Для отчаливания очень подходила будущая сессия. Правда, ждать долговато, почти три месяца. Но можно ускорить. Ведь Наташа – долбежница, зубрежница и трусиха. Намекни ей, что сессию она может завалить – она кинется в зубрежку, забудет обо всем, кроме учебы. Что и нужно. На деревьях будут набухать почки, а в Наташе будет набухать паника. Не до свиданий ей станет. А после сессии, разнесет их в разные места на практику. А потом длительные летние каникулы. Так и разойдутся, как в море корабли. А время лечит, время остужает.
О том, что предстоящая сессия будет сложной, переломной, решающей, краеугольной, предупреждали и в деканате, и опытные старшекурсники. И Леша стал, как бы невзначай, об этом напоминать. И хоть Наташа поначалу только пошучивала: говорят, эту сессию сдашь – можешь жениться, Саша видел, что глаза ее цепенеют от ужаса. Ее пошло трясти уже за месяц до экзаменов. Их встречи стали реже, и еще до экзаменов сошли на нет. Все вроде бы шло по Лешиному плану. Четвертый курс можно будет начать с чистого листа. Но когда Соловьева, несмотря на свою панику, достала для него шпоры сначала на один экзамен, затем на другой, Леша занервничал. И даже прозорливый Суворов упомянул что-то насчет данайцев, дары приносящих. А уж когда Суворов услышал от Леши, что Соловьева самовольно записала Лешу в Чирчик, он, уже отказавшийся ради Таньки от Эстонии горько усмехнулся.
Вот тебе и троянский конь от Соловьевой. А ты думал, что Северодонецк тебе на блюдечке поднесут?
И ни одна живая душа не воспротивилась произволу Соловьевой. В их глазах Лешина участь была решена.
После распределения предусматривалось три дня на сдачу хвостов и на сборы. Билеты на поезд брать в деканате. Леша рванул в деканат. Надеялся, что уж за три дня можно с кем-нибудь поменять свой Чирчик на Северодонецк. Все-таки, Чирчик, считай, среднеазиатская экзотика, а Северодонецк – полная серость. Он отказывается от экзотики, от лучшего места на худшее. Поменяться будет несложно. Скажет декану, что он не переносит жару, что в детстве был солнечный удар.
В деканате он столкнулся с Сашей Мендельсоном из соседней группы и его женой Надей. Саша тоже мог претендовать на Кивыили, но так как он недавно женился, он распределился с Надей в Чирчик. И нисколько, как почувствовал Леша, не жалел.
Перебьется, – бросила по этому поводу Надя, – Прошагал под марш Мендельсона, теперь получи марш-бросок Мендельсона на длинную дистанцию.
Что она понимала под длинной дистанцией, далекий Чирчик или будущую супружескую жизнь, она не уточнила. Саша с Надей брали билеты на себя и Таню Кашевскую. Декан колебался, давать ли, Мендельсонам третий билет. Но Надя убеждала декана, что она действует по поручению Кашевской, что Кашевская ее наиближайшая подруга, чуть не сестра, и Надя сегодня же передаст ей билет. Услышав, что Леша намерен обменять Чирчик на Северодонецк, интеллигентный и спокойный Саша, только поправил очки и пожал плечами в недоумении. А Надя, возомнившая, что статус Сашиной жены дает ей право поучать всех, кто хоть краем прикасается к ее супругу, покрутила пальцем у виска.
Точно, у тебя был солнечный удар. Что ты потерял в Северодонецке? А тут и Соловьева и Средняя Азия в одном флаконе, – и тихо добавила, чтобы не слышал декан, – Вот у нас с Сашей получается что-то вроде свадебного путешествия за счет института. И у тебя… – и она многозначительно посмотрела на Лешу.
Леша не хотел такого путешествия. Декан был непробиваем: списки уже отосланы на заводы, и переделывать никто ничего не собирается. А от солнечного удара существуют тюбетейки. Разговор окончен. Оставалось ему мучиться всю практику нос к носу с Соловьевой. В качестве хоть какого-то спасения он взял билет четвертым в тот отсек, в который взяли Мендельсоны и Татьяна. Хоть их вагон оказался тринадцатым, но Мендельсоны не зря пришли брать билеты чуть ли, ни первыми. Они выбрали себе места в середине вагона. Меньше шастают мимо. И это несколько спасало Лешу. В среднем отсеке, да еще прикрытым Мендельсонами, да еще, если он будет сидеть тише воды, у него уменьшается вероятность невзначай напороться на Соловьеву.
