Глава двадцать девятая. Андрей
Вскоре наступила резкая оттепель, и снег сошел не только в поселке, но и за его границами, обнажив желто-серый ковер из сгнивших да засохших трав прошлого лета. В самом поселке такого ковра не было – там расстилалась пустыня пепельного цвета.
Рябой вернулся через неделю. Кость ему кое-как залатали, но лицо все равно сделалось еще более уродливым, чем прежде, и к затянувшимся язвам на щеках добавилась непроходящая шишка с одной стороны. На Шалого обиды он не затаил – обиды вообще-то очень легко заливаются алкоголем.
Несколько дней кряду они с Бориской пили на радостях и шатались по деревне, распугивая жителей своими пьяными выходками. Однажды даже разломали кому-то забор, веселья ради, и разбили новое оконце, которое Радлов все-таки поставил в доме Луки.
Андрей до сих пор не уехал. С момента обсуждения сделки он успел чуть ли не у каждого местного поинтересоваться, как бы тот поступил на его месте. Большинство из них были старики, потому убеждали остаться – на то они и старики.
К концу месяца и река, и озеро полностью освободились от ледяного панциря. Люди чинили причал и выволакивали свои лодки. Вот только заработков для лодочников не ожидалось никаких – селение после зимнего мора замерло.
За старым грачевником к тому времени пустили железнодорожную ветку, предназначенную исключительно для товарняка, и в Город потянулась разрозненная череда вагонов-корыт, груженных камнями да обогащенной медью.
На деревьях потихоньку набухали почки, хотя многие из них тут же чахли и сохли, не успев распуститься. Дым, застилавший внутренности горы тягучим туманом, отравлял любую неокрепшую жизнь…
Двадцать шестого марта Радлов поднялся довольно рано. Он до сих пор не мог спать, потому всю ночь вынужден был разглядывать странные фантасмагории, проплывающие во тьме перед уставшим взором. Мимо проносились лица давно умерших людей, стайки облезлых птиц, кресты и могилы, а через все это просвечивалась тяжеловесная обстановка спальни.
В доме с самого утра клубился какой-то чад. Радлов настежь открыл все окна, чтобы проветрить, и два часа бесцельно бродил по комнатам, так что Тамара несколько раз просыпалась и заспанным голосом просила не шуметь.
В восемь часов Петр отправился на завод. Двери перед ним распахнулись сами собой, как и всегда – кажется, он вообще был единственным из местных, кто мог беспрепятственно туда проникать.
Что происходило внутри, неизвестно, но выскочил Петр почти сразу – злой, взмыленный, с толстым конвертом в руках.
Вернувшись к себе, он с ненавистью разорвал обертку и обнаружил восемьдесят тысяч рублей разменными купюрами, нотариальную доверенность на свое имя, а также бумагу следующего содержания:
«Управляющему производственного цеха;
И. о. заместителя директора ШМЗ им. Мелехина
Радлову П. А.
Уведомление: 33/4.16.13.16.5.6.15
Вам надлежит в пятидневный срок на основании приложенной доверенности заключить от имени ШМЗ договор купли-продажи земельного участка…»
Далее, как и в прошлый раз, указывались подробный адрес участка и информация о владельце. Еще ниже, у края листа, было напечатано:
«В случае неисполнения вами служебных обязанностей вы будете оштрафованы».
– О, как! – сказал Радлов вслух с язвительными нотками. – А в прошлый раз взысканием грозились. Глядишь, такими темпами до смертной казни доберемся.
Он усмехнулся, по привычке радуясь собственной шутке. Потом в голове его тревожной искоркой вспыхнула мысль: «А как же я заключу этот чертов договор, если Андрей согласия не давал?».
Впрочем, в тот же день, сразу после полудня, заявился Андрей и сообщил, что готов продать участок, если Петр накинет хотя бы по пятьсот рублей за ар. Это, мол, получится больше на четыре с половиной тысячи, благодаря чему удастся внести задаток за хорошее съемное жилье. Петр, скрепя сердце, согласился. Следующим же утром они вдвоем съездили в Город и переписали землю в собственность завода.
