Историческое подготовление Октября. Часть I: От Февраля до Октября

Тем не менее, выстрелы раздались, кровь пролилась, пали жертвы. Какое ружье разрядилось первым, этого не выяснить никогда. Нет, однако, сомнения, что были выстрелы, заранее оплаченные – немецкими марками, английскими шиллингами, или истинно-русскими целковыми. Обнаглевшая подпольная провокация, твердо рассчитывавшая на безнаказанность, сыграла в событиях 3 – 5 июля роковую роль. Беспощадно осветить эту роль – задача следствия. Но и здесь, опять-таки, следствие, если б оно даже захотело копнуть поглубже, немногое смогло бы изменить в политической физиономии событий.

4 июля большевистская партия и примкнувшая к ней междурайонная организация сделали попытку овладеть стихийно развернувшимся движением, ввести его в берега мирного выступления и политически оформить. Мы не считаем нужным оправдываться перед кем бы то ни было – ни даже перед платоническими критиками^[182] из «Новой Жизни» – в том, что мы не отошли выжидательно к сторонке, предоставив генералу Половцеву^[183] «разговаривать» с демонстрантами. Во всяком случае, наше вмешательство ни с какой стороны не могло ни увеличить количество жертв, ни превратить хаотическую вооруженную манифестацию в политическое восстание. Это слишком ясно из всей картины событий и изо всей их внутренней логики. Против обывательски-полицейского вранья должны были бы, во имя соблюдения элементарной политической добросовестности, первыми восстать вожди эсеров и меньшевиков, – если бы они вместе с социалистическими принципами не растеряли последних остатков революционного чутья.

Только простаки могут искренно думать, будто события 3 – 5 июля «сорвали» революцию. Если что действительно сорвала суровая июльская встряска, так только фальшивый покров с политической действительности.

Вскрылась ужасающая пропасть между вождями «революционной демократии» и авангардом рабочего класса. В тот самый момент, когда либеральная буржуазия открыто порвала с эсерами и меньшевиками, обнаружилось, что вожди этих последних, в погоне за либеральной буржуазией, окончательно восстановили против себя наиболее революционное крыло рабочих масс. В лозунге «власть Совету», подводившем итог злосчастному опыту коалиционного правительства, вожди Совета усмотрели, прежде всего, восстание против воли «революционной демократии». Вместо того, чтобы овладеть движением, фактически шедшим по линии развития всей революции, и политически опереться на него, Керенские, Церетели и прочие пришли к полицейскому выводу: разоружить нарушителей порядка. Таким образом, в наказание за порочное поведение были разоружены те рабочие и солдаты, которые – в этом никто не может сомневаться – в минуту опасности наиболее самоотверженно сражались бы за дело революции.

Но этого мало. Разоружением Петрограда вожди Совета, несомненно, надеялись подкупить либеральную буржуазию, доказав ей на самом ярком примере свою твердость и государственность. Результат получился, однако, прямо противоположный. Либеральная буржуазия еще шла на уступки, поскольку боялась, что иначе мелкобуржуазная демократия порвет с нею и объединится с революционным пролетариатом. Чем глубже политика бесплодного соглашательства вгоняла клин между эсеро-меньшевистским центром и левым флангом, тем неуступчивее становилась буржуазия. Ее неуступчивость превратилась в вызывающую наглость, как только Керенский – Церетели – Чхеидзе обнаружили свой левый фланг, разоружив революционный Петроград.

Ко всему этому присоединилась катастрофа на фронте. Еще в самом начале Всероссийского Съезда Советов, т.-е. в начале июня, фракции большевиков и объединенных интернационалистов в своей декларации предупреждали, что проектируемое наступление, не подготовленное ни материально, ни идейно, может стать гибельным для армии, окончательно разрушив ее внутреннюю связь. Трубачи наступленчества объявляли это предупреждение «клеветой» на армию. Однако еще раз обнаружилось, что официальный патриотизм редко сопровождается проницательностью. Наше тогдашнее предсказание осуществляется сейчас в самых ужасающих формах. И те, которые ничего не предвидели, или еще хуже, выполняли требование союзников, закрывая глаза на действительность и на запросы революции, пытаются теперь позорно взвалить ответственность за происходящий на фронте развал на большевиков^[184]. Однако это науськивание не меняет положения. Авантюра наступления привела к катастрофе отступления, которая грозит пожрать и армию, и революцию. И если бы Петроград не пережил даже драмы 3 – 5 июля, события на фронте все равно сорвали бы политику иллюзий и декламаций, представителями которой в прошлом являлись Церетели и Керенский.