Что я на это могу сказать, – заметил вечером Суворов, услышав Лешину печальную повесть о пролете в деканате, – Не по делам человеку воздается. Плыть бы нам в Эстонию, а тут подводные камни.
Какие? – не понял Леша
Соловьева, например.
Леша намеренно пришел перед самым отходом поезда. Отъезд из Москвы в Среднюю Азию был продуман. Суворов дал ему для такого случая свои большие черные очки. Он шел, чуть пригнувшись, чтобы проще было затеряться в толпе. Нумерация вагонов начиналась с хвоста поезда. После пятнадцатого вагона продвижение по перрону становилось опасным. Соловьева могла засечь. Он ее засек первым. Она стояла на перроне, и взглядом прочесывала пространство. Как проскользнуть незаметно? Он упросил проводницу пятнадцатого вагона впустить его, убогого. Очень не хочет прощаться с одной особой. Он прошел два вагона до своего места. Мендельсоны и Кашевская уже были на месте.
О, явился, не запылился, – сказала Надя, – А Наташа там стоит вся на нервах.
Да? – Леша изобразил наивное удивление.
Не заметил?
Не заметил.
Ну да? И она тебя не заметила?
Наверное, не заметила.
Ну, уж прямо. У Наташки глаз-алмаз, – Надя посмотрела на него с явным недоверием, Ну, так позови ее.
У меня голова болит, – сказал Леша и махнул на свою верхнюю полку.
Странный ты товарищ, – сказала Надя.
Леше на ум пришло гамлетовское «а не странен кто ж», но он боялся ввязываться в дискуссию. Молчание – золото. Он вспомнил, как Лорьян к месту и не к месту повторял: поговорим о странностях любви. И тут он промолчал. Надя думает, что у него странности. А ему, например, странным казался выбор Саши Мендельсона. В то время как ее подруга Кашевская – такая куколка, он клеился к ничем не примечательной Наде. Ну, в том, что Надя ответила согласием, Леша ничего странного не видел. Сама Надя говорила, если мужчина чуть лучше обезьяны, уже красавец. Саша Мендельсон был вовсе не обезьяной, даже немного привлекательный. Но среднего роста, неплечистый, не крепкий, даже хиловатый, светловолосый, слегка курносый, – он не казался завидным женихом. Зато выделялся хваткой в учебе, и соответственно, успехами. Как там происходило, почему Саша стал увиваться за Надей, а не за Татьяной, почему Надя ответила взаимностью, а не положила глаз на кого-нибудь покрасивее, почему Саша дал себя стреножить, почему красавица Кашевская никого в институте себе не завела, почему лично Леша держался от Кашевской на расстоянии, относясь к ней, как к драгоценному предмету искусства, под табличкой «охраняется государством» – это и есть необъяснимые странности любви. Саша, Надя и Таня учились в соседней группе. Все были москвичами. Так что у них не было причин близко сходиться с Лешей, а у него не находилось причин искать их дружбы. Но теперь этой троице предстояло живым щитом, прикрыть его от Соловьевой.
Леша мысленно поторапливал поезд. Конечно, Соловьевой уже доложили, где он затаился. Оставалось радоваться удаче, что практичная Надя взяла билеты в центр вагона. Соловьевой проходить мимо их центрального отсека нет никакого резона. И в туалет, и к проводницам – все в противоположном направлении. И все же изредка она проходила. Леша глядел в окно, но шестое чувство подсказывало о приближении опасности. Надя, как видно, заметившая что-то неладное вдруг понижала голос. Но чтобы достать до Леши, отвернувшегося к окну на верхней полке, нужно было потеснить Кашевскую и окликать его на глазах у всех. На это Соловьева не шла. Оставалось печально пройти мимо, как мимо покойника.
Вижу, тут Шекспир отдыхает, – заметила Надя, после очередного дефиле Соловьевой, – Не зря он рвался меняться на Северодонецк. Просто Гамлет нашего вагона. Да-а-мс. Над Волгой рекой расплескала гармонь саратовские страданья.