Вещи Андрей продал по дешевке или раздал. Дубовый стол, например, за копейки ушел мужичку, обитавшему по соседству, а старая бежевая тахта совершенно бесплатно досталась деду Матвею. Тот поставил ее Ирине в комнату, чтобы женщина больше не ютилась на раскладушке.
Двадцать девятого марта Андрей уехал. Особенных проводов ему не устраивали.
В первых числах апреля на участке появился бульдозер, снес дом и разровнял землю.
Почти сразу после сноса в том месте случайно столкнулись Лука-счастье и Радлов. Лука поглядел на деревянные обломки с жалостью.
– Вот видишь, – сказал он, впадая в забытье. – Они дом сожрали. А ты мне не верил.
Радлов промямлил что-то невразумительное и нахмурился.
По небу расплывалась поволока дыма, где-то отчаянно выла собака. Утрамбованный грунт, из которого торчали покореженные балки и бревна, почему-то напоминал кладбище.
Глава тридцатая. Красные слезы
Шестого апреля дед Матвей сидел у Инны Колотовой. Инна вела свой обычный и бесконечный рассказ о вражде с родственниками – оплетала гостя словами, описывала всевозможные подробности, так что у старика тяжелели веки от скуки, а глаза застревали на пустоте между предметами и ничего толком не видели. Матвей постепенно погружался в вязкую лужу, состоящую из дремы и путаных мыслей. Фразы доносились до него глухо, будто он и действительно находился в толще воды.
– …зимой жила у меня, – услышал Матвей вполне отчетливо, вынырнул из внутреннего болота, помотал головой, как бы отряхиваясь от влаги, и переспросил:
– Чего говоришь?
– Оглох ты, что ль? – возмутилась Инна. – Говорю, Тома зимой жила у меня. А потом опять к борову своему ускакала! Ух, он проклятый! Давеча бродил тут, – старуха понизила голос и злобно сощурилась. – Все думают, он Луку ходит проведать. А только знаю я, чего этот бес хочет. Жадный он до чужого добра, ой, жадный! – и, совсем шепотом: – К дому моему присматривается. Думает, как бы меня в психиатричку сбагрить, чтоб дом-то продать. Аль под хозяйство свое обустроить.
– Шибко ты на него наговариваешь, – Матвей улыбнулся. – Вообще-то без твоего зятя к весне бы все перемерли тут, ага.
– Что ага? Ну вот что ага-то? Ты послушай, что люди-то про него говорят. Дескать, барином себя возомнил, помощи не допросишься. Чуть ли не на колени падать! Сам-то никогда куска хлеба не предложит. А я вот считаю: негоже так с людьми поступать.
– Сказки какие-то. Я помню, он мне полтушки поросенка отдавал без всякого попрошайничанья. Так, задаром! На, мол, бери, чтоб с голоду не помереть. А у него повадились с участка воровать – кому такое понравится?
– Потому и повадились! – настаивала Инна. – Унижаться надоело, значит! Неужто люди бы напраслину на него возвели?
– Ага, именно что напраслину. Помогал он всем, это главное. Поблагодарить надо, если по-хорошему.
– Люди врать не будут, – отрезала старуха. – Раз ненавидят, получается, есть за что. И дом мой он отберет рано или поздно! Глаз у него уже щурится так, когда мимо проходит. Вроде как на собственность свою глядит, ирод. Аль, думаешь, он Андрюшку выселил и успокоился?
– Вот что ты городишь, в самом-то деле! – не выдержал дед Матвей. – Не выселил, а участок купил. И не себе. По указанию завода, работает ведь он там.
– Как же, по указанию, – Инна с клацающим звуком раскрыла свой пустой рот и расхохоталась сумасшедшим смехом. Затем наклонилась поближе к собеседнику и вновь перешла на лихорадочный шепот: – Ты хоть видел, чтоб там еще кто-то работал, окромя него? Один он там. Поди, и воду тоже сам мутит, и дым сам пустил, а нам хренотень всякую рассказывает, будто он не виноват.
