Полное собрание сочинений. Том 14. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть вторая

– А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант.

Только возвращаясь назад по той дороге, по которой он скакал между солдатами, Пьер увидал в первый раз убитых и раненых, которых: иных несли, иных вели под руки, иных ворочали солдаты и ополченцы.

Тут только Пьер понял всю ту опасность, в которой он находился, и на него нашел ужас смерти. Всё у него в глазах вдруг померкло.^[1188]

Он ничего ясно не видел. Всё представлялось ему как бы сквозь туман дыма и крови, главное крови, и он ничего не слышал, кроме пальбы и стона.

– Что ж, едете со мной или в Горки? – сказал адъютант.

– Да, я с вами, – сказал Пьер.

Не доезжая до Горок, адъютант поворотил направо, и они вместе низом поскакали по лощине к кургану Раевского. Тут не видно было раненых, а везде стояла^[1189] кавалерия, мимо которой скакал адъютант. Пьер опять оживился. Лошадь его отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.

– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф?

– Нет, ничего, но что она прыгает очень, – с недоумением сказал Пьер.

– Э! да она ранена, – сказал адъютант. – Правая передняя выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал адъютант, улыбаясь.^[1190]

Подъехав к оврагу у кургана, Пьер и адъютант слезли и пешком вошли на батарею.^[1191]

Большую часть сражения от 8 часов и до полудня Пьер провел на этой батарее, то есть на том месте на кургане (тоже старинном, как и курган Горок, насыпном), где с трех сторон было окопано канавами и где стояло десять беспрестанно стрелявших пушек,^[1192] высунутых в отверстия валов, около которых было несколько человек офицеров и человек 80 солдат, беспрестанно заряжавших, стрелявших,^[1193] накатывавших опять на места отскакивавшие пушки и сбегавших вниз за зарядами. С обеих сторон кургана стояли и лежали пехотные солдаты и стояли еще пушки, беспрестанно стрелявшие вперед через овраг на ту сторону, где был неприятель. Позади кургана тоже стояли и лежали пехотные солдаты с красными воротниками, еще позади этих солдат в лощине стояли ряды кирасиров или кавалергардов, передние ряды которых только видны были. Офицеры-кавалеристы беспрестанно выезжали^[1194] из лощины, приглядывались к тому, что делалось, и уезжали назад. Красивый, черноволосый, плотный генерал (это был Раевский), окруженный свитой,^[1195] проехал верхом по линии пехотных солдат,^[1196] остановился справа от кургана, слез с лошади и пешком вошел на курган, недовольно и строго взглянул на невоенную фигуру Пьера, бросившуюся ему в глаза, и с кургана посмотрел^[1197] в трубу и из-под руки на дымящееся впереди выстрелами и блестящее штыками поле и,^[1198] что-то сказав генералу, шедшему за ним, сошел вниз.

Пьер был введен на курган знакомым адъютантом и представлен ширококостому, плоскому артиллерийскому подполковнику, распоряжавшемуся тут, и с той поры, усевшись^[1199] на туре, по совету артиллерийского подполковника, в конце канавы, окапывающей батарею, под защитой валов,^[1200] смотрел на то, что делалось вокруг него. Знакомого адъютанта он не видал больше, и, как узнал после того вскоре, после того^[1201] ему оторвало руку, и он на другой день умер в Можайске.

Первое время на курган^[1202] не попадали ядра и гранаты: они летали через, с боков,^[1203] но из-за гула наших выстрелов, особенно крайнего орудия, недалеко от которого сидел Пьер, заглушали эти звуки, и Пьер^[1204] видал тут только, как в рядах солдат изредка происходила местами суетня, выбегали из-под оврага, изгибаясь, ополченцы и с чем-то уходили назад. Легко бы было догадаться, что это были убитые и раненые, но Пьер не знал этого и не видал. Всё его внимание было обращено вперед, несколько левее, на Шевардинской курган, перед которым видны были за дымом французские войска, блестевшие штыками, и на курган с большим дубом, у которого, как ему сказали, стоит сам Наполеон, и главное налево на флеши, где шла перекатная пальба ружей и пушек, изредка слышны были дальние крики и где,^[1205] очевидно, происходило что-то страшное.

