Маяк на Хийумаа (сборник)

Вначале историческая часть – интересно. Но чем ближе к концу, тем рассказы все пошлее и пошлее… В конце уже плевался от этого шлака! Не рекомендую!

Очень осенний сборник прозы разных лет. Кто-то верно выбрал компоновку – сначала бесстрастные заметки на полях Самодержца пустыни и Зимней дороги , а потом куда более эмоциональные рассказы о поздней советской действительности (или ранней российской, четкий переход не ощущается).

Юзефович пишет о людях. Пусть эти люди давно мертвы, но они оставили свой след, и он пытается увидеть их не как функции, а как живых людей, горячих и флегматичных, одержимых и просто подхваченных временем. И поневоле видишь, что человек из современности мало чем отличается от колчаковского офицера, по крайней мере по чувствам и намерениям. И не столь уж важно, прав ли автор, важно, что он умеет вдохнуть жизнь в тех людей, от которых, казалось бы, остались только печатные знаки документов, от допросов до газетных заметок.

Тексты о родных героев романов Юзефовича трогают тем, что, выходит, людям не все равно, где-то сидит что-то затаенное, всадники все скачут, тайны все остаются, поведение предков все волнует.

Впечатляет и отрешенность самого автора. Вот он несколько десятилетий пишет об Унгерне и Пепеляеве. Вокруг исчезают и появляются страны, гибнут системы и меняются границы. Люди бегают по площадям с кусками ткани разных цветов и полосатости. А его страсть к своим героям не ослабевает, только подпитывается порой новой находкой, новым обстоятельством.

А потом бесстрастность и увлеченность сменяется куда большей сентиментальностью. Рассказы второй половины сборника, хоть и датированы двухтысячными и даже две тысячи десятыми, они о другом, о той жизни, которая казалась навсегда, пока не кончилась. Сами проблемы, порывы – все это отлетело, утихло, оказалось временным, преходящим. Но все же оставило след, хотя бы в виде этих рассказов, что о поиске американской протекции, что о спорах о Ельцине и Сталине, что о самой советской системе межличностных отношений.

Юзефович грустно шутит в рассказе "Колокольчик" над нашей с вами политикой памяти. Мило, с иронией он описывает муки творческого человека (некоего Каминского, под которым скрывается вполне узнаваемый Василий Каменский), пытавшегося подстроиться под соцзаказ, но не успевшего к моменту смены парадигмы. Вот у него Ермак - представитель русского империализма, порабощающий туземные народы (в духе историка Покровского), а вот - раз - представитель более прогрессивного царского строя, которому мешают османские шпионы (в духе сталинских интерпретаций второй половины 30-х).

Щелкнул, конечно, и рассказ о греческой войне за независимость. Если верить интернету, это вроде бы вариант или кусочек повести об этой войне, подзабытой у нас, оставшейся разве портретами героев той войны на стенах у Собакевича в Мертвых душах . Хотелось бы когда-нибудь прочитать повесть целиком.

Первая половина книги — рассказы про отношения автора с героями его документальных романов "Самодержец пустыни" и "Зимняя дорога". Фабула рассказов — истории о том, как автор после выхода книг общался с потомками своих героев. Когда я прочитал об этом факте в какой-то рецензии, то засомневался, стоит ли покупать данный сборник. Однако книгу все-таки купил, и теперь, по прочтении, чрезвычайно раз этому. Такое ощущение, будто после тонн впустую перемытой породы (это я про купленные мной впрок книги) вдруг нашел огромный золотой самородок. Оказалось, что книга об отношениях Юзефовича с тенями давно сгинувших Унгерна, Пепеляева и Строда гораздо увлекательней, чем разные современные "детективы" и "триллеры" типа распиаренных пустышек "Тайное место" или "Книга Балтиморов". Закрыть рассказ Юзефовича, не дочитав его, мне было очень сложно. Читал в метро, и, если не успевал прочесть рассказ до своей станции, выходил, отходил в сторонку и дочитывал. Больше всего поразила интонация автора. Сдержанность, отстраненность, достоинство. Ощущение такое, будто автору известно о жизни что-то такое, что тебе лишь предстоит узнать. И что именно это знание позволяет автору найти ту самую завораживающую тональность и последовательность аккордов для своего повествования и до самого конца рассказа ни разу не сфальшивить. Помнится, герой Довлатова писал о своем замысле:

