Проблемы культуры. Культура переходного периода

О критике и обличениях

В заключение я еще раз хотел бы сказать о критике и обличениях всяческих наших непорядков. Это одновременно и легкое и трудное дело. Легкое потому, что непорядков много, искать их не приходится, достаточно оглянуться вокруг себя; а трудное это дело потому, что причины непорядков очень сложны, и не всегда можно их сразу доискаться.

У нас все находится в процессе «налаживания». Самое словцо это – «налаживается» – у нас, как известно, в большом ходу. Владимир Ильич очень не любил этого слова и всегда иронически повторял его: налаживается… стало быть, не налажено, и неизвестно, когда наладится. Под словом «налаживается» скрываются нередко и неумелость, и рукосуйство, и ротозейство, но также и трудные внешние условия и всякие нехватки и недостатки. Отделить объективные причины непорядков от субъективных, беду от вины – очень нелегкое дело. Столь же нелегко дать общую оценку положения на заводе, или в школе, или в войсковой части: идет ли дело лучше, велики ли успехи и нужно ли руководителей хвалить или порицать? Можно взять одну и ту же фабрику и, по обследовании ее, дать две прямо противоположные картины: в одном случае перечислить все факты и явления непорядка, неустройства, неразумного использования труда или материала и пр., а таких фактов осталось еще множество! Но можно поступить и иначе: собрать воедино все улучшения, какие достигнуты за последние два-три года, а таких улучшений тоже немало, и если их собрать воедино, закрывши глаза на все прорехи, то получится очень отрадная картина.

Вот почему в наших сложных и трудных переходных условиях инспектору, ревизору, а следовательно и рабкору так легко стать жертвой собственного субъективного пристрастия, собственного критического произвола, а тем более – злой воли. Нужна очень большая вдумчивость, очень большая добросовестность, чтобы удержаться на правильной линии. А когда тот, кого инспектируют или пробирают в печати, видит только, что выводы у инспектирующего основываются на поверхностных впечатлениях и личных пристрастиях, то ясно, что такого рода проверка или проборка не движет вперед, а наоборот – убивает дух и разрушает дело.

Вот этой опасности рабкоры должны избегать, как чумы. Конечно, в своих суждениях и оценке рабкор будет нередко ошибаться: никакое дело не бывает без ошибки, а газетное – меньше, чем всякое другое. Но пристрастия, произвола и безответственности – вот чего не может и не должно быть у рабкора. Борясь с произволом, рабкор сам ни в каком случае не должен становиться источником произвола – в своих симпатиях, оценках и выводах. Чувство ответственности за выполняемую работу должно играть руководящую роль во всей его деятельности. Рабкор – орган общественной совести, который следит, который обличает, который требует, который настаивает. Иначе нельзя! Рабкор написал о непорядках и ждет, чтоб их устранили. Но их не всегда устраняют сразу. Вот тут-то и открывается только настоящее поле деятельности для рабкора. Самое простое после неудачи – махнуть рукой. Но рабкор-борец поступает иначе. Он знает, что подметить непорядок гораздо легче, чем устранить его. Он знает также, что газета действует не сразу, а изо дня в день, повторяя и нажимая. Рабкор пользуется какой-либо новой оказией и по-новому, с новыми обстоятельствами или подробностями, обличает тот же непорядок. Мало того, он и сам продолжает изучать вопрос, подходя к непорядку и с той и с другой стороны, чтобы яснее понять, где его корни, и чтобы ударить вернее по главной причине непорядка. Рабкору нужна выдержка, рабкору, как борцу, нужен характер. И в большой политике мы не сразу все завоевали: мы пережили десятилетия подпольной борьбы, потом 1905 год, потом поражение и опять подполье, потом пришли – 1917 год, Февральская революция, гражданская война… Величайшую выдержку проявила наша партия в революционной борьбе и этим победила. Рабкоры должны быть насквозь проникнуты этим духом коммунистической партии – духом борьбы, выдержки, революционного долга. Рабкор должен быть коммунистом, должен жить не буквой лишь, но и духом учения Ленина, которое есть постоянная критика и самокритика: на слово не верь, слухами не живи, проверяй цифры, проверяй факты, учись, критикуй, добивайся, борись с произволом и с чувством беззащитности, настаивай, повторяй, расширяй свой идейный захват, иди вперед и толкай вперед других, – только тогда будешь настоящий и подлинный рабкор! (Бурные аплодисменты.)

