Глава 9. Лесной совет
Хотел Иван Царевич часть куропатки жареной на потом приберечь, да больно аппетитна та птица оказалась, а Иван – шибко голоден. Оглянуться не успел, как от куропатки лишь косточки обглоданные остались. Вздохнул Иван Царевич с сожалением, на кости те глядя. Мала куропатка оказалась, но дареному коню, как известно, в зубы не смотрят, то бишь куропатке в клюв.
Но все же поселилась в желудке приятная тяжесть, аж истома берет да в сон клонит. Но нельзя спать, за Василисой идти нужно. Ждет она его невесть где, а он тут сны сладкие вкушать будет! А если и обиду затаила и не ждет уж, так что с того? Все едино выручать надобно девицу-красу из лап Кощеевых, а уж как дальше повернется с любовью-то – там видно будет.
Поднялся Иван Царевич, костер затоптал, уголья землей присыпал, собрался и пошел дальше.
Идет, по сторонам озирается, вдруг еще дичь какая подвернется. Раз уж леший разрешил. Тем паче не ради забавы, а для пропитания. Но опять нигде зверья не видать, будто вымер лес. Никак леший чудит, зверье от него отваживает. Понять его, конечно, не дюже сложно: коли Кощей зверье лесное поедом поел, повывел, почитай, под самый корень, так о нем теперь, о зверье-то оставшемся, особая забота требуется, чтоб совсем не зачахло. Но все ж мог бы леший еще чего подкинуть. Мог! Не в службу, а в дружбу, ведь Иван Царевич, как-никак, от беды его спас, из пня высвободил.
И вдруг остановился Иван Царевич, за деревом притаившись: никак леший пожелание его услыхал?
В малиннике, что широко разросся вдоль тропинки, кто-то отчаянно возился. Малинник изредка вздрагивал, будто его озноб бил, шуршал листвой и потрескивал ветками. Крупный кто-то в кустах шуровал, не иначе… кабанчик! Вон и зад его округлый виднеется меж веток. Ну, спасибо тебе, дед-лешак!
Вскинул Иван Царевич лук, стрелу наложил. Натягивает, метится – только бы не промахнуться. Кабан – он животное хотя и вкусное, но весьма резвое и злобное, если его завести. И коли промажешь…
Ивану Царевичу даже думать о том не хотелось. Затаил он дыхание, навел стрелу на цель приметную да пальцы отпустил. Глухим звоном отозвалась тетива, полетела стрела и впилась куда надо. В смысле, куда метил Иван Царевич, а вот надо ли – это вопрос отдельный, потому как кусты зашевелились, грозно зашуршали, ходуном заходили, завозилось в них что-то крупное. Рев страшный пронесся над чащей лесной, обиды преисполненный, и осознал Иван Царевич, не кабанчик то вовсе и даже не кабан, а кабанище, если круче не сказать! А правильнее – медведище!
Догадка страшная Ивана Царевича прояснилась, как только кусты расступились, раздались в стороны, и из малинника вывалился огромный медведь: ревет, задними лапами топочет, передними машет, когтищами загребает, а зубы в пасти – не приведи господи!
Чует Иван Царевич, волосы у него на голове зашевелились, дыбом встают, холодок противный ощутил – приятно, конечно, в жар летний, но не прохлада желанная то вовсе, а ледяное дыхание смерти близкой. Выпустил Иван Царевич из руки лук свой, на колени упал:
– Прости, медведьюшка! Ошибочка вышла. Не хотел я тебя ранить – оскорбить, – и глаза закрыл, к смерти лютой приготовился.
– Гнусный человечишка, – проревел медведь, – почто подлый удар нанес, сознавайся, не то смерть тебе лютая выйдет!
И до того речь медведева неожиданной оказалось, что Иван Царевич даже бояться перестал, на медведя во все глаза уставился, не послышалось ли ему? Виданное ли дело, чтобы медведи разговаривали!