Голова у меня может болеть? – Леша предложил самую объяснимую версию.
У тебя не может, – покачала головой Надя, – У тебя ее нет. Отсутствует как класс. То, что у тебя на плечах, головой не назовешь. Это у Соловьевой голова может болеть.
Надя, считающая себя знатоком в вопросах семейной жизни, набрала было воздуху, как гармонь, чтобы подробнее развернуть тему про страданья, но тут молчавший до сих пор Саша Мендельсон попросил тему сменить. И Таня поддержала. Наде пришлось покориться большинству.
Лешу еще злило, что Надины рассуждения слушали и на боковых полках. Там ехали Витя Горлов и Анечка Попович. Вообще, как мужчине, Леше следовало бы уступить свое убежище Анечке, чтобы мимо девушки не мельтешил народ. Тем более что на первом курсе между Лешей и симпатичной Анечкой проскакивали нежные улыбочки и долгие взгляды. Но, во-первых, то было давно, к тому же, так и не проклюнулось. Во-вторых, Анечку при ее небольшом росте боковая полка не стесняла. В-третьих, ему покинуть свое убежище смерти подобно. А в-четвертых, Анечка вряд ли бы обменялась. Она с некоторого времени спелась с Витькой Горловым. Горлов, по прозвищу корнеплод, все время торчал на ее нижней полке, прямо впритирку к Анечке. И молодая пара, мило шушукаясь о чем-то, чувствовала себя вполне комфортно. Так что, перейди Анечка на Лешино место, их идиллия бы нарушилась.
Вот так непредсказуемо сплетаются судьбы. Витя ухлестывал за Анечкой с самого первого курса. Он был откуда-то из села из Алтая. Непривлекательный, коренастый, немногословный и упертый, настоящий корнеплод, – он как нацелился на грациозную Анечку, так не отступался. Поначалу Анечка его посылала. А ему, как трактору, ни ямы, ни рвы нипочем. Терпение и труд все перетрут. И вот они странности любви. У них все срослось. Корнеплод, как у Мичурина, привился к черешенке. Они вместе, парой едут на практику. Глядишь, не за горами и марш Мендельсона.
Эй, там на клотике! – окликнула Надя, – Смотри, пролежень будет.
В вагоне было душно. Долго не улежишь. Леша покинул свое убежище в надежде укрыться в другом вагоне. И там было полно народу. Он прошел в следующий, купейный. Тут было уютнее. Даже что-то типа ковровой дорожки в коридоре. Окно приоткрыто, не так душно. Лешу озарила наивная мечта, что, поскольку купейные места дороже, может быть, есть пустые купе. Вот бы найти, посидеть часок. Задача непростая, но она овладела им. И Соловьева отошла на второй план. Он для начала, как хищник на охоте, прошел по коридору, останавливаясь у дверей и прислушиваясь. Казалось, определил дверь, из-за которой звуки не доносились.
Проводница прошла мимо него раз, два, а потом спросила, из какого он купе. Что-то она его личности не припомнит. Леша признался, что он из другого вагона и просто тут отходит душой, остывает, потому что поссорился со своей девушкой. Проводница в ответ назвала себя бабой тертой, которая еще не таких фруктов видала. Вот сейчас она вызовет начальника поезда, и будет он отходить душей, где положено. Он ретировался в тамбур, долго стоял, смотрел на проплывающие мимо поля и полустанки громады-страны. Снова вспомнил о Соловьевой. Велика Россия, а от Соловьевой не скроешься. Дверь тамбура открылась, появился Мендельсон. Надя послала на поиски. И слепой видит, что Леша что-то не в себе. И в Чирчик ехать не хотел, и на Соловьеву смотрит косо, и нет его долго. Мало ли что, вдруг выпрыгнул из вагона. Лешу же только одно испугало: если Мендельсон нашел его, то и Соловьевой недолго. А уж тут один на один, тут бы ему капут и настал.
Так что случилось? Что ты дергаешься? – решил без свидетелей выяснить Мендельсон.
Это вагон дергается, – грустно улыбнулся Леша, – Ничего не случилось, долго объяснять. Саня, я тебя только об одном прошу: позволь мне быть все время рядом с тобой. Так чтобы Соловьева не подошла.
