Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты

Все это: эти французскія фразы, эти шуточки, не шуточки, a какія то игривости, въ которыхъ никогда нельзя было понять, гдѣ кончается иронія и начинается серьезное, все это, преждe даже нравившееся ему, показалось ему теперь не то чтобы противнымъ, а жалкимъ и грубымъ, какъ грубыя декораціи, когда смотришь на нихъ не со сцены, а изъ за кулисъ. «А, впрочемъ, лучше пойти, – сказалъ онъ себѣ, – вѣдь надо развязать всю эту ложь. Лучше оборвать теперь, чѣмъ все дальше и дальше запутываться самому и запутывать другихъ».

Было только 6 часовъ, такъ что онъ могъ застать ихъ обѣдъ. Онъ почистился, помылъ руки¹¹⁸ и подошелъ къ зеркалу и сталъ по привычкѣ чесать свои густые волосы и небольшую курчавую бороду. «Экая мерзкая, подлая рожа, главное, слабая, – говорилъ онъ, остановивъ руки со щетками и съ отвращеніемъ глядя на свое испуганное, пристыженное лицо. – Слабое и подлое. Да», сказалъ онъ себѣ рѣшеніе и, окончивъ прическу, отошелъ отъ зеркала.

До дома Кармалиныхъ на Покровкѣ было далеко, онъ взялъ перваго попавшагося извощика и тотчасъ же, чтобы разсѣять свои мысли, вступилъ съ нимъ въ разговоръ.

– Здѣшней губерніи? – спросилъ онъ извощика, какъ обыкновенно начиналъ свой разговоръ съ извощикомъ.

– Здѣшней, Волоколамскаго уѣзда, – словоохотливо отвѣчалъ извощикъ, молодой черноволосый малый въ чистомъ синемъ кафтанѣ.

– Чтожъ, давно живешь?

– Да ужъ 12 годъ.

– Какже? Ты молодой.

– Да я съизмальства въ этой каторжной должности.

– Зачѣмъ же ты живешь, коли каторжная?

– А то какже. Кормиться надо.

– Да развѣ кормятся здѣсь? Кормятся въ дереьнѣ.

Извощикъ оглянулся.

– Извѣстно, въ деревнѣ. И радъ бы кормился въ деревнѣ, да земли нѣтъ.

– Ну, да вы, Московскіе, уже привыкли къ городской жизни, я думаю, и пахать разучились.

– Нѣтъ, баринъ, мы охотники работать, было бы на чемъ. Дома дѣлать нечего. Дѣдъ одинъ обрабатываетъ.

– Чтоже своя земля?

– Своей почесть ничего, – наемная. Да и то нанять негдѣ.

Извощикъ, привыкшій разговаривать съ господами, заинтересовался разговоромъ и разсказалъ все положеніе своей семьи. Въ семьѣ было всѣхъ 9 душъ. Всѣхъ кормить надо, а хлѣба съ своей земли не хватаетъ до Рожества. Да подати надо отдать 26 рублей, да все съ копѣечки, какъ онъ говорилъ. Выходило ясно, что положеніе извощика было таково, что выходъ былъ только одинъ: работа въ городѣ. Да и то надо было быть исключительно трудолюбивымъ и воздержнымъ, чтобы сводить концы съ концами. И всему этому была одна причина: недостатокъ земли, той земли, которая тутъ же рядомъ пустовала у помѣщиковъ.

8.

Кармалины еще были за столомъ и кончали обѣдъ, когда Нехлюдовъ вошелъ къ нимъ. Еще въ сѣняхъ, поспѣшно отворяя безшумно огромную дверь, толстый швейцаръ объявилъ, что кушаютъ.

– Пожалуйте, Ваше Сіятельство, васъ приказано просить.

