступила в спор с нефором Инна, заглянув через борт. – Она и без нас потонет, если столкнуть в реку.
– Зато течь прекратилась! – гордился хозяин судна, будто это его заслуга, и он всю ночь смолил и конопатил ненаглядное судёнышко.
– Откуда ты знаешь? Сквозь воду видишь?
Колян протянул ей ковшик:
– А вот отчерпай лодочную микстуру – сама увидишь, – оглянулся, стрельнул глазами по берегу: – Юнга! Отдыхай! За тебя сменщица работает!
Инна увиливать не стала. Скинула ботинки, закатала до колен джинсы.
Сидя на брёвнышке у прополосканного ливнем и ветром кострища, Стаська видела только растрёпанный хвостик на макушке труженицы, засевшей в недрах их ненадёжного плавучего средства, да мелькающий ковшик с дугообразным выплеском «микстуры». Взгляд её упал на Артёма. Он не сводил глаз с белокурой макушки. И лицо было задумчивое, заинтересованное. У неё ёкнуло в груди. Так на неё смотрел Ян. Вот странно: Артёма, копию брата, она никогда не путала с Яном. Словно не замечала их схожести. Сердце само отзывалось на них по-разному. Значит, внешний вид – не главное. Почувствовав на себе взгляд подруги, Артём заметно смутился, сдвинул брови, потом подхватил пустое ведро, которое Стаська подобрала на берегу и поставила рядом с лодкой, и стал помогать черпальщице. Дело пошло быстрее. Ему даже не мешало бьющее фонтаном красноречие нефора, которого пробило на словоблудие. О чём он там заливал, патетично размахивая руками, девушка не слушала. Каторжники в лодке – тоже. Они только поднимали друг на друга глаза, переговариваясь, на мгновение сбиваясь с ритма, и снова над бортами в разные стороны хлестала вода.
Когда загрузились и отчалили, сразу все повеселели. Хотелось поскорее убраться с острова, где они чуть не остались навсегда. Вряд ли когда-нибудь их снова потянет сюда на рыбалку. Даже если рыба сама станет запрыгивать в ведро.
Течь в лодке, как и говорил Колян, прекратилась. За ночь доски разбухли и сплотились. Можно сидеть спокойно, наслаждаться видами и мерным покачиванием. Но у Стаськи было не то настроение, тем более желания такого не возникало. Артём снова грёб. Сильно, уверенно. И лодка шла ровно и быстро. Смотрел он только по сторонам, да ещё оглядывался назад, на приближающийся берег. На Инну не взглянул ни разу, даже по ошибке. Она его железной выдержки не имела, бегая глазами вокруг и неизменно возвращаясь к гребцу. Стаська изо всех сил сдерживала улыбку. Интересно, как она и Ян выглядели со стороны? Да и какая, в конце концов, разница, как выглядели. Она бы согласилась сейчас на любые перемигивания и насмешки друзей, лишь бы он был рядом. Даже на злоехидные выпады нефора.
Пляжный песок захрустел под килем, когда лодка на всём ходу врезалась в него. Нефор разразился победным кличем и стал собирать вещи, вытаскивая их на берег, от избытка эмоций подбадривая друзей и себя заодно бестолковыми восклицаниями, вроде «Ну, наконец-то!» и «Теперь сам чёрт нам не указ!». Артём помог девушкам выбраться из лодки, придерживая их за руку, по-прежнему не глядя в лицо четвёртому, случайному члену их команды. Стаська, очутившись на безопасной тверди, вздохнула с облегчением. Инна же, судя по обескураженной физиономии, чувствовала себя не в своей тарелке, но пока помалкивала, только трепетала ресницами. Нежданные спасители, а потом ещё друзья по несчастью, не сговариваясь, приняли её в свою компанию и теперь вели, видимо, к себе домой. Они вернулись в обыденную жизнь, оставив за спиной неурядицы, и как себя вести в подобной ситуации, она не представляла. А что скажут их родители, когда она заявится нежданно-негаданно? Где её подобрали? Под кустом на острове? Это ли её смущало или другое что, выпытывать было неловко. Ладно, потом выяснится.
Друзья, нагрузившись рюкзаками и торбами, шли в посёлок по старой тропинке. Колян непривычно задумался, глядя под ноги. Артём целеустремлённо смотрел вперёд и молчал. Девушки замыкали процессию. Стаська только сейчас почувствовала, как приятно дышать свежим и ещё по-летнему тёплым воздухом (вечера и ночи уже были осенними), и ловила себя на ощущении, что возвращается домой после долгой отлучки. Хотя какой дом? Она впервые приехала сюда в гости. Инна отобрала у подруги сумку, чтоб разделить ношу по справедливости, шла рядом и озиралась по сторонам, не упуская из поля зрения ни резвящуюся в куче песка ребятню, ни длинные глухие заборы, ни опрокинувшиеся на них густые кроны деревьев, ни скучающих на лавочке бабулек, от нечего делать перемывающих косточки соседушкам, словно не доверяла своим глазам и ожидала очередной подвох. Даже двоих щенков, похожих на пятнистые колобки, которые уморительно и неуклюже наскакивали друг на друга, выясняя, кто главный, подозрительно проводила глазами.