– С завода-то, конечно, никто не выходит больше. Только не пускают туда никого, ни местных, ни даже рабочих, они вон на месторождении прозябают. Так что черт его знает, как там оно все устроено. А только Петра я виноватым не считаю.
– Ну и дурень старый, коли не считаешь! – в сердцах выпалила Инна, но тут же спохватилась и добавила мягче: – Дело твое. Только зятек мой – человек гнилой. Андрею за дом мало заплатил. И дочке моей жизнь испоганил! Она вон высохшая вся ходит…
– Она же из-за Лизы, – произнес Матвей и тут же пожалел о сказанном – для старухи это была тема болезненная, кроме того, было совершенно непонятно, поверила она в смерть внучки или до сих пор не поверила.
Инна помолчала немного, глядя прямо перед собой, и проговорила упавшим голосом:
– Я ведь у Лизы была. Там, где она сейчас живет…
«Видать, не поверила», – решил про себя дед Матвей, а Инна продолжала:
– Белый у нее памятник-то. Белый.
Кожа на ее морщинистом лице собралась складками у глаз, сами глаза увлажнились, но она переборола слезы и начала бодрее:
– Не знаю, хорошо ей там аль нет. Дай Бог, чтобы хорошо. Ой, нервов она нам помотала! Я ведь, пока нашла, где она теперь живет, чуть умом не тронулась. А так совсем близко, получается. В гости к ней ходить буду. Она-то сама перестала, давно ее тут не было…
«Совсем помешалась, бедная», – с грустью подумал Матвей, но виду не подал и невнятно ответил:
– Дети-то, они такие, могут не приходить, ага…
– Тебе откуда знать? У тебя всю жизнь ни ребенка, ни котенка. Для себя жил! Хорошо, наверное, когда для себя. А то, вишь, как в старости-то с родней бывает.
– Вообще-то родня у меня кой-какая имеется. Племянник вон написывает. Даже звонил однажды сюда. Звонок-то к Петру в дом попал, у них телефон стоит, а мне за ненадобностью. Все к себе зовет, ага.
– И поезжай! Чего здесь ловить?
Матвей издал ироничный смешок и пояснил:
– Он же не по доброте душевной зовет. Доходить меня хочет. На наследство надеется. Он думает, у меня денег много, раз я по молодости в колхозах председательствовал. Не понимает, что раньше не так было. Это сейчас коли у тебя место начальника, так ты наворуешь и будешь жить припеваючи. Раньше с воровством… ой, лучше было не пытаться даже! На югах у нас такой один начальник из общих денег, которые на развитие колхоза пришли, семь тысяч взял. Вроде на время, я, говорит, вложил бы. А оно вскрылось, так он за хищение на двадцать лет сел. Уголь в шахте добывал. У них шахту как-то завалило – ну, то ли вода сошла, то ли порода где треснула. Все ж погибли, кроме него! И все равно весь оставшийся срок отпахал, ни годочка ему не скостили, – старик задумался на минуту и подытожил: – Одним словом, справедливость была.
– И то верно, – согласилась Инна. – Нынче-то воруй, не хочу.
– Ага. А племянник решил, что раньше так же было, и по его мнению я тут подпольный богач! – старик усмехнулся. – Так что нет. Не поеду я.
Тут Матвей заметил, что наступил полдень, да засобирался уходить.
– Куда? Моросит вон! – Инна указала на окно, сплошь усеянное мелкими капельками воды.
– Мне недалеко! Валенки, конечно, промокают, но доберусь как-нибудь.
– Господи, да купи ты себе сапоги, хоть плохонькие! Ходишь только, жалишься всем.
– Пенсия-то не мульон у меня! – с негодованием отозвался старик. – Купишь тут, как же…
Он влез в разбухшие от сырости валенки, чуть поморщился от скопившегося в них холода, распрощался с Колотовой и вышел на улицу.