Въ столовой за столомъ сидѣли противъ огромнаго дубоваго буфета съ вазами старикъ¹¹⁹ Кармалинъ, его братъ, дядюшка, докторъ, Иванъ¹²⁰ Ивановичъ Колосовъ, бывшій профессоръ, либералъ,¹²¹ Реджъ, маленькая сестра Алины Варя и Катерина Александровна, 40 лѣтняя дѣвушка, другъ дома, славянофилка и благотворительница, сама Алина и главное лицо дома, меньшой братъ Алины, единственный сынъ Кармалиныхъ гимназистъ Петя, для котораго вся семья, ожидая его экзаменовъ, оставалась въ городѣ. Софья Васильевна Кармалина, какъ всегда лежащая, не выходила изъ своего кабинета и тамъ обѣдала.

– Ну вотъ и прекрасно. Садитесь, садитесь, мы еще только за жаркимъ, – весело кивая головой, сказалъ старикъ¹²² Кармалинъ. – Степанъ, – обратился онъ къ толстому, величественному буфетчику.

– Сію минуту подадутъ, – сказалъ онъ, доставая съ буфета большую разливную ложку и кивая другому красавцу съ бакенбардами, лакею, который тотчасъ сталъ оправлять нетронутый приборъ рядомъ съ Алиной, съ крахмальной гербовой салфеткой.

– Ну, садитесь, разскажите, – обратился¹²³ Колосовъ, оглядываясь на вошедшаго мертвыми, безстрастными глазами, – продолжаетъ ли судъ присяжныхъ подрывать основы?¹²⁴

Нехлюдовъ ничего не отвѣтилъ и, снявъ салфетку, сѣлъ на указанное мѣсто.

Вся энергія его уничтожилась. Онъ чувствовалъ себя подавленнымъ. Катерина Александровна, какъ всегда, несмотря на свое славянофильство, привѣтствовала его по французски:

– Oh, le pauvre Dmitry Ivanovitch, vous devez être terriblement fatigué.¹²⁵

– Да, очень, – отвѣчалъ Нехлюдовъ.¹²⁶

– Что же вы оправдали или обвинили? – спрашивала она.

– Ни оправдали, ни обвинили, – отвѣчалъ Нехлюдовъ, недовольно морщась и оглядываясь на Алину.

Алина привѣтственно улыбнулась, но тотчасъ же улыбка ея потухла: она сразу замѣтила тѣмъ необманывающимъ женскимъ властолюбивымъ чутьемъ, что плѣнникъ ея освободился, или высвобаживается, или хочетъ освободиться: на лицѣ его было то сосредоточенное и, какъ ей всегда при этомъ казалось, осудительное выраженіе, съ которымъ она давно уже боролась и которое, къ торжеству ея, совсѣмъ исчезло въ послѣднее время.

– Извините меня, пожалуйста. Да мнѣ и не хочется совсѣмъ ѣсть, – говорилъ Нехлюдовъ,¹²⁷ поспѣшно обходя столъ и здороваясь со всѣми сидѣвшими.

Изъ мущинъ только старикъ Кармалинъ не всталъ, а подалъ руку сидя. Однако онъ сѣлъ и долженъ былъ обѣдать.

Все нынче имѣло для Нехлюдова въ домѣ Кармалиныхъ совсѣмъ другой, чѣмъ обыкновенно, новый и непріятный характеръ.¹²⁸ Ему непріятенъ былъ этотъ самоувѣренный, пошлый политически-либеральный вопросъ Колосова, непріятна была самоувѣренная манера старика Кармалина, жадно ѣвшаго свой обѣдъ, которому онъ приписывалъ величайшую важность, непріятны были французскія фразы славянофилки Катерины Александровны, непріятны были степенные лица гувернантки и репетитора, непріятенъ былъ видъ всей этой роскоши: серебра, хрусталя, дорогихъ кушаній, винъ, лакеевъ, которую онъ замѣчалъ теперь, также, какъ и вся его жизнь – плодъ преступленія, того самаго преступленія, про которое только что такими простыми словами разсказывалъ ему извощикъ.¹²⁹

– Я не буду васъ стѣснять, – сказалъ старикъ и всталъ изъ за стола. За нимъ встали и всѣ остальные, кромѣ Алины и Катерины Александровны.¹³⁰

Алина и Катерина Александровна остались за столомъ, чтобы ему не скучно было одному.

