– Нормально, – соврала в свою очередь и Тамара. – Что с Ильей?
– Идет на поправку, только с мозговой деятельностью проблемы. Не знаю, что дальше будет.
– Я помочь обещал, – вмешался в разговор Петр. – Специалистов хороших оплатить и вообще…
– Конечно. Лука, мы поможем. Ты ведь для нас в свое время столько сделал. Для нас и для…
«Лизы» так и не прозвучало. Тома расплакалась, вспомнив о детстве своей дочери, извинилась и снова сбежала наверх.
2.
После Радловых Лука направился к развороченному горному склону, где велась добыча руды. Он довольно сильно расчувствовался, когда Петр пообещал помочь с Ильей, и еще во время беседы принял решение посетить бригадира. При взрыве и массовом падеже грачей тот своими пояснениями предотвратил назревавший конфликт между жителями селения и рабочими, из чего Лука заключил, что бригадир – человек вполне разумный, покладистый, и если уж поссорился с Радловым, так наверняка из-за банального недопонимания. Люди со стороны чаще всего легко улаживают подобные ситуации.
Территория у склона была огорожена высоким деревянным забором с навесом, который по замыслу строителя должен был защитить случайного прохожего от каменных осколков, но на деле от любого хоть сколько-нибудь крупного валуна развалился бы. Помыкавшись немного у неустойчивой преграды, обувщик нашел проход, предназначенный для рабочих, и оказался на месте будущего карьера. Здесь стоял невыносимый шум – гораздо страшнее, чем у котлована, Лука мгновенно оглох. Повсюду были разбросаны куски скальной породы с рваными, зазубренными краями – жалкие останки той части горы, которая раскрошилась при взрыве. Эти куски проворно собирала огромная, высотой с радловский дом, камнедробилка – тянула к ним свой шершавый ленточный язык, проглатывала и обращала затем в мелкозернистую россыпь и пыль. Пыль вздымалась в воздух серой дымкой и, опадая, покрывала землю толстым, бархатистым слоем.
Поодаль громоздились другие механизмы, назначение которых Лука не очень понимал да неизменно сравнивал их с доисторическими ящерами. Колеса этих монстров, закованные в ребристые гусеничные ленты, имели диаметр как минимум раза в полтора больше человеческого роста; металлические лестницы, тянувшиеся от них, упирались в самое небо; ковши с грубыми зубцами напоминали лапища уродливых морских чудищ. Краска на неуклюжих машинах кое-где успела потрескаться, отчего поверхность их корпусов напоминала чешую, а сквозь трещины проглядывали рыжие пятна ржавчины – доисторические ящеры старели. Лука словно переместился в обиталище железных титанов, которые пожирали древнюю гору и тем самым продлевали себе жизнь.
Впрочем, вскоре он начал встречать на своем пути живых людей, в касках и спецовках, и туманная иллюзия рассеялась. Лука подбежал к одному из этих встречных (бледному человечку с каким-то ссохшимся, поджатым ртом), набрал в легкие воздуха, сколько смог, и закричал что есть силы, стараясь перекрыть грохот от работы камнедробилки:
– Где бригадир?!
– Чего?!
– Бригадир! – повторил Лука еще громче.
Рабочий махнул рукой в сторону склона. Еще раза три пришлось обувщику задавать этот вопрос, криком надрывая горло, пока не удалось наконец отыскать будку, предназначенную для руководства. Будка представляла собой небольшую одноэтажную постройку прямоугольной формы, вроде деревянного ящичка, с плотными двойными стенками для защиты от шума, узким оконцем и приземистым двухступенчатым крылечком. Двойные стены и вправду спасали – внутри было потише.
Бригадир, сутулый и седой, сидел за плохо сколоченным самодельным столиком да усердно что-то записывал.
– Опять из местных, – устало протянул он при виде посетителя. – Что на сей раз? Шум? Кашель? Плохое самочувствие? Да вы чему улыбаетесь-то?
– Это по болезни, – объяснил Лука. – Нерв застужен.
– Извините. Так зачем пришли?