Дождик накрапывал совсем мелкий, вперемешку с мокрым снегом – промокнуть под таким было совершенно невозможно, разве что сухая кожа лица от попадания капель и крохотных снежинок всякий раз покрывалась неприятными, зыбкими мурашками. Но и это было не страшно, и дед Матвей смело шагнул с крыльца в смолистую грязь.
На полпути к дому он нагнал Радлова, шедшего в сторону озера. Радлов шел степенно, раскачиваясь всей своей огромной тушей, подобно массивному колоколу.
– Петр! – позвал старик. – Я как раз от тещи твоей иду.
– А! – пренебрежительно махнул рукой. – Пошла она…
– Какая у вас взаимная любовь, – весело сказал Матвей. – Ты чего здесь? У Луки был?
– Да, у него. Еды принес и окна надо было посмотреть – Шалый, падла, разбил, пока буянил тут. Но вообще-то не очень сильно – видать, по пьяни силенок не хватило.
– Может, и так. Хотя он мужик сильный. Как бык! Его бы силу да в мирное русло, ага, – Матвей кивнул, как бы соглашаясь с собственным суждением. – Как Лука?
– Теперь уже лучше. Иногда, знаешь, в туман какой-то впадает, говорит не вполне складно… но реже. И меня всегда узнает.
– Глядишь, скоро оклемается наконец. Горе-то какое! Сына потерять.
– Да. Детей терять тяжело, – хмуро отозвался Радлов и вдруг начал о другом: – Ты, дед Матвей, слышал ли, в Городе икона чудотворная появилась! Ну… не в самом Городе, в маленьком пригороде. Хочу вот помолиться съездить.
– Чудотворная? – не понял старик. – Старинная, что ли?
– Точно не знаю, но, говорят, кровью истекает. С середины марта еще!
– Поди, сами священники тамошние кровью и облили.
– Случаются же божьи чудеса! Не богохульствуй, дед Матвей!
– А это-то тут при чем? Среди святош прохвостов – тьма, даже коли Бог и существует. Невидаль какую-нибудь состряпают и народ тешат, чудо, мол. А сами деньги стригут.
Радлов насупился и промолчал. Старик, сообразив, что мог чем-то его обидеть, решил сменить тему и осторожно поинтересовался:
– Ты на будущее-то чего думаешь? Стоит ли землю засевать, или не взойдет ужо ничего?
– Не взойдет. Почва отравлена. Как-то по-другому выживать надо. Андрей верно понял, что уезжать пора.
– Ой, Андрей-то мне тахту отдал! Так я не нарадуюсь, Ире в комнату поставили ее, теперь хоть деваха не мучается, спит нормально, – Матвей замялся, явно не решаясь о чем-то разузнать, но все-таки выпалил: – Обиделся он, говорят, на тебя. Вроде как ты ему за участок цену сильно сбил.
– Сбил, – подтвердил Петр. – Мне завод рамки поставил по стоимости, я в них и уложился. Чуть-чуть премию отбил себе.
– Кто бы сомневался! – старик добродушно захохотал.
– Я ведь на окладе сижу, накопления зимой разошлись, деньги очень нужны.
– Да я же без злобы! Оно и понятно, что нужны. Только парень новую жизнь, считай, начал, ему, поди, тоже нужны.
– А он мне ни брат ни сват, чтоб я об этом еще думал. Не общались мы с ним особо. С тех пор, как они с Лизой рассорились, давно еще. Да и спесь сбить не помешало бы. Сам ведь он из Города как чужой для всех приехал.
– Я ничего плохого-то и не думал. Просто слухи ходят, а я знать не знаю, чего да как. Народ у нас добрый, но иной раз нагородят со страху или по глупости – поди пойми, что там на самом деле! Ты обиды-то не держи на меня.
– Все хорошо, дед Матвей, – Радлов скупо улыбнулся. – Так я, об иконе думаю. Да и бессонница доконала.
– Ага. Травы тебе надо пить, чтоб спать хорошо.
– Да я пил, только не помогло ничего.
– Я тебе свой чай принесу, у меня там такой сбор! Душица, мята, патриния. Ежевика еще, я прошлым летом в северной части леса собирал, но она для вкуса больше.