Перемѣнъ было много, какъ всегда за ихъ обѣдами, но теперь, когда онъ обѣдалъ одинъ и два человѣка служили ему, ему это показалось невыносимо. Онъ поѣлъ супъ съ пирожками и отказался отъ остальнаго.

– Вы не видали новый модель Алины? – спросила Катерина Александровна.

– Нѣтъ.

– Пойдемте.

Они пошли въ уставленную вещицами, мольбертами комнату Алины, и тамъ ему показали новый рисунокъ ея съ дѣвочки съ распущенными волосами.

Все это было теперь невыносимо Нехлюдову.

– Однако я вижу, на васъ обязанность присяжнаго дѣйствуетъ угнетающе.

– Да. Но, главное, со мной въ судѣ именно случилось очень важное и не то что разстроившее меня, а заставившее стать серьезнѣе.

– Что же это? Нельзя сказать?

– Пока нельзя.

– Тяжелое для васъ? – сказала Алина съ искреннимъ участіемъ, тронувшимъ его.

– Да и нѣтъ. Тяжелое, потому что заставило меня опомниться и смириться, и не тяжелое, потому что открываетъ возможность, даже потребность улучшенія своей жизни. Я не могу сказать вамъ.

– Секретъ? – сказала Катерина Александровна. – Я не переношу секретовъ и потому догадаюсь. Это было въ самомъ судѣ? Касается только васъ?

– Не могу ничего сказать, Катерина Александровна. И я лучше уйду.

– Помните, что то, что важно для васъ, важно и для вашихъ друзей.

– Завтра приде

– Едва ли. Прощайте пока. Благодарю васъ очень зa ваше участіе, котораго я не стою.

– Что такое, comme cela m’intrigue,¹³¹ – говорила Катерина Александровна, когда Нехлюдовъ ушелъ. – Я непременно узнаю. Какая нибудь affaire d’amour propre. Il est très susceptible, notre cher Митя.¹³²

– Онъ странный. Я давно вижу, что онъ сбирается to turn a new leaf,¹³³ только бы не слишкомъ радикально, какъ онъ все дѣлаетъ, – сказала Алина.

Нехлюдовъ между тѣмъ шелъ одинъ домой и думалъ о томъ, чтò онъ будетъ дѣлать. Онъ зналъ одно, что завтра онъ употребитъ всѣ мѣры, чтобы увидать ее одну и просить у нее прощенія.

Онъ заснулъ поздно. Видѣлъ во снѣ¹³⁴ Катюшу больную. Будто она идетъ куда [то] въ дверь и никакъ не можетъ войти, и онъ не можетъ помочь ей. И мѣшаютъ этому перпендикулярныя палки. И палки эти – рѣчь прокурора. И отъ того, что поздно заснулъ, онъ проспалъ долго и потому на другое утро онъ былъ въ судѣ только въ 10 часовъ. Онъ хотѣлъ идти къ Предсѣдателю, но уже некогда было. Начиналось опять дѣло. Всѣ въ комнатѣ присяжныхъ, и судебный приставъ, и сторожа, встрѣтили его уже какъ своего. Но настроеніе его было совсѣмъ другое, чѣмъ вчера: то, что вчера казалось ему если не важнымъ то приличнымъ, нынче казалось ему чѣмъ то нелѣпымъ и смѣшнымъ.