– Я друг Петра Радлова, он тут управ…
– А, понятно! – недовольно перебил бригадир. – Сам не явился, так вас подослал. Вы передайте ему, что я чужую работу выполнять не намерен! В расселении он нам помощи не оказал, хотя просили, предписание даже на руках было. Медную жилу – и ту показал, только когда почти силком привели. Так это что ж такое? Передайте, что мы все, кто с Мертвого Городища, с семьями приехали, нам детей кормить еще, и непонятки с работой не нужны!
– Я вообще-то сам решил с вами поговорить, – спокойно сказал Лука. – А Мертвое Городище это где?
– Да шахтерский городок вниз по реке. У нас когда шахты закрыли, мы так называть стали. Ну, и зачем же вы решили со мной поговорить?
– Мне кажется, у вас с Петром возникло недопонимание, я бы хотел прояснить некоторые моменты…
– Недопонимание, значит, – повторил бригадир, словно пытался угадать, какие именно обстоятельства скрываются за этим словом. – Просто ваш Радлов – плохой управляющий. У нас тоже такой был. Как шахту затопило, он и сбежал, даже семью бросил. Четыре года без работы сидели, а тут такая возможность! И то мало кто сорвался – жилье ведь там дали, обжитое место оставить трудно.
– Послушайте, – Лука старался говорить как можно более дружелюбно. – Я понимаю, что у вас тяжелые обстоятельства. Но и у Петра не легче. Вы знаете, что он дочку схоронил недавно?
Бригадир смутился, а глаза его сделались грустными.
– Нет, – ответил он сдавленно. – Не знал.
– Странно, на похоронах двое рабочих помогали.
– Да я разве слежу за всеми. Знаете, ведь правда… не слышал даже про его дочь. Вот он почему предписания-то игнорирует.
– Верно, – подтвердил Лука. – Ну и еще завод когда-то должен был ему принадлежать, но партнеры обманули. Согласитесь, и вам бы не захотелось трудиться на благо предприятия, которое кто-то у вас отнял.
– И этого не знал, – бригадир задумался. – У меня тоже дочка есть. Так я, пожалуй, с Радловым-то поговорю по-хорошему. А то и правда… некрасиво получается.
Лука кивнул, засобирался уходить, но вдруг вспомнил полубезумные теории Петра и решил разузнать некоторые детали.
– Вас вообще много из шахтерского городка? – спросил он, отворачиваясь от выхода из будки.
– Да нет, только семейные все. Человек сорок, если вместе с женами да детьми.
– А остальные откуда?
– Остальные строительством завода заняты. О них мне ничего неизвестно.
– Но они же с вами на поезде прибыли? – не унимался Лука, все более поддаваясь своему любопытству.
Бригадир повел себя странно: опасливо огляделся, вылез из-за непрочного столика, случайно задев его коленом, так что вся конструкция зашаталась; подошел к двери, проверил, чтобы за ней никого не было, потом приблизился к посетителю и зашептал:
– Я давно хотел хоть с кем-нибудь поговорить об этом…
Еще раз огляделся, кашлянул и продолжил:
– В поезде их с нами не было. А вот у болот мы оказались уже все вместе, и бараки ставили вместе. Я поначалу думал, они здешние, но нет. Они вроде как… просто появились, что ли.
– В каком смысле? – удивился Лука.
– Не знаю. В поезде их не было. На месте бараков тоже не было, то есть раньше нас эти строители не приезжали. А как-то незаметно – раз, и народу стало больше. Потом еще больше. И некоторые-то шибко странные! И еще… они все так упорно зенки на сторону косят.., – тут бригадир поглядел на собеседника с каким-то испуганным выражением, отпрянул и сказал громче: – Да, собственно, как вы.
– У меня глаза болят, – оправдался Лука.
– Тоже от болезни, значит?
– Что-то такое, – соврал обувщик. На самом деле он понятия не имел, отчего вдруг начал коситься и как бы взгляд прятать – может, чтобы лишний раз не померещилась ему птица, вот только движение это получалось непроизвольно.