Интересно! Она вроде бы не страшила, чтобы от нее бегать.
Дело не в этом.
Ты что, как говорят, плюнул ей в душу?
Слава богу, нет, – с облегчением выдохнул Леша. Покоритель сердец Роберт Лорьян, тот бы в таком не сознался. В лучшем случае бы загадочно промолчал. А Леша теперь мог с облегчением вздохнуть, что упрямая Соловьева не позволила наломать дров. А значит. он относительно чист.
Между прочим, мне Надя до свадьбы тоже не слишком позволяла, – произнес Мендельсон тоном наставника.
С чем я тебя и поздравляю. Теперь ты можешь понять, того ли ты ожидал.
Ну, ладно, – Саша не собирался распространяться на этот счет, – А мне кажется, вы с нею друг друга понимали. Она, вроде, девушка очень приятная, симпатичная, тактичная, интеллигентная. Что тебе еще?
Леша грустно улыбнулся и двинулся из тамбура на свою полку согласно купленному билету.
Больше всего он боялся остановок. Там, где поезд стоит недолго, Сашу командировали за вокзальными пирожками. Леша выскакивал следом. А как иначе? Рискованно. Тут Соловьева могла бы его застукать. Но и без Саши в вагоне могла застукать. Но она, на Лешино счастье, категорически отвергала вокзальные жареные пирожки. На больших остановках Мендельсоны и Татьяна выходили из поезда размять косточки. Пройтись по перрону. Вот тут Соловьева, тоже выходившая с девочками, становилась опаснее. В ограниченном пространстве, зажатому между двумя поездами, бежать некуда, а вероятность контакта при движении больше. Леша не отставал ни на шаг от Мендельсона, тянул его, а значит и Надю, в сторону от Соловьевой.
Ну, просто, как на привязи, – недовольно бурчала Надя.
Но, что поделать? Почему постоянное присутствие Тани Надю не раздражало?
Считай, что ты с Сашей, а я с Таней, – предложил такой вариант Леша. Если бы он держался ближе к Тане, было бы еще проще. Гордая Соловьева вообще бы не рыпнулась. Было бы славно, но Надя скривила губы в крайнем сомнении.
А ты спросил, как считает она? Он с Таней, вишь ли. За ней ты, мальчик, не гонись, – и добавила, напевая, – Стена кирпичная, часы вокзальные, платочки белые, глаза печальные.
Красный уголок, одновременно музей истории завода, был оформлен в виде учебного класса: учебные столы, а по стенам наглядная агитация. Замдиректора, который вел с ними ознакомительную беседу, начал с истории завода. Леша, сидевший в задних рядах за одним столом с Кашевской, видел, как Соловьева, севшая в первый ряд, стала конспектировать. Рассказывавшему это, как видно, польстило. Теперь он обращался прямо к конспектирующей девушке. Закончив рассказ о заводе, он сказал, что их поселят в только что отремонтированном общежитии. А заводских заселять в этот корпус на время их практики не будут. Потом, как нечто неприятное, но обязательное, объяснил: потому что у них уже не первый год москвичи на практике, и ведут себя так, – он поджал губы, подыскивая не особенно резкие, но точные слова, – что они не учитывают, что они не у себя дома, не берут во внимание национальную специфику. Он многозначительно замолчал, глядя прямо на Соловьеву. Он, как видно, ожидал вопросов, но никто вопросов не задавал. Леша удивился. Как их предшественники могли тут себя вести, чтобы замдиректора, совершенно европейского вида товарищ, счел важным упомянуть о национальной специфике? Что за национальная тут специфика, что о ней нужно специально говорить? Леше даже стало немного стыдно за поведение их предшественников.
Пока они дошли до общежития, зажарились. Вот вам первая среднеазиатская специфика. Общежитие оказалось небольшим, двухэтажным зданием. Пятая часть их студенческого на Соколе. Стены не менее обшарпанные, чем на Соколе. Во дворе еще остались после ремонта козлы и банки из-под краски. Ремонт вели только изнутри. Им выделили комнаты на втором этаже, а первый этаж пустовал. Национальная специфика? Практичная Надя сказала, что на втором этаже, под крышей, будет жарко. И все-таки, общежитие оставляло приятное впечатление. Оно выходило в огороженный высоким забором дворик с площадкой для развешивания белья и большой раскидистой шелковицей у забора.