– Никогда здесь не была? – спросила Стаська, заранее зная ответ, но пытаясь отвлечь подругу и снять напряжение. Та отрицательно помотала головой. – Здесь Колян живёт, а мы с Артёмом в гости приехали к его бабушке. Хороший посёлок, тихий и чистенький. Но задерживаться здесь мы не будем, – она глянула на спину друга, которая всё слышала, ожидая подтверждения. Парень, не поворачиваясь, кивнул. – Вот только отдохнём немного, проверим порядок в доме и огороде – и домой.
– Угу. Я с вами. Отцу сказала, что у Светки заночую, – Инна споткнулась на ровном месте, покраснела. – Если узнает – убьёт!
Глава 4
Проблемы и решения
– Привет, сони! – дверь кухни открылась без стука, впуская высокого костлявого парня в белой футболке, глаженых синих джинсах и такой же джинсовой бейсболке, которую тот смахнул с головы, переступив порог.
Завтракающие друзья разом обернулись на бесцеремонного визитёра, не удосужившегося постучаться, видимо, решившего, что кухня не спальня, и ни за чем интригующим на ней хозяев не застать. Стаська подавилась, от неожиданности проглотив недожёванное, и выдавила:
– Доброе утро.
– Утро у добрых людей начинается с рассветом, – прямолинейность гостя, читающего воспитательные нотации хозяевам, когда те только-только продрали глаза, извиняло разве что близкое знакомство да неурядицы, пережитые сообща. Подойдя к столу и приземлившись на пустой стул, не дожидаясь приглашения, он с небрежной ухмылкой бросил девушкам беззлобный упрёк, в котором слышалась насмешка: – В десять часов только лежебоки встают, им времени не жалко и дел никаких нет.
Обижаться не нефора смысла не было, и подруги благоразумно пропустили его нравоучения мимо ушей, только ускорились в поглощении творожной запеканки. Ибо опасались, что дальше последует философическое умозаключение в перьях абстракционизма, способное отбить даже зверский аппетит. А посему затягивать трапезу не стоило. Таковы нестандартные личности. Впрочем, нефором его теперь называть язык не поворачивался. Как и Коляном. По возвращении с острова, в тот же день, он сбрил крашеный гребень, смыл татушки и забросил в дальний угол свой прикид. К неописуемому восторгу родителей! В бритом и цивильном виде он выглядел гораздо симпатичнее и, как ни странно, умнее. А настоящее его имя – Николай Градов – звучало благородно и даже аристократично. И вообще, на Стаськин вкус, намного благозвучнее, чем Альберт Ким. Такое имя только по дури можно уродовать! Правда, к нему ещё нужно было привыкнуть.
– Ты куда собрался-то? – перехватил инициативу разговора Артём, откладывая недоеденный бутерброд.
– Как это куда?! – возмутился такой забывчивости приятель. – Ты же вчера говорил, что, мол, хватит, порядок навели, пора возвращаться. Ну вот, я и решил: вместе с вами поеду.
– Так у вас же занятия ещё не начались, – отложенный бутерброд, смирившись со своей участью, снова полез в рот, дающий ему передышку только во время разговора, но ни малейшего шанса – на выживание.
– Да я… знаешь… не вернусь в колледж, – парень как-то замешкался, отвёл глаза, и по бритым щекам разлился нежный румянец, делая лицо совсем мальчишеским, застенчивым, даже отдалённо не похожим на недавнюю нефорскую физиономию, нахальную и самоуверенную.
– О как! – огрызок бутерброда снова получил передышку, но ютился на столе так затравленно и одиноко, что Артём сжалился над ним и забросил целиком в рот. Ухмыльнулся, глядя на гибкие сильные пальцы приятеля, машинально лепящие из хлебного мякиша чашу цветка (кстати, очень здорово лепящие!), и, подражая ночному кошмару, поинтересовался: – Вы что же, юноша, собираетесь бросить учёбу? Разочаровались в слесаре-универсале?