«Правда» N 183, 14 августа 1924 г.

Л. Троцкий. КАЛЕНЫМ УТЮГОМ!

Дело об убийстве селькора Малиновского^[58] имеет огромное политическое и культурное значение. Нужно в это дело крепко вдуматься, нужно его понять.

Это уже не первое убийство низового рабочего или сельского корреспондента. Еще больше было случаев, когда дело не доходило до убийства, а ограничивалось застращиванием, преследованием, изгнанием и пр. По этому поводу в кое-каких белых изданиях раздавалось уже не раз злорадное хихикание: вот, мол, уничтожили свободу печати, теперь пожинайте плоды.

В такого рода беззубом злорадстве верно только то, что убийство Малиновского и другие подобные дела имеют теснейшее отношение к вопросу о свободе печати. Это есть действительно покушение на свободу печати, на нашу свободу печати, на свободу нашей печати, и в этом серьезная опасность.

В буржуазных государствах, т.-е. во всех государствах, кроме нашего, под свободой печати понимается право каждого гражданина, у которого есть для этого необходимый капитал, издавать газеты и книги и высказывать в этих газетах и книгах те мысли, которые разрешает высказывать буржуазное общество. Правда, и в среде буржуазных и мелкобуржуазных партий бывают разногласия насчет того, что можно и чего нельзя допускать в печати. Так, например, совсем недавно правительство Макдональда заявило, что незачем привлекать английского коммуниста Кэмпбелля^[59] к суду, так как его революционные статьи пока еще неопасны для «демократии», т.-е. для господства буржуазии. Консерваторы же и либералы требовали немедленных кар за коммунистическую пропаганду. Но это, в конце концов, внутренний, почти что семейный спор. В основном же, т.-е. в том, что свобода печати кончается там, где начинается революционная опасность для существующего буржуазного строя, все они согласны. Но еще важнее, разумеется, то, что как при консерваторе Керзоне^[60] или либерале Асквите,^[61] так и при демократе-меньшевике Макдональде^[62] английская печать находится полностью и целиком в руках капиталистов. Крупные капиталисты составляют в Англии ничтожную часть населения, а между тем из многих тысяч ежедневных газет им принадлежат все, кроме… одной, которая находится в руках партии Макдональда и колеблется между буржуазией и пролетариатом. Такое положение, когда могущественный пролетариат Англии, составляющий, по крайней мере, три четверти населения страны, имеет только одну газету, да и то находящуюся целиком под влиянием мелкой буржуазии, называется «свободой печати».

С этой презренной и бесчестной «свободой», которая полностью зависит от текущего счета в банке, мы покончили после октября 1917 года раз и навсегда!

Да, у нас монополия печати находится в руках той партии, через которую трудящиеся осуществляют свою власть, свою диктатуру. Печать есть одно из важнейших орудий классовой диктатуры. Это орудие сохраняет, однако, свою жизненную силу до тех пор, пока оно служит не только для проведения идей, лозунгов и постановлений сверху вниз, но и для свободного выражения мнений, оценок, критики снизу вверх. Да, свободного выражения для низов у нас неизмеримо более, чем в любой капиталистической стране.

Конечно, мы не допустим агитации, направленной против господства трудящихся, т.-е. агитации за восстановление господства помещиков и капиталистов. Но мы должны всеми силами и средствами обеспечить свободу критики и обличения всего того, что мешает диктатуре трудящихся, подрывает эту диктатуру, искажает ее и компрометирует в глазах той или другой части рабочих и крестьян. Это и есть наша свобода печати. Другой нам не нужно. А эту мы стремимся обеспечить и, в конце концов, обеспечим полностью и целиком.

С этой точки зрения разветвленная сеть рабкоров, селькоров и военкоров представляет собою необходимую и неотъемлемую часть живой, хотя и неписанной конституции государства рабочих и крестьян.

