А я не тебе говорю, я Наташе. Подожди. Скоро он и голову сломает со своим мячиком, и снова поглядела на Лешу, – Накрылся твой волейбол. Горы любят сильных? Горы любят умных. Вот теперь бы мозгами пошарить. Да нечем.

Ну, подумаешь, получился не сосем удачный марш-бросок Медельсона в горы, – попытался отшутиться Леша, – До свадьбы заживет.

До свадьбы? Не ходи, Наташка, за него замуж. Горя помыкаешь.

Пока он мучился с супом, плов остыл. Бараний плов холодным есть противно. Соловьева сбегала, обменяла плов на горячую порцию. Вилка была заменена ложкой. Она набирала немножко и подносила ему ко рту. Все шло к тому, чтобы она посягнула и на то, чтобы под конец вытереть ему рот своим платочком. Но от этого он увернулся и вытер рот бинтами.

Обед был закончен, но Соловьева и не думала прощаться. Она сопровождала его к спальному корпусу, выспрашивая, что же с ними приключилось. Леша напустил ужасов: он обжегся ядовитой травой, от которой на коже остаются пятна и шрамы. А кто сильно обжегся, – а он, по словам врача, обжегся основательно, – те выглядят точно прокаженные. И с такими люди обычно избегают общения. Вот такие дела. Наташа остановилась, в уголочке ее черных длинных ресниц снова блеснула слезинка. Голос ее дрогнул.

Подумаешь, шрамы, – сказала она, – Шрамы украшают мужчину.

У спального корпуса им, так или иначе, нужно было разойтись по комнатам. Соловьева предложила сходить на смотровую площадку. Это скала, нависающая над рекой. Он ведь там не был. А там такая фантастическая красота! Совсем близко.

На смотровой площадке было прохладно. Вода внизу разбивались о камни, насыщая весь воздух вокруг сверкающей зеркальной пылью. Радуга висела над ревущим потоком. Противоположный берег реки обрывался отвесной скалой. Но не безжизненной. Благодаря водяной пыли и солнцу, в щелях меж камней пристроились кустарники, цветущие яркими синими цветами. Выше скалы, простирались луга с их обманчивой, теперь Леша знал, коварной красотой. Режиссеры выбирают подобные места, чтобы снять признания в любви. И эта красота еще больше пугала Лешу.

Соловьева, видать, знала, куда и зачем его ведет. После обеда нормальных людей на площадку не тянет. Уступ пуст, а обстановка романтическая. Даже более романтическая, чем в каком-нибудь столичном парке, где они когда-то целовались. Так что, теперь его спутница, осмелев, прижалась к нему, сначала робко, потом плотнее. Если бы не его руки в шинах, то почти, как в Москве. Его бедные руки торчали как у огородного чучела. Он не мог отстраниться.

Когда он вернулся в комнату, Мендельсон спал сном сытого мужика, лежа на спине и раскинув забинтованные руки. Леша не мог подобрать удобного положения. С больными руками и нависшей над ним Соловьевой, до сна ли тут. Словно в капкане. Без рук не только не поешь по-человечески, зубы не почистишь, не побреешься, мелочь из кармана не вытянешь, в туалет нормально не сходишь. Ну ладно, с обедом Соловьева помогла. А ведь раз он поел, значит, съеденное, переваренное потребует выхода. А руки забинтованы. Он боялся даже вообразить, что будет. Что делать? Голодать и крепиться? От ужина отказаться?

Он боялся ужина. Нельзя допустить, чтобы Соловьева решила, что она ему теперь за мать – кормилицу. Суверенитет превыше всего. Перед ужином он попросил, чтобы Саша разбинтовал его и снял шины. Саша оробел и пошел к жене за разрешением. Надя явилась, накричала, и категорически запретила мужу вмешиваться в лечебный процесс. Но не одним Мендельсоном жива русская земля. Витя Горлов сделал все, как просил Леша. А потом Леша выпросил в медпункте десять сантиметров тонкого резинового шланга. Жизнь налаживалась.

За ужином Соловьеву ждал облом. Она собралась, было, придвинуть стул от соседнего стола, но обнаружила, что Леша не так плох и беспомощен, как она рассчитывала. Он уже ухитрялся подхватить еду ложкой. И хотя теперь он, в принципе, мог придержать кружку, он, как в каком-нибудь парижском бистро, потягивал чай через трубочку, явственно показывая Соловьевой, что он сам себе хозяин. Чай немного отдавал резиной, но суверенитет превыше всего.