Так или иначе, доверительная обстановка была нарушена, и разговор прекратился.
Вышли они в одни двери – Лука отправился на привычную для себя прогулку, не желая возвращаться в пустой дом, а бригадир решил не откладывать в долгий ящик и посетить Радлова, тем более, помощь управляющего не помешала бы для запланированных на ближайшее время работ.
3.
Когда раздался стук в дверь, Радлов был на втором этаже и успокаивал жену. Свечи она к тому моменту уже погасила, и по комнате неторопливо ползали змейки белого, едкого дыма, постепенно рассеиваясь. «Лука, что ли, позабыл о чем-нибудь», – подумал Петр, потом спустился вниз и открыл дверь. Увидев перед собой бригадира, он недовольно поморщился да холодно, с явным раздражением спросил:
– Чего опять надо?
– Послушай, Петр Александрович, – бригадир переминался с ноги на ногу от волнения и говорил медленно, тщательно подбирая каждое слово, дабы не усугубить ситуацию. – Ты уж прости. Мы про дочь твою ничего не знали.
– Как это не знали? – Радлов продолжал так же холодно, однако нотки раздражения улетучились. – На похоронах-то ваши и помогали.
– Да не слежу, не слежу я за каждым! Со строителями мы вообще крайне редко пересекаемся, у них даже бараки отдельно стоят. Я к чему… вчера зря мы это… со стройматериалами-то повздорили. Ну не знал, у самого ведь дочка растет.
Петр немного помолчал, переваривая произошедшее замутненным своим сознанием, затем расплылся в улыбке, хлопнул бригадира по плечу в знак примирения и сказал обычным своим, в меру дружелюбным голосом:
– Разобрались, и слава Богу! Зайти, может, надо тебе, обсудить что-нибудь по добыче?
– Да я, в общем, быстро. Ты, главное, нас тоже пойми – зарплату же могут урезать, если в бумагах бедлам обнаружится.
– Так от меня-то чего требуется?
– В основном документы вести, я тебе присылать с кем-нибудь буду. Хотя сейчас помощь не помешала бы. У нас, видишь, люди за эту работу от безысходности взялись, а так-то почти все шахтеры, в карьерной разработке не очень понимают. Из-за этого когда в прошлый раз породу взрывали – напортачили, птиц вон потравили. Хорошо, из людей никто не пострадал.
– Проследить, что ли, нужно?
– Да, именно! – бригадир закивал. – Ну и акт можно заполнить сразу за твоей подписью. Там как раз сейчас взрывчатку закладывают, пустая порода никак не дает до жилы добраться. Так пойдем?
Петр тяжко вздохнул, но согласился, добавив при этом:
– Жене скажу только, подожди.
– Времени много не отнимет! – крикнул бригадир ему вдогонку, заглядывая в пустую прихожую. – Не больше часа!
Отправились минут через пять. Бригадир шел впереди да оживленно о чем-то рассказывал, но Радлов не слушал, погруженный в свои мысли. Он старался придумать, как бы отказаться впоследствии от истории с заводом и разработкой месторождения, ни с кем при этом не рассорившись. Земля у него под ногами гудела и трепетала, и чем ближе подходили к прожорливой камнедробилке, скрытой за забором, тем сильнее ощущалась эта дрожь.
У самого забора Петр остановился, потрогал деревянную конструкцию, попытался ее расшатать, проверяя на прочность, и сказал:
– Забор-то, положим, крепенький, доски толстые. А навес проломить может в случае чего… переделать бы, а?
– Уж взрывчатку заложили. Взорвем да переделаем, – и бригадир махнул рукой, как бы показывая, что непоколебимая вера в «авось» никогда еще его не подводила.
4.
Лука, покинув территорию месторождения, тут же свернул налево и вдоль заборчика направился к западной расщелине, по пути размышляя, что предпринять дальше – то ли по пустоши побродить, то ли спуститься к монастырю, дома ведь все равно никто не ждет, так можно и среди ночи вернуться.