Революционная диктатура в капиталистическом кольце, – а мы, к семилетней годовщине, все еще в кольце, – имеет по необходимости суровый характер. Но революционная диктатура верна себе, лишь опираясь на активность, волю, критику многомиллионных масс. Мы строим социалистическое общество. Но разве же мыслимо его построить, не искоренивши отношения, навыки и приемы барства и хамства, тупого бюрократизма, наглого бездушия, которых мы унаследовали от прошлого куда больше, чем накопленного капитала? Серьезно же борьбу против буржуазно-крепостнического наследия нельзя вести общими фразами, – тут нужно живое обличение живых безобразий сегодняшнего дня, кара виновных и повседневное воспитание общественного мнения. Эту работу могут выполнить только рабкоры и селькоры. Им должна быть обеспечена полная свобода.

Мы сейчас поставили в порядок дня огромной важности задачу, в сущности, основной вопрос победы социализма над капитализмом, – задачу поднятия производительности труда и научной организации производства. Но можно ли разрешить эту задачу или сделать серьезный шаг на пути к ее разрешению, не разоблачивши, не устранивши наиболее вопиющие безобразия по части недобросовестности, халатности, ротозейства, расточительности, которыми кишмя кишит наша хозяйственная жизнь? Здесь, опять-таки, с одними общими мероприятиями, постановлениями и циркулярами далеко не уйдешь. Необходима живая и свободная критика с низов, воспитание общественного мнения в духе круговой поруки за успехи социалистического строительства. Тут рабкору первое место!

Можно ли говорить всерьез о перевоспитании крестьянства, о социалистической роли кооперации в деревне, если не вести там систематическую повседневную борьбу против попыток и усилий кулачества и ростовщичества подчинить себе советскую деревню? А для этого нам нужен твердый, мужественный и уверенный в себе селькор.

В военной области серьезные и действительные успехи выражаются в повышении материального и духовного уровня бойца, в росте его квалификации, как гражданина и как воина. Достигнуть этого можно только при условии самопроверки армии с низов. Для этого нужен военкор.

Свобода печати в Советской Республике состоит прежде всего в том, что рабкор, селькор и военкор имеют возможность и не боятся писать обо всех непорядках, злоупотреблениях, неправдах, насилиях, бесчинствах, которые они наблюдают вокруг себя. Вот это есть действительная, настоящая, неподдельная свобода печати, понимаемая с точки зрения массы, двигающейся снизу вверх, из нищеты и темноты к социалистической культуре. Эту свободу нам нужно во что бы то ни стало обеспечить, расширить, углубить и укрепить.

Покушения на эту свободу идут, главным образом, из двух источников: со стороны чиновника, который не любит, когда его беспокоят, и со стороны кулака, который хочет, чтобы ему не мешали грабить.

Под кулаком надо понимать, конечно, не просто зажиточного крестьянина, но, прежде всего, частного торговца, ростовщика, прасола, скупщика и перекупщика, спекулянта, олицетворяющего капиталистическую линию развития против социалистической. Заполняя все прорехи нашего хозяйства (а их много), всюду проникая, со всех сторон обрастая, кулак не ограничивается теми уступками, которые сочла необходимым сделать рабоче-крестьянская власть частному торговому хозяйству. Нет, он мечтает о том, чтоб Советская власть сняла все преграды и открыла двери полноправному грабежу. Его николаевская или курская программа совпадает полностью с программой Юза^[63] американского: свобода капиталу. Наш кулак – это внутренний юзик. Он напирает, нажимает, подкупает, стращает и тщится изо всех сил переть вперед. Юзик норовит стать юзищем. Всюду вокруг себя он раскидывает петли, нередко неуловимые для государственных органов контроля и суда. На этих своих полууголовных путях наш внутренний юзик сталкивается с обличителем-рабкором. Вот где завязывается схватка, живая частица гражданской войны!

Чиновник, который не любит лишних разговоров, как будто наш; нередко это даже коммунист. Борется он с рабкором как будто во имя престижа Советской власти на местах и в центре. О классовой борьбе тут говорить как будто не приходится. Но это только так кажется на поверхностный взгляд. Тупой бюрократизм, обездушивающий тот или другой государственный орган, делает его, тем самым, прямым или косвенным орудием кулака, ибо ослабляет силу отпора трудящихся. Советский чиновник, который стремится привести советских корреспондентов к молчанию, является родным братом юзика внутреннего и пособником Юза внешнего.

