Незримому Собеседнику

Ветер

И новое Созвучие подхватило и вывело на новый уровень. Теперь ничто уже не могло воспрепятствовать достижению цели. Я упёрся. И по Твоему новому Звучанию почувствовал, что теперь мы близки не только по Боли, но и по тональности Её сублимации в творчестве. По подаче и воплощению.

И даже когда на взлете новой программы обнаружилось, что мои предчувствия недомогания в Тебе не обманули, и более того, что Тебе срочно необходима операция, я не испугался того, что в моих силах лишь писать, и писать письма. Я не думал, много это или мало. Я был уверен, что мы справимся. И казалось, что так оно и было. Книга спорилась, и обещала, что будет написана в грядущем году вместе с Твоим новым альбомом.

Ну а после написания книги всё должно было случиться само собой, поэтому она стала ещё и Посланием из Будущего. Благой вестью.

Да

В настоящем пересеклись линии прошлого, настоящего и будущего. Мы не живем в прошлом, потому что помним не событие, а свою реакцию на него, причем не всегда того периода, часто по истечении времени в уже искаженном иными событиями виде.

Мы живем в ситуации, которую возможно исправить, только изменившись. И она указывает на то, что стоит поменять. Мы не живем в будущем, но задаемся целью, которая с нашей точки зрения стоит того, что мы готовы в неё сейчас вложить.

И вот здесь и сейчас я искал связи между тремя мирами, и связью этой стала Любовь. Любовь, породившая книгу. Любовь, запечатленная в книге. И Любовь, вышедшая из книги, та, с которой я планировал пойти в дальнейший путь, когда наши пути с книгой разойдутся.

Кто мы все, как не Посланники в этот Мир? Жаль, многие из нас забывают об этом. И не обязательно быть Поэтом или Пророком, что нести Его Весть. Порой достаточно быть приличным человеком.

Каждый, находясь в том месте, где душа и разум творят в гармонии – Слово Божье. Я буду продолжать писать, в том числе свою жизнь, она станет лечить человеческие души, и превратится из моей истории в историю каждого, кто с ней соприкоснётся. В моей же воплотятся все заветные мечты.

Приглашенье

Итак, если не против Вы, то я немедленно представлюсь. Я Ваш Попутчик. Случайно совпадение маршрута. Однако нет препятствий для беседы, пока близки наши глаза. Пусть не во всём похожие волнуют темы, и мало общего у нас, подробностями прорастаем мы друг в друга, неспешно продолжается рассказ. Нас разные вели сюда задачи, но мы теперь наедине, я – Слово, Вы – Читатель, местами можем поменяться мы вполне, когда найдёте, что сказать или спросить. Я буду рад послушать и ответить.

Жизнь сама – наука Чтения. Век живи и век учись, а неписаный учебник преподаст не раз, не два, как прислушиваться должно к Её образным словам, тем, что в книгах, и в кино, в лицах встречных и знакомых, в неизведанных краях, запасных аэродромах. Как прочесть в них перст судьбы, предложение меняться, как принять, понять, простить и безудержно влюбляться.

Самому как написать, что усвоил, иль оставил, о своём повествовать, создавая массу правил, чтоб потом их нарушать. А потом читать опять, за собой и у других, чтоб ошибки исправляя, созидать неповторимый путь, в отношениях закаляясь, создавая новый стиль, свои чувства укрепляя, убеждаясь, не напрасно, всем ветрам доступным был. А когда нагрянет холод, обогреть и подбодрить каждого, кто пожелает для себя принять посыл.

Всё в ней с первого мгновенья, до заката наших дней для того, чтобы постигли глубину души своей. Не сдавались и не ныли, а на встречу к Свету шли, ни о чём чтоб не жалели, и минуты берегли от скандалов, от проклятий и от злобы, разъедающей как ржа, чтоб разрушилась тюрьма мнимых страхов и незнаний, в чём у Мира благодать. Прекратим же обижаться, и подвох во всём искать. И за жадного соседа с нас не будет в Жизни спрос, за себя мы лишь в ответе на любой больной вопрос.

Лавина

Я обрушил на Тебя всего себя без исключений. Каждый свой шаг, всё, что сохранилось из моих писем другим, каждую строчку, обретавшую Рифму. Мне не хватало воображения представить, что именно Тебе придется по душе.