Петр поблагодарил и согласился попробовать, чтобы не обижать старика. Только на самом деле все эти средства он уже испытал и знал, что ничего не поможет.
Затем Матвей свернул в сторону и спрятался у себя дома, а Радлов таким же неспешным шагом отправился к гаражу, огибая сначала берег озера, потом – широкий участок земли, который завод поглотил под свои нужды.
Оказавшись на заднем дворе особняка, он вошел в железную будку, выкрашенную ржавчиной в грязно-оранжевый цвет, завел стоявший там внедорожник и выехал в сторону пустыря. Однако в западной расщелине машина резко заглохла, почти наглухо перекрыв своим крупом въезд, и больше не заводилась.
– Ну что за бляха-муха! – громко выругался Петр и два раза ударил по рулю. Впрочем, он тут же подумал, что нехорошо так выражаться, если собирался ехать в церковь, и пристыдил сам себя.
Выкарабкался наружу, протиснулся между дверцей и каменной поверхностью рассеченного склона и попытался толкнуть машину назад. Из-за небольших валунов под колесами ее не удалось сдвинуть с места.
Тогда Петр вернулся в селение, договорился с местными, чтобы автомобиль вытащили трактором. Согласившийся мужичок управился за пятнадцать минут и довез машину до гаража.
Там Радлов перебрал движок, затем, взмыленный и грязный, вошел в дом и с тяжелым вздохом опустился на кухонный стул – доползти до второго этажа сил не было.
– Ты почему не уехал? – спросила Тома, выбираясь из спальни.
– Да, кажись, бензонасос полетел окончательно.
– Ты на него зимой еще жаловался! – припомнила женщина недовольным тоном. – Почему сразу не заменил?
– Так ведь работал, – растерянно отозвался Петр, пожав плечами.
– Надо же, работал! А если б ты на пустыре встрял? Или у самого Города? Заранее надо все делать. А то что, два месяца ездил с движком, который на ладан дышит, а теперь удивляется, как так вышло, что машина встала.
– Ладно тебе. Схожу, попробую с лодочниками договориться. Может, кто будет до шахтерского городка сплавляться, оттуда автобус в Город ходит.
– А в Вешненском не проще купить?
– Да нет там нужной марки! – закричал Радлов, потом выдохнул и добавил спокойнее: – Ну… два месяца назад не было. Я потому и не заменил. Лень было по Городу шариться.
Причал был старый, но вполне сносный – его чинили каждый год, потому широкие доски имели темно-коричневый цвет от просохшей морилки. Лодки, штук пять или шесть, болтались на волнах. Одна из них со скрежетом терлась об основание причала, будто пыталась вгрызться вглубь и спрятаться от воды.
На площадке сидели два человека со скучающими лицами и курили сигареты, выдыхая бледный, вонючий дым. «Запах-то какой! – подумал Петр и поморщился. – Табак, видать, совсем дерьмо у них».
– Мне бы до шахтерского городка добраться, – сказал он вслух.
– Поздравляю, – грубо ответил один лодочник, не поворачивая головы.
Второй обернулся, расплылся в широкой улыбке и поприветствовал Радлова, у которого зимой дважды просил еды и еще дважды еду воровал из погреба. Затем затушил сигарету, поднялся на ноги и сообщил, что в том направлении сейчас не поплывет никто.
– Это почему же? – удивился Петр.
– Так в шахтерском-то городишке люди мрут. Эпидемия у них, вроде как в конце марта еще началась.
– Эпидемия чего?
– Да кто ж ее знает, чего! Я вот слышал, бешенство там. Только это, кажись, собачья больше болезнь. Или грипп наш до них добрался.
– Какой, на хер, грипп? – подал голос первый человек, продолжая смотреть на воду, пляшущую между бортами лодок. – Нервное. Видят они всякое. И мрут, – он громко сплюнул.
– Я могу вдвойне заплатить, – предложил Радлов, не поверив в странные россказни.