Когда садились в машину в обратный путь, Леша уже не помогал девочкам. Наташа в своих инициативах дошла до того, что попросила толстую Люду Ганину, которая прежде сидела в кабине, перебраться в кузов и уступить кабину раненому. Но Леша поднатужился и заскочил в кузов. Теперь он, чтобы оборвать всякие притязания, демонстративно сел рядом с Кашевской.

Они снова тряслись на том же бортовом грузовике с лавками поперек. Под гору машина шла веселее. Ее потряхивало. Чтобы усидеть, нужно было крепко держаться. Витька-корнеплод одной рукой вцепился мертвой хваткой в доску сиденья, а другой удерживал Анюту. Только Леше и Саше держаться было нечем. Сашу, как могла, придерживала Надя. Леше было сложнее. Сидевшая рядом Татьяна не обращала внимания на его бедственное положение. Соловьева резво на ходу перескочила к Леше. Татьяна чуть подвинулась к Наде и Соловьева вклинилась между ней и Лешей.

Ну, ты Наталья прямо Родина-мать, – покачала головой Надя.

Леша поежился, полгода назад в институте, когда на лекции эта Родина-мать перескочила к нему, он тогда, не зная всех последствий, подумал, почему бы и нет. Вот результат.

Вернулись поздно воскресным вечером и упали замертво. Леша был рад, что Надю так умотало, что она забыла, как ее зовут. Откладывалось раскрытие печальной правды о Сашиных скрытых недугах.

Утром в медпункте завода Леше сделали перевязку и успокоили. Заживет. Шины накладывать вовсе не обязательно. На рынке же, действительно, не лишне купить народное средство, для таких ран. Оно достаточно эффективно, правда, со своеобразным запахом. Леша пошел на рынок, где и купил снадобье. И Мендельсону за компанию сделал вечерний намаз.

Вечером в понедельник Мендельсоны не гнали Лешу из комнаты, а, прихватив Татьяну, отправились в парк гулять. И поскольку даже Леше было предложено сопровождать их, он подумал, что Сашина беда еще не открыта.

Купили мороженого. Таня отказалась, у нее ныл зуб. А женщина, у которой Леша покупал мазь, говорила, что у нее есть лекарство и от зубов. И он может Таню сводить.

Женщина стояла на том же месте.

Прямо ведьма, – сказала Таня, глянув на ее орлиный профиль.

А ведьма уже приметила Лешу.

Что, дорогой? Что случилось? Я вижу у девушки зуб болит. Есть лекарство. Как рукой снимет, – пока Леша удивлялся, как она узнала про зуб, Таня спросила.

Дорого?

Для тебя не дорого. Пять рублей.

Ого! Ничего себе, – опешила Татьяна.

Хорошо, четыре, три с половиной – согласилась ведьма.

Два, – попробовал торговаться Леша. Он был наслышан, что на восточных базарах это нормально. Ведьма внимательно посмотрела на Лешу, улыбнулась, посмотрела на Таню, и сказала.

Хорошо для такого случая, пусть будет два. Прямо тут на зуб положишь – не успеешь уйти, пройдет. Только я сейчас приготовлю, ты погуляй, красотка, посмотри наши дыни, арбузы, персики. А ты, джигит, останься, я при тебе все наведу и объясню, как лечиться.

Татьяна пошла по рядам с фруктами, оставив Лешу.

Красавица, – сказала женщина, – Наверное, все друзья тебе завидуют.

Никто мне не завидует. – Леша тяжело вздохнул, вспомнив Соловьеву, – Это просто знакомая.

Неправда, ой неправда! Меня не обманешь. Я все вижу.

Что-то вы видите то, чего я не вижу, – усмехнулся Леша.

Ой, не верю, – покачала пальцем ведьма, – Ой, не верю. Вижу, как ты на нее смотришь.

Как я на нее смотрю? – он усмехнулся.

Так смотришь в ее большие синие-синие глаза, словно ныряешь, – Леша удивился. Таня не снимала своих огромных зеркальных солнцезащитных очков, и разглядеть ее глаза было невозможно, – Хочешь дам тебе такого средства, что эта красавица будет твоя?