А медведь знай себе, когтями загребает, лапами топочет, стрелой помахивает, в заду пушистом торчащей.
– Чего молчишь? Тебя спрашивают!
– Так я это… того… – прочистил горло Иван Царевич, с мыслями собираясь. – А разве медведи разговаривают?
– А чего ж я, глупее тебя, что ль? – взъярился медведь пуще прежнего, подцепил когтем Ивана Царевича за шкирку да к глазам поближе поднес, чтоб лучше разглядеть.
– Ой, не ешь меня, Михайло Потапыч! – в ужасе закрылся руками Иван Царевич. А из пасти медведевой несет – не продохнуть.
– Откуда имя-отчество мое знаешь? – подивился медведь.
– Так ведь… – Иван Царевич хотел сказать, мол, вас, медведей, все так величают промеж людей, но передумал. – Молва о вас идет.
– Какая еще молва? – опустил тяжелые брови медведь.
– Хорошая, исключительно хорошая! Добрый вы, сказывают, и говорить могёте. Я почему удивился-то? Слыхал про вас, а вот увидеть в первый раз, поди, довелось. Рад, так сказать, познакомиться.
– А вот я не особенно! – тряхнул медведь Ивана Царевича. – Почто оскорбление нанес, спрашиваю?
– Ошибочка вышла, Михайло Потапыч! Смотрю, в кустах кто-то возится. Решил, кабанчик.
– Кабанчик? – Брови медведя взлетели на скошенный лоб. – Ты кого это кабаном обозвал, прыщ негодный!
– Говорю же: обознался!
– Зрением, что ль, слаб?
– Желудком пуст. Вот всякое и мерещится.
– Ну, коли так… – Медведь почесал когтищами лоб и опустил Ивана Царевича на траву. – Стрелу свою вытащи!
– Ага! – обрадовался Иван, обежал медведя, ухватился за древко да ка-ак дернет.
– Ой-ей-ей! – взвыл медведь дурным голосом, за зад лапищами схватился и ну вертеться. Иван Царевич едва к кустам отползти успел – растоптал бы его Михайло Потапыч и не заметил.
Повертелся медведь, покрутился, встал и глазищами вращает, зад саднящий когтями почесывает.
– Каба-анчик! – протянул он. – Да если б тут кабанчики водились, жрал бы я эту малину. Тьфу! – сплюнул медведь в сторону кустов. – Совсем изголодал. Во, глянь! – Он приподнял лапами свое огромное пузо и колыхнул им. – Кожа да кости.
– Это да, – на всякий случай не стал спорить Иван Царевич, хотя на этот счет был несколько иного мнения: медведь ни с какого боку на доходягу не походил, особо в профиль.
– Каба-анчик, – повторил медведь. – Чего в лесу бродишь, чего ищешь?
– Кощея ищу, – вздохнул Иван Царевич.
– Коще-ея, – опять взлетели брови медведя. – А разве… – Михайло Потапыч затравлено огляделся по сторонам. – Разве он тут?
– Да кто его знает, где он. Может, тут, а может, еще где, – осмелел Иван Царевич. Медведь-то и вправду не шибко злой попался. Так, больше страху нагонял.
– Знаешь, дела у меня срочные. Пойду я, – все еще оглядываясь, медведь опустился на четыре лапы. – Бывай, прыщ.
– Я не прыщ. Я Иван Царевич.
– Тем более бывай, – буркнул медведь.
– Да постой ты, – махнул ему рукой Иван Царевич. – Нет его здесь.
– Нет? – обернулся медведь и повел ушами.
– Чего ему в лесу делать-то, Кощею ентому?
– Так чего же ты мне мох на уши лепишь? – рассердился Михайло Потапыч.
– Это вроде как лапшу?
– Это вроде как мох. Зеленый такой, мягкий.
– Да знаю я, что такое мох. Ты лучше скажи, чего это ты так испужался?
– Я? – Медведь опять встал на задние лапы и когтем ткнул себя в грудь.
– Ты.