– Не, – улыбчивый лодочник помотал головой. – Извини, Петр Александрович, но не получится. Жить-то всем охота.
– Мужики, ну у меня машина поломалась, я что теперь – в Город на поезде покачу ради одной запчасти? И дорого, и крюк огроменный выходит.
Лодочники переглянулись. Тот, что повежливей, снова заулыбался и сказал:
– До Вешненского пятнадцать минут плыть, если что.
– Да не было там нужной марки! – вновь вспылил Радлов и даже сжал кулаки от злости.
– А теперь, может, есть? – мужичок цокнул языком, вроде как намекая на очевидность такого предположения.
Петр потоптался немного на месте и согласился. От недостатка сна у него иной раз ум за разум заходил, он мог зациклиться на одной какой-нибудь мысли или единственном решении и не замечать иных, причем вполне сносных, вариантов. Так что он заключил, что раз уж два человека предлагают одно и то же, а себе доверять в полной мере нельзя, то почему бы не попробовать?
По счастливому совпадению, подходящий насос все же нашелся именно в Вешненском.
Вернувшись назад, Радлов покопался в машине, починил двигатель и после ужина отправился на очередную свою ночную муку.
Моросило всю ночь, так что к утру от влаги, испарившейся с промокшей земли, повис туман.
Петр выехал ни свет ни заря из того соображения, что дорогу наверняка размыло, и на путь до Города уйдет больше времени, чем обычно. Кроме того, трасса подходила к столице не с той стороны, где раскинулся пригород с нужной церковью, и чтобы добраться до места – необходимо было собрать все столь привычные для большого населенного пункта пробки.
Радлов не страдал слишком явной впечатлительностью или любопытством, и даже вера его основывалась на тихой убежденности, а не рьяном фанатизме, так что икона, источающая кровавые слезы, сама по себе вряд ли вызвала бы столь сильное рвение. Нет, цель поездки была другая.
Когда Лука только впал в забытье, Петр решил пригласить к нему священника, даже интересовался о такой возможности в С-ком монастыре. Там, узнав, что Лука некрещеный, отказались ехать. А монастырский староста, человек тихий и неприметный, поймал Радлова у самого выхода и, странно улыбаясь, подсказал: «Поезжайте-ка к отцу Павлу, у него обитель в деревушке, примыкающей к Городу. Этот душу продаст за возможность кого-нибудь обратить». Радлов рассудил, что язвительность старосты вызвана какими-то внутрицерковными разногласиями, до которых ему, рядовому прихожанину, дела нет, и к совету прислушался. По странному стечению обстоятельств, икона зарыдала именно в этой обители.
Так что Петр ехал не чудо узреть, а скорее попытаться спасти друга – так ему, по крайней мере, казалось, что он друга спасает.
В церкви шла служба, и народ толпился до самого притвора, так что Петр при своей несуразной комплекции не смог протиснуться вглубь помещения – не хотелось никого расталкивать.
Икона, о которой столько говорили, была самая обычная – лик Христа, от времени и воды сильно потускневший да покрывшийся мутными пятнами. Только глаза ржавого цвета, от запекшейся крови. Кровь расширяющимися книзу полосами тянулась через весь иконостас до самого пола. Радлов заметил, что люди в первых рядах дрожат и стонут от небывалого восторга, но его чудо не впечатлило нисколько. Свое безразличие он объяснил долгим отсутствием сна да постарался против воли вызвать в душе радость от соприкосновения с божественным. Но радости не родилось – только слезы навернулись, а глаза при этом так сильно жгло от усталости, что Петр надолго зажмурился.
Когда он переборол жжение и вновь уставился вдаль, ему привиделось, будто губы у лика тоже кровавые – изгибаются в потугах что-то произнести. Сосредоточившись, Петр даже услышал ясное и грозное: «Грядет!», но что именно грядет, так и не понял. По окончании службы он решил, что это было лишь мимолетное видение, вызванное мутью в голове и общим истощением.