Временное равновесие бездействия беспощадно нарушено. Пред лицом контрреволюции и развала армии понадобились исключительные меры. Центральный Исполнительный Комитет объявил формирующееся министерство «правительством спасения революции». Официозы разъяснили, что дело идет о революционной диктатуре. Чьей диктатуре? Над кем? Во имя чего? Диктатура низов над имущими классами? Или диктатура буржуазии над армией, рабочими и крестьянами?

Министры-социалисты, после выхода кадет, продолжали искать сотрудников из среды либеральной буржуазии. За отказом кадет они соглашались на любых буржуа для «комплекта». Карикатурный характер этой новой комбинации заставляет думать, что она была предназначена, главным образом, для успокоения союзнических правительств и бирж. Но ясно, что никакой революционной диктатуры в таких условиях получиться не могло. Пролетариат враждебен и полу-придавлен; буржуазия враждебно и выжидательно отошла от власти. В известном смысле это обстановка для «надклассовой» бонапартистской диктатуры. Но для успеха этой последней нужно успокоившееся, консервативное крестьянство и отражающая такое крестьянство «дисциплинированная» армия. У нас же этих условий еще нет налицо. Вот почему Керенский и Церетели, именно после того, как их облекли всеми «полномочиями», ярко почувствовали, что они висят в воздухе.

Революционная диктатура немыслима без, а тем более против пролетариата, единственного принципиально-революционного класса, способного идти «до конца». Бонапартистская диктатура немыслима при отсутствии земельно-удовлетворенного крестьянства и победоносной армии. Оставался третий вид диктатуры – партий «порядка» над пролетариатом, армией и деревенскими низами.

В эту именно сторону и направились усилия Керенского и Церетели. Разгромив центры большевиков, разоружив рабочих и «ненадежных» солдат, восстановив смертную казнь в армии, вожди Совета немедленно вступили в переговоры с кадетской партией и с представителями наиболее влиятельных буржуазных организаций. Правительство «спасения революции» начало с предложения сотрудничества организованной контрреволюции. Общественно-политический съезд^[185] в Москве, с участием Государственной Думы, биржевых комитетов, обществ заводчиков и фабрикантов и пр. должен был открыть новую главу: окончательного разрыва выдвинутых в первую эпоху вождей мелкой буржуазии с пролетариатом, их окончательной капитуляции перед империалистическим капиталом и окончательной ликвидации революции во имя капиталистического порядка.

Но на этом пути выросли затруднения. Требовательность буржуазии вырастала еще быстрее, чем готовность вождей мелкой буржуазии к уступкам. И немедленно же обозначился камень преткновения: земельный вопрос.

Министр земледелия Чернов отнюдь не покушался действовать в духе программы с.-р., которая обещает, что партия будет не только отстаивать свои требования в Учредительном Собрании, но и непосредственно проводить их в жизнь в революционный период. Целиком поддаваясь давлению буржуазных партий, Чернов выступал против «сепаратных» (?!) решений, настаивая на отложении всех важнейших вопросов до Учредительного Собрания. Тем не менее и он обещал при вступлении в министерство провести декрет, запрещающий земельные сделки после 1 марта, дабы не дать земельным собственникам и спекулянтам путем действительных и фиктивных сделок вконец спутать земельные отношения и создать безвыходное положение для Учредительного Собрания. Однако Чернов оказался бессилен провести этот декрет через коалиционное правительство, к поддержке которого Советы призывали крестьян. Понадобился развал коалиции, трагическая встряска 3 – 5 июля, уход Львова, чтобы декрет^[186] мог появиться, хотя и в искаженном виде. В высокой степени показательно, что даже «Воля Народа», стоящая на крайнем правом фланге партии с.-р., считает декрет запоздалым. Вот что говорит газета: "Видя все это (разгул земельной купли-продажи), население не могло оставаться спокойным и в очень многих случаях принялось разрешать вопрос своими средствами. Последствия этого общеизвестны, и итог им будет подведен при уборке урожая. Есть все основания полагать, что текущий сельскохозяйственный год будет сведен с большим дефицитом.