– Я никого не боюсь! – прорычал медведь так, что у Ивана Царевича уши заложило. – Да я…
Иван Царевич повертел пальцем в правом ухе, поморщившись.
– Не ори, – говорит. – И без твоего рыку мозги набекрень, не знаю, куда идти да за что хвататься.
– В берлогу иди, выспись – и все пройдет, – зевнул медведь, почесав свалявшуюся шерсть на груди когтищами.
– Нельзя мне… в берлогу, – повесил голову Иван Царевич.
– Что так? – заинтересовался Михайло Потапыч. – Выгнали? Правильно, шубутной ты, стрелами еще балуешь.
– Да при чем тут «стрелы» и «выгнали», – отмахнулся от него Иван Царевич. – Горе у меня.
– Да ты не тужи шибко, может, где кабанчик и отыщется еще. Лес большой.
– И кабанчик ни при чем!
– Так ты ведь есть вроде как хотел?
– Невесту у меня Кощей украл! А ты ко мне со своим кабанчиком паршивым привязался.
– Вон оно как! – раскрыл пасть медведь. – Тады конечно.
– Что – конечно?
– Ну как что? Гад он, Кощей этот.
Медведь доковылял до сидящего на травке Ивана Царевича и присел рядышком. Сидят, молчат, травинки-цветочки разглядывают.
– Чего сидим? – первым не вытерпел медведь.
– Думаем.
– О чем?
– Как Василису выручать, и где вообще ентот Кощей проклятый живет.
– Знаешь, шел бы ты лучше к себе в берлогу.
– Домой.
– Чего?
– Дом у меня, говорю, а не берлога.
– А в чем разница? – почесал когтями макушку медведь.
– Ты прав: разницы никакой. – Иван Царевич хлопнул себя по коленкам и поднялся. – Пойду я, Михайло Потапыч.
– Куда?
– Туда, к Кощею, – мотнул головой Иван Царевич.
– Совсем того? – Медведь выкатил глаза и покрутил когтем у виска.
– А что делать прикажешь? Люблю я.
– Кого?
– Невесту!
– Фу-у! А я уж подумал…
– Да ты чего, травы какой дурной объелся али малина перебродила?
– Да разве поймешь, чего у вас, у людёв, на уме. Вы все… немного того: вечно чего-то странного хотите, за чем-то гонитесь, куда-то спешите.
– А что нам, в кустах сидеть, пузо отъедать? – разозлился Иван Царевич. – Ладно, прощай!
– Да погоди ты!
Медведь воздел себя на четыре лапы.
– Чего еще?
– Пошли со мной, – махнул лапой медведь.
– Куда?
– Увидишь.
Медведь отвернулся и затопал в сторону от тропы.
Иван Царевич поколебался маленько. Вроде как не собирается есть его медведь. Коли хотел, тут же и задрал бы – чего в глухомань вести? Подумал так и пошел следом.
Медведь меж деревьев петляет, с боку на бок переваливается, пузом «тощим» сор с земли цепляет. Иван Царевич за медведем тянется, по сторонам глядит, куда идут – в толк никак взять не может. Спрашивает – молчит медведь.
Долго шли, почитай, пол-леса протопали, и вышли наконец на поляну небольшую. Деревья вокруг стоят высокие, посередь поляны валун большой в землю врос да мхом у низа порос. Откуда он в лесу взялся, поди разбери. Одним краем поляна к реке сбегает. Неширокая речка, но бурлистая, вода в ней прозрачная, словно слеза, по камешкам весело скачет, журчит.
Видит Иван Царевич, медведь остановился, головой вертит. Пока оглядывался тот, будто искал чего, Иван Царевич из речки напился, во флягу воды набрал. А Михайло Потапыч тем временем на камень присел и как заревет. Вздрогнул Иван Царевич, да не про него тот рык был. Откуда ни возьмись лиса рыжая выскочила, хвостом вильнула, у ног косолапого замерла. Смотрит на медведя, глаз не сводит, на Ивана Царевича – нуль внимания. А за ней с высокой сосны ястреб спустился, на ветке у головы медведевой пристроился, крылья сложил и тоже на медведя зрит.