И было страшно подумать, что я оставлю Тебя хоть на минуточку без внимания, потому что именно тогда, воспользовавшись моей опрометчивостью, придет кто-то более ловкий и убедительный. Куда страшнее было вообразить, что Ты сама отвлечешься. И я гнал такие мысли прочь, оставляя за Тобой право выбирать самой, читать или не читать всё подряд. Но если читать, допускал я, то принимать всем сердцем.

Впервые моё настоящее стало масштабнее будущего. Впервые сам процесс определял мою потенциальную состоятельность. И, возможно, впервые я пообещал себе не чего-то достичь ради Любимой, но измениться так, чтобы Ты не побоялась признаться, что меня Полюбила.

И я менялся. Менялся, следуя за своей Рифмой, частенько удивляясь, в какие глубины Она меня занесла. Менялся в своих стихах и их подаче. Менялся, чтобы звучать отчетливо и ярко. Менялся, не прекращая сомневаться в своих способностях выйти из тени своего произведения.

Я чувствовал, как моей рукой и сердцем владеет Сила, превосходящая мои способности. И я боялся, что Она оставит меня, если я отступлюсь от Тебя. А, значит, Слово моё умрет вместе со мной. И я готов был расплатиться своей жизнью за Его Звучание.

Я и раньше знал, что жизнь конечна, что с собой в могилу мало что возможно прихватить. Но теперь я уверен, что туда невозможно и самого себя взять. И всё, что мне во мне так дорого, запросто может обесцениться для меня с последним выдохом. Поэтому себя не стоит беречь, как некий уникальный сосуд, который будет бесконечно пополняться.

Не будет. Разобьётся в итоге, стоит только лишиться плоти. Но надо уметь себя отдать этому Миру. Успеть создать новые Миры. Раздарить свою уникальность до того, как пересечешь черту. Только так сбудется самое моё сокровенное желание – без страха смотреть в свою могилу.

Любовь моя к Тебе указывает через что надо пройти, чтобы в час роковой обрести уверенность, что я уже никогда не исчезну с лица Земли. И с радостью отдать Богу Богово с процентами, оставив светлую память о себе.

Возможно, что светлая память о себе – это и есть след Бога на Земле, запечатлевшийся с моей помощью. Не потому ль нас всех так часто беспокоит, что о нас подумают другие? Но кто сказал, что это мнение должно исходить от тех, кого видим и слышим мы, а не от тех, кто видит и слышит нас?

Почему социум, влиться в который так хочется многим из нас, так важен, что порой мы готовы пожертвовать своими мечтами, так и не поняв, в чем их суть? Или, напротив, мы так рьяно отрываемся от своих корней во имя иного блага, что не замечаем, как мечта ускользает из наших рук, потому что в и погоне за ней утратили понимание её предназначения? Что я конкретно хочу оставить и кому? Не тому ли, кто также, как я, не способен обрести внутренний покой?

Предвкушение

Ты прозвучала для меня впервые в концерте в поддержку Доктора Лизы. Мгновенье назад в «Школе злословия» меня поразил Её взгляд, открывающий проход в бездну, и я уже не мог не смотреть туда, куда он направлен. В этот день Её взгляд был направлен на сцену, давали крупные планы. Я запомнил его и Тебя.

Изумляясь легкости звучания Твоих слов, несовместимых с обликом Такой Живой Девушки, о возможном повороте событий на путь неизлечимой болезни я впервые улыбался Смерти. Не потому, что Она непременно отступит перед ДЛ, а потому, что Ты была уверена в исходе – всё будет чистенько и гладенько. А то, как Ты при этом сложила пальцы, как сияло Твоё лицо, как взгляд направлялся в неизвестные мне просторы, не оставляло сомнений, что Ты веришь в то, что сказала. И я безоговорочно поверил в то, что Ты имеешь на это полное право, даже не попытавшись навести о Тебе справки.

Безоговорочно я верил только звучанию песен Примадонны. Где-то в тонком сплетении Музыки и Текста длительное время оттенки Её Голоса рождали подтексты. Ни одно Её интервью не дало мне столько почвы для размышлений, сколько дало Звучание. А слова, что слова? Мы любим их, они любят нас, но чтобы они тронули душу, мы должны верить друг другу, мы должны слышать в них себя.