Леша отвергал всякую чертовщину. Он мог допустить, что рыночные средства от болячек лечат. Но в приворотные зелья не верил, как всякий нормальный человек. А, с другой стороны, чем он рискует, если купит подешевке? Даже заманчиво. И очень кстати. Таня ему сейчас – последний рубеж защиты от Соловьевой.

Будет твоей, будешь меня всю жизнь вспоминать. Гарантия. Но это лекарство серьезное. Дешево возьмешь – не подействует.

Вот как? – усмехнулся Леша.

Клянусь! Пять рублей стоит, – женщина вынула из своих запасов пузырек.

Леша поморщился. Танька, конечно, девушка фартовая. И попробовать, что выйдет, было бы интересно. Но выложить пять рублей всякий бред, извините.

Три рубля, – сказал он, не надеясь выторговать, а следуя правилам восточной торговли.

Ну ладно, для тебя, как гостя из Москвы, будет три.

Но я вовсе не из Москвы, – насмешливо произнес Леша. Ведьма липовая. Про зубы догадалась, про глаза догадалась, а про Москву не отгадала.

Да я вижу, что ты не из Москвы, а вот девушка из Москвы. Женишься – будешь из Москвы. Я все наперед вижу. Значит так, будешь капать по пять капель в чай, утром и вечером.

Интересно, как я смогу ей капать? – усомнился Леша.

Ничего, я ей скажу, что это от зубов. Она будет думать, что это в придачу к тому, что я ей от зуба дам. А зуб пройдет, не сомневайся. Моргнуть не успеет.

Снадобья были готовы. Татьяну еще пришлось ждать. Она вернулась с дыней, с осторожным недоверием глянула на приготовленные для нее пузырьки. Понюхала. Продавщица следила с насмешливой усмешкой знатока, глядящего на невежду.

Давай, я сразу тебе положу лекарство на зуб, и капли накапаю, – предложила она. Из баночки она спичкой извлекла немного густой темной мази, – Раскрой рот, – Таня с сомнением, но раскрыла рот, – Красивые у тебя зубы, жемчуг. Такие нужно беречь. Вот этот зуб? Вижу, – Спичка с мазью нырнула в рот, – Будет как новенький. Будешь так, как я, делать утром и вечером, после еды, пополощешь а потом мазь положишь и два часа не есть. А когда в Москве пойдешь к своему зубному врачу, так клянусь, он тебе скажет, то у тебя уже зажило. Если только крохотную пломбочку положить остается. А вот это, – ведьма взяла в руку другой пузырек, – Это самое главное. Это чтобы зубы не портились. Нужно капать в чай утром и вечером по пять капель.

И полоскать? – спросила Таня.

И выпивать, это для всего организма.

Они шли по безлюдным прожженным солнцем тихим улицам. Стены домов, казалось смотрели на Лешу с усмешкой: мы знаем, что ты купил, что ты задумал. Таня еще не выпила ни одной капли, а Леше уже стало совестно. Но отказываться поздно. Тане было лень тянуть дыню в общежитие. Леша желая как-то загладить свою будущую вину, предложил: он отнесет дыню в общежитие, пока положит в свою комнату, а Таня пойдет прямо на завод. А разве не искупление вины такой крюк по жаре, с дыней в незаживших руках.

Через три квартала, там, где ему прямо, а ей налево, на завод, она неожиданно развернулась лицом к нему, взяла его за плечо. Неужто, так быстро любовный эликсир заработал? Таня улыбалась. Зуб совершенно прошел! Как рукой сняло. Надо же! А она сомневалась, купила скорее от безысходности. Она жутко боится зубных врачей. А тут, в захолустье, хоть пропадай. Теперь другое дело. Жизнь налаживается. Глаза ее засияли.

Шли дни. На заводе они уже поднадоели, прошли первые дни, когда их водили от станка к станку. Теперь они слонялись по цехам, как в музее. Неорганизованное перемещение было еще опаснее для Леши. Он упорно держался Мендельсона. Следовательно, Нади и Тани. Естественно, проверяя, работает ли зелье, посматривал на Татьяну. Но Татьяна смотрела куда угодно, только не на Лешу.

Но вдруг, в один прекрасный вечер Надя, попросив Лешу из комнаты, сказала, что Татьяна тоже не прочь прогуляться, так что он может, составить ей компанию. Чтобы девушка не ходила одна.