Дивится Иван Царевич, понять ничего не может, а в речке кто-то захлюпал. Обернулся добрый молодец – щука! На мелководье выбралась, плавниками сучит и рот разевает.
– Чего звал, Михайло Потапыч? – сокол спрашивает.
– Все собрались? – уточняет медведь.
– Все. Говори уж.
– Так вот, Иван Царевич к нам в лес забрел.
– Знаем про то, – сокол ему отвечает.
– А не тот ли ты сокол, что мне куропатку задарил? – любопытствует Иван Царевич.
– Нет, не тот… – переступил с ноги на ногу сокол. – А чего с куропаткой не так?
– Да нет, все так. Только…
– Что? – занервничал сокол.
– Мала больно, на один зуб.
– Постой-постой, – обернулся к Ивану Царевичу медведь, – ты ж, вроде, сказывал, будто пузо у тебя пустое?
– Да разве птенчиком больно наешься?
– А тебе, значится, кабана подавай?
– Да чего ты ко мне, косолапый, со своим кабаном-то привязался?! Говорю ж, обознался.
– Ну-ну, – вздохнул медведь. – Значит, забрел к нам Иван…
– Кабанов у нас нет, – на всякий случай пояснила леса, будто боялась, как бы ее за кабанчиком не послали.
– Да не нужен мне кабанчик! – потряс руками Иван Царевич. – Сколько уж повторять можно.
– Да-да, речь не про кабана, – подтвердил медведь.
– А куропатка, между прочим, крупная была, – поднял коготь сокол – то ли обиделся, то ли до собрания почтенного довести сей факт решил.
– Это кому как, – отозвался Иван Царевич. – Хотя спасибо тебе, конечно, птица добрая.
– Не на чем, мил человек, – довольно распахнул клюв сокол. – Не на чем.
– Все? – спрашивает Михайло Потапыч. – Разобрались с куропатками да кабанчиками?
Разобрались, мол, кивают все.
– Стал-быть, закрыли вопрос. А речь веду о Кощее гадком.
– Что? – заволновалась лиса, нервно подергивая пушистым хвостом. – Никак опять этот пень трухлявый к нам собирается?
А щука пастью хлопать принялась, и все уставились на нее.
– Ничего не понимаю, – развел руками Иван Царевич. – Хоть бы перетолмачил кто, а?
– А она ничего и не говорит – дышит, значит. Волнуется.
– А-а, – понятливо протянул Иван Царевич.
И тут щука наконец собралась с мыслями или духом и проскрипела:
– Икру не дам! Стара я ужо, икру-то метать. Да и не осетр я какой.
– Нет-нет, – успокоил ее медведь, выставив лапу. – Никуда Кощей не собирается и икры не требует.
– Тады другое дело, – пробулькала в воду щука, вильнув хвостом. – Щурят тоже не дам!
– А вот Ивану не повезло, – проигнорировал щукино замечание Михайло Потапыч. – Похитил Кощей его невесту.
– Ирод проклятый! – высунула щука из воды морду. – До чего докатился: ужо и за невест принялся! Скоро всех поедом поест. Ох, чего деется-то!
– Да не ел он ее, а жениться собрался, – успокоил щуку Иван Царевич.
– Так енто и того хуже. Куда ему, кочерыжке гнилой, жениться? Женилка, поди, того уж, высохла как есть, – и щука захихикала с пришипом.
– Высохла или нет – то дело не наше! – осадил медведь щуку, видя, как Иван Царевич брови насупил. – А Василису…
– Постой-постой, – дернула плавником щука, – это ж какая Василиса-то будет? Не царевна ли часом?
– А и вправду, что за Василиса такая? – вопросительно уставился Михайло Потапыч на Ивана Царевича.
– Царевна, – вздохнул тот. – И корона у ей на голове. Ма-ахонькая такая.