Впрочем, через некоторое время он ощутил ноющую боль в ногах, так и не добравшись до выхода из селения. «Ну, здравствуй, старость», – подумал обувщик, улыбнулся собственной шутке и принялся искать место для отдыха поближе. Невдалеке на солнце мерцал небольшой ставок, разлившийся от избытка подземных вод – дальним своим краем он сливался с заболоченным участком, подпитываясь его грязной мутью, а ближним – почти облизывал основание забора. Однако между водой и досками, плотно вбитыми в землю, оставалась узенькая полоска. На этой полоске произрастало хилое деревце с кривыми ветвями и скудной пожухлой листвой, которая начинала умирать, не успев целиком распуститься, а внизу, у корней дерева, лежал большой камень округлой формы. Лука решил остановиться здесь хотя бы ненадолго, тем более, что шум от работ сюда практически не доходил, а навес, приделанный к верхушке заграждения, защищал от яркого дневного света, режущего глаза, и танцующей в воздухе пыли.
Обувщик кое-как добрался до камня, одну ногу промочив в ставке, постелил куртку и примостился сверху. Перед ним расстилалась рябая, посеребренная пылинками поверхность воды – Лука с умиротворением наблюдал за этой влажной рябью, постепенно впадая в приятное забытье. В голове у него пульсировало, мерное биение сердца расходилось дрожью по внутренностям, глаза начали слипаться, неизбежно клонило в сон…
Однако почти сразу он увидел на той стороне водоема, у болотца, какую-то дергающуюся громаду, потому проснулся да стал внимательно следить. Громада некоторое время раскачивалась из стороны в сторону, будто потревоженная ветром, затем оторвалась от своего места и двинулась по краю ставка. Обувщик узнал подвыпившего Шалого.
– Ого, Лука-счастье! – крикнул тот. – Загнал сынишку в петлю и радуешься, да? Вижу, что радуешься, аж улыбка до ушей!
– Поди прочь, не до тебя! – ответил Лука и погрозил кулаком.
Шалый скривил недовольную мину, но задерживаться не стал – он явно куда-то торопился. Краем глаза обувщик приметил, как Бориска через служебный вход прошмыгнул за деревянное ограждение, но значения тому не придал. Вновь напала на него дрема, рябь на поверхности ставка превратилась в мягкую простынь, но пролетела какая-то птица над самым водоемом, погрузила туда свои крошечные когтистые лапки, разорвала призрачную простыню, прошуршала крыльями почти у самого лица Луки и окончательное прогнала сон.
«Птица – интересно, живая или… опять?» – подумал Лука. Помотал головой, стряхивая с себя остатки дремотной лености, расправил плечи, усаживаясь поудобнее на камне, и вдруг вспомнил свою беседу с Радловым – ту ее часть, которая касалась веры. Тут же промелькнуло в мыслях этакой искоркой: «Петр говорит, есть Бог. Только как же представить Его?».
Рассуждения Луки начали цепляться за все недавно виденные им предметы и выхватили из бессвязной череды образов два черных крыла.
«Итак, Бог как птица, – пронеслось в голове. – Залетает в дом, кружится, кружится, но, не найдя ничего своего, выпархивает наружу, оставляя печать проклятия».
«Тогда, может быть, Бог обитает в церквях?» – спрашивал Лука сам себя, ибо и всегда на сложные темы размышлял двумя разными внутренними голосами, словно распределял роли между половинками своего сознания – ему казалось, что истина рождается если не в споре, то уж по крайней мере в диалоге, потому даже в одиночестве он старался выстроить диалог.
«В церквях? Отчего же тогда нет наставления слушателям в храме? Отчего там совершается торговля, если это запрещено? Нет, в церквях нет Бога».
«Но если Бог просто есть? – не унимался второй внутренний голос. – Проявляется через Вселенную и звезды, через великое и сиюминутное?».
«Увы, – был ответ, – мир есть лишь случайное нагромождение вещей и событий, и всё великое, всё сиюминутное в нем столь же случайно. Откровения бывают ошибочны, человек в своих поисках приходит не туда, куда бы желал, более того, поиски вовсе могут оказаться тщетными».