Этим я вовсе не хочу сказать, будто наши рабкоры и селькоры безгрешны, будто каждое их слово правдиво, будто в их среде никогда не наблюдается явлений интриги или кумовства. Нет, все эти грехи встречаются. Борьба с этими грехами должна вестись силами и средствами самих рабкоров, редакциями газет, советскими органами, партией, воспитываемым ею общественным мнением. Всякий, неправильно обвиненный рабкором, имеет право на защиту. Пусть ищет ее, опровергая в газете, сообщая ближайшей организации рабкоров, привлекая к суду. Каждый судебный процесс, который обличит, заклеймит и осудит рабкора, злоупотребившего своим высоким званием, будет иметь крупнейшее воспитательное значение. И кулак, обвиненный неправильно, должен иметь возможность защитить себя. Но это должна быть защита советскими средствами, на основах советского права и советских учреждений. Пусть неправильно обвиненный кулак тянет рабкора в рабоче-крестьянский суд. В этом праве ему не отказано. Но чего мы ему не позволим, так это создавать свое собственное право, т.-е. самоуправствовать против городских и сельских корреспондентов советской печати. Рабкоры и селькоры – это глаза и уши трудового государства. Кулацкие попытки ослепить и оглушить власть трудящихся должны и будут пресекаться со всей беспощадностью. Они у нас не заведут на октябрьской земле американского Ку-Клукс-Клана,^[64] эти наши доморощенные юзики. Руки коротки! Против бандитских обрезов найдется оружие покрепче в арсеналах советского государства. И если жадная, неистовая кулацкая рать будет и дальше замахиваться на рабкоров и селькоров, революционная диктатура пройдется по этой братии каленым утюгом и научит ее держать руки по швам перед советским строем, советским законом и советской моралью.

Рабкоров и селькоров в обиду не дадим!

18 октября 1924 г.

«Правда» N 239,

19 октября 1924 г.

Л. Троцкий. С КАКОГО УГЛА ПОДОЙТИ?

Вопросы рабочего быта, особенно семьи, чрезвычайно заинтересовали, можно сказать, захватили рабочих корреспондентов. Но в значительной мере захватили… врасплох. Рядовой рабочий корреспондент, пытаясь стать бытовиком, испытывает чрезвычайные затруднения: как подойти, с чего начать, на что обратить внимание? Дело не в трудностях литературной формы, – это вопрос особый, – а в том обстоятельстве, что партия не успела и не могла успеть выработать в себе специфического внимания к вопросам повседневной жизни рабочей массы. Мы этих вопросов никогда не прорабатывали в их конкретности, как прорабатывали в разное время вопросы о заработной плате, о штрафах, о рабочем дне, о полицейских преследованиях, о форме государства, о землевладении и пр. и пр. Ничего подобного мы не производили до сих пор в отношении семьи и вообще личной, частной жизни рабочего. А между тем, вопрос немалый, уже хотя бы по одному тому, что он охватывает ныне две трети зрелой производственной жизни: 16 часов из 24 в сутки!

Уже сейчас намечается на этом пути опасность неосторожного и даже грубого подхода к чужой личной жизни. В отдельных, к счастью, редких случаях рабкоры подходят к семейному быту примерно так же, как и к постановке производства на фабрике, т.-е. просто описывают жизнь той или другой семьи, называя всех участников по именам. Это путь неправильный, опасный, недопустимый. Рабочий-директор – это общественная функция. Точно также и член завкома. Носители этих должностей у всех на виду и подлежат свободной критике. Иное дело – семейная жизнь. Разумеется, и семья выполняет общественные функции: воспроизводство населения и отчасти воспитание нового поколения. Под этим углом зрения рабочее государство имеет полное право сосредотачивать в своих руках определенные формы контроля и даже регулировки семейной жизни – с точки зрения гигиенической и педагогической. Но государство вторгается и будет вторгаться в семейную жизнь не иначе, как с величайшей осмотрительностью, большим тактом и постепенностью, убедительно обосновывая свое вмешательство предоставлением семье более нормальных и достойных условий существования, обеспечивая санитарные и иные интересы трудящихся и тем самым подготовляя более здоровые и счастливые поколения. Что же касается печати, то случайное и произвольное вторжение ее в семейную жизнь, когда сама семья не дает к этому явных и бесспорных оснований, совершенно недопустимо. Без больших пояснений понятно, что неосторожное, неуместное вмешательство газеты во внутреннюю жизнь людей, связанных семейной связью, может только увеличить число осложнений, бедствий, катастроф. К тому же, так как такого рода информация почти не поддается контролю, ввиду замкнутости семейной жизни, корреспонденции на эту тему могут стать в недобросовестных руках наиболее простым средством для сведения личных счетов, мести, издевательства, вымогательства и пр. и пр.