Вот у Юзефовича этот самый оттенок присутствует в каждом абзаце. Вторая часть книги — "Рассказы разных лет". Время действия — начало 90-х. Пересказ этих историй наверняка отобьет желание читать их. В рассказе "Гроза" речь идет о лекции, которую пожилой гаишник читает пятиклассникам. В "Бабочке" два российских ученых выпивают со своим заокеанским коллегой. В "Колокольчике" изменивший жене муж посещает музей местного поэта, о котором в юности писал диссертацию. А на самом деле каждый из этих рассказов является кристаллом, из которого в воображении читателя может вырасти большой многофигурный роман, действие которого растягивается на несколько десятилетий. Такова плотность и качество этих текстов. После этой книги я подумал о том, как сильно нас меняет возраст и рекламные технологии. В молодости у меня было простое отношение к литературе. Я делил ее на настоящую и ненастояющую. Вот Фолкнер и презиравший его Набоков — настоящие, а, скажем, "Жребий Салема" Стивена Кинга — труха и отстой. Потом меня за эту категоричность стали обзывать снобом, потом появились издательства-монополисты и купленные ими книжные обозреватели, которые научились выдавать за настоящую литературу то, что ею не является. Я потихоньку сдавал позиции и в конце концов начал почитывать модных авторов типа Френч или Диккера. Надеялся, что они меня сильно увлекут, и, соответственно, качественно развлекут. Увы, с большинством разрекламированных бестселлеров эти надежды не оправдывались — даже увлечься не получалось, не говоря уж о каком-либо послевкусии. Книга Юзефовича напомнила мне о пользе снобизма и категоричности. То есть о том, что не надо тратить время на книги ремесленников, написанные в расчете на продажи и прибыли. Лучше потратить время на то, чтобы найти и прочесть книги, написанные авторами для чего-то (или кого-то) другого.

Первая книга Юзефовича, которую я прочитал. Про Унгерна и Пепеляева – впереди. Но из рассказов первой части сборника понятно, о чем пишет Юзефович в своих главных книгах. О хладе и ужасе жизни перед лицом вечности. О том, что человек песчинка. Но песчинка с собственной волей. И о том, куда заводит человека его воля. Куда заводят обстоятельства или роковой случай. Особенно на перекрестке эпох, когда эту волевую песчинку обдувают сразу два мощных, перекрещивающихся потока и непонятно, куда сдует ее с дороги, на какую обочину, в какой кювет. И это тема не только рассказов из первой части, но и из второй части сборника – рассказов художественных. Девяностые были тоже перекрестком, и кого куда только не посдувало.   «Околоунгерновские» рассказы Юзефовича строятся как расследование обстоятельств, которые привели персонажа к его жизненному финалу. Автор показывает процесс своего расследования – в этом соль. Построения автора психологичны, витиеваты, не всегда верны, что обнаруживается порой много лет спустя… Собственно, вот на этом неожиданном развороте выводов и строится драматургия этих рассказов. Очень неожиданные развороты.   Художественные рассказы (всего их во второй части сборника четыре) строятся на неожиданной концовке («Бабочка», «Гроза») или неожиданной детали («Колокольчик», «Филэллин»). Но эта неожиданность – не самоцель, а долгожданный, хоть и неожиданный для героя выход из жизненного тупика. Даже в финале «Филэллина» экстравагантное содержимое письма, полученного полковником Фабье на прощание от его временной подруги, явно будет для него, застрявшего на службе у греческих повстанцев, выходом, хотя мы так и не узнаем каким. Но уж точно не тем, которым судьба наградила лорда Байрона. Рассказ «Филэллин» из всех четырех – самый недавний; он совсем другой по фактуре, и это здорово, потому что тот, кто не меняется… тот не меняется.   Стиль Юзефовича – сдержанный, без кудряшек, но не сухой, а образный, ёмкий, плотный, упругий. Персонажам автор не дает снисхождения – даже детям. Никакого сюсюканья. Тема Гражданской войны, основная в его творчестве, накладывает отпечаток и на рассказы про жизнь провинциальной советской предпрестроечной интеллигенции: они, эти рассказы среднерусской полосы о совсем других временах, парадоксально продуваются насквозь ветрами монгольской степи и подсвечиваются обреченной безысходностью Белого движения. Все герои у Юзефовича разобщены, отдельны, и любовь их друг к другу скрыта глубоко внутри, не напоказ. Суровый такой стиль. Ну, как в нормальной жизни.   Если бы я был писателем, я бы хотел писать как Юзефович.   * * *   В рассказе «Колокольчик» герой, филолог средних лет с кризисом среднего возраста, рассказывает про кризис жизни поэта-футуриста Каминского. По фамилии легко угадывается прототип – поэт-футурист Василий Каменский. Тоже пермяк, только канва второй половины жизни у него существенно отличается от героя рассказа Юзефовича. Даже интересно, насколько вымышлены эти полжизни Каминского по сравнению с Каменским, а если полностью вымышлены, то почему он в рассказе именно Каминский? Только потому, что в юности летал на первых самолетах?