– Она! – выдохнула щука. – Так в болоте ж Василиска сидела? Как сейчас помню, лягушкой была, лясы с ней точили. Говорила, будто срок ей Кошей проклятущий назначил в десять лет за ослушание. А опосля свободной быть должна была. Никак слову свому, ирод, изменил?
– Да нет, – повесил Иван Царевич голову. – Должна была, день сроку-то и остался.
– Так чего ж тогда?
– А того. Шкуру я ее на клочки изорвал да в печь бросил.
– Ох, дура-ак! – хлопнула щука по воде плавниками. – Да кто ж так со шкурами-то Кощеевыми обращается, ась? Кто, спрашиваю?
Молчит Иван Царевич, да и чего тут скажешь. Везде виноват.
– Ну ладно, – откашлялся в когти медведь. – То пустой разговор, виноватых искать. А Василису выручать надобно. Хотел просто Ивану подсобить, а оно вон как повернулось: Василиса-то немало нам доброго сделала.
– Это есть, – поддакнула лиса. – Щенков моих лечила, капканы на хозяев их обращала.
– О птицах заботу проявляла, – добавил сокол, крылья оправив.
– Икры щучей не ест, мальков из сетей выгоняет, – хлопнула щука хвостом по воде.
– И медведёв из лука не стреляет, – заметил Михайло Потапыч.
– Да будет тебе ужо, – устыдился Иван Царевич. – Сказал же: перепутал, с кем не бывает.
– Ладно, чего уж. Ну, народ лесной, чего делать будем?
– Ты что ж, косолапый, Кощея воевать удумал? – булькнула щука.
– Не то чтобы… – замялся медведь. – А только знаю я, коли на самотек пустить все, так и до нас Кощей доберется, только срок дай.
– То правда, – подтвердил сокол. – Но что мы можем?
– Помочь нужно Ивану. Может, слышал кто чего о Кощее? Ведь не могёт он вовсе бессмертным быть.
– Кто ж его знает, – завозилась на камнях щука, – харю колдовскую.
– Колдовская али нет, а смерть его должна где-то хорониться. Коли жизнь длинная у него от колдовства, то и смерть оттуда же проистекать должна. Я так мыслю.
– Верно мыслишь, Михайло Потапыч, – лиса ему отвечает. – Да только где его смерть сыскивать? Может, то слова какие заветные, так их ищи-свищи в поле.
– Что же делать?
– Вызнать все про Кощея надобно, – опять переступил с лапы на лапу сокол. – Только вот у кого?
– Постойте! – спохватился Иван Царевич. – Леший говорил, будто про то Баба Яга знать должна.
– Червяк головастика не сытнее, – повращала мутными глазами щука.
– Это ты про что?
– Про Ягу. Все одно нечисть поганая.
– Леший сказывал, будто не в ладах она с Кощеем.
– Лешему оно, конечно, виднее, а ну как съест прежде, чем ты рот раскрыть успеешь?
– Должон к ней подход какой-то быть, – помял подбородок пальцами Иван Царевич.
– Али помирились с Кощеем уже, – вставила лиса.
– Да нет, – махнул лапой медведь. – Карга злопамятная больно.
– Нога у нее костяная, – мрачно заметил сокол, нахохлившись, и все уставились на него.
– И что с того? – спросил Иван Царевич у сокола.
– Быстро бегать не может.
– Ты предлагаешь круги вокруг нее наматывать?
– А чего такого? Пока бегаешь – сказываешь, зачем к ней пожаловал. Авось и обойдется.
– Откуда про ногу знаешь? – серьезно спросил медведь.
– Слухом земля полнится, – помявшись, отозвался сокол.
– Точнее!
– В бане она мылась.
– Так ты что ж, развратник пернатый, – поиграл бровями медведь, – за Ягой подглядывал?