Дѣло нынѣшняго [дня] было о кражѣ со взломомъ. Укралъ половики пьяный фабричный 22 лѣтъ. Изъ всего дѣла видно было, что мальчикъ этотъ, будучи безъ мѣста, пьянствовалъ и въ пьяномъ видѣ, возвращаясь на квартиру, съ которой его сгоняли, почему то вздумалъ украсть то, что попалось. Его поймали. Онъ тотчасъ же покаялся. Половики эти, очевидно, никому не нужны были. Свидѣтели: пострадавшій и городовой, очевидно, только тяготились тѣмъ, что ихъ допрашивали. Все это было возмутительно. Возмутительно было то, что изъ жизни человѣческой дѣлали игрушку. Нехлюдовъ думалъ все это, слушая теперь процедуру суда, и удивлялся, какъ могъ онъ не видать этого прежде. Съ трудомъ просидѣлъ онъ это дѣло. Нѣсколько разъ онъ хотѣлъ встать и сказать всѣмъ, кто былъ тутъ: «Полноте, перестаньте, какъ не стыдно вамъ делать игрушку изъ страданій человѣческихъ» – танцору, прокурору и всѣмъ этимъ чиновникамъ, отъ Министра до курьера, получающимъ за это жалованье. Если ужъ нельзя не отдавать этимъ людямъ трудовъ народа, то пускай бы такъ, на домъ, отдавать имъ всѣмъ каждое 20-е число тѣ милліоны, к[оторые] они стоятъ, но только бы не дѣлали они этой безобразной гадости издѣвательства надъ человѣческими страданіями, не развращали бы они этого народа. Вѣдь вы знаете, что, во 1-хъ, этотъ мальчикъ не виноватъ, что въ такихъ условіяхъ, какъ онъ, всѣ мы были бы въ 100 разъ хуже; во 2-хъ, то, что никакой, даже приблизительной справедливости вы не достигаете никогда своими грубыми пріемами, въ 3-хъ, что наказанія, которымъ вы ихъ подвергаете, не имѣютъ никакого смысла. Мстить – вы знаете, что не нужно и не хорошо и противно той вѣрѣ, которую вы будто бы исповѣдуете. Пресѣчь возможность новаго преступленія вы уже никакъ не достигаете, ссылая ихъ въ Сибирь, т. е. въ другую мѣстность Россіи; объ исправленіи же, запирая его въ сообщество съ ослабшими[?], развращенными людьми, очевидно не можетъ быть рѣчи. Онъ нѣсколько разъ хотѣлъ подняться и сказать это, но, во первыхъ, не доставало силы разбить это внѣшнее благообразіе суда, невольно гипнотизировавшее его, во 2-хъ, онъ боялся, какъ бы выходка эта не помѣшала себѣ выхлопотать отъ прокурора разрѣшеніе на свиданіе съ Катюшей.¹³⁵

Онъ пересилилъ себя и рѣшилъ досидѣть еще нынѣшній день. Следующее за этимъ дѣло было дѣло о сопротивленіи властямъ. Крестьяне, уже давно судившіеся съ помѣщикомъ о принадлежности имъ луга, вышли косить на лугъ, считавшійся прежде ихнимъ, потомъ перешедшій къ помѣщику. Крестьяне отказались сойти съ луга и прогнали управляющаго и побили рабочихъ, хотѣвшихъ помѣшать имъ косить. На скамьѣ подсудимыхъ сидѣли 30 человѣкъ домохозяевъ, виновныхъ въ томъ, что, кормя всѣхъ этихъ чиновниковъ своими трудами съ земли, они хотѣли пользоваться этой землей, тѣмъ болѣе, что имъ сказали, что земля эта по бумагѣ ихняя. Опять и надъ этими людьми совершалось тоже издѣвательство, таже попытка механическимъ путемъ достигнуть справедливости. Но, несмотря на очевидность дѣла, прокуроръ обвинялъ возмутительно, съ тою же жадностью, и вопросы были поставлены такъ, что, несмотря на всю борьбу Нехлюдова съ присяжными, крестьяне были обвинены и присуждены къ тюремному заключенію.

