Как приехали мужики – из себя же старосту выбрали – показал место, живо лошадей поотпрягли, поспутали, ящики посняли, загородили, деревья понагнули, шалашики поделали, сенцом покидали, пошла работа. Андрей приходит.

– Где, – говорит, – мерин?

– А я почем знаю? Разве я работница? Ты бы ломался.

Что с бабой говорить. Махнув рукой, пошел у мужиков спрашивать. Нашел, спутал. Обиделась Маланья, ничего не сказала. Постой, я те вымещу, думает. Пошла работа: бабы в валы гребут, песни поют. Мужики за ними копнят вилами. Старик дворник приехал, шутит с народом.

– Пожалуйста, братцы, постарайтесь, – говорит, – погода не устоит, вам же хуже.

– Винца полведра поставь.

– Ладно, – говорит.

Так любо-дорого смотреть, как работа пошла. В обед полчаса вздохнули, опять за дело. На барщине того бы в три дня не сработали. Весело, дружно. Одному только Андрюхе пуще других дней тошно. Расчет возьму, думает, пойду к матушке, скажу – на дороге наймусь. А сам все на Маланью смотрит. Под горой, видать, она передом по косогору идет, и ногой и граблей подкидывает сено, в два аршина загребает, сама песню поет, а не то гогочет, на всю рощу заливается. На него и не посмотрит ни разу. Еще ему тошней того. Нет, бросить надо, думает себе, не тот я человек. Пришли к телегам, уж темно, поужинали, винца выпили. Маланья Андрюшке слова не сказала. Которые старше, спать полегли. Бабы по стаканчику выпили, так-то раскуражились, что и спать не хотят. Стали хороводы водить. Старик дворник с ними; еще за вином послали. Андрюхе грустно еще пуще того: все народ богатый, да и своя, а он чужой, работник; вино же он не пил и привыкать не хотел. Взял армячишко, ломоть хлеба отломил, пошел в сторону на копну, у березы стояла. Сено не готово еще было. Сгребли только от росы, – завтра разваливать опять хотели, на погоду глядя.

Сено сырое, зеленое еще, пахучее. Поскидал верх сырой, крупный – лесное сено – постелил армяк – лег; так-то ему грустно, грустно стало. Там, из-за лесу, бабы кричат, смеются – ребята за ними гоняются, Маланьин голос слышно, – дымок до него доносит ветерком. А на небе чисто, чисто, звездочки дрожат. Лег навзничь, как ни устал, стал на звезды смотреть. За леском затихло все, а ему все не спится. Со скуки стал песню петь. Только что такое – копна шевелится.

– Кто тут?

Глядь, бабы.

– Кто ты, чего?

Узнал – солдатка с парнем прошла в кусты, другая баба и есть Маланья; взяла, ничего не говоримши, подошла к нему, села на копну.

– Это я. Что перестал – пой, Андрюша.

Андрюшка заробел, хочет петь, как будто голос пропал.

– Что ж ты, пой.

Взяла его за рукав, дергает.

– Я люблю эту песню, наскучили мне мужики, я от них ушла. Пой же.

– Ну… Оставь.

– Что тебе, скучно?

Молчит.

– Чего тебе скучать? Вот мне без мужа так скучно, а тебе что? Сыт, сух, чего тебе еще?

– Что тебе в муже, у тебя и без мужа много.

– Не мил мне никто, Андрюша. Тошно, скучно мне, мочи моей нет. Не мил мне никто, окромя мужа. А что ж ты с бабами не играешь?

– Что ж, я чужой, у вас своих ребят много.

– Ты серчаешь на меня?

– Нет, за что ж?

– Экой ты горькой, право, посмотрю я на тебя, нелюбимой ты, право. А за мерина рассерчал?

– Нет, Маланьюшка, я тебе всю правду скажу… ты меня оставь. Что я тебе?.. я работник… а то совсем глуп стал… ведь сам себе не властен… я на тебя и не смотрел прежде… мало ли, кажется, других баб по деревне… право, ты оставь… А что скучно, так дома давно не был…

‹Она молчала и складывала занавеску вдвое, потом вчетверо и опять раскладывала.›

– А что ж, женить скоро?

– А бог знает.

– Я бы за тебя пошла.

Андрюшка помолчал. В кустах зашумело и свистнул кто-то. Андрюха засмеялся.

– Вишь, Настасья хозяина нашла.

– Я бы пошла за тебя.

Маланья встала, села на колени к Андрюхе, обеими руками взяла его за щеки и поцеловала.

– Никто мне не мил, никто мне не мил.

Из кустов зашевелилось, она вскочила и побежала к солдатке.

– Что ты со мной делаешь, что ты со мной сделала, – сказал Андрюха и ухватил ее за руку. Но она вырвалась:

– Брось, вишь народ идет, увидит.

Андрюха не спал всю ночь, а она с солдаткой пришла к телегам и завалилась спать посередь баб и заснула, как мертвая, ничего не слыхала, не видала. Андрей долго сидел на копне, слушал, рыскал около телег, но Маланья не встала; слышал он только, как собаки лаяли на станции, как петухи закричали, птицы проснулись, мужики пришли, сменились из ночного, как роса холодная покрыла землю и сено. Он сам не помнил, как заснул. На восходе его разбудили. Маланья была такая же, как всегда, как будто ничего не было.