Леша уже выучил парк. Сначала они прохаживались по освещенной аллее, затем посидели на скамейке. У Тани было превосходное настроение. А почему бы не быть такому? Зуб прошел совершенно. Темная теплая южная ночь, воздух пронизан запахами экзотических растений, и вклинивающийся запах аммиака от комбината почти не мешает.

А что это ты не ходила, не ходила, и вдруг решила, – Леша аккуратно закинул удочку.

А то ты, недогадливый, не понимаешь?

Леша не мог поверить, чтобы эликсир заработал. И попробовал уточнить.

Ты как в Одессе. Там отвечают вопросом на вопрос.

А что непонятного? Нужно войти в положение молодоженов.

В каком смысле?

В самом натуральном, – усмехнулась Таня, – Нужно же им почувствовать, что это путешествие почти свадебное. Так что, торопиться не надо, – и, как бы дополняя свои слова, она подошла к лавочке и села. Леша сел рядом.

Кашевская сидела, откинувшись на спинку лавочки и глядя в черное небо. Волосы, крашенные под темный каштан, ложились волной по плечам, глаза немного прикрыты. Не в первый раз Леша сидел так в парке с девушками, когда они глядели вверх, словно звезды считали. Леша знал, они ждут поцелуя. Это случалось пару раз еще в школе, а потом на младших курсах в парке рядом с общагой. Это были поцелуи ради поцелуя. Без продолжения. Они ни к чему его не обязывали. С теми девушками ему было легче. Он их знал. Те девушки по молодости еще не выработали себе долгосрочных программ. К тому же, они были, и если не его компании, так его круга. А Кашевская уже повзрослее. Она, кажется, со второго раза поступила. Значит, как минимум, на год старше. Не проходит по возрасту. Леша вот думал, что на четвертом курсе, – он уже войдет в когорту патриархов, – нужно внимательно присмотреться к первокурсницам. Среди нового набора должны быть симпатичные, еще веселые и легкомысленные, не такие себе на уме, как Соловьева, которая целую и программу выстроила. А в программу Кашевской он вряд ли входил. Она не его круга. Москвичка. Соловьева хоть тоже, москвичка, но попроще. А Кашевская, судя по всему, из такой семьи, что ему живо на дверь укажут. И не будь эликсира, она бы, как и прежде, проходила мимо Леши как мимо пустого места. Но было бы нечестно подло пользоваться действием всяких настоев. Все равно, что опоить. И еще одно очень важное! Чтобы там Надя о нем ни говорила, думал Леша с некоторой гордостью, оказывается есть, как говорил Суворов в нравственный закон внутри меня. Хоть Наташа и достала, он не мог демонстративно переметнуться к Кашевской, выставить Наташу на посмешище.

Ты, куда поедешь после практики? – спросила Кашевская.

Домой, – сказал Леша и в этот момент он вспомнил дом и очень захотел домой, где все просто и ясно, где школьные друзья, никаких ведьм и эликсиров, никаких расчетов, как поступить.

А я поеду в папин санаторий под Ялтой. Ты ведь, кажется, из тех мест?

До Ялты пару часов езды. Летом от нас многие ездят на море. Могу даже к тебе приехать.

А руки успеют зажить? – спросила Таня, – А то ведь морской солью разъест.

Не разъест, даже полезно.

А отчет по практике? Как же ты будешь писать с больными руками?

До свадьбы заживет.

Последующие дни Леша все так же ходил след в след Мендельсону. А вечером гулял с Таней по парку. До этого он с Таней так много времени не проводил. Тем более один на один. Но, даже учитывая ведьмову чертовщину, он не торопил события. И вдруг Надя спросила его.

А тебе не кажется, что у Наташи фигурка-то получше Таниной?

А что? – удивился Леша. Ему в голову не приходило сравнивать.

Тебе не кажется, что у Тани полные ноги?

Какое мне дело до Таниных ног? – буркнул он.

Да уж, подозреваю, есть дело, если ты зачастил с ней на прогулки.

Ноги он не рассматривал. Ему хватало ее глаз. Но после Надиных слов Леша стал присматриваться. Да, ноги у Тани действительно, полноватые. Самую малость. Тут Надя права. Наташа фигурой получше. Но к чему Надя спросила? Она не станет спрашивать просто так. Может быть, эликсир заработал? И тут как назло, прогулки по парку оборвались, практика закончилась.