Когда народ более-менее разошелся, Радлов отправился на поиски священника, но тот исчез где-то за алтарем. Тогда он обратился к молодому диакону, прибиравшему храм:
– Послушайте, можно как-то с батюшкой пообщаться.
– Исповеди у нас по другим дням.
– Мне по другому поводу, – Петр помялся, не зная, как объяснить ситуацию, и путано рассказал: – В общем, один человек плохо себя чувствует. Я подумал, ему мог бы помочь священник. Видения у него… сына он потерял.
– Крещеный? Чего сам не приехал?
– Да нет, не крещеный он. Даже, в общем, не верит особо.
– И кто ж к такому поедет? – спросил дьякон с пренебрежительной ухмылкой.
– Мне сказали, местный батюшка не откажется.
Видя нерешительность служителя, Радлов добавил:
– Вы ему передайте мою просьбу. Я ведь… пожертвую, не просто так, – он протянул деньги.
– Не могу принять, – сказал диакон. Глаза его, впрочем, заблестели, но усилием воли он заставил себя успокоиться.
– Да вы не так поняли, – Петр рассмеялся. – Пожертвование. Для церкви. Ну, вроде как не для вас, – он хитро подмигнул и протянул купюры настойчивее.
– Хорошо. Я попробую поговорить с его преподобием Павлом.
Дьякон скрылся в недрах пристройки храма, сбоку от алтаря, а Радлов остался ждать, переминаясь с ноги на ногу.
Через пять минут к нему вышел священник – плотный мужчина в торжественном одеянии, с окладистой бородой, в которой пробивалась седина, и довольно приятным лицом в мелких морщинках. Выражение на этом лице застыло добродушное и смиренное, и даже бегающие глазки с хитрецой не портили общего впечатления.
Петр попросил благословения, а затем слово в слово пересказал отцу Павлу то же, что говорил дьякону. Тот выслушал очень внимательно, сдержанно улыбнулся и сказал, указывая на икону:
– Видишь, какую благость ниспослал нам Господь? Сейчас столько прихожан, я не смогу посетить твоего друга, – выдержал паузу, внимательно рассматривая лицо просителя, и мягко добавил: – Но не отчаивайся! Приезжай через месяц, возможно, тогда я смогу найти время.
– Простите и благословите, – отозвался поникший Радлов и поехал назад.
Дома он дополз до второго этажа, развалился на диване и попытался унять одышку. Ему это не удалось, так что к нестройному ходу мыслей примешивался хрип сбитого дыхания и стук дряблого сердца. Окно в раме позвякивало от ударов ветра. За ним расстилалось черное полотно поселка с мутной кляксой озера посередине. А небо было белое и безликое, с редкими вкраплениями облаков неприятного, гнилостного цвета.
– Чего расселся? – спросила Тома с шутливой интонацией, показавшись у порога.
– Сил нет, – Радлов втянул в себя воздух – настолько, что его грудную клетку начало распирать.
– Отдохни, коли хочешь. Чудо-то узрел?
– Да. Там такое столпотворение, – он пошарил рукой в воздухе, как будто нужные слова были не у него на языке, а витали вокруг. – Не знаю, что и сказать…
Тут в дверь затарабанили. Лихорадочная дробь заполнила дом, заполнила бедную голову Петра, так что у него в ушах зазвенело, а все отчаянные мысли расползлись, нарушив логическую связь между собой, и обратились бессмыслицей. И посреди этой бессмыслицы сияло тусклое лицо в пятнах влаги, раскрывались красные губы, звенело страшное предостережение. Грядет что-то…
Тамара спустилась вниз, открыла дверь и с нескрываемой злобой воскликнула:
– Ты-то здесь чего забыла?
Радлов вышел на лестницу и увидел Ирину. Ее всю колотило от волнения. Не обращая внимания на гнев Томы, она перешагнула через порог, выискивая глазами хозяина дома, приметила его наверху и громко сказала:
– Там… дед Матвей помирает.
Радлов со всех ног побежал заводить машину. «Господи, как же хорошо, что успел вчера все починить, – подумал он мельком. – Иначе беда. Иначе беда».