Я искал защиты в текстах, когда стало неловко будить ночью Родителей от очередного приступа паники. Но даже тонкая душевная организация старших Подруг, с готовностью выслушивавших мои неясные переживания по поводу подростковых страхов, не находила точных выражений. Только сочувствие, полное их собственного опыта, открывавшего их, но не спасавшего меня.

Я перестал делиться и стал чаще слушать песни. И я бы мог вспомнить, что в тот вечер спела Ты, если б постарался, но память на первом плане оставила именно Твою речь, жесты, взгляд, словно это был случайный разговор между мной и Тобой, приглашающий к новой встрече.

Но я жил в другой истории Любви, полной стихов, которым я не придавал значения, но и не писать их Ей я не мог. Они проливались из рога изобилия Рифм, жили своей жизнью, а я сто пятидесятый раз переписывал начало своей книги.

Казалось, подбери я должную историю для вступления, как роман напишется сам собою. Но чем придирчивее я всматривался в текст, тем больше сомневался в написанном. Я остро нуждался в поддержке.

Впервые я был растерян не перед лицом самой Смерти, но самой Любви, потому что не чувствовал заинтересованности Любимой Подруги. От отчаянья я обратился к знакомой Журналистке за советом, но Она лишь сказала, что никому неизвестно, какой я писатель, и ни слова о тексте.

И только в переплёте несложных рифм я казался себе счастливым. Они берегли меня, поддерживали в сложные минуты, и пока они лились из меня, я чувствовал, что Связь с Любимой Подругой крепка и надежна.

 
В бесконечность спешат пароходы,
А за ними бегут поезда,
И увозят людские невзгоды,
Чтоб подальше и навсегда.
И считает большие доходы,
Банк удачи с названьем судьба,
Кому жалость уже не в охотку,
А реальность уже в самый раз.
 
 
Нежность в форточку влетела,
И чайку попить присела,
Поболтать о том о сем,
Как дела, да как живем.
Она ласково смотрела,
Все шептала, тихо пела,
Прописалась быстро в дом,
Чтоб командовать так в нем.
 
 
В даль манящая дорога
Зазывает очень строго,
И настойчиво внушает:
Промедленья – осуждаю.
Собирайся понемногу,
Обувай надежней ноги,
По себе они узнают:
Путь далекий ожидает.
 
 
Жизнь отмеряя биением сердца,
спешим обрести, чтобы расстаться,
и хлопаем вечно той самой дверцей,
что открываем, чтобы встречаться,
и эхо разлуки звучит во вселенной,
той самой, что названа кем-то любовью,
и ветер уносит, что стало вдруг тленным,
чтоб мы примирились однажды с собою.
 
 
Сердце билось в предвкушении,
говоря своим биением,
как ему сейчас всё мило,
лишь бы было то, что было,
что пребудет и пройдет,
что с собою зазовет,
те волшебные мотивы,
что мечте даруют силы.
 
 
Я слышу голос тишины,
в нем, словно в зеркале, видны
Её манеры, жесты и повадки,
Она сама, как призрак сладкий,
для дыхания, для взора,
ему неведомы укоры,
что в чувстве есть самообман,
ведь тишина так манит к Вам.
 
 
Любовь в каждом шаге,
любовь в каждом взгляде,
любовь, как любовь,
бежим лишь не глядя,
и что-то теряем,
любовь, как любовь
всегда остановит,
и ритм подправит,
и вот замечаешь,
что шаг убавляешь,
но всё успеваешь,
любовь, так любовь.
 
 
Я смотрюсь в эти стихи и вижу один бесконечный, полный нежности день. Больше за время его течения ничего не произошло.
Вот он ласковый покой,
Наконец добрел домой,
На диване растянулся,
Тихо в книжечку уткнулся.
Почитал о том, об этом,
Уронил взгляд на планету,
И к квартире присмотрелся,
Чтоб доставить радость сердцу.
 

Все мои переживания остались в прозе писем, в прозе бессонниц, в прозе событий. В стихах время застыло, словно давая мне передышку перед следующим рывком.