Чувство ужаса, испытанное Пьером в то время, как он увидал на дороге к Горкам убитых и раненых, прошло тогда очень скоро, но оно оставило в нем глубокий след, прорезало в его чувстве глубокую колею, в которую он каждую секунду чувствовал себя готовым скатиться. И [от] этого он, невольно боясь за себя, отворачивался от убитых и раненых и не видал их. – Но, кроме этого сознания близости к чувству ужаса, еще другие мысли сильно занимали Пьера. После того, как ему указали большой дуб и сказали, что там^[1206] находится Наполеон, Пьер беспрестанно взглядывал туда, и ему еще с большей силой, под влиянием только что испытанного им ужаса, приходил всё тот же вопрос о том, кто и что был этот человек? Что он думает и чувствует? И как Провидение может допустить одному человеку делать столько зла другим людям?

В продолжение более двух часов Пьер оставался всё на том же месте и под влиянием^[1207] тех же чувств. Всё, [что] он видел перед собой, было всё то же. Слева у леса на флешах колебание далеких масс людей, изредка блестевших в дыму штыками, поправее и дальше дуб на кургане, у которого должен был стоять этот человек или антихрист, впереди перед собой опять в дыму лощина, по которой перебегают, перестреливаясь, стрелки, позади еще войска, правее Бородино с белой церковью и оттуда опять дымы пушек и направо красивая панорама ущелий и гор, впереди та же панорама, по которой вьется Смоленская дорога до Колоцкого монастыря, на который он любовался накануне.

– Носилки, – вдруг послышался голос офицера близко подле него. – Что стали? Носилки.^[1208]

«Зачем это носилки? – подумал Пьер. – Вероятно, носить заряды», сказал он себе, старательно глядя в противуположную сторону от той, где говорили голоса. Он мельком видел, однако, как прошли ополченцы на батарею и понесли что-то. Ему особенно интересно казалось теперь то, что делалось на флешах, и он засматривал туда, но и налево от кургана внизу, в пехотных рядах, через которые он смотрел, точно так же требовали носилки, и то там, то здесь сбиралась кучка. Он опустил глаза, чтоб не видать: с раскинутыми руками и ногами и с чем-то красным набок лежал убитый под самым валом батареи.

– О-ох, – послышалось сзади в двух шагах, и солдат артиллерист, как бы спеша, побежал и упал. Один за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь слышал одни эти звуки, беспрестанные то [с одной], то с другой стороны, и он слышал их, несмотря на [то], что, кроме этих звуков, звуки наших выстрелов и лопанья гранат еще больше усилились. Лежавшие ряды солдат направо встали и побежали вперед с криком. Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик и в то же мгновение шлепнуло что-то и завизжал солдат. Пьер подбежал к этому солдату и, увидав дергавшийся кровяной остаток ноги, сам не помня куда и зачем, побежал вниз прочь из батареи. Одно, другое, третье ядро перелетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьеру вспомнилось, что адъютант сказал ему, что на редуте безопаснее, остановился в нерешительности, идти или^[1209] ему назад, или вперед. Он соскочил в ту колею ужаса, которой он боялся, и^[1210] вполне^[1211] покорился ей. Он^[1212] пошел назад, навстречу ему несли раненых, опять раздумал и побежал под гору^[1213] к зеленым ящикам. Вдруг страшный^[1214] толчок откинул его назад на землю. В то же мгновение блеск большого огня осветил его и раздался в ушах его оглушающий, зазвеневший в ушах гром.

Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было, только валялись зеленые, обожженные доски на выжженной траве и тряпки, и лошадь, трепля оглоблями, проскакала от него, а другая так же, как и он, лежала на земле, пронзительно визжала.

Это было в 12-м часу, после занятия французами флешей, открытый^[1215] больше чем 100 пушек огонь против курганного редута и войск, стоявших^[1216] около него, перед началом наступления. Французы, глядя на курган, окопанный валом, полагали, что это было сильное укрепление, тогда как в нем только кое-как были поставлены 10 полевых пушек, и потому, что курган был цел, они всю силу своего огня из 100 орудий обратили на курган. Через 10 минут^[1217] 80 пушек были разбиты, валы низко^[1218] сбиты ядрами, и большая половина артиллеристов, бывших на кургане, побиты. Всё это продолжалось только 10 минут, но когда Пьер встал и увидал, что он цел, ему показалось, что прошло уже более двух часов. Встав, он побежал назад на батарею на то самое место, где он сидел. Ему казалось, что там только безопасно. Между тем на батарее уже никого не было, кроме убитых и раненых, и человек десяти солдат, которые заряжали еще оставшиеся пушки.^[1219]

[Далее от слов: В то время, как Пьер входил в окоп, кончая: весело и бурно бежали на батарею близко к печатному тексту. Т. III, ч. 2, гл. XXXII.]

(Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастию возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган георгиевские кресты, бывшие у него в кармане, не соображая того, что такой поступок не мог, во-первых, [быть] никем замечен, а, во-вторых, породил бы только насмешки, ежели бы был совершен и замечен.)

Пьер дал им дорогу и по скату видел выскочившего из амбразуры и убегающего с другими французами своего пленного или того, который его взял в плен, француза.^[1220]

С батарей вели пленных, в том числе раненого генерала, которого окружили офицеры и к которому подошел Раевский.

На батарею ввезли свежие орудия, стали убирать раненых и убитых, и огонь сравнительно затих.

Пьер так нравственно устал, столько он видел ужасов, что ему казалось, сражение продолжается более двух суток, что ему казалось теперь сражение наверное конченным. Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко и^[1221] точно так же налево кипело что-то в дыму и гуле выстрелов и точно так же у Шевардина стояла кучка народа, в которой был Наполеон, тот человек, который, по мнению Пьера, был виною всех совершенных ужасов.

«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали», думал Пьер, со всех сторон видя движущиеся носилки и, как пятна на поле, оставшиеся трупы.

Пьер сошел с кургана и пошел отыскивать своего берейтора. Но не успел он найти его, как вдруг сзади разразилась еще сильнейшая стрельба, чем прежде, опять одно за другим и по два вместе полетели ядра, залопались гранаты и застонали убиваемые и изувечиваемые люди.

* № 189 (рук. № 91. T. III, ч. 2, гл. XXX—XXXI).^[1222]

^[1223]<В два часа он едет смотреть поле. Le champ de bataille est superbe.^[1224] Он едет через трупы и смотрит на них.^[1225] Он смотрит на русских – они стоят. Стреляйте, говорит он. Батареи и так стреляют и стреляют до тех пор, пока устали артиллеристы, тогда все перестают и гениальное сражение кончено>.^[1226]

Вправо показался дымок, и густой, звучный одинокий выстрел пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут; Наполеон слез с лошади и, отойдя несколько, стал смотреть на французские войска.

2-й, 3-й выстрел, заколебался воздух; 4-й, 5-й раздались близко и торжественно где-то справа,^[1227] и как будто от этого выстрела всё зашевелилось, проскакали верховые, а также как будто от этих выстрелов мерно задвигались солдаты, заслоняя батареи. Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой. Уж нельзя было ни считать, ни слышать их отдельно. Уж слышались не выстрелы, а с грохотом и громом катились со всех сторон громадные колесницы, вместо пыли распространяя голубоватый дым вокруг себя. Только изредка вырывались более резкие звуки из-за равномерного гула, как будто встряхивало что-то эти невидимые колесницы.^[1228]

Утро было свежее и серое, солнце еще не^[1229] выходило из-за тучи на востоке горизонта, но было светло и в низах колыхался туман, на вершинах дым от выстрелов. Игра началась, и Наполеон сошел с Шевардинского кургана к низу и как бы углубился в созерцание своей шахматной доски. Игра началась.^[1230]

<Выехав из Псарева и проехав около версты по направлению к нашему правому флангу от левого, ему встретились две дороги. Одна была впереди по направлению к выстрелам (к батарее Раевского); другая – вперед, к Горкам, к тому кургану, на котором он был вчера и на котором находился Кутузов со штабом, как ему сказали.

Въехав в Князьково, наполненное солдатами, он услыхал ближе стрельбу, еще более усилившуюся. На выезде из Князькова было опять две до>роги: одна вела мимо заборов и кустов прямо в Горки; другая опять налево к Бородину, проходя совершенно позади батареи Раевского. Пьер поехал по этой дороге. Не доезжая до Бородина, шагах в 200 на берегу Колочи Пьер услыхал ружейную стрельбу и крики ура. Несколько человек проскакало, обгоняя его, и позади его бежала пехота на выстрелы.

Лошадь Pierr’а стала горячиться, настороживать уши и торопиться. С Pierr’ом сделалось то же самое. Гул орудий, торопливые движения лошади, теснота полка, в который он заехал, и главное, все эти лица, строгие, задумчивые, – всё слилось для него в одно общее впечатление поспешности и страха. Он спрашивал у всех, где Бенигсен, но никто не отвечал ему, все были заняты своим делом, которого не видно было, но присутствие которого видел Pierre.