«Выходит, Бога…
…вообще нет?».
«Пожалуй, так».
«Ну а если… если отказаться от мысли, будто человек – венец творения? Признать человека побочным продуктом жизни, а не ее целью?
Тогда Богу было бы совершенно незачем появляться и проявляться в жизни людей, даже и существуя! Иными словами, можно предположить, что человек для высшего миропорядка ценности не имеет, но Бог в мире все равно есть, только ради чего-то или кого-то другого – не для человека».
«Предположить-то можно, однако в этом случае Бог проявлялся бы в нерушимом природном порядке».
«Разве это не так?».
«О, нет! Ежегодно и ежечасно нарушается природный порядок – летом идет неуместный град, зимой вдруг тает снег, как у нас недавно. Природа – скорее механизм, и, как в любом механизме, в ней случаются сбои. Едва ли сбои происходили бы в божественном механизме.
Да и в конечном счете, если Бог есть, его присутствие должно хоть как-то ощущаться…».
Лука отвлекся от разделения своих мыслей по ролям, огляделся. Он сидел на камне один. Видел рябую поверхность воды, подернутую сероватой дымкой из пыли, хилое деревце рядом, белое небо с голубыми просветами, белое же солнце с желтой короной, черную деревню вдали, за озером.
«И за всем этим должен проступать образ Бога? Если приглядеться, верно?» – уточнил он сам у себя.
Но, как ни всматривался, как ни пытался проникнуть сквозь материю – видел лишь воду, хилое деревце, небо, солнце и черную деревню. Больше ничего. Какой, в самом деле, смысл в этом нелепом нагромождении, грубо слепленном из живых тканей, камней и гнили?
«Смысл! – возликовал внутренний голос. – Вот именно! Бога доказало бы наличие смысла!».
«Только смысла нет, – и Лука подавил ликование в своей душе. – Всякий смысл субъективен, а Бога объяснил бы лишь объективный, универсальный смысл, то есть соразмерный Богу и не зависящий от точки зрения. Но объективности не существует никогда, нигде, ни в чем, ибо все познается через призму человеческого восприятия».
«И получается, что все-таки Бога нет?».
«Получается, нет. Сказать ли Радлову? Хотя он и слова такого не знает, субъективный».
– По-твоему, и души нет?
Лука вздрогнул – это был новый голос. Посмотрел по сторонам, но рядом по-прежнему никого не наблюдалось. Нет, голос определенно звучал внутри головы, но звучал чужеродно, с какими-то грозными, незнакомыми нотками, с чужим тембром, и совершенно не подчинялся ни воле, ни распределению ролей. Как незваный гость, ворвавшийся посреди вечера и вклинившийся в начавшуюся без него беседу, нарушив этим ее стройность.
– Так души – нет? – повторил незнакомый голос внутри головы.
«Нет», – мысленно ответил Лука, покрываясь холодным потом, несмотря на разогретый солнцем воздух вокруг. Паника схватила своими лапищами его рыхлое, трепыхающееся, как рыба без воды, сердце и сжимала теперь, заставляя биться еще сильнее.
– А ведь глаза – зеркало души, – вещал тот же прокравшийся откуда-то извне голос.
«Да что же это… происходит?», – Лука поднялся на ноги, замочив их в ставке, но дальше не мог сделать ни шагу – колени тряслись, а ступни будто вросли в месиво из воды и грунта, не оторвать.
– Глаза – зеркало души, – настойчиво повторил чужак в голове. – Что у тебя в глазах?
Лука в бешенстве застучал себе по вискам, по затылку, пытаясь прогнать новый голос, и вдруг увидел где-то сбоку неподвижно висящую в воздухе птицу. Он мгновенно сообразил, что птица ему только чудится, и в прошлый раз, прямо перед лицом, тоже чудилась, а на самом-то деле они все, все при отравлении передохли.
Тут пространство перед ним начало сгущаться, и в некотором отдалении замаячил силуэт Ильи – тот самый, который ранее привел его на заболоченный участок, к дереву, где пытался повеситься настоящий Илья, во плоти.