Дѣло кончилось поздно, такъ что только на другой день Нехлюдовъ пошелъ къ Предсѣдателю. Предсѣдатель былъ въ своемъ кабинетѣ. Предсѣдатель принялъ его стоя, собираясь уже уходить.

– Что вамъ угодно? – строго спросилъ Предсѣдатель. Онъ былъ недоволенъ настоятельностью, съ которой Нехлюдовъ требовалъ свиданія съ нимъ.

– Я присяжный, фамилія моя Нехлюдовъ, и мнѣ необходимо видѣть подсудимую Маслову, – сказалъ Нехлюдовъ, чувствуя, что онъ совершаетъ что то рѣшительное и потому весь дрожа отъ волненія.

Предсѣдатель былъ невысокій, смуглый человѣкъ съ сѣдѣющими волосами и бородой и очень выдающейся нижней скулой.

– Для чего вамъ это нужно? – сказалъ онъ рѣзко и потомъ, какъ бы желая смягчить, прибавилъ: – я не могу разрѣшить вамъ этого, не зная, для чего вамъ это нужно.

– Мнѣ нужно это, – весь вспыхнувъ заговорилъ Нехлюдовъ, – для того, что¹³⁶ я виновникъ того, что она явилась на скамьѣ подсудимыхъ. Я соблазнилъ ее и привелъ къ тому преступленію.

– Для чего же вамъ нужно видѣть ее? – поднимая съ нѣкоторымъ безпокойствомъ брови, спросилъ Предсѣдатель.

– Для того, что я хочу жениться на ней, – сказалъ Нехлюдовъ, въ первый разъ тутъ, въ этомъ разговорѣ, рѣшивъ, что онъ женится на ней.

Предсѣдатель долго молчалъ, поглядывая то на столъ, то на Нехлюдова.

– Вы, кажется, тотъ Нехлюдовъ, который былъ въ Красномъ крестѣ, – сказалъ Предсѣдатель.

– Извините, я не думаю, чтобы это имѣло связь съ моей просьбой.

– Конечно, нѣтъ, но ваше желаніе такъ необыкновенно и такъ выходитъ…

– Что же, могу я получить разрѣшенье?

– Изволите видѣть, это отъ меня не зависитъ. Если она присуждена, то теперь находится въ вѣдѣніи гражданской власти, въ Бутырскомъ замкѣ. Туда вамъ и совѣтую обратиться.

– Къ кому же я долженъ обратиться?

– Къ Губернатору или къ тюремному начальству, – холодно сказалъ Предсѣдатель, дѣлая движеніе, показывающее, что аудіенція кончилась.¹³⁷

– Я еще долженъ заявить, – сказалъ Неклюдовъ, – что я не могу продолжать участвовать въ сессіи.

– Такъ-съ. Почему же вы не можете? Нужно, какъ вы знаете, представить уважительныя причины. И потому вы на судѣ можете представить ихъ.

– Причины тѣ, что я считаю всякій судъ нетолько безполезнымъ, но и безнравственнымъ.

– Такъ-съ, – слегка улыбаясь, сказалъ Предсѣдатель, какъ бы показывая этой улыбкой то, что такія заявленія знакомы ему и принадлежатъ къ извѣстному ему забавному разряду. – Такъ-съ, но вы, очевидно, понимаете, что я, какъ предсѣдатель суда, не могу согласиться съ вами.¹³⁸ И потому совѣтую вамъ заявить объ этомъ на судѣ, и судъ, разсмотрѣвъ ваше заявленіе, признаетъ его уважительнымъ или неуважительнымъ и въ такомъ случаѣ наложитъ на васъ взысканіе.

– Я заявилъ и больше никуда не пойду, – сердито проговорилъ Нехлюдовъ.

– Мое почтеніе, – сказалъ предсѣдатель, еще ниже наклоняя голову, очевидно, желая поскорѣе избавиться отъ этого страннаго посѣтителя.