В некоторых из многочисленных статей, посвященных за последнее время семейно-бытовым вопросам, мне приходилось встречать повторение той мысли, что для партии важна не только общественная деятельность, но и личная жизнь ее членов. Это бесспорно. Тем более, что условия личной жизни накладывают неизгладимый отпечаток на общественную деятельность. Но весь вопрос в том, как воздействовать на личную жизнь. Если материальные условия, уровень культуры, международная обстановка и пр. и пр. не дают возможности произвести радикальные изменения в быту, то публичные обличения отдельных семейств, родителей, мужей, жен и пр. не давали бы, разумеется, никаких практических результатов и грозили бы вылиться в партийное пустосвятство, – а это болезнь опасная и заразительная. Суть ее состоит в том, что во имя внешности, видимости, святой формы приносится в жертву существо. Болезнь пустосвятства, – как и тиф, например, – имеет несколько разновидностей. Иногда пустосвятство возникает из самых лучших соображений и искреннейших, но ложно направленных забот об интересах партии. Но бывает и так, что интерес партии служит лишь прикрытием для соображений совсем постороннего порядка (кружкового, ведомственного, местного, личного и т. д.). Совершенно очевидно, что подмен общественного подхода к семье подходом морализаторским грозил бы отравить культурно-бытовое движение отвратительным ядом ханжества. Наши общие настойчивые и кропотливые изыскания в области быта должны служить обогащению партийной осведомленности, выработке более оформленного партийно-общественного мнения в вопросах семейно-бытового порядка, повышению психологической квалификации отдельного лица, более правильной и полной ориентировке государственных органов, профессиональных союзов, кооперации, но ни в каком случае не должны ни прямо, ни косвенно питать партийное пустосвятство.

Как же быть в таком случае с освещением семьи? Как подойти к ней?

Тут есть два основных пути. Первый – это метод обобщенных статей и заметок публицистического или беллетристического (полубеллетристического) характера. У каждого сколько-нибудь зрелого и мыслящего рабочего есть большая сумма семейно-бытовых впечатлений, скопившихся в памяти за всю его жизнь. Они освежаются наблюдениями каждого дня. На основании этого материала можно давать статьи, посвященные как семейному быту в целом и его изменениям, так и отдельным сторонам этого быта, приводя наиболее яркие примеры, но не называя ни одной семьи, ни одного лица, выводя их, где нужно, под вымышленными именами и изменяя обстановку таким образом, чтобы никто не мог отнести этих сообщений на счет определенных лиц и семейств. По этому образцу напечатано за последнее время значительное количество очень интересных и ценных статей как в «Правде», так и в провинциальных изданиях.

Второй способ состоит в том, чтобы брать семью, – уже конкретную, именную, – в том разрезе, который она сама подставляет общественному мнению. Семья ставит себя в поле общего внимания и обсуждения своими катастрофами, т.-е. убийствами, самоубийствами и судебными процессами на почве ревности, жестокости, родительского деспотизма и пр. Как строение горы и напластование земных пород лучше всего открывается взору при обвале, так и семья своими трагическими катастрофами обнаруживает в наиболее резком виде те черты, которые являются общими для многих тысяч семейств, не доходящих до катастрофы. Мы уже упоминали вскользь, что пресса наша не имеет никакого права проходить мимо таких событий, законно волнующих наш человеческий муравейник. Когда жена обращается к суду, чтобы принудить покинувшего ее мужа участвовать в содержании детей; когда жена ищет общественной защиты от побоев и вообще насилий мужа; когда жестокое обращение родителей с детьми становится предметом общественного разбирательства, или, наоборот, когда инвалидные родители жалуются на жестокость детей, – во всех этих случаях печать не только имеет право, но и обязана вступиться в дело и осветить такие стороны, которые суд или другой общественно-государственный орган, может быть, оставит без внимания. Этот судебный подход к быту у нас почти вовсе не использован. А между тем, он должен получить огромное значение. В эпоху растряски и перестройки бытовых отношений советский суд может и должен стать одним из важнейших факторов организации нового быта, выработки новых понятий о правильном и неправильном, о должном и не должном. Печать обязана идти по следам суда, освещая и дополняя его работу, а в известном смысле и направляя ее. Тут огромное поле для воспитательно-бытового воздействия. Лучшие наши журналисты должны дать образцы судебного фельетона. Разумеется, наскок, нахрап, тяп-ляп и другие патентованные приемы военно-полевой журналистики тут совершенно неуместны. Нужна вдумчивость, нужна добросовестность. Коммунистический, т.-е. широкий революционно-общественный подход к вопросам семьи ни в каком случае не исключает психологизма, т.-е. внимания к человеку и его внутреннему миру.