26.12.15. Обломов

Я чуть не поверил Гончарову через мастерские приемы Михалкова и обаяние Табакова, что это из детства. Маменька. И всё само собой разруливается, что только ни пожелается, ну, разве что не надо Маменьку беспокоить, когда она спит. И даже покосившийся порог весьма кстати, можно покачаться с другом.

Но потом вдруг написал по другому поводу, что подростку не надо понимания. Без дополнений и комментариев. И вот, эта невостребованная энергия роста Обломова, который не готов её тратить на всякую светскость, который боится стать, и становится оторванным листом, и потерянность подростка сошлись в одной точке пересечения. В недолюбленности.

И он бы реформировал всё, конечно, сам в Обломовке, но как-то недосуг. И всё бы у подростка было б складно, если б не одно «но», он не может полюбить так, чтобы это чувство не разрушало его детства. Чтобы оно не разрушало в принципе. И ему не дано представить, что Любовь просто обязана многое разрушить, лишить невинности, и не факт, что это лишение будет приятным. Это как повезет.

Обломов привязан, подросток отвязан, и неизвестно, кому легче. Потому что это одинокий путь. Это путь своих ошибок. Возможно, потом кто-то скажет, что надо было строже. Продолжать не пущать, устраивать скандалы, наказывать. И ненависть свою к своим ошибкам, к тому, что не принимал заботу родителей, а они вполне приличные люди, и хотели добра, или сволочи, добра не додали, выместят на своих детях. Не важно как, будут слишком строги или слишком мягки. Но кто бы, что бы ни сказал, все мы соврём. И возможно, я сейчас напишу новый самообман, что единственный идеал того периода – это растущий организм, желания которого доминируют и над сердцем, и над разумом.

И если б я не жил там, где жил, и если б я только знал, что мое тело имеет право желать всех этих девушек, которых я желал в мечтах, то никакая АБП мне была бы не нужна с Её пониманием. И мои сверстницы, к Ней охладевшие в тот момент, когда я прикипел к Ней кипучей связью, помноженной на оптический обман, просто уже всё попробовали, что хотели, и пошли за своими желаниями.

Я со своими желаниями очень долго не мог договориться. Конечно, я и доспорить не мог с Маменькой, потому что не сознавал предмета своего спора. А он прост: «я Хочу». И в этом смысле я всё отыграл примерно в 18–19, когда приехал домой со сберкнижкой, а это было лето инфляции, поэтому на книжке было столько денег, сколько родители не накопили за всю жизнь (мне их потом хватило только на зимнюю куртку), когда я сказал Маме, что я хочу и поеду в гости, и если мне там предложат остаться ночевать, то я останусь. И Она меня выслушала без возражений.

Потом было разное. Но предмета спора уже не было. Я спорил сам с собой. Я не посмел найти себе Женщину, которой можно сказать «я тебя хочу», потому что она «как я». Я не посмел сказать ни одной Женщине, которой признавался в любви «я тебя хочу», а всё ходил вокруг и около, и выжидал, когда ж она найдет время меня послать к чертям собачим в глаза. Пока не встретил Её.

Она, конечно, к именно этим чертям меня не посылала, в глаза точно. Но, поскольку, разрешения я у Неё забыл спросить, желать Её или не желать, ставить ли Её в известность и каким образом, то посылания вовсе не отбили у меня охоту. И все остальные желания как-то нашли себя.

И вот это «я Хочу» играет со всеми нами злую шутку. Потому что так и не догнав своего организма, мы начинаем подозревать, что есть личности «которые всю молодость нам сгубили», как будто это было чье-то чужое решение, например, жениться. И даже если ты счастлив в семье, в карьере, то всё равно, это какой-то груз ответственности, а хочется юношеской беззаботности. Плотской ненасытности.

Но и ты сейчас не удовлетворен, дружочек, тебе и сейчас нужен праздник, ну, догонись уже умом и сердцем, не бойся. что ж придираться к Обломову. Привязанность – это что-то абсолютно платоническое. Это то, что тебя никогда не заставит измениться. Разве ты не мил и так? А вот, гляньте-ка, твои познания в искусстве несопоставимы с огорчением от орешника, что портит пейзаж. И ты лезешь в него медведем, и ломаешь до остервенения.

А знаешь ли ты, голубчик, боль своей земли? Там в твоем имении всё идет наперекосяк, и управляющий ещё наверняка приворовывает. А знаешь ли ты цену мясу, которое ешь, не в рублях, не в долге перед мясником, а отношениях? Хотя бы Слуги твоего с Хозяином лавки. Нет?