Между тем этой земельной и хозяйственной разрухи не было бы, и во всяком случае она не достигла бы таких размеров, если бы Временное Правительство уже в первые дни своего образования проявило достаточную решительность и твердость.

Если бы оно не ограничилось одним декларативным заявлением о том, что вопрос о земле будет разрешен Учредительным Собранием, но немедленно же предприняло ряд мер, гарантирующих эту декларацию! Этого, мы знаем, не было сделано. Только через четыре с половиной месяца, после двух переформирований в составе Правительства, после того, когда земельная разруха охватила чуть ли не всю Россию, когда по существу все уже кончено, оказалось возможным опубликовать постановление, на необходимость которого наша партия и многочисленные крестьянские съезды неоднократно указывали. Ясно, что большого значения оно иметь не может уже потому, что сделанного не исправишь" («В. Н.», 16 июля, курсив наш).

Эти строки, подводящие яркий итог деятельности коалиционного правительства, насаждавшего сверху подлинную аграрную анархию, кажутся нам, однако, слишком пессимистическими по своим выводам. Земельные комитеты, получив в свои руки действительную власть над землею, могли бы распутать многие плутни и ликвидировать многие земельные сделки переходного периода. Нужно только, чтоб в центре стояла действительно-революционная власть. Именно, чтоб избежать этого, буржуазия хочет прибрать руководство земельной реформой к рукам и требует устранения даже умереннейшего и терпеливейшего Чернова. А мелкобуржуазные «социалисты», готовые сдать буржуазии распоряжение армией, руководство международными судьбами России и наведение внутреннего «порядка», в нерешительности останавливаются – надолго ли? – перед ликвидацией крестьянских надежд на землю. В этом сейчас ключ ко всему политическому положению.

«Революция в опасности!» провозгласил Центральный Исполнительный Комитет. И она действительно в опасности: не потому, что петроградские рабочие и солдаты, отчаявшись за судьбы революции, вырвались на улицу с оружием в руках; не потому, что какие-то преступные банды вызвали на улицах бессмысленную стрельбу, а потому, что официальные вожди крестьянства, закончив с периодом шатаний и колебаний, встали на путь контрреволюционного порядка. Когда Керенский, Церетели и Чернов, подвергая полицейскому разгрому Центральный Комитет революционной социал-демократии, вступают в переговоры с Центральным Комитетом контрреволюционной партии Милюкова, тогда революция действительно в опасности. В опасности, прежде всего, от тех, которые устанавливают беспомощную в своей свирепости диктатуру для ее спасения.

При наличности вплотную надвинувшегося хозяйственного краха и внутреннего распада армии, вывести страну на большую дорогу развития может действительно только диктатура, но диктатура революции, проводящая коренные административные, хозяйственные и аграрные реформы в порядке неотложности и направляющая свой меч направо, против контрреволюционного заговора верхов буржуазии, дворянства и монархического офицерства. Такую диктатуру способен установить только организованный рабочий класс в союзе с трудящимися массами деревни и сознательными частями армии.

Политически задача состоит в том, чтобы, пользуясь опытом последнего времени, освободить крестьянские массы и отсталые слои рабочих из-под опеки «дурных пастырей», которые головою выдают сейчас революцию ее злейшим врагам. Задача пролетарского авангарда состоит в том, чтобы теснее сомкнуть собственные ряды под знаменем борьбы за политическую власть и сквозь толщу клеветы, при помощи которой реакция хочет изолировать партию пролетариата, пробить себе дорогу к сознанию самых широких масс города, фронта и деревни. На этом пути нас не могут остановить никакие преграды и гонения. Мы должны и будем пользоваться всеми методами агитации, сплочения и борьбы, какие вытекают из внутренних потребностей революции и пролетарского социализма. Мы будем всеми мерами отстаивать аппарат рабочих, солдатских и крестьянских организаций, политической и профессиональной печати от погромного натиска реакции. Мы будем укреплять, развивать и расширять этот аппарат.