Приведу здесь маленький провинциальный пример, попавшийся мне на глаза за последние дни. В Пятигорске застрелилась восемнадцатилетняя девушка, которой мать не разрешила выйти замуж за красного командира. В местной газете «Терек» появилась по этому поводу заметка, заканчивавшаяся совершенно неожиданным укором по адресу красного командира, готовившегося связать свою судьбу – о, соглашатель! – с девушкой из такой косной семьи. Я собирался было написать в редакцию письмо с выражением своего недоумения – не столько во имя неизвестного мне красного командира, сколько во имя правильной постановки бытовых вопросов. От необходимости посылать письмо я был, однако, избавлен тем, что через два-три дня в «Тереке» появилась на ту же тему статья, ставящая вопрос как следует быть: новые жизненные отношения приходится строить из того человеческого материала, который имеется; от этого не освобождены и краскомы; родители имеют, конечно, право интересоваться судьбой своих детей и влиять на эту судьбу своим опытом, своими советами; но молодые люди вовсе не обязаны, однако, подчиняться родителям, в частности также и в выборе друга или подруги жизни; против деспотизма родителей – не самоубийство, а сплочение молодежи, взаимная поддержка в ее среде и пр. Все это очень элементарно и вполне правильно. Можно не сомневаться, что такого рода статья, приуроченная к острому событию, взволновавшему, несомненно, маленький городок, способна в гораздо большей мере задеть мысли и чувство читателя, особенно из молодежи, чем повторение набивших оскомину фраз о мелкобуржуазной стихии, мещанстве и пр.

Те товарищи, которые думают, будто «освещение» семейно-бытовых вопросов несущественно, так как «мы» де все это давно решили и знаем, жесточайшим образом ошибаются. Они попросту забывают, как много у нас политически нетронутой целины! Если старшее поколение, которого остается все меньше и меньше, училось коммунизму на острых фактах классовой борьбы, то новые поколения призваны учиться на составных элементах и элементиках повседневного строительства. Наши программные формулы, принципиально верные, необходимо непрерывно проверять, обновлять, конкретизировать на живом опыте и пускать во все более широкий оборот. Иначе от них ничего не останется, кроме архивных записей.

Бытовая учеба – предпосылка и составная часть жизнестроительства – будет длиться долго, требуя все большей конкретизации и специализации. Как есть у нас военные агитаторы, производственники, пропагандисты-антирелигиозники или безбожники, так должны у нас выработаться агитаторы и пропагандисты по вопросам быта. И так как наиболее беспощадными своими гранями нынешний наш быт ранит плечи и спину женщины, то надо полагать, что лучшие агитаторы-бытовики будут выдвинуты из женской среды. Тут нужны энтузиасты и фанатики дела, люди, которые достаточно широкий кругозор сочетали бы с житейской цепкостью и творческим вниманием ко всем незаметным поверхностному глазу особенностям, мелочам и деталям повседневной семейной кабалы. Такие люди явятся, ибо слишком жгучи вопросы и потребности. Это не значит, конечно, что сразу будут сдвинуты с места горы, – нет, через материальные условия перескочить нельзя. Но зато все, чего можно достигнуть в рамках нынешних условий, будет достигнуто, если сам нынешний быт выйдет из своего каторжного безмолвия.

