Домов застывшая громада

НА ЭСТРАДЕ В ЦПКО им. КИРОВА

 
Два раза в год сюда поэты
Стихи заходят почитать.
Тетради, книги и буклеты…
О, как их много здесь опять!
 
 
А кто-то переиздавался,
Свои здесь книжки представлял.
А кто-то на эстраде сжался
И кое-как своё читал.
 
 
ЛИТО большое приезжает
Сюда из области, порой.
Девчонки, парни робкой стайкой
Дают маститым разным бой!
 
 
Здесь очень хорошо бывает
Вдохнуть поэзии, друг мой,
Вновь встретится с весенним маем,
Или с осеннею листвой.
 
 
И понимать, что всё не просто,
Настало время описать,
И, чтоб услышали твой голос,
Конечно, книги издавать!
 

СТРАСТИ ПО МАЯКОВСКОМУ

 
Под пистолет лечь собирался
Наш часто Маяковский – танк.
Он говорить об этом рвался
В стихах шутливо как-то так.
 
 
Себе на горло наступал он,
Гигантский труд вот так писать!
Рифм сверхнадёжных, ох, как мало!
Не велика совсем их рать.
И соли съешь ты пуд столовой,
Добудешь радия лишь грамм,
Пока здоровой этой новой
Поэзии построишь храм.
 
 
И строчки – точные агитки —
Простой рабочий понимал.
В идущей, предстоящей битве
Танк Маяковский устоял.
 
 
Его стихи преподавали,
Учили, часто издавали,
Он коммунизма агитатор,
Первейший популяризатор.
 
 
Он первый Ленина воспел,
Писать так ясно, кто умел?
А чтобы так писать уметь,
Быть нужно гением, заметь!
 
 
Но коммунизм не состоялся,
А Ленин спорным оказался,
Его ругают и клянут,
Хотя в Китае – любят, чтут.
 
 
В политику мы не вдаёмся,
Но с Маяковским разберёмся.
Он с Пушкиным себя ровнял,
Талант – есть труд, он точно знал.
 
 
И глыба этого труда
Нам остаётся навсегда.
Рождённые в труде сравненья,
Рифм неожиданных явленье.
 
 
Ты в каждой строчке образ видишь,
Так просто, точно всё – обидно!
Да! Глыбу этого труда
Не растоптать нам никогда!
 

Шла смена

 
Он в цех вошёл и, потрясённый, замер.
Цех паренька размерами увлёк.
Такое трудно выразить словами,
Всё нужно, чтобы сам увидеть смог!
 
 
Станки вовсю звенящими рядами
Взгляд восхищённый уводили вдаль.
Под чьими-то умелыми руками
Дрожала, пенилась, искрилась сталь.
 
 
Под сводом цеха, баснословно чистым,
Кружилась крана тёмная стрела,
И кто-то необычно голосистый,
Давал сигналы… Смена шла.
 
 
Смущённым взглядом парень цех обводит.
<<Посторонись, сынок!>> – раздался крик.
В рабочих он потом ещё походит,
Ну, а сейчас им стал всего на миг!
 
 
* * *
Есть настроений мимолётных
Свой не изученный язык!
За каждым взглядом – новых сотни!
За каждым взглядом —
Новый миг!
 
 
Брести по улицам холодным,
И краем рта туман ловить,
Ох, чувствовать себя свободным,
Про встречных попросту забыть!
 
 
Люблю в просторах Ленинграда
Самих проспектов наготу!..
И у Невы решётку сада —
Святыня, потому и чту!
 
 
По этим набережным мчаться,
О, как неистово мечтать!..
Не удивляясь – удивляться,
Боготворить, воспринимать!
 
 
А Ленинград не замечает
Душевный сладостный недуг…
Он то, что начал, продолжает!
Он – Петербург, мой лучший друг!
 
 
* * *
Кто не знает утреннюю свежесть,
Белизну струящихся дымков,
Горизонта красочную нежность,
Звон в морозной тишине шагов!
 
 
Хороши как травы наливные,
Полные искрящейся росы!
Рощи от туманов голубые,
С признаком торжественной красы!
 
 
Утро. Новый день встаёт. Сверкает,
Пробудился, край родимый мой!
Звёздочка последняя, мерцая,
Тает в вышине над головой.
 

Неотвязное

 
Всё опять и опять увидеть,
Где был – не был ли – прошагать!
Пусть испанская то коррида —
С ней жестокость и благодать!
 
 
В Величавую Русь забраться,
Где ещё деревни стоят,
Ах, как хочется поругаться —
Пусть подумают, что хотят!
 
 
А напиться, – ну, да, напиться
Этим запахом травяным!
Пусть заря за леса ложится —
Не согласен ни с чем иным!
 
 
С мужиками о перестройке
Побубнить, о самом своём.
Не участвуя в их попойке,
Возвратиться назад в мой дом.
 
 
До утра свои думы думать,
И ворочаться, и вздыхать…
Русь – печаль, не гляди угрюмо.
Что мне хочешь с икон сказать?
 

Уолт Уитмен

 
Он на себя писал рецензии —
Эй, вы, узнайте про него!
В том жажда есть флюоресценции —
Везде блестящего всего!
Он говорил – ты должен всё-таки
Свои идеи объяснить,
Себя и буйного, и кроткого
Отдать другим, с другими быть.
 
 
В себя он верил непременно,
Ведь был уверен – все поймут,
Его дорогой несомненно
Наипрекраснейшей пойдут!
 
 
Был не богат – скорее беден,
Свою семью не сохранил,
Но звал в какой-то мир заветный,
Где каждый каждого ценил.
 
 
Где каждый мог бы восторгаться
Природой, обществом, всем, всем…
Легко и с жизнью расставался,
Век отработав перед тем.
 
 
Мир гармоничный! Гармоничный
Шагал по миру человек,
Братаясь с падшим и циничным,
Неувядаемым вовек!
 
 
Он шёл гигантскою дорогой,
Всех поднимая над собой,
Его истерзанные ноги
Роднились с матерью землёй.
 
 
Он каждого ценил, как бога,
О каждом с каждым говорил.
Век девятнадцатый был строгим,
Его, увы, не оценил!
 
 
В Америке его не знали,
Читать в двадцатом веке стали…
 
 
* * *
В пятидесятых я, шестидесятых —
Не познанный, не узнанный совсем!
Жизнь прожили, знакомые ребята,
Я ж там остался и доволен тем.
 
 
Меня не оценили там – поэта,
Не состоялся там как журналист,
А дальше я как будто был и не был —
И только жизни заполнялся лист.
 
 
Привет вам всем, знакомые ребята,
Исполнили они свою мечту,
Кто инженером стал, кто адвокатом,
Другую видел в жизни красоту.
 
 
Я ж дальше делал всё не то чего – то,
Остановилось всё застыло там,
Какие-то ненужные заботы,
И жизни не моей ненужный хлам!
 
 
Исправно всё являлся на работу,
Кому- то почему-то помогал,
И с этой жизнью собственные счёты
Сводил и очень чётко знал,
 
 
Что всё давным-давно остановилось,
Что ненаписанные там стихи…
 
 
Написанные под столом пылились
На очерках, которые плохи.