Какое место в этой борьбе за развитие революции и за утверждение диктатуры трудящихся масс займут нынешние Советы Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов, это зависит прежде всего от них самих. Поскольку они, в лице своего большинства, будут содействовать или потакать контрреволюции в ее клеветнически-погромном походе против партии пролетариата, они окажутся в кратчайший срок сметены политическим развитием. Поскольку мы остаемся в составе этих Советов, мы будем, разумеется, со всей энергией бороться за их внутреннее обновление и коренное изменение всей их политики. Мы будем стремиться к тому, чтобы Советы, отражающие вчерашний день революции, сумели подняться на высоту задач завтрашнего дня. Но как ни важен вопрос о роли и судьбе Советов, он для нас целиком подчинен вопросу о борьбе пролетариата и полупролетарских масс города, армии и деревни за политическую власть, за революционную диктатуру.

Во всей этой работе мы будем опираться на развитие революции в Европе. В нашей борьбе за революционное сотрудничество с крестьянством, мы не будем ни на один миг забывать, что нашим прямым и ближайшим союзником является европейский рабочий класс. Мы не сделаем ни одного шага, который грозил бы подорвать или ослабить возрождающиеся связи революционных рабочих всех стран. Именно такой тактикой мы будем лучше, вернее всего служить русской революции, а значит свободе и независимости русского народа.

«Русская революция в опасности!» – Спасти ее может только дальнейшее развитие ее внутренних сил, неотложное разрешение ее задач и превращение ее из русской – в международную.

«Вперед» N 7, 7 августа (25 июля) 1917 г.

4. Из тюрьмы

Л. Троцкий. ПРОТОКОЛ^[187] ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО СЛЕДСТВИЯ ПО ДЕЛУ 3 – 5 ИЮЛЯ

"1917 года, июля 24 дня, в Петроградской одиночной тюрьме (Крестах), судебный следователь 24 уч. гор. Петрограда допрашивал нижепоименованного в качестве обвиняемого по ст. ст. 51, 100 и 108 Угол. Улож., причем, удостоверившись предварительно на основании ст. 403 уст. уг. суд. в его самоличности и по предъявлении ему обвинения, изложенного в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого от 21 сего июля (л. д. 18 – 35), обвиняемый показал:

Я, Лев Давыдович Троцкий, 37-ми лет, внеисповедного состояния, при старом режиме был лишен гражданских и воинских прав приговором Петроградской судебной палаты в 1907 г. в качестве обвиняемого по ст. 100 Угол. Улож., по профессии писатель по общественным и социальным вопросам, средствами к жизни является литературный труд, особых примет не имею. По поводу предъявленного мне «Постановления» имею сообщить нижеследующее:

1. Моя позиция за границей во время войны

Война застигла меня с семьей, в качестве эмигранта, в Вене, откуда я вынужден был выехать в течение 3-х часов 3 августа (н. ст.) 1914 г., бросив на произвол судьбы свою квартиру, мебель, библиотеку и пр.

В Цюрихе, куда я переехал с семьей, я издал немецкую брошюру «Der Krieg und die Internationale», направленную против империализма правящих классов Германии и политики немецкой социал-демократии, руководимой Шейдеманом и др. Эта брошюра, вышедшая в свет в ноябре 1914 г., была революционными швейцарскими и германскими социалистами («либкнехтианцами») нелегально провезена в Германию, где распространение ее вызвало ряд арестов и в результате их судебный процесс, закончившийся заочным осуждением меня к восьмимесячному тюремному заключению.

По телеграфному предложению редакции «Киевской Мысли»^[188] я в ноябре 1914 года переехал во Францию, в качестве корреспондента названной газеты. Одновременно с этой работой я участвовал в редакции ежедневной с.-д. газеты «Наше Слово» (на русском языке), а также во французском интернационалистическом движении (циммервальдистов, как оно стало позже называться). Вместе с двумя французскими делегатами^[189] я отправился в августе 1915 г. из Парижа в Швейцарию, где принимал активное участие в Циммервальдской конференции.

Хотя «Наше Слово» было подцензурной газетой, но оно дважды (при мне) закрывалось французскими властями – по настоянию русского посольства, как нам передавали парламентарии и сами цензора. Газета «Наше Слово» была органом не большевиков, а «нефракционных интернационалистов»; стояло это издание под знаменем Циммервальда.