– Кто это у васъ былъ? – спросилъ членъ суда, вслѣдъ за выходомъ Неклюдова входя въ кабинетъ предсѣдателя.

– Нехлюдовъ, знаете, который еще¹³⁹ въ Красноперскомъ уѣздѣ въ земствѣ работалъ. И представьте, онъ присяжный, и въ числѣ подсудимыхъ оказалась женщина или дѣвушка, приговоренная въ ссылку, которая, какъ онъ говоритъ, была соблазнена имъ. И онъ теперь хочетъ жениться на ней.

– Да не можетъ быть.

– Такъ онъ мнѣ сказалъ. И въ какомъ то странномъ возбужденіи.

– Что то есть, какая то ненормальность въ нынѣшнихъ молодыхъ людяхъ.

– Да онъ уже не очень молодой.

– Ну ужъ какъ надоѣлъ, батюшка, вашъ прославленный Ивашенковъ. Онъ изморомъ беретъ. Говоритъ и говоритъ безъ конца.

– Ихъ надо просто останавливать, а то вѣдь настоящіе обструкціонисты.¹⁴⁰

–

Страница рукописи первой редакции „Воскресения,“ написанная рукой М. Л. Толстой и исправленная Л. Н. Толстым.

Размер подлинника

«Ну и чтожъ, и женюсь, – говорилъ себѣ Нехлюдовъ, выходя изъ суда. – Да, и женюсь. И это лучшее, что могу сдѣлать. Только бы поскорѣе увидать ее. Къ губернатору, такъ къ губернатору». И онъ взялъ извощика и тотчасъ же поѣхалъ на Тверскую.

Губернатора не было дома, да и кромѣ того, вышедши къ нему, дежурный сказалъ, что по вечерамъ Губернаторъ не принимаютъ и что не угодно ли пожаловать завтра въ 12-мъ часу.

Губернаторъ сказалъ Нехлюдову, что острогомъ и свиданіями съ заключенными завѣдуетъ Вицегубернаторъ, но что кромѣ того есть дни, въ которые принимаютъ всѣхъ.

Нехлюдовъ поѣхалъ къ Вицегубернатору.

Вицегубернаторъ сказалъ, что онъ можетъ видать кого ему нужно въ назначенные дни: воскресенье и четвергъ, стало быть, черезъ два дня, т. е. послѣ завтра, так как была пятница.

Да, вся жизнь его, онъ чувствовалъ, должна была перевернуться вверхъ дномъ, потому что такъ вверхъ дномъ перевернулось его пониманіе цѣли жизни. То, что ему когда то давно представилось единственно возможной, радостной цѣлью жизни, тогда давало жизни такой ясный, радостный смыслъ и освѣщало всю жизнь такимъ яркимъ свѣтомъ и то, что потомъ такъ незамѣтно, подъ вліяніемъ общаго неодобренія потускнѣло, стерлось, превратилось въ какія то пустыя мечты, все это теперь, вслѣдствіи встрѣчи съ Катюшей, вдругъ опять выступило изъ мрака и охватило его душу съ такой несомнѣнной силой, что онъ почувствовалъ, что только это одно пониманіе жизни было истинно.

То, что сознаніе этой цѣли жизни послѣ столькихъ лѣтъ забвенія выступило нетолько еще съ большей ясностью и грустной прелестью воспоминанія, чѣмъ 14 лѣтъ тому назадъ, было несомнѣннымъ доказательствомъ того, что это одно было истинно и что¹⁴¹ все то, что впродолженіи этихъ 14 лѣтъ скрывало это сознаніе, было ложь и обманъ.

Пониманіе жизни, открывшееся тогда, состояло въ томъ, что цѣль ея только въ томъ, чтобы жить въ атмосферѣ любви: чтобы любить, быть любимымъ. Для того же чтобы быть любимымъ, надо было быть добрымъ, а для того чтобы быть добрымъ, надо было любить другихъ. Это и это одно тогда стояло цѣлью жизни, и потому надо было откидывать, уничтожать въ себѣ все то, что мѣшало этому: всѣ личныя похоти роскоши, корысти, праздности, любоначалія. «Духъ же цѣломудрія, смиренномудрія любви и терпѣнія даруй мнѣ», – вспоминалъ онъ теперь столь любимую имъ тогда и введенную въ свои ежедневныя молитвы давно имъ оставленную молитву Ефрема Сирина.

Онъ живо вспоминалъ теперь то свое душевное состояніе, въ которомъ онъ былъ тогда, когда въ первый разъ гостилъ у тетушекъ, и ту внутреннюю работу, которая шла въ немъ тогда, и тѣ мысли, планы и работы, которые занимали его тогда. Впослѣдствіи онъ призналъ эту внутреннюю работу и планы и работы, занимавшіе его тогда, неосуществимыми мечтами, почти нелѣпыми, но вотъ прошло 14 лѣтъ жизни, не мечтательной, а той, которая считалась самой настоящей, и какъ ясно ему было теперь, что только въ тѣхъ мечтахъ была настоящая жизнь, а что все то, что онъ дѣлалъ въ продолженіи этихъ 14 лѣтъ, было хуже, чѣмъ мечта, было ничто, замѣнившее настоящую жизнь. Тогдашнія мечты его ясно рисовались ему такъ: жениться на Катюшѣ, но чтобы тетушки не мѣшали этому, чтобы ничего никому не объяснять, не оправдываться, тайно уѣхать съ ней на Кавказъ, купить землю, поселиться тамъ, жить, охотиться, работать и писать свое сочиненіе объ освобожденіи людей отъ рабства личнаго землевладѣнія.

Тогда онъ и не видѣлъ противорѣчія того, чтобы, не признавая собственности на землю, купить землю.

«Я не сдѣлалъ этого, – думалъ онъ, – и потерялъ 14 лѣтъ, въ чемъ?» Трудно было даже и вспомнить то, чѣмъ были наполнены эти 14 лѣтъ. Попытки службы гражданской, потомъ военной, потомъ земство, поѣздка за границу, музыка, ухаживанье за матерью и борьба съ ней, и вотъ теперь эта послѣдняя зима въ Москвѣ съ замирающей совѣстью. «Но нѣтъ, и эти 14 лѣтъ не потеряны, – говорилъ онъ себѣ. – Ничто не теряется. Никакіе доводы въ мірѣ не могли такъ убѣдить меня въ истинности того, что я считалъ истиной, какъ очевидная ложь противоположнаго. И когда же случилось это? Тогда, когда я готовъ былъ погубить еще одно существо и себя окончательно, потому что я не любилъ Алины и не переставая боялся ее. Она была только та послѣдняя тяжесть, которая должна была окончательно, безъ возможности спасенія, потопить меня. Но не въ томъ только дѣло, что она не помогла бы мнѣ въ моей духовной жизни, а, напротивъ, затушила бы послѣдніе просвѣты ея, но дѣло въ томъ, что какъ же я хочу жениться на ней, когда я женатъ, 14 лѣтъ какъ женатъ и даже ребенокъ былъ у меня».

«Благодарю тебя, Господи», молился онъ Богу, присутствіе котораго и связь свою съ которымъ онъ послѣ долгой разлуки съ Нимъ вновь почувствовалъ.

«Но что же? Неужели жениться на ней? На ней, послѣ всѣхъ этихъ гостей, купцовъ, всего этого ужаса развращенности? Развращенность? Развращенность въ томъ, что она топила свое горе въ винѣ и развратѣ, и то дѣлала такъ потому, что не могла дѣлать иначе. Или развращенность моя который погубилъ, бросилъ ее и поставилъ ее въ то положеніе, въ которомъ она погибла».