– И что ездит тут в белой шляпе, – услыхал он голос позади себя.

– Поезжайте, куда вам надо, а здесь не толкайтесь, – крикнул ему кто-то.^[1231] Но только что он выехал из одного полка, как попал в другой, и опять кто-то крикнул ему: «Что ездить перед линией».^[1232]

Пьер выехал в сторону из полка и увидал наконец сражение – то, что он желал видеть. Впереди его были^[1233] Бородино, теперь занятое уже французами. Французы, уже выбив наших из Бородина, прошли его и столпились на мосту на Колоче и по сю сторону моста^[1234] и стреляли в наших из ружей и из пушек. Русские стояли уже перед Бородиным. Наш полк шел на мосту. Офицер или генерал ехал впереди. Все закричали, стали стрелять. Французы убежали за мост и наши заняли его.^[1235]

С начала сражения прошло уже около часа, и сражение здесь в Бородине продолжалось около 20 минут. Русские заняли мост и стали жечь его. В Бородино летали ядра и били наших. Пьер увидал раненых и убитых.^[1236]

И опять везде он видел те же озабоченные занятые лица каким-то невидимым, но важным делом.

Один Pierre был без дела и без места.

Дым и гул выстрелов всё усиливались. Летали над ним ядра, но Pierre не замечал, он не знал этого звука и был так встревожен, что не был в силах отдать себе отчет о причинах разнообразия звуков. Он^[1237] смотрел вопросительно на всех. «Неужели они теперь не бросят всё это, не поймут то, что они делают, и не разойдутся?» Но они не только не расходились, но, казалось, были чем-то оживлены и счастливы и не видели убитых и раненых, а Пьер видит их одних.

Французы вступили в Бородино. Стрелки их рассыпались у^[1238] реки и перестреливались с нашими.^[1239] Их батареи беспрестанно стреляли и били наших людей. Всё это продолжалось более часа. Слева слышалась страшная стрельба. Но Пьер не думал, чтобы там было то же, что здесь. Ему казалось, что здесь было всё сражение, потому что он был здесь и потому что больше тех ужасов, которые он видел здесь, он не мог себе представить. Весь интерес его от позиций и распоряжений и тонкостей стратегических вдруг перешел совершенно на другое, не столько вследствие разговора с кн. Андреем, [но] вследствие того жалобного писка, который он услыхал подле себя, когда подле него ядром разбило ноги солдату, весь интерес его перешел на раненых и на вопрос о том: неужели это будет еще продолжаться. Неужели они не образумятся.

Всё у него перед глазами слилось в туман дыма и пальбы и, главное, крови, из которых он редко натыкался на оазисы человеческих лиц, а все эти лица носили один и тот же отпечаток оживленности, недовольства и упрека тем, что заехал сюда без дела этот толстый человек в белой шляпе.^[1240]

Знакомый ему кн. Шаховской подъехал к нему верхом, и на нем было то же выражение.

– Вы как здесь, граф? – сказал он и тотчас же начал рассказывать, как было дело; как гвардейские егеря совсем оконфузились и побежали. А что здесь их выбить одну минуту и что только бы велели и дали бы еще 3 бат[алиона], сейчас <их можно выбить из Бородина. Пьер слушал его, но с удивлением, вопросительно смотрел на него.

«Неужели ваше? неужели – но то, что вы делаете?

Неужели вы не опомнитесь, не устали от этой крови и страданий» говорил его взгляд, и Шаховской понял, вероятно, этот взгляд, отвернулся от него и поехал дальше.

– Вы куда? – спросил Пьер.^[1241]

– На левый фланг. Там жарня страшная идет…

– Неужели? – сказал Пьер.

– Разве не слышите? Поедемте к Раевскому, там всё видно. – Пьер поехал с ним. Он не верил, чтобы когда-нибудь кто-нибудь [видел] ужаснее того, что он видел, а между тем дело в Бородине и на мосту Колочи – пустая схватка, не имевшая никакого значения в сражении и относившаяся по потере как 1 к 50 к тому, что происходило на левом фланге, откуда перекатываясь слышалась неумолкаемая канонада, где решалась судьба сражения>.^[1242]

Было 9 часов утра. Прошло уже три часа с начала сражения, и всё та же страшная, неумолкаемая стрельба продолжала раздаваться по всему полю. Пьер, слезши с лошади, сидел на откосе высокого кургана б[атареи] Р[аевского] и смотрел на то, что делалось перед ним всё с тем же недоумением и вопросами, которые не разрешились для него: «Зачем они это делают? И как они не устанут?»