Министр внутренних дел Франции, г. Мальви, выслал меня в конце сентября 1916 года из Франции без объяснения причин, но явно за пропаганду в духе идей «Циммервальда». Так как я отказался добровольно покинуть пределы Франции, требуя предъявления мне определенных обвинений, то два полицейских инспектора вывезли меня на границу Испании. После нескольких дней пребывания в Мадриде, я был, на основании агентурных сведений из Парижа, арестован. Освобожден через три дня, после интерпелляции в парламенте, при чем мне предложено было выехать в Америку. В середине января (н. ст.) 1917 г. я высадился с семьей в Нью-Йорке. В течение двух с половиной месяцев вел там пропаганду идей Циммервальда на русском и немецком языках, среди организованных в Америке немецких рабочих, из которых большинство стоит на точке зрения Либкнехта.

После того как разразилась русская революция, я на первом отходящем пароходе отправился с семьей в Европу через Скандинавию (в конце марта н. ст.). В Галифаксе (Канада) английские военно-полицейские власти задержали меня и еще пять пассажиров, русских эмигрантов, на основании «черных» списков, составлявшихся русскими охранно-дипломатическими агентами. После месячного заключения в Канаде я был освобожден по требованию Временного Правительства и прибыл в Петроград через Христианию – Стокгольм в первых числах мая по ст. стилю.

2. Моя политическая работа в России

В Петрограде я сразу примкнул к организации объединенных социал-демократов-интернационалистов («Междурайонный Комитет»). Отношения этой организации, имевшей совершенно самостоятельный характер, к партии с.-д. большевиков, были вполне дружественными. Я считал, что принципиальные разногласия, отделявшие нас раньше от большевиков, изжиты, и потому настаивал на необходимости скорейшего объединения. Это объединение, однако, еще не совершилось до настоящего дня.

Политическая линия нашего поведения была, однако, в общем и целом та же, что и у большевиков. Я лично выступал в своих статьях в журнале «Вперед» и в своих речах за переход всей власти в руки Совета Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов. Само собою разумеется, что такой переход не мог осуществиться помимо Совета, а тем более против Совета. Стало быть, главная политическая задача наша состояла в том, чтобы завоевать большинство рабочих, солдат и крестьян на сторону указанного лозунга. По самому существу дела не могло быть и речи о том, чтобы путем вооруженного восстания меньшинства навязать большинству власть. В этом духе я десятки раз говорил на собраниях. Во всех тех случаях, где мне приходилось слышать ответственных большевиков, они высказывались в том же смысле.

Относительно войны я считал и считаю, что никакие наступления с той или другой стороны неспособны создать выход из тупика, в который попали все воюющие народы. Только революционное движение народных масс во всех странах, и прежде всего в Германии, против войны способно приблизить час мира и обеспечить за этим миром демократический характер. Я доказывал, что только народное, подлинно-демократическое Правительство Совета способно будет показать немецким рабочим, что в случае их революции Россия не только не поспешит разгромить Германию, а, наоборот, протянет немецкому народу, опрокинувшему свое правительство, руку мира. Грубой клеветой является утверждение, будто я призывал кого-нибудь, где-нибудь, когда-нибудь покидать фронт, отказываться от выполнения боевых приказов или от посылки маршевых рот. 2 июля я по этим вопросам делал доклад на совещании делегатов от 57 отдельных частей фронтов.

В N 111 «Известий» напечатан краткий отчет об этом совещании за подписью д-ра Постеева («Известия С. Р. и С. Д.», N 111, стр. 4).

Вот что там говорится:

«Выслушав на своем совещании речи идейного и одного из лучших борцов за свободу – большевика тов. Троцкого, – делегаты пришли к убеждению, что идейные люди клеймят дезертиров их именами и ничего общего не имеют с теми людьми, которые отказываются идти на фронт».

Я доказывал, что только создание «Советского Правительства» и его революционная, внутренняя и международная политика (немедленное упразднение помещичьего землевладения, конфискация военной сверхприбыли, государственный контроль над производством, ультимативное требование от союзников отказа от аннексий) способны спаять русскую армию единством целей и настроения и сделать ее способной не только к оборонительным, но и к наступательным действиям. Для того, чтобы такая политика стала возможной – доказывал я – наше течение должно стать господствующим в Советах. Пока же мы в меньшинстве, мы вынуждены подчиняться политике, опирающейся на большинство, стало быть, и политике наступления, ведя в то же время агитацию в пользу наших идей.