«Да, и женюсь и сдѣлаю то самое, что хотѣлъ сдѣлать 14 лѣтъ тому назадъ, только съ той разницей, что тогда я поѣхалъ бы на Кавказъ, на свою землю, а теперь поѣду въ Сибирь, на ту землю, которую укажутъ мнѣ, и, главное, съ той разницей, что тогда я могъ колебаться: для счастья, котораго я искалъ, можно было найти лучшую подругу, чѣмъ Катюша, хотя трудно было найти тогда что нибудь чище и милѣе ея, – онъ вспомнилъ всю ея чистую, тихую прелесть тогда. – Но тогда я думалъ, что не стоить останавливаться на ней, что можно было найти еще много женщинъ лучше ея. И какъ тебѣ казалось, что можно было найти женщину лучше ея, также тебѣ казалось, что [можно] было найти и форму жизни еще болѣе разумную и добрую, чѣмъ поселеніе на Кавказѣ и работу надъ уничтоженіемъ земельной собственности. Почему Кавказъ, а не Тироль, Неаполь, и почему работы надъ освобожденіемъ отъ земли, а не что нибудь другое? – думалъ я тогда».

И такъ какъ можно было выбрать и то, и другое, и третье, онъ не начиналъ ничего, все откладывая и откладывая, и вотъ дошелъ до того упадка, до котораго дошелъ теперь. Но теперь уже нѣтъ выбора, и это было хорошо. «Бросить ее, погубленную Катюшу, нельзя ужъ теперь, надо хоть чѣмъ нибудь заплатить ей, и я заплачу, отдавъ ей себя такого, какой есть, и мѣста выбирать нельзя, надо ѣхать съ ней въ Сибирь. И выбирать дѣятельности нельзя, потому что грѣхъ владѣнія землей весь окружаетъ меня, и онъ то запуталъ меня. Не было бы этого, я бы не жилъ такъ, какъ жилъ, не жила бы такъ и моя мать. И это мнѣ надо распутать. Это будет Single Tax¹⁴² Генри Джорджа».

По проэкту Генри Джорджа земля, рента съ земли, т. е. та цѣнность ея, которая произошла не отъ труда, положеннаго на нее, тотъ излишекъ цѣнности лучшей земли передъ худшей, эту ренту должны платить тѣ, которые пользуются ею, и платить не кому нибудь, а всему обществу за то, что они пользуются лучшей землей, чѣмъ другіе.

Эта плата то и составляетъ тотъ естественный капиталъ, принадлежащiй всему обществу, который долженъ быть употребленъ на нужды всего общества, на то, на что употребляются теперь подати и всѣ доходы государства. Но теперь подати употребляются неразумно, на ненужныхъ чиновниковъ, на вредныя учрежденія. И потому эти подати надо разсматривать какъ неудобство, лежащее на всѣхъ членахъ общества, ренту же земли употреблять на общественныя, общія дѣла, какими могутъ быть школы, богадѣльни, пріюты, пріобрѣтеніе машинъ, сѣмянъ, племенныхъ животныхъ, на продовольствіе въ дурные годы, даже на уплату податей».

<Такъ думалъ онъ о практической сторонѣ дѣла, избѣгая мысли о ней, о Катюшѣ. Ему страшно было думать о ней: она двоилась въ его глазахъ: то тихая, милая, ласковая, преданная тогда въ Пановѣ, то таже, но съ несчастнымъ и наивнымъ выраженіемъ разсказывающая о томъ, какъ она, Любка, пріѣзжала за деньгами и допила коньякъ. Но какъ ни ужасны были эти ея показанія, это всетаки была она, та самая Катюша, которая была въ Пановѣ.

Какъ, что онъ будетъ говорить съ ней, онъ не зналъ и боялся думать и представлять себѣ, но онъ не отчаявался и зналъ, что онъ долженъ сказать ей то, что онъ намѣренъ сказать.>¹⁴³