А ты помнишь?..

Утро открывает окна в сад

Утро знает стремленье твое,

Вдохновенное сердце мое!

Александр Блок

Уходит ночь, меркнут звёзды и гаснут в предрассветной мгле.

Уже и месяца нет на горизонте.

Наобщался, намиловался со звёдами, притомился, устал…

Пока тишь и безлюдье вокруг.

Сквозь облака, что на горизонте, осторожно, чтобы не повредить их своими лучами просится солнце в жизнь, в утро, а утром и день возгорается желанием разлиться по округе…

И вздохи ночного леса замирают, жизнь ночная затихает и день серым утром стучится, испрашивается войти.

Утро не может не придти – придёт, не подведёт всё живое, но оно оживает солнцем…

Его и ведёт утро в жизнь, с теплом, светом, энергией.

Разливается далёким огнём восход на горизонте, тучки, что с вечера толпились, желая первыми приветствовать светило, окрасились багроватым оттенком и закудрявились на фоне зари, заиграли цветами пурпурными…

Всё замирает в ожидании, ждёт, жаждет солнца луч, даже птицы затихли в ожидании и лес, что в дремоте пребывал ночью тёмною, стал просыпаться, заулыбался весь…

Вот миг, солнце явилось, глянуло из облачности, толкнуло дрёму, всё вздрогнуло, завибрировало жизнью, стало просыпаться…

Здравствуй, солнце лучезарное!.. Здравствуй, утро прекрасное!..

С приходом утра рассыпались по округе всякие звуки: трели, щебетание, стрёкот.

Живое встрепенулось, забегало, задвигалось, чтобы идти в жизнь…

Деревья стали просыпаться, расправили ветви, потянулись, зашелестели листьями, зашептали друг другу: «Дивное утро!»

Проснулся старый пень, весь трухлявый, заросший с одной стороны зелёным мхом, но какой красавец с другой, оброс опятами, кудрявый от них и бурчит про себя, сетуя на годы старческие, но заботливый и охраняющий жизнь грибов.

Кто он был бы без них? – просто пень…

Старый трухлявый пень, а здесь гляди! понадобился чему-то живому, сгодился-таки.

Птица села сверху, стала пёрышки чистить, потом встрепенулась и от удовольствия песнь подала.

А пень аж! загордился своею важностью.

Много ли надо старому? нужность чему-то или кому-то…

Дятел застучал, обследуя дерево.

И надо же!..

Какой-то непорядок видит, постукивает.

Доктор есть доктор…

Художник Виктор Быков. Утро

Луч солнца попал на росинку, разбился на тысячу маленьких лучиков, разметавшихся по округе.

Заискрился, засветился в тысячах росинках, а те в свою очередь разбросали попавшие на них лучи света.

Заиграло, разбилось на семицветие, расцветило округу.

В сером утре бывшее серым, зелёное стало зелёным, красное – красным, синее – синим.

Послышался шорох трав, то в пространстве незаметный их рост обозначился, пока никто не замечал – они росли…

Многие описывали в произведениях утро, тысячи художников писали на полотнах своих его.

Описывали, как туман рассеивался, как оживали, раскрашивались леса, поля, просыпалась земля, отдохнувшая за ночь, чтобы вновь давать живому возможность жить.

И что?..

А то, что у всякого оно своё и это самое главное, сиди и пиши своё утро.

И пусть не так, как великие писали. Оно и утро получается у них великое, а здесь моё, простое, но родное…

Я сижу перед окном в сад, любуюсь утром…

Оно открыло окна в сад…

Свежесть входит в меня тягуче медленно, до какой-то истомы, даже приятной боли…

Она селится во мне, а я сейчас, вот совсем сейчас начинаю вникать в священное действие всего этого…

С томящей приятной болью до мельчайших нюансов всем нутром своим пью утра бодрость…

С нею навеваются давности, когда пахло парным молоком, когда волны утренней свежести доносили до меня запахи земли родной, её звуки, затихала птица ночная мне напевавшая свои удивительные звуки на выдохе…

Сквозь зыбкость парящего воздуха виднеются цветы полевые, слышатся трели птиц и доносится песня, далёкая, прерывистая расстоянием, тревожащая душу…

Звуки, не спрашивая меня, вселяются и закрепляются внутри, чтобы потом волновать, кружить голову своим напоминанием.