Николай вздрогнул и зарделся весь целиком, включая уши и шею до самого выреза футболки. Уже готовый цветок безжалостно скомкался в кулаке. Зато голос обрёл твёрдость, а плечи решительно расправились:
– У меня на чердаке стоит сундук. Туда я складывал свои рисунки, лепные фигурки… ну, и всё такое… Я хоть и не осмелился пойти в художники… да и не верил никто… отец говорил: блажь, баловство… но выбросить рука не поднялась… – он снова примолк, но не смущённо, а словно бы вглядываясь в невидимые другим запечатлённые образы и оценивая их.
– А теперь провёл ревизию творческого наследия? – подтолкнул его исповедь Артём, намеренно придавая разговору шутливый настрой, чтобы сгладить его остроту.
Ответом ему стала кривая ухмылка, соглашающаяся с шуткой, но не меняющая твёрдо принятого решения:
– А знаешь, здо́рово!.. я понял, что сто́ю куда больше, чем слесарь. Этот… Мольберт, чтоб его… прав! Можно профукать свою жизнь впустую, бесполезно. Просто испугаться своего дара, не поверить, отмахнуться. Свернуть со своей дороги!.. У меня, не поверишь, душа горит… и руки… ну, то есть… сами собой… – скомканный цветок снова выпускал лепестки, послушно изгибая их под властными умными пальцами, округлял чашечку, ему только цвета не хватало, чтобы задышал, как настоящий. И Стаська не утерпела, капнула из ложечки вишнёвым вареньем, оживляя творение. Скульптор рассмеялся и галантно преподнёс даме пунцовый бутон на ладони. Артём с Инной озвучили шутливые овации, и дружный смех растопил напряжение.
Стало просто и весело.
– И куда же ты теперь? – выяснял подробности нового плана Артём. – В художественное училище? Но осенью приёмная комиссия уже не работает…
Стаська склонилась к Инне, спросила шёпотом:
– А ты в университете на каком курсе учишься? – её беспокоил совсем не этот вопрос, а какое-то потерянное состояние девушки. Они жили в посёлке третий день. Хотели уехать раньше, но что-то не ладилось со здоровьем. Хуже всех чувствовала себя Стаська. Ей то становилось легче, то она пластом валилась на кровать, лишённая сил. Слава Богу, старение не возобновлялось. Видимо, ночные экзекуции на острове выбили из привычного ритма организм, и он никак не мог войти в норму. Артёма тоже познабливало, но он терпел и не признавался, только бледность его выдавала. А Инна? Не жаловалась. Заботилась о своей спасительнице, что-то там стряпала на кухне, старалась быть полезной, но иногда не могла скрыть слабости, и руки предательски дрожали. Успокаивало всех троих одно: это временно, переломный период, и лечения особого не требуется, скоро всё наладится. Оно и наладилось. Всё вернулось в свои берега. Только… Инна ходила какая-то пришибленная, виноватая. Может, ждала, что её будут совестить за готский ритуал? Выспрашивать подробности, унижать, мол, как она до такого докатилась. В присутствии Артёма вообще замирала, боясь дышать. К Стаське же, наоборот, прикипела, как к родной, старалась быть рядом, словно она могла её заслонить от всех бед. А может быть, дело было совсем в другом, о чём она не откровенничала?
Николай приходил их проведать по несколько раз на день. Он, по всему видать, маялся теми же недомоганиями, вот и тревожился за друзей. Но всё обошлось. А Инна, как прихваченная морозом былинка, так и не оттаяла. Её боль была не в теле, в душе. А туда без приглашения не вламываются.
– На четвёртый перешла, – охотно откликнулась девушка. Тяжело, наверное, всё держать в себе, гонять из угла в угол сомнения. Непритворное участие в такие моменты особенно ценится. – Скоро к занятиям приступать, а я пропала…
– А почему ты не позвонишь домой? Боишься отца?
– А что я ему скажу? – Инна сморщила нос, как от боли. Или пыталась прогнать подступающие слёзы. – Соврать не сумею. Он в два счёта раскусит.
Да, подумала Стаська, с такими говорящими глазами скрытничать лучше и не пытаться. Может, она потому и прячет их от Артёма? О том, что в ней проснулось чувство к её другу, она догадалась женским чутьём. Но сердечный сюрприз Инну отнюдь не обрадовал (ещё бы: при таких обстоятельствах!), а испугал, и она безуспешно пыталась с ним справиться, побороть. По крайней мере, не старалась понравиться Артёму, не строила глазки, не заводила разговоры. Наоборот. Или Артём ей что-то сказал? Отрезвляющее? Тогда, в лодке, когда они отчерпывали воду? Оттого она и страдает? Стаська перевела взгляд на друга и заметила, что мужской разговор ничуть не мешает ему прислушиваться к женскому. Она поспешила переключить внимание на параллельную беседу, где на кону стояла судьба творческой личности.
– Поеду к тёть Нине. Отцова сестра. Я у неё и жил. Она хорошая, любит меня как сына. Своих-то детей у неё нет…
– Я про учёбу, – перебил Артём. – Придумал уже, как быть?