Обратный путь, путь был непрост. Уже не было такого, кто раньше пришел в деканат, тому и лучшие места. И Леша о той лафе, что по дороге в Ташкент, даже не мечтал. Понимал, что не попадет к Мендельсонам. А Соловьева, наверное, осмелеет. Он перед ней в долгу и за то, как она его кормила, и за кеды. Билеты были куплены в предварительной кассе задолго до отъезда. И девочки пошли тасовать места, кому что положено. Первым делом, девочки не должны занимать боковые места. Исходя из элементарной арифметики, если в группе мальчиков и девочек почти поровну, а имеется два боковых места на четыре места в отсеке, значит, кому-то из мальчиков все равно достанутся места в отсеке. Кому? Мендельсон грустно признался Леше, что в схватке бульдогов под ковром, в которую он не вмешивается, Надя показывает хватку, требуя, чтобы Саше, как инвалиду и ее законному мужу были предоставлены льготы. Леша опасался, что и Соловьева может на тех же основаниях выбить для него место в отсеке рядом с собой. Она не столь напористая, но выбила же ему Чирчик. Леше захотелось на боковушку, но подальше от Соловьевой. И вдруг перед самым отъездом Надя принесла радостную весть:

Ты едешь с нами, Татьяне спасибо скажи. Это она тебе место вырвала.

Эликсир заработал?

Теперь их отсек был ближе к проводникам. И первый час– полтора они чувствовали себя словно в электричке в час пик. Вагон был набит левыми пассажирами, потными, грязными, пропахшими восточным рынком. Те сгрудились в тамбуре и даже дальше, в проходе около туалета и проводников. Как видно, по этой причине проводники не торопились открывать туалеты. Закрытый туалет, духота и вонь, жара и теснота, и Сашины больные руки, – все это бесило Надю. И, конечно, виноват был Леша. А ему хорошо уже то, что Соловьева не в соседнем отсеке. Интересно, проявляла она в этот раз активность.

Левые пассажиры на пригодных остановках сошли. Ушел запах их пота. Но запах мази, которой мазался Мендельсон был неистребим. Мазь для мужа Надя купила у той же женщины. Таня сводила ее на рынок. Но, в то время, как у Леши ранки уже затянулись. нежная кожа Мендельсона не поддавалась.

Как Саше с больными руками отчет писать? – повторяла Надя, – Мне Саша обычно помогал. А что теперь?

Он главное сделал – фотографии, – сказал Леша, – Будет тебе диктовать, как Островский, а ты будешь писать,

А ты вообще помолчи. У тебя вон руки зажили. Небось и себе напишешь и Танюхе поможешь. Скажи ей еще раз спасибо, что место тебе выбила.

Спасибо, – буркнул Леша.

Спасибо будет, когда ты ей отчет напишешь.

Что она пристала с этим отчетом? Леша не знал, что ответить на причудливый протуберанец Надиной мысли. Только подумал, что поскольку эксперимент на данный момент достиг апогея, то противиться его продолжению в Москве он бы не стал. И что интересно, что и Таня не отвергла Надину мысль, а только улыбалась как невеста на выданье.

Вплоть до Москвы Соловьева его практически не беспокоила. Он не спасался бегством в соседние вагоны, безбоязненно спускался на нижнюю полку к общему столу, чтобы насладиться прихваченными в дорогу дарами юга. На пиршество подсели боковушники. В этот раз Боря Линкевич и Юрка Гончаров. Разместились по трое: молодые супруги и Гончаров с одной стороны, Леша с Таней и Боря, с другой. Прежняя подвижность пальцев не вернулась, и Леша ждал, когда Таня, сидевшая ближе к столику, нарежет ему дыню дольками. А Надя гнула ту же песню.

Танюша, ты ему дыньку режь тщательно, аккуратными кусочками, а он тебе и отчет соответствующий напишет.

Я ему за лекарство от зуба должна дольки узором расписать, – улыбнулась Таня, – Зуб совсем прошел. А то я такая трусиха.

Ну, ты с зубом в Москве не тяни. Это лекарство так, временная мера. К врачу, тем более перед Ялтой, сходить нужно.