«Неужто… в больнице что-то случилось?» – заволновался Лука да попробовал приблизиться к силуэту – тот, как и в прошлый раз, отдалился ровно настолько, чтобы расстояние между ним и преследователем не сократилось. А обувщик оказался в воде по колено, но как будто и не заметил.
– Илья, – прошептал он в беспамятстве и вдруг ринулся в погоню, утопая в толще ставка по пояс, но не глубже – подобные водоемы всегда почти оказывались мелкими.
Он выбрался на землю по другую сторону разлившейся лужи, угодил ненароком в болотную муть, миновал рабочий поселок (женщины, снующие между бараками, долго еще потом судачили, как пробегал какой-то безумец), выскочил на пустошь и все бежал, бежал, бежал за призрачным силуэтом, по привычке называя его именем своего сына.
В какой-то момент позади раздался оглушительный гром, так что Лука от неожиданности рухнул наземь. Гром раскатистыми волнами прокатился по близлежащим холмам, заставил содрогнуться все полое туловище древней горы, перекати-полем прошелся по пустоши, достиг вымершего грачевника и там успокоился.
Лука вскочил, ничего толком не соображая, и увидел, что убегавший от него силуэт повис над землей неподвижно. Тогда обувщик осторожно, на цыпочках, приблизился, повторяя шепотом:
– Илья…
Только это был не Илья. В воздухе висел черный силуэт вроде тени, который при ближайшем рассмотрении даже очертаниями не походил на сына обувщика, ибо был тоньше и длиннее. На черном фоне никаких деталей или черт не выделялось. А, впрочем, приглядевшись, Лука обнаружил рот тени. Рот этот раскрылся, обнажая темноту, и из него выпорхнула черная птица. А затем и весь силуэт распался на таких же точно птиц – они покружили немного в небе траурным роем, что-то простонали да постепенно исчезли без следа…
5.
Шалый в тот день обдумывал, как бы еще навредить Радлову. Ближе к середине дня он вновь отправился следить за домом, решив на этот раз действовать осторожнее да на глаза никому не попадаться.
Устроившись на ближайшем возвышении – на небольшом пологом холмике слева от радловского дома – он видел, как из дома выходил Лука, как через полчаса или чуть больше появился какой-то седовласый мужчина в спецовке, наконец, как этот мужчина уводил самого Радлова к северному склону – туда, где велась добыча руды.
Желая остаться незамеченным, Бориска не пошел за ними по прямой – спустился с противоположного склона своей импровизированной наблюдательной вышки, сделал крюк и потому к территории месторождения приблизился со стороны ставка. И действительно проник за забор, побродил там от одной машины к другой, не зная, куда приткнуться, потом его выгнали, сославшись на какую-то опасность. Ничего толком не разобрав и даже не отдавая себе отчета, что именно следует искать, Шалый принялся ходить вдоль забора в ожидании появления Радлова. Однако это довольно быстро надоело ему, и, желая как-то себя развлечь, он вернулся на место, где застал Луку – к деревцу и камню. Правда, никакого Луки там уже не было, только забытая куртка валялась. Бориска обрадовался, что хотя бы нашлось, чем можно поживиться, и полез за своей добычей, пытаясь не угодить в воду.
В это самое время прогремел взрыв – рабочие уничтожали остатки пустой породы в горе. Куски этой самой породы, раскрошившись от взрывной волны, беспорядочно взмыли в воздух да полетели вниз. Часть осколков попала на непрочный навес, прикрепленный к забору, и проломила его – самый большой валун пришелся ровно на то место, где совсем недавно сидел Лука.
Шалый, испугавшись внезапного грома, соскользнул с камня и упал в водоем позади, а когда вынырнул – увидел перед собой поваленный забор, поломанные доски, перебитое деревце прямо у основания (оно упало в воду буквально рядом) и неровный камень, с одного боку острый, как заточенная бритва, размером в половину туловища самого Бориски.
Следом за этим гигантом полетела мелкая щебенка, щепки, твердая пыль, так что Шалому оцарапало шею и лицо с одной стороны. Крови было немного, но Бориска испугался и со всех ног ринулся прочь – к озеру и дальше, на ту сторону поселка.
А на той стороне уж зашевелились люди – напуганные, оглушенные, выскакивали они из своих домов и собирались стайками.
– Опять взрывают! – кричали одни.
– А помните, в прошлый раз? Птицы же, птицы попадали! – вторили им другие.
– Верно! Снова нас отравить хотят! – соглашались третьи.
К этой разношерстной толпе недовольных жителей примкнул запыхавшийся Шалый с окровавленным лицом, затем и прихвостни его подоспели.
– А эти чего здесь забыли? – возмутился кто-то, на них указывая.
– Да меня взрывом чуть не убило! – благим матом орал Шалый, показывая на многочисленные, но неглубокие царапины. – Чего взрывают?! Гнать их надо отсюда!
То тут, то там стали раздаваться восторженные возгласы:
– Бориска дело говорит!
Шалый, на мгновение почувствовав власть над этими людьми, продолжал:
– Это все Радлов устроил! О́н хотел медь добывать!
– А почему Радлов-то? – возразил Андрей, бывший среди толпы. – Он же свой. Давайте лучше с рабочими поговорим.
Большинство с ним согласилось. Жители, выскочившие на улицу, скучковались вместе и направились к месторождению – всего человек тридцать. Шалый, обозлившись на то, что его затею не поддержали, неуклюже поплелся в хвосте, с ним – один из неизменных его товарищей, который всегда был самым пьяным. Другие собутыльники решили, что коль уже предводителя их никто не поддержал, так разумнее вернуться в покосившуюся избу на окраине, служившую им пристанищем.
Однако проход на территорию добычи оказался перекрыт гигантской камнедробилкой – она жутко гудела и плевалась мелкими осколками горной породы. Перемахнуть через забор никто не решался, и люди топтались на месте злые и растерянные.
Шалый внезапно осознал, что это, возможно, его звездный час, и другого такого же шанса вступить в схватку с давним врагом больше не будет. Он выступил вперед и сказал:
– А я предупреждал, что к Радлову надо идти!
Многим из собравшихся к тому моменту уже хотелось просто спустить пар, и они присоединились. Человек семь, впрочем, махнули на все рукой да отправились по домам, повторяя слова Андрея:
– Радлов свой. Да и нечего с Бориской Шалым связываться. Падаль, а не человек!
Андрей, к слову, тоже был среди ушедших. Поредевшая толпа ворвалась во двор радловского дома, крича и топая от недовольства. Услышав шум под окнами, Тамара спустилась вниз, вышла на крыльцо (страха она не испытывала нисколько – все свои вроде) и хотела заговорить с пришедшими, но ее опередили.
– Тома, мужа зови! – прозвучало женским голосом откуда-то из глубины столпотворения.
– Да нет его, с бригадиром ушел. А вы зачем собрались-то? Из-за взрыва?
– С рабочими снюхался, – зашушукались жители, не слушая вопросов.
– Зови мужа, тебе сказали! – закричал Шалый, чувствуя поддержку – ему вдруг подумалось, что Петр на самом деле хочет отсидеться в доме, прикрываясь женой.
Тамара хотела было повторить, что она здесь одна, но ее вдруг охватило невообразимое негодование, появилось даже желание плюнуть в лицо каждому, кто топчет сейчас землю на ее дворе.
– Ты мне покомандуй еще! – ответила женщина не своим голосом – жестким, почти мужским, и язвительным.
– Слышишь, ты! Б….ну свою схоронила и помалкивай, а то я могу и всю могилу разнести!
Тут и еще несколько человек откололись от общей массы да пошли к выходу, сетуя на то, что вот, мол, и правда, с Бориской если свяжешься, так и запачкаешься сразу в какой-нибудь сомнительной истории – видано ли, люди дочь потеряли, а он смеет такое говорить. Впрочем, жителей десять-двенадцать осталось на месте – кто из любопытства, а кто и явно поддерживая смутьяна.
– Не смей так моего ребенка называть, гниль! – крикнула Тома гневно и вместе с тем брезгливо.
Тогда вперед выступила какая-то блеклая худая женщина, приближающаяся, судя по морщинам, к старости, но еще не достигшая ее. Лицо женщины было перекошено какой-то животной злобой, и она громко произнесла:
– Верно он всё говорит! И дочь твоя такая, и сама ты такая! По молодости лет ложилась под каждого, а теперь – смотри-ка! – за богатого вышла и разоралась тут, на место нас ставить удумала!
Тамара спустилась с крыльца, стремительно подошла к обидчице и ответила вкрадчиво, с ядовитой интонацией:
– Ой, Леночка, а ты почему завидуешь-то? Потому, что у тебя муженек – нищий алкаш, или потому, что тебя молодухой удовлетворяли хуже?
Ответить женщина не успела ничего, так как из-за дома появился Радлов – он возвращался от месторождения и вошел во двор через заднюю калитку.
– Ленка! Отошла от моей жены быстро! – Петр не кричал, но говорил громко и грозно, потрясая огромными своими кулачищами.
Женщина вся как-то сникла, съежилась, спряталась за людей да тихонечко прошмыгнула к выходу – нет уж, с Радловым-то связываться кому нужно, пришибет еще, глыба этакая!
– Чего пришли? – продолжал Петр.
– Так взрывали опять, – пояснил кто-то робко.
– Взрывать больше не будут! – пообещал Петр. – От склона ничего не осталось, место для разработки открыто – нечего взрывать-то уж.
Некоторые ответом удовлетворились. Вообще на протяжении всей сцены люди понемногу отделялись от толпы и уходили – иные от понимания того, что зря пришли, иные от трусости.
– Закрывай завод! – не унимался Шалый, не зная, что за спиной у него никого не осталось, кроме пьяненького товарища. – А не то черепушку раскрою́ тебе!
– Верно, – заплетающимся языком подхватил товарищ. – В п…у завод!
Радлов с совершенно спокойным видом двинулся к Шалому и, встав к нему вплотную, произнес:
– Бориска, оглянись! Все сбежали. Ты один.
Глазки у Шалого пугливо забегали по сторонам, он посмотрел назад и никого не увидел, кроме своего шатающегося прихвостня. Не поворачивая головы обратно к оппоненту, Борис всем телом подался назад, оттолкнулся от земли сразу обеими ногами, чтобы отскочить на безопасное расстояние, и побежал. Его товарищ повторил произнесенное ранее нецензурное словечко да упал плашмя.
Немного подумав, Радлов втащил его в прихожую.
– И на кой черт он нам сдался? – спросила Тома, отходя потихоньку от произошедшего.
– Земля ночью шибко холодная, помрет еще.
– Как будто от этого кто-то огорчится, – язвительно заметила Тамара, однако особенно перечить не стала.
Ночь прошла тихо.
Наутро мужичонка очнулся на полу в прихожей, оглядел обстановку осоловелым, ничего не понимающим и от непривычной трезвости диким взглядом, часто-часто заморгал и сел у двери.
– Ну, очухался? – поинтересовался Радлов, спускаясь со второго этажа.
Мужичонка тут же вскочил, с ненавистью посмотрел на своего спасителя, послал его туда же, куда накануне предлагал определить завод, и быстренько выбежал на улицу.
– Вот тебе на, – удивленно протянул Петр. – Помог, называется, человеку.
– Да нелюди они, – отозвалась Тома. – На улице надо было бросить.
– Говорю же, земля промерзает…
То, что земля действительно промерзает без солнца, ощутил на себе несчастный Лука. После встречи со стайкой птиц, собирающихся в единую человеческую тень, он целую ночь провел на пустыре в каком-то жутком тумане и только под утро сумел добраться до дома, где слег с лихорадкой.
Выхаживали его по очереди дед Матвей и Ирина, так что через неделю, к выписке Ильи из больницы, он оклемался полностью.