– Чур меня! – Сокол едва с ветки не грохнулся. – Мимо пролетал, на ветку сел передохнуть, а она из бани как выскочит – и в прорубь. Бежит, подпрыгивает, правой ногой снег загребает, этими размахивает…
– Руками? – подсказал медведь.
– Да нет. Как их…
– Понятно, – прервал Иван Царевич.
– На что я птица, и то впечатлился! – взмахнул крыльями сокол. – Отродясь ужасу такого не видывал, три ночи потом кошмары снились.
– Ясно, – подвел черту медведь. – Значит, костяная нога.
– Да вы чего? – охнул Иван Царевич. – И вправду думаете, будто я вокруг нее скакать буду?
– Почему бы и нет? Всяко время потянешь.
– Не пойдеть, – скрипнула из воды щука. – Колдовская у ей натура. Бегай – не бегай, а коли плавником щелкнет, так и все, отбулькался.
– Это верно, – тяжко вздохнул медведь. – Об том не подумали. Но ты, Иван, все-таки на заметочку возьми: нога костяная!
– Да взял ужо. Только пустое это.
– А может, сломать ей чего? – спросила лиса, морща нос.
– Ногу! – обрадовался медведь.
– Зачем ногу-то?
– Ну как? Скакать не сможет да и плавниками враз щелкать отучится – не до того будет.
– Зверь ты, Михайло Потапыч, а еще медведь культурный, – пожурила лиса медведя. – Я вообще-то имела в виду вещь какую. К примеру, метлу ее любимую али лопату. Ступу еще можно погрызть.
– Зачем? – полупал глазами медведь.
– Чтоб летать не могла, – злорадно щелкнул клювом сокол. – Тоже мне, жар-птица выискалась!
– Да при чем тут это? – оскалилась лиса. – Иван мастером скажется, все починит, а Яга-то на радостях и…
– Съест его, – закончила за лису щука.
– Да кто ж на радостях-то мастеров ест? На радостях благодарности выносят.
– Вот она и вынесет. У ей что горести, что радости – все едино. Токма пузо набить и гадость каку сотворить.
– И все-то тебе не так, все не по нраву, – покрутила мордой лиса. – Сама бы чего предложила.
– А я критик прирожденный, – выкрутилась щука. – Как есть.
– Вот и помалкивай. Как есть, – передразнила лиса и мордочку к лесу отвернула. Обиделась, значит.
– Тихо вы! – привел собрание к порядку Михайло Потапыч. – Дело серьезное, а вы тут грызню устроили. Значит, имеем вариянты: «а», то бишь сломать чего, а Иван потом мастерить будет и «бе» – костяная нога. Наматывает, значит, круги, пока не посинеет.
– Кто? – уточнил Иван.
– Чего – кто?
– Посинеет, спрашиваю, кто: Яга или я?
– А это важно?
– Кому как.
– А может, и вправду ей ногу сломать? – задумался медведь.
– Ну-ну, давай. – Лиса скривила морду в ухмылке. – А я погляжу, как ты это сполнять будешь.
– Да-а. – Медведь почесал затылок когтями. – Вариянт, прямо скажем, не очень. Да и неудобно, человек, вроде как, старый.
– И боязно чегой-то, – ехидно добавил сокол.
– Не без того. А ты, зубоскал, чем языком попусту молоть, лучше предложил чего.
– Предлагаю: выхлоп ей заткнуть.
– Ты про что? – покосился на сокола медведь.
– Про выхлоп, – моргнул сокол.
– Гхм-м, – кашлянул в когти медведь. – И чего это будет?
– Как чего? Дым в другую сторону попрет.
– Куда?
– Знамо, куда. В избу.
– Да какой дым-то?
– Обычный. Ты чего, медведь, ягод, что ль, не тех поклевал? – Сокол подозрительно склонил голову вбок.
– Во-во, и я ему про то намекал, – поддакнул Иван Царевич, хотя ему тоже невдомек было, о чем птица толкует. Медведь глянул на Ивана Царевича сурово, и тот замолк.
– Ты, сокол, не крути тут. Нам шутки шутковать некогда, – набычился медведь.