С курганной батареи открывалось всё поле сражения, застилаемое дымом. Перед курганом и внизу был овраг с кустами, в этом овраге стреляли из ружей – перекатной стрельбой, влево виднелось Бородино, при слиянии двух рек. Там-то и стреляли. Но влево через седло к деревне Семеновской дым и грохот и движение войск не переставали.

Там, очевидно, шло всё сражение. Впереди Семеновского во французской линии был виден курган с большим дубом. Это был Шевардинский редут, и на нем был Наполеон. Впереди Семеновского были видны флеши Багратиона и на них, несмотря на то, что в батарею Раевского били ядра и свои стреляли, туда все и смотрели. Раза два Пьер видел и слышал, были толки смотревших, что наши выбиты, и опять взяли флеши, но всё это не интересовало его, он смотрел в дыму на остающиеся пятна (раненые) и удивлялся, как они не оставят этого, не ужаснутся, но никто не ужасался. Прискакавший оттуда адъютант радовался. На батарее Раевского завтракали. Так прошло два часа, и после многих споров все решили на батарее, что наши отбиты.^[1243] «И какое дело, какая разница, что отбиты или нет», – думал Пьер. И все, казалось, так думали. Несколько раз Пьер пытался ехать смотреть раненых [с] того места, но ужас раненых и смерти возвращали его. Ему казалось, что на батарее его не убьют. Он сам стал завтракать, а ему казалось, что все успокоились. Но нет, когда он встал, всё было то же и не только то же, но все на батарее стали говорить, что идет колонна против них и стали указывать ее себе… Огонь усилился. «Не может быть», думал Пьер на приближающуюся колонну. Но она приблизилась, стала стрелять. Испуг выразился на лицах, и после дыма увидали, что французы бегут. Наши раненые стонали, и на поле лежала ночь. «Ну, теперь кончено», думал Пьер, слезши с лошади. Но теперь только начиналось. Опять начали стрелять, двигаться, носить раненых и из-за дыма пушек на бруствере показались французы и все побежали назад. Пьер поскакал^[1244] к тому месту, где были Горки, но навстречу ему двигалась рысью кавалерия, и опять сердитый голос закричал на него: «И чего вертятся тут. С дороги!»

Pierre остановился, изыскивая место, куда бежать, и, потерявшись, не узнавая, где были свои, где неприятель, поскакал опять назад.

Пули, которых он прежде не замечал, засвистали вокруг него, на него нашел ужас, еще сильнейший, чем прежде.

Pierre так был уверен, что каждая пуля, каждое ядро попадет в него.

Он остановился, нагнулся к седлу и мигал, почти не открывая глаз.

«Сюда, сюда, пожалуйста», – кричал берейтор, но Пьер не слыхал его.

Вдруг на него наскакали наши кавалеристы, возвращавшиеся из атаки, его лошадь поскакала с ними. Он не помнил, долго ли он скакал, но когда лошадь его остановилась, он заметил, что звуков пуль уже не было вокруг него и что он весь дрожал и зубы его щелкали друг об друга. Вокруг него слезали с лошадей уланы. Один улан, с кровью на спине, в двух шагах от Pierr’а упал с лошади, и лошадь, фыркнув, отбежала от него. Лица всех этих людей были страшные. Пуль не слышно было, но над головами еще летали ядра. Pierre содрогался от звука каждого ядра: каждое ему казалось направленным в его голову.^[1245]

Всё для Пьера казалось конченным, но тут толпа людей бежала ему навстречу с большим, толстым генералом, и всё обращалось опять на редут.

Ура, ура, – слышалось там. (Это Ермолов отбил редут.) «Теперь кончено», думал Пьер.^[1246] Но было только 11 часов, и далеко не было кончено. Всё та же стрельба слышалась, те же стоны раненых, те же окровавленные трупы, снова били друг в друга, еще и еще.^[1247] Все, казалось, разделяли чувства Пьера – все устали. На всех лицах, вместо прежнего оживления, была усталость и даже отвращение. Но все стреляли, все убивали.^[1248] Пьер слез с лошади и сел.^[1249]