– Пока не знаю, – огорчённо вздохнул опоздавший со своим решением живописец. – Надо поспрашивать у кого-нибудь…
– А давай отведём Колю к твоему знакомому! – осенило Стаську. Ага! Вовремя она! Не прошляпила момент! – А? Артём? Ну, к художнику, что живёт в Зелёном посёлке!
– К Серову? – взлетевшие брови наморщили лоб друга. А и правда! Как он сам не сообразил.
– Ты говорил, что он ищет помощника, – продолжала раскручивать загоревшуюся мысль идейная вдохновительница. – Заодно и подучит чему-нибудь. Поможет подготовиться к поступлению на будущий год.
Артём взглянул на приятеля, у которого уже в глазах вспыхнул интерес. Его согласия можно было бы и не спрашивать, оно было написано на лице, но не мешало расставить все точки над i.
– Ты как? Не против?
– Я только за! – обрадовался найденному выходу отчаявшийся Николай. И тут же спохватился: – А вдруг не возьмёт?
– Раньше брал, – Артём снял со стола руки, чтобы не мешать Инне собирать посуду. Пора было идти на автобусную остановку. – Покажешь ему свои рисунки. Через год, кстати, его подмастерья поступали в училище. Он гордится своими учениками, и они его не забывают. Своей семьи у него нет, но её заменяет круг соратников. Вобщем так, если согласен, беги за вещичками. У нас до отъезда осталось двадцать минут.
– Мой рюкзак на крылечке, – ухмыльнулся предусмотрительный протеже. – Это вы со своими подсуетитесь. А я хоть сейчас готов.
К автобусной станции шли центральной улицей, асфальтированной. Широкая, она позволяла идти не друг за другом, а рядом, нога в ногу. Хвостом за ними растянулась свора разнокалиберных шавок (и откуда столько набежалось!), провожая многоголосым лаем. Со скуки и от безделья они без устали драли глотки, стараясь перетявкать своих лохматых конкурентов. Им басовито вторили цепные псы из-за заборов. Так что торжественное прощание с музыкальным сопровождением было организовано на высшем уровне. Ещё круче, чем скрипучая дверь избушки. Местный уроженец не обращал на них внимания (если не считать замечания в самом начале: «Почётный эскорт! Ишь как расстарались!»), ибо его распирали вопросы, которыми он осыпал Артёма без остановки: а он в какой манере пишет? а выставки картин устраивает? а чем ему надо помогать? – и всё в этом роде. Ответы приятеля ясности не вносили: откуда мне знать; сам спросишь; на месте сориентируешься – другой бы приуныл и отстал, но загоревшийся перспективой художник бурлил эйфорией, не замечая досады друга. А вот Инну брехучая стая явно тревожила, она вцепилась в Стаськин локоть и поминутно оглядывалась. Никто этого не замечал, она ведь не жаловалась. Только Артём как-то невзначай замедлил шаг и перетянул Николая во второй ряд, отгородив девушек от собак.
– Здрасьте, тёть Шур.
Вдоль обочины шла давешняя женщина, держа за руку девочку лет пяти. Увидев чудесным образом преобразившегося соседа, она остановилась с открытым ртом, не веря своим глазам. Но быстро взяла себя в руки, видимо, приписав чудо перевоплощения своим воспитательным талантам:
– Доброго здоровьечка, Николай Ляксандрович.
Стаська прыснула в кулак и долго потом оглядывалась на блюстительницу традиций и нравственности. Та остановилась и, тыча пальцем в сторону удаляющегося соседа, что-то внушала своей внучке, которая вертела головой по сторонам и вырывала ручонку.
Автобус был старенький, с низкими спинками сидений – не к чему голову прислонить. Ну да ничего, путь недлинный, ребята спать всё равно не собирались. Разделившись парами, они заняли места согласно купленным билетам: девочки впереди, мальчики – за ними. По дороге Николай продолжал строить планы, ничуть не смущаясь молчаливостью соседа. А тот слушал вполуха, с трудом отрывая взгляд от идеального профиля и белокурого хвостика на затылке с колечками на концах, подрагивающими от тряски, чтобы бессмысленно таращиться в окно. Может, и зря он тогда, в лодке, ей брякнул, сгоряча не взвесив ответной реакции. Когда на его вопрос: «Ты хорошо знаешь этих го́тов?» – она простодушно сказала: «Они просто мои друзья», он, разозлившись, рубанул с плеча: «В народе говорят: спроси, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты. Я с кем попало не дружу». И тогда она замкнулась. Ни разу с ним не заговорила. А на его редкие обращения отвечала односложно, опустив глаза и краснея.