А ведь боли недостаточно. Я её знаю, я видел трактор в поле, несущийся с плугом и выворачивающий местами землю до песка. Если бы я в тот момент был Директором совхоза, о! Нет, сначала б морду набил и матом обругал. Но моя беда была в другом. Я не мог себе позволить быть мелким землевладельцем, когда бардак повсюду, я должен был расти до размеров главы района, а потом и области. О стране я не думал, но когда меня во сне об этом спросили, то согласился. А это уже отношения с людьми.

Пожалуй, я был и тут обречен уйти в писатели. Ну а Обломов видел корни. Он не видел Души. И мы жили, и жить будем. Да. И нет в этом русском уповании на Бога ничего душевного. Потому что тут даже ожидания чуда не заложено, не то что работы над собой. А душа-то, она мается, конечно. А чудеса сами случаются. Великие мы. Великодушные. Спящие красавицы. Поцеловал бы кто, пробудил желание.

И что на излёте второго листа, на третьем в написанном? Мир в себе. Сотрудничество ума, сердца, тела. Три в одном, т. е. в сумме четыре. И это четвертое вовсе не «Она не виновата, что я Её хочу, поэтому не обязана». Нет. Она Прекрасна тем, что я Её Хочу. И то, чем Она Прекрасна, я точно не выдумал. Уж если я кого и выдумал, так это себя, которого Она Желает. Каким выдумал, такого и являю. Местами, оказывается, что фантазия моя беднее моих представлений о Её Желаниях, но ничего, я учусь соответствовать.

Порыв души

Я отложил текст книги в долгий ящик и пошёл за звучанием фразы «а если что-то случится, то стоит обратиться к ДЛ и всё будет чистенько, гладенько…» в Бездну Её бездонных глаз, откуда на меня смотрел Бог.

Я пошёл не за помощью, пошёл помочь, поучаствовать. Единоразово, как я уже делал, то тут, то там, не задерживаясь в проектах. И если повезёт, сравнить ощущения от Её звучания в интервью и от присутствия рядом. Я выбрал день. Я набрался смелости позвонить, чтобы принести то, что необходимо. Ответила помощница Лена, но в трубке тут же начал солировать Её голос: «Скажи там надо…». Смущение сменилось радостью, словно мы уже знакомы.

Привычно я прихватил с собой цветов, и они волей случая привели к ЛП. Цветы! Цветы, как Она любила говорить, это то, что Она предпочтет бриллиантам. Я был обласкан и приглашен обязательно прийти ещё.

Каждый из нас, попавших под магию Её умения владеть ситуацией там, где царят смерть и беспомощность, видел в Ней то, что хотел, уходил, когда желания не оправдывались, ломал себя, чтобы продолжать хотеть видеть и т. п. Она была далеко неоднозначная, равно как и Её отношения с Миром. Но, пожалуй, Она всегда была честна с собой. И это давало Ей огромную власть над чужой Болью. Не мне судить, как Она распоряжалась этим даром, но Она жила именно этим. И Её всегда несло именно туда, где Боль витала в воздухе.

И то ли воздух от Её присутствия менялся, то ли менялась сама способность дышать, но взаимодействие с Ней и Её Командой примиряло меня с Болью расползания истории моей Любви на не связанные друг с другом эпизоды. У них было чему учиться. И я учился. Я соприкасался с тем, о чём не всякий готов позволить себе думать, потому что жизнь бездомных и неизлечимо больных далеко неприятная тема для размышлений, а здесь это была повседневная рутина, в которой всегда находилось время для дружеского соучастия.

А по осени я услышал от Любимой Подруги: «Пожалуйста, больше никогда не приходите сюда». Никогда! И история моей Любви раскололась. Теперь я смотрел в бездну своих ощущений и слушал эхо своего голоса. И клялся, что я найду Женщину, которая полюбит меня. И Она обязательно будет Доктором, способным со мной разговаривать.

Я перестал слышать Рифму, но не перестал думать о Ней. Слабым отголоском пережитого и прочувствованного благодаря Ей, звучало желание понять, почему Она так поступила. Но я так и не позволил себе найти ответ.