– Да разве я шутковал? – удивился сокол. – Я ж на полном серьезе: заткнем выхлоп, дым в избу попрет, Яга обчихается, а Иван тут как тут – враз выхлоп ей прочистит, в порядок приведет.
– Так ты про дымоход, что ль? – догадался Иван Царевич.
– Выхлоп, дымоход, – перебрал ногами сокол. – Почем я знаю ваши словечки людские. У нас этих глупостей в гнездах отродясь не водилось.
– Тьфу-ты, дурная птица! – сплюнул медведь в сердцах. – Вечно все через этот самый выхлоп скажет. И не поймешь сразу.
– Это мысли у вас дурные, – обиженно встопорщил перья сокол. – Чего не скажи, а все об одном думаете.
– Так ты нормально говори, а то – выхлоп! – повертел когтями медведь. – Поди разбери, чего тебе там в башку стукнуло. М-да… Так вот. Утверждаем план действий: сокол – ты забиваешь ей дымоход. Лиса – ломаешь, чего смогёшь, по своему плану.
– Ступу грызть? – спросила лиса.
– Грызи, коли на бобровщину потянуло.
– Мышей подпишу, должок за ними имеется, – кивнула лиса.
– Щука, – обернулся медведь через плечо и подергал губу когтем. – Плыви себе с богом, икру мечи.
– Ага! – радостно завиляла хвостом щука. – Енто мы завсегда, как есть. Иван?
– Чегось?
– Лови чешуйку. – Щука взвилась, и в воздухе сверкнула маленькая чешуйка, легла в подставленную Иваном Царевичем ладонь. – Коли понадоблюсь, брось в воду. Я тут и объявлюсь. – Сказала так, ударила хвостом по воде и ушла на глубину.
Иван Царевич бережно сжал чешуйку в ладони и аккуратно убрал в котомку, к прутику – только бы не затерялась там.
– А ты, Иван, – сказал медведь, – как все случится, так выходи к избе Яговой и говори, мол, мастер ты, подсобить чем али починить чего могёшь.
– Понял, не дурак. А круги наматывать? – уточнил Иван Царевич.
– По обстоятельствам, коли припрет.
– А ты чем заниматься будешь, Михайло Потапыч?
– А я на подхвате буду, если что.
– Это как?
– Да как обычно, – ответила за медведя лиса, лишь тот пасть открыл. – Заберется в малинник и кабанчика изображать станет.
– Но-но, – погрозил когтем медведь. – Поговори мне еще! Да, Иван, прими и от меня подарочек, – медведь выдрал у себя клок шерсти и передал Ивану Царевичу. – Коли понадоблюсь, сожги его и развей. И вы свою шерсть дайте! – глянул он на лису с соколом.
– Ну, у меня шерсть не водится, – повел крыльями сокол, – И перьев, кстати, тоже лишних нет.
– А ты, лиса?
– И твоей шерсти, косолапый, хватит, – махнула хвостом рыжая плутовка. – Сам кликнешь, коли нужны станем.
– Ох, лиса-а! – прищурился медведь. – Ну что ж, Иван. Бывай! Чай, свидимся еще.
Михайло Потапыч поднялся с камня.
– Бывай, Михайло Потапыч! И спасибо вам за помощь, зверье доброе лесное. – Иван Царевич опустил подарок медведев в котомку, отвесил земной поклон и оправил рубаху. – А не укажешь ли, где Яга живет?
– Да тут недалече, – указал медведь когтем в сторону реки. – Все пряменько да пряменько, а потом чуть наискосок. – Коготь пошел влево.
– Благодарствую, Михайло Потапыч.
Обернулся Иван Царевич к реке, котомку на плече поправил и шагнул в воду, сапогом брод выискивая. И на душе у него тепло и светло стало, оттого как друзьями обзавелся, помощью их заручился. Только мучила Ивана Царевича мысль одна: чем-то затея с Бабой Ягой обернется…