Пока стояли в очереди к коменданту, многие успели сбегать посмотреть комнаты. Они, каждая на двоих, еще пахли краской. Мебель не затасканная, как у Леши в общаге, шкафы с зеркалами, тумбочки не крашенные, а под дерево, и кровати не железные, как в общаге, а с деревянными спинками. Нужно ожидать, что сетки не продавленные, матрасы не вонючие, а кухня без тараканов. Правда, нет занавесок. Лешу все удовлетворяло. Может быть, москвичам, Мендельсонам, Соловьевой, Кашевской – заводское общежитие не нравилось, но оно было, без всяких сомнений, лучше студенческой общаги.
Комната коменданта находилась на первом этаже. И снова очередь в коридоре для распределения комнат. Надя протиснулась вперед и объявила, что она имеет право поселиться с одной комнате с мужем.
Позвольте, но у вас разные фамилии, – поглядев в паспорта, возразила комендант общежития. Определенно, ей Надина ретивость не понравилась
Ну и что? – пожала плечами Надя, – С какой стати мне свою красивую русскую фамилию менять на фамилию Мендельсон?
У нас все фамилии равны, – оторвав взор от паспортов, что сунула Надя, подчеркнула комендантша, – А Мендельсон, позвольте заметить, – не такая уж неблагозвучная фамилия. Немецкий композитор Мендельсон свадебный марш написал. Раз вы недавно замуж вышли, должны бы знать.
Ну, мой муж тому Мендельсону не родня, – сказала Надя, – А ко мне, несмотря на разные фамилии, имеет самое непосредственное отношение, – и Надя кинула на молчащего мужа взгляд, требующий поддержки.
Прописки у вас разные, – выкатила новое возражение комендантша.
Что тут странного? – парировала Надя, – Вы видите, мы недавно расписались! И потом, зачем же Сашке от родителей выписываться? Чтобы потом с их квартирой пролететь?
У вас написано, что вы замужем за Мендэльсоном Александром Натановичем, – ядовито произнесла комендантша, а у товарища, которого вы выдаете за своего мужа, фамилия Мендельсон, через букву е, – Леша понял, что Надино дело швах. Не стоило ей так рьяно тянуть на себя одеяло. Добилась только того, что в лице комендантши нашла неожиданного, но могущественного противника.
Где? – Надя хотела лично увидеть эту злополучную букву э.
А вот, – комендантша ткнула пальцем. Надя прищурилась, – Вам дать очки? – ехидно спросила комендантша
Подумаешь! Ошиблись. Я только сейчас заметила. Имя и фамилия сходятся? Сходятся. Вы посмотрите в его паспорте, на ком он женат.
Зачем мне его паспорт? – злорадно улыбнулась комендантша, и медленно, как для непонятливых, стала разъяснять, – У вас в паспорте фамилия не сходится с фамилией в его паспорте. Так что извините, я в загсе работала. Знаю правила. Иногда по одной букве в документе крупного мошенника можно обнаружить, или скрывающегося от алиментов, или преступника, или даже шпиона. Нас учили.
Все у этого Мендельсона не слава богу, – сердито проворчала Надя, словно это в его паспорте была описка, – Что теперь из-за одной буквы вешаться?
Зачем вешаться? Это не наш метод. Этого еще не хватало! – комендантша покачала головой, с чувством выполненного долга, сдула со лба прядь волос, – Это когда вы в Москву вернетесь, там и разбирайтесь. А сейчас – фамилии разные, прописки разные. Раз прописки разные, значит в Москве живете не вместе?
Вам доложить все детали?
Зачем мне ваши детали?
Саша живет у меня. То есть, у моих родителей. У нас квартира большая. Мой папа, между прочим, работает в штабе…
Хоть в ООН, – перебила ее комендантша, – М-да. Прислали москвичей на нашу голову, – и это уже был вызов. Брошенная перчатка. Надя гордилась тем, что она москвичка, и гордилась своим папой, и набычилась.
Вы что имеете в виду?
А то я имею в виду, девушка, что я правила знаю. Закон есть закон. К тому же тут традиции более строгие, чем в вашей Москве.