Любовь столь многогранна, что не может позволить нам не обнажиться, не ранить Любимого человека, не выходить за рамки. И держать около себя того, кем хочется любоваться в ярких огнях. Они так обжигают, что неминуемо отталкиваешь его подальше. Кажется, что притяжение столь велико, что связь останется нерушимой. Но никогда не будет прежней. В этом нет ничьей вины, только взаимное желание доказать, что всё возможно и стоит ровно столько, сколько каждый готов отдать.

Я выдавливал из себя по крупицам представления о тихом семейном очаге, у которого всегда можно обогреться, и чем меньше во мне оставалось уюта, тем чаще я вспоминал Тебя, глядя в Её глаза.

А потом я остался Один. Впервые я не знал, к кому иду. Во всякой новой истории меня уже ждала новая Героиня, в этой впереди маячила сама новая история. Я не знал, о чем она, о ком, но был уверен, что её пора рассказать. И снова я не чувствовал главного – с чего начать. И мне не с кем было это обсудить. А сотрясать воздух своей речью, обращенной в никуда, я отвык.

И вот в этот момент я услышал Голос Твоего Одиночества. И все мои планы следовать своим планам исключительно из упрямства рухнули. Мне захотелось идти вперёд с Верой в Твою Бесприютную Любовь, потому что моя Любовь тоже была лишена приюта.

В сжатые сроки зародился Диалог двух Беспокойств о том, чего вокруг нет, хотя его существование не единожды доказано, и с головой окунулся в него. О Том, что можно вынуть из себя и высказать. Я узнавал себя вместе с Тобой и наравне с Тобой. И то, что я узнавал о себе, было равно тому, что я узнавал в себе о Тебе.

Это завораживало, читая Язык внутреннего дискомфорта, подаренный Потоком Свыше, я всё чаще обнаруживал его и в окружающих. И поскольку мы часто трактуем прочитанное странновато, тщательно всматривался в подтексты и контексты.

За истекшие годы мы не перестали быть Одиночками. Одиночество роднило нас за границами зримого мира и отталкивало друг от друга в реальности. Одиночество служило зароком новых встреч, новых тем, новых откровений, делало ярче ощущения и притягивало в диалоги Друзей.

Никогда прежде я не чувствовал так тонко близости и родства с людьми, которые мне давно были дороги, никогда прежде я не был готов отдавать столько тепла Маме, и тем более никогда я не пытался взглянуть на Мир Её глазами.

Одиночество перестало быть чем-то личным, потаенным, но стало ключом, открывающим любые двери, и светом, разрезающим тьму, потому что сама Любовь стала больше, чем Свет, больше, чем Тьма. Больше, чем Спасение и оправдание. Ей больше не требовалось позволения для того, чтобы быть. Чтобы заявлять о себе. Чтобы Звучать и слышать Созвучие. Чтобы видеть, что там внутри каждому по-своему одиноко. И каждый вынужден выбирать, к какому голосу внутри себя прислушаться, а значит, каждый остро нуждается в Собеседнике, который не побоится открыться так, чтобы беседа открыла путь Страждущего в его непознанный Мир.

Любовь стала больше самого страха быть не понятым, отвергнутым, забытым, уничтоженным. Она уже не была больше Смерти. Она отрицала Смерть как финал истории.

Мыслимо ли желать себе большего, когда ты в своем желании Познания подобен Богу? И один вопрос снова и снова, как тогда в Раю, не дает покоя: «Насколько подобен?». И привносит новые: «Где начинается разница? Кто властелин Времени и Слова?».

За рамками нашего Диалога оставались только наши мечты, но у каждого своя. И эти мечты, оказывая огромное влияние на процесс Диалога, никак не пересекались. Их нельзя было просто вычеркнуть. Их невозможно было вписать в матрицу Диалога, потому что они не менялись несмотря на то, что Настоящее уже написало иное Будущее, иной Исход.

Там, в мечтах, не менялись и мы. И то, что казалось так важно в грёзах, противоречило самой Сути перемен. Самой Сути Созвучия. И так не могло больше продолжаться.

Диалог был обречен на Смерть. Смерть, даровавшую Перерождение. Смерть, даровавшую взгляд со стороны. Ведь Смерть не всегда конец. Это ещё и Исход в другую Жизнь.