Воспитание агитаторов-бытовиков необходимо всячески ускорить и облегчить. Надо создать библиотечку быта, подобрав в нее все, что есть у нас по этой части: и классические работы об эволюции семьи, и популярные очерки по истории бытовых форм, и исследования отдельных сторон нынешнего нашего быта (напр., Струмилина «Бюджет времени рабочего»^[65] и пр.). Следовало бы перевести с иностранных языков все ценное, что появилось за последние годы на эту тему. Дальше развивать и углублять соответственные отделы в наших газетах. Кто знает, может быть, уже через год-два нам удастся открыть при Свердловии курс по вопросам быта…

Но все это касается освещения быта, пропаганды, печати, литературы. А как же быть с практическим действием? Не создать ли, – спрашивают некоторые товарищи, – сейчас же, немедленно лигу нового быта? Мне кажется, что это рановато. Почва слишком еще мало подготовлена, общие условия слишком еще мало благоприятны. Но, вообще говоря, в известный момент создание такого организационного рычага неминуемо. Нельзя ждать всего сверху, от государства. Новое общественное здание должно возводиться одновременно со всех концов. Пролетарское государство представляет собою строительные леса, – не здание, а только леса. Значение революционного государства в переходную эпоху неизмеримо: эту мысль мы заставили понять на нашем опыте даже лучшую часть международных анархистов. Но это вовсе не значит, что вся работа строительства будет выполняться государством. Фетишизм государственности, хотя бы и пролетарской, марксистам не к лицу. Даже в такой резко-государственной области, как развитие вооруженных сил, мы с успехом прибегаем к свободной инициативе рабоче-крестьянской общественности. На такую основу поставлена ныне в первую голову работа по развитию авиации. Можно не сомневаться, что «Обществу Друзей Воздушного Флота» предстоит большая будущность. Тем большую роль призваны играть добровольные группировки и объединения местного или общесоюзного характера в области техники, хозяйства и особенно в области быта. Мы наблюдаем уже сейчас тяготение к свободному, непринудительному объединению красных директоров, рабочих корреспондентов, пролетарских и крестьянских писателей и пр. В самые последние дни возникла лига, ставящая себе задачей приучить Советский Союз к аккуратности, т.-е., в сущности, повлиять на так называемый национальный характер. И это только начало. Думается, например, что раньше или позже, – скорее раньше, чем позже, – на помощь Госкино возникнет общество друзей красного кинематографа, который призван стать могущественным революционером быта. Такие добровольные объединения можно только приветствовать. Они знаменуют пробуждение все более многообразной общественной активности. Разумеется, социалистическое строительство есть прежде всего плановое строительство. Но это не какой-либо априорный, всеохватывающий, всепредусматривающий план, данный нам во всех подробностях еще до приступа к строительству. Наоборот, общий план созидается, проверяется, исправляется в работе, становясь тем жизненнее и конкретнее, чем могущественнее общественная инициатива при его выработке и проведении. В общих рамках государственного плана открывается необъятное поле деятельности для добровольных ассоциаций и коллективов. В многомиллионном населении имеются бесчисленные интересы, силы, энергии, которые не могут быть и на одну сотую часть использованы чисто-государственным путем, но которые, если найдена отвечающая их природе организационная форма, станут превосходно действовать рука об руку с государством или параллельно с ним. Действительно творческое организационное руководство, особенно в нашу эпоху «культурничества», в том, между прочим, и должно состоять, чтобы находить гибкие и целесообразные формы проявления и приложения строительской энергии отдельных групп, лиц, корпораций на основе возрастающей самодеятельности масс. Многие из этих свободных группировок будут срываться, возрождаться, изменяться, распадаться, но в общем число их будет расти пропорционально углублению и расширению всей нашей работы. Можно не сомневаться, что одно из виднейших мест в их среде займет раньше или позже лига нового быта, тесно связанная с государством, местными советами, профессиональными союзами и особенно с кооперацией. Но сейчас было бы преждевременно, думается, создавать центральную организацию указанного типа. Гораздо более своевременными кажутся нам возникающие кое-где местные, иногда даже заводские кружки по изучению рабочего быта, – разумеется, при условии вполне добровольного характера их деятельности.