Всё просится вон из дома, в природу, ближе к звукам, цвету, чтоб трели и песни утра были рядом – бегу…

Пространство раздвинулось, ограниченность стенами исчезло и взметнулся мир и вверх и в ширь, стало вольно…

И разметался по полю взгляд мой, пробежался по огонькам, что выпрыгнули из своих бутонов, по саранкам ^[1] красным, по василькам синим и столкнулся с далёким небом.

Остановился на облачке, повалялся на нём, мягко и вспорхнул легко и гибко, помчался по полям и далям земли родной…

Лёг на траву, голова затуманилась картинами, потом ясно увидел тропу посреди мари – дорогу детства.

Где-то там, вдали времени, марь раздвинулась и широко устремилась мне навстречу…

А по ней, по тропе, шли Они…

И больно не взгрустнулось, а благодарно низко в пояс – улыбнулось…

ПОВЕСТЬ СТУДЕНЧЕСКИХ ЛЕТ и ДРУГИЕ РАССКАЗЫ

А ты помнишь?..

* * *

Ночи в мои годы стали долгими…

Лежишь и думы думаешь. А они далеко заводят. Мысли бегают в пространстве, перебегают с одного предмета на другой. Одних чуть касаешься, а на других дольше задерживаешься и дальше, и дальше… То прислушаешься к ночным голосам птиц, их мало, всё пытаешься распознать, да где там, разве в далёком крике можно распознать неизвестное, то услышится цикада и аж! зайдётся в упоении такой трелью, что невольно заслушаешься и ждёшь продолжения, а его нет и уже сетуешь, мол что же ты, я тебя слушаю, не подводи… То цивилизация вторгается в ночную мглу проезжающей машиной. А ты лежишь, полёживаешь, и думы всё картинками пробегают. К моим седым годам всегда их прибавляется всё больше, скапливаются толпой, ждут своей очереди воплощения. Подождите, подождите, придёт и ваш черёд… С детских тропинок, думы сворачивают на дорожки студенческой поры и там находят почву для вселения…

Не знаю, в какой момент дума зацепилась за друга, друга моей далёкой студенческой поры, когда и думать то было некогда, всё было в динамике, в движении… Стремительно и всё счастливо было тогда… Так вот зацепилась мысль моя за друга, и он становился ближе и ближе… Образ его почти отчётливо предстал предо мною и ему тому весёлому, всегда неунывающему Генке, иногда я звал его – Гешка, я седой улыбнулся сквозь время. Предстал он среднего роста, с волнистыми светлыми волосами, чисто из сказки о вольных русских мужиках, бесшабашных удальцов Руси-Матушки. Всё было в нём, словно сжало в комок все достоинства и недостатки человека, спаяло в немыслимое механическое соединение разнородные части и предметы. Какой-то ходячий конгломерат всяких множеств… Рядом с завидным упорством, сосредоточенностью жила какая-то непонятная расхлябанность. С быстрым, почти мгновенным решением алгоритма задачи, невозможность просчитать дальше собственного носа тот или иной поступок свой. Порою диву давался его действиям, когда вдруг загорался какой-то идеей, и тут же быстро охладевал к ней, и всё это топилось водкой, вином и прочими алкогольными зельями.

Правды ради надо сказать, что в студенческие годы меня окружали многие удивительные ребята, не просто весёлые, а удалые, бесшабашные, бесстрашные, в то же время начитанные, много знающие. Ведь студенчество это не только зачёты, экзамены, но и окружение, которое тебя вбирает, прессует, обнажает несовершенства, отбрасывает шелуху с тебя ненужную, формирует тебя как личность. Студенчество это как другой мир, куда ты попадаешь, и он своим резцом подобно скульптору вытачивает из тебя то, что заложено природой. Однако, как и везде есть свои ловушки, особенно связанные с вольницей… Вольница, которую схватывают студенты, имеет две стороны. Кто-то из мудрецов сказал, что вольность есть мать всех бед, всех катастроф, провалов, падений в жизни человека. Именно с вольности все начинается. Вольность – это беда для живущего. Стоит прислушаться к словам древних, они знали то, о чём пишут… Почему я заострил внимание на этом?.. Всё такое прошёл и испытал на себе… Снимаются запреты, снимаются внутренние преграды для разудалости и вольного, лёгкого поведения, то есть это значит «снять с себя крест». Всё зависит от того кто попробовал её, вольности вкус… Однако это совсем большое исследование, которого возможно частью коснусь, и то вскользь. А пока вернусь к товарищу…

Воспоминания стали наворачиваться одно на другое, и я стал к нему обращаться, словно находился он рядом и физически мог слышать меня…

– Знаешь, Генка? Я не ведаю, где ты сейчас, что с тобой, кем ты стал, да и жив ли… Сама жизнь по краям земли разбросала нас. Раскидала в стороны, где линии жизни нашей уже не пересекались. Но там, давно, они соприкоснулись и рядом одна возле одной шли долго, годы… Помнишь ли это?.. Я не знаю, дожил ты до нынешних дней, не знаю… Зная твой неукротимый нрав, твою независимость и твой зов куда-то, в какую-то даль неведомую, который ты частенько топил в вине, всё это у меня вызывает сомнения, что ходишь по земле, и всё же надеюсь, слышишь? надеюсь… К тебе далёкому, в каком бы из миров ты не находился, к тебе я обращаюсь, к тебе пишу.

А когда мы с тобой впервые встретились? Ты помнишь?..

Мы бок обок прошли не год и не два – много больше. У нас за спиной только по топтанию кирзовых сапог в одной роте два года, где ты прошёл замкомандира взвода, а я комсоргом роты. Почему меня избрали отцы-командиры комсоргом? Начальству виднее, наверное, что мог красиво сказать и грамотно писать, а всё остальное так себе, напридумано. Идеологически я не был комсоргом никогда… А ты везде был в десанте брошенном на объекты, где требовались твои золотые руки, мозг твой чертовски изобретательный и твой инженерный склад ума. В тебе, парне из периферии, жило странное умение всё делать правильно, и диву можно было даваться, как ладно многое выходило из-под рук твоих… И драться ты умел мастерски, без злобы, но те, кто попробовал твой отпор, уже более не решался на драчливую авантюру.

Так разные по характеру, внешности, привычкам, увлечениям, по каким-то странным причинам, мы притянулись и были довольно долго неразлучны друг с другом. Ох! и чудили мы, крепко чудили!.. Годы студенческие были вольницей для нас, что ставала порою основанием полного развинчивания нашей дисциплины, основательного расхлябанного существования. Но ты такое должен помнить. Помнишь?..

1

Пусть людям состариться всем суждено,

С научной точки зрения, —

Но мы ведь студенты, и мы всё равно

Бессмертное поколение.

И мы убеждаемся вновь и вновь,

Что сердце вечно пламенно,

На дружбу великую и на любовь

Сдадим мы, друзья, экзамены. ^[1]

Осенью, в начале октября общежитие собою представляла истинно улей…

Все разом, гурьбой стали возвращаться с колхозов абитуриенты, ставшие студентами первокурсниками, куда после поступления в институт нас забросили выполнять дерективы партии и правительства, помогать сельскому хозяйству по уборке урожая. Надо было так, значит надо, не ропща, ехали и выполняли, и потом было в этом какая-то романтика, а в нас молодость вся сочилась энергией, и ей надо было дать какой-то выход, его быстренько находили управляющие всеми рангами и уровнями государства. Мы не артачились, не сетовали, не играли со взрослыми тогда в демократию, нам говорили, мы под козырёк и ехали строить БАМ и помогать реализовывать планы пятилетки. Плохо такое?.. Да кто вам сказал? Наоборот, было здорово! и не слушайте тех, кто сейчас орёт на каждом шагу гадость про «совок». В нём ВСЁ было, но было и хорошее, вот о нём я и говорю вам!

Здание общежития по проспекту Кирова, 2 (К2)

Село, куда забросили нас по студенческой «путёвке» первокурсника – Терсалгай, что на северо-запад от Кожевниково. До речи Кожевниково и было твоей родиной… Через Обь на пароме и далее автобусом до села… И сейчас помню дом, где нас поселили. Рядом старая деревянная полуразрушенная церквушка с покосившейся колоколенкой и без креста, жалкое зрелище… Есть во мне какое-то смутное давнее воспоминание, даже не воспоминание, а живёт боль за всё такое разрушенное. Везде, где был, где видел разрушение и опустение, всегда было больно глядеть на покосившиеся культовые храмы, на облупленные стены со следами давних картин, изображавших евангельские сцены. Я подходил к деревянному остову, к тому, что осталось от храмового строения и что-то протяжно ноющее говорило во мне: «Зачем? Кому понадобилось разрушать то, что веками возводилось и строилось, что пусть в несовершенной форме, но способствовало укреплению нравственности народа…». Конечно, я не беру частности, всякое было, а в общем – да!..

Тогда я не знал, что в подобных моментах надо было поклониться тому, что символизировало остатки храмового строения, ведь за его руинами проглядывались судьбы ушедших поколений и кто знает? прислони руку к остаткам стен, тонко вслушиваясь, я различил бы церковные песнопения, службу Божественной Литургии, её духовные пения и молитвы «Святый Боже…». Поговаривали в старину, что там, где звенели колокола, где звучали молитвы и гимны, прославляющие Всевышнего, там они вечно будут звучать в Мирах Нездешних… Немало свидетельств говорили о том, что слышался колокольный перезвон в таких местах.

Вот кто скажет мне, откуда такое?.. И ведь напридумают, нафантазируют всякого, но не близкого к истине… А я скажу, что живёт в каждом человеке память его предков и память предыдущих его жизней. Просто у одних она спрятана до веку, а у других находится почти на поверхности… Откуда в одной семье растут совершенно разные по характеру и даже внешности дети, притянувшиеся по каким-то законам друг к другу, и обвязались семейными узами… Подумайте над этим, поразмышляйте…

Чем мы занимались в колхозе? что входило в наши обязанности?

В основном были на подхвате, где требовался аврал, и большей частью провеивали, просеивали собранное зерно. Временами бросали нас в поля, собирали картофель по мешкам, потом грузили на транспорт… В общем, всякое делали, что поручали, однажды в полях жгли солому в кучках… А случались дожди?.. Тогда усидеть десятку человек в одной комнате было невмоготу… Хорошо, если попадалась интересная, захватывающая книга, тогда короталось время интереснее. Кстати мы сразу же записались в местную библиотеку, но там кроме классики и военных романов почти ничего не было… В то время я, недоросль, классику не читал, уже позже к классической литературе меня привела девушка, с которой я дружил в институте, это она сумела привить любовь к ней, и открыть целый мир прекрасного. Валерия! такое её было имя… Лерка! Лера! так я её звал… Без сомнения, я бы и сам со временем подошёл, подполз к этому, но здесь срабатывало чувство и стыда за себя, за своё незнание, и соперничество, как так!? она знает, а я нет, и природное желание узнавать… Я быстро наверстал упущенное, постарался загладить такой пробел. Желание знать, учиться – было всегдашней внутренней моею потребностью.

Книги книгами и часами не будешь елозить глазами по ним… Тогда играли в карты, в «дурака», а чтобы стимул был: кто оставался таковым «дурачком», то есть проигрывал, тот выпивал кружку холодной колодезной воды, благо источник находился рядом. Ходили раздутые, с очищенными почками, и быстро наполняемым «пузырём». Только и знали, что бегать «недалеко». С нами зелёными, теми, кто поступил в институт после окончания школы, были ребята, что отслужили срочную службу в армии. Память, напрягаясь, выявляет Серёгу и Рудика… Они то и были нашими дипломатами, что находили способы налаживания отношений с местными парнями. Косо на нас смотрели местные парубки: «Понаехали тут всякие…», чуть что, по малейшему поводу, и в «пику» могли зарядить, чтобы на местных девушек не засматривались. А ведь засматривались, были среди них такие, что взор юношеский привлекали, останавливали и радужные картинки рисовались в неопытных головах юношей. Вот здесь то и прилетала порция отрезвляющей брани и тумаков…

Вспомнил!.. Именно в это время крутили по телевизору масштабно-захватывающий сериал «Семнадцать мгновений весны», его днями ждали, считали часы, когда же начнётся очередная серия, чтобы затаив дыхание очаровываться главным героем, которого сыграл Вячеслав Тихонов. Жизнь замирала, техника стояла, а в домах, где были телевизоры, было настоящее столпотворение. Где-то рядом и мы пристраивались, ну очень хотелось посмотреть!.. Хозяева телевизоров понимали и часа на полтора запасались терпением. С демонстрацией следующей серии всё повторялось…

2

Мы славно потрудились и партиями возвращались в город к своему первому семестру учёбы, устраивать свой нехитрый быт. Жизнь студентов не отличалась в то время излишествами, только одежда своя, а койка, постель, всё остальное было казённым. Общежитие наше находилось в месте сбегания двух главных проспектов Томска. Проспект Ленина и от него, возле главного корпуса института начинался другой проспект Кирова. Вот на углу и находилось обиталище студентов нашего факультета. Кирова, 2, рядом другое здание общежития, Кирова, 4, адрес, который в обиходе мы называли кратко К-2, К-4. Здание в пять этажей с полуподвальным помещением, клубом «Мечта», где по субботам устраивались танцы и на звуки тяжёлого рока, забредали студенты с университетских общежитий, что находились рядом. Тогда не было строгой проходной, где бы «церберы» ^[2], вооружившись инструкцией, стояли «насмерть» у входа обители нашей. Говорят, что сейчас и мышь не проскочит, здание бдительно охраняется. Наверное, так и надо! отчаянные времена требуют отчаянных мер…

Мы весело тогда жили, правда, без обмана… Мало кто скажет обратное, тогда возник бы вопрос, а был ли он студентом?..

Удобное расположение общежития, соседство основных институтских корпусов, главного, химического, физического и других, всё можно было одолеть, не затратив и десяти минут хода. Немногим далее располагались и другие здания, десятый корпус, одиннадцатый, если не изменяет память, где проводились занятия. Корпуса, большей частью построенные ещё в девятнадцатом веке, внушали нам первокурсникам благоговение, трепет и восторженный страх, это трудно объяснить, но такое бывает. Страх не в прямом значении, а в своём пограничном состоянии, где царят порядок и устав. Когда идёшь по гулким длинным коридорам, по стёртым тысячами ног полу, ты слышишь этот гул поколений и поневоле тебя охватывает такое сомнение – достоин ли?

Здание Главного корпуса Томского политехнического института

Помню это чувство, которое испытал, когда впервые вошел в главный корпус моего института. После моего далекого Приамурья, сопок и тайги – все казалось не со мною происходящим.

– Неужели и я буду здесь учиться?! – вопрошал я, ещё не веря тому…

Строгость и простота всегда мне были по душе, а в линиях внутреннего убранства главного корпуса прописано было архитекторами так тонко, что оказывало сильное впечатление на меня. Арки сводчатых потолков, коридоры, благодаря которым казались убегающими вдаль, лепнина по стенам и потолкам. Во всём чувствовался вековой возраст… На этажах корпуса были расположены учебные аудитории, актовый зал, канцелярия, студенческий буфет, столовая. Это единственный из всех корпусов института, который не имел номера. Здесь находилась и вся администрация вуза, потому «главным» и назывался…

В общем, во мне произвёл сильнейшее ощущение, и я пребывал в том благоговейном почитании какое-то время, о котором выше писал… Потом я разбаловался, перестал ценить эту альма-матер. Однажды, забывшись, прошёл по этажу в шапке… И что? А то, что какой-то высокий мужчина остановил меня и сделал замечание! Кому? Мне!? Да кто он такой, чтоб командовать мной?.. Я последовал далее, но не тут-то было, руки его крепко схватили меня за рукав и, хотя я был не слабенький, здесь почувствовал силищу… Пришлось извиниться и подчиниться… Он был прав, негоже нарушать слагаемые временем традиции, надо чтить… И потом чувствовалась, и власть, и воздействие физических данных человека, рост которого был выше моего. Он представился… Оказалось, что меня остановил проректор по учебной части, второе лицо в институте – гроза студентов… Потом я неоднократно видел его, прохаживающим среди студентов и внимательно наблюдающим за порядком. При встрече мы здоровались, как знакомые, я видел его сканирующий прищур взгляда. Однажды был у него на приёме, он помог при восстановлении, когда я израсходовал все нужные для этого сроки, после армии и работы. Конечно, слегка пожурил. Как же без этого? бывает!..

Внутренний интерьер Главного корпуса института

Когда за спиной немало лет, ясно осознаёшь, какое мощное преобразование происходило в тебе тогда, как всё, что окружало, воздействовало на тебя, даже энергетика стен влияла. Так! так! не посмеивайся, Гена… Я уже гораздо позже узнал из соответствующей литературы. Наверное, каждый чувствовал дискомфорт в тех помещениях, где происходило убийство, когда непонятно почему тебе становится не по себе и нет объяснения этому. Именно о таком воздействии окружающего я пишу… Объяснить невидимое сложно, но оно мощно действует. «Предметы добрые и злые создаются человеком. Мысли добрые и касания благие сотворят предмет благословения, и, наоборот, касания злые могут создать очаг очень заразный». ^[3] Многие слышали о намоленных предметах, оберегах, терафимах.

Однако увлёкся я рассуждениями… Буду краток, не умничая, не мудрствуя, хочется просто без слов поклониться этому гигантскому процессу, который коснулся меня и всем, кто окружал, друзьям, товарищам, знакомым. Теперь понимаю, знаю, что учёба во всех заведениях это процесс…

…Нас расселили по комнатам, я угодил на первый этаж в 120-ю комнату вместе с четырьмя такими же первокурсниками. Здесь, Гешка, мы и встретились, познакомились и долгие годы протопали рядом, не совсем чтобы «не разлей вода», но довольно тесно и всегда в поле зрения друг друга.

– Припоминаешь, как посмеивался ты над нами, будучи на полтора года старше всех остальных и называл нас зелёными, совсем салагами… Ты уже был студентом, но что-то пошло не так, где-то во что-то «влип» и тебя отчислили, однако, сдав вступительные экзамены, ты вновь стал студентом. Мы все были разными, по внешности, по характеру, по привычкам и даже учились на различных специальностях. Руководство факультета тусовало нас, исходя по первому году обучения, а не по группам и специальностям… Наши с тобою соседи были прекрасными ребятами, каждый являл собою личность, талантлив в какой-то области, но не без своих «тараканов» в голове.

Лешка, увлекающийся музыкальными группами, и он, где только мог, доставал пласты, пластинки, кто не понимает о чём речь, с зарубежными исполнителями популярного на то время рока. Благодаря его хобби мы знали многое о таких вокалистах в популярных группах, как Ян Гиллан, Кен Хенсли, Дэвид Байрон, я не говорю уже о известных «Битлах» и «Ролингах». Славка, второй сосед, медленный неповоротливый, предмет для многих твоих насмешек… Третий, твой земляк из Кожевниково, спокойный, уравновешенный, казалось, ничто на земле не может его вывести из себя – завидное качество человека. И здесь не могу не сказать, что никто из нас не прошёл всю дистанцию учёбы с первого курса и по пятый. Кто бросил и уехал домой, кто поступил в военное училище, а кто ушёл трудиться для хлеба насущного. Мы с тобой прочно записались в «вечные студенты», таких в общаге было немало…

Подшучивая над Славкой, доставалось и мне… Ты подходил и говорил, немного заикаясь, твоя манера говорить:

– Ль-ль-лёнь, слушай сюда…, – я превращался в ухо, ожидая очередной подвох, так и случалось, – Вот Славка не может так сделать, ты тоже увалень и салага, попробуй-ка подпрыгнуть и достать потолок…

После слов, ты ловко вскидывал своё тело вверх, и спокойно доставал пальцами потолок комнаты, а он не низкий был. Поддразнивая меня, уничтожая словами Славку ты заводил меня до «каления белого» и я, сколь не прыгал, достать потолок не мог, а ведь был выше тебя. Только спустя какое-то время, наблюдая твою технику, а она была великолепна, что и говорить, я добился своего – потолок стал для меня «низковатым». В очередной раз, когда ты поддразнивал, я ловко продемонстрировал свой прыжок. От меня ты отстал, но было другое не менее «доставучее» то, что ты умел, а я всё не мог одолеть и научиться. Ты ложился на пол, потом поднимал ноги вверх, ловко кидал их вверх и вперёд – становился на ноги. Такой ловкий трюк я ещё мальчишкой видел в фильмах про индейцев и как! мне хотелось научиться… Но увы, такое мне не удалось…

– Ты свои мослы неправильно раскидываешь! – посмеивался надо мною и, думаю, ты был прав…

Я же говорил, что своим телом ты владел отменно. Всё что касается отжиманий, подтягивания, хождения на руках, кто мог с тобою сравниться, разве что мастер по гимнастике, а ты был от природы таким. Стоп пока не забыл!.. У тебя было заведено, когда уходил в «отрыв» и где-то пропадал, а мы знали это, что «Гешка загулял», ты возвращался среди ночи пьяный, отодвигал стол в сторону, становился на руки и ходил, если падал, то ложился спать, а если нет?.. Тогда следовала фраза:

– Не в кондиции! – и исчезал вновь, в ночь…

Приходил под утро весь в «хламе», частенько побитый, ложился спать. Где ты бродил, в какие приключения влипал, то только история ведает, не мы, жившие с тобой… Однако тебя старались не будить, пока сам не проснёшься. Очнувшись, шёл умываться, бриться и уже совсем приходил в себя, становился бодрым, свежим и принимался за учёбу. Учился хорошо, быстро схватывал суть дисциплины, задачи, и подтрунивание над другими, например мною, продолжалось.

Сам процесс учебный я не буду описывать, это долго и нудно, там всё понятно и он вне сомнения влиял на нашу огранку, но в меньшей степени… Основным воздействием всё-таки было окружение и быт, то с чем сразу сталкивается вновь прибывший в круг студенчества. После отчего дома это совсем другое, здесь обнажаются многие достоинства и недостатки. Здесь в общежитии, в обществе таких как ты, в полной мере на тебя накатывает вольница… Ах! эта вольница…

Первый курс мы прошли хорошо, видимо шла инерция со школьной скамьи, где мы получили хорошую основательную базу знания. В институте долго не продержишься на ней, здесь нужны занятия и регулярные выполнения заданий, в противном случае скатишься в отчисление из ВУЗа, что и произошло впоследствии с нами, с тобой и мной. Бросив однажды институт, трудно вернуться на тропку учёбы. Повторы, лично мне ничего не дали, только отслужив в армии, будучи семейным, я вернулся, восстановился в институт и закончил его, но до этого ещё так долго мытарило по земле, бросало из стороны в сторону, в общем лихорадило основательно… И здесь не могу не сказать странную для меня вещь. Все эти броски в сторону, всякие мытарства, лично меня не только расслабляли, но и закаляли, видимо готовили к будущим ещё большим штормам моей жизни. Вроде, на первый взгляд, парадокс, но так есть и, думая о своей жизни, могу смело утверждать такое.

3

Где мы шли – там дороги легли,

Города и посёлки вставали,

Здесь страну мы свою возвели,

И о ней свои песни слагали! ^[4]

Было обязательным после первого и второго курсов проходить трудовой семестр. Работали в стройотрядах, колхозах, проводниками поездов дальнего следования, до Москвы… Мы с тобой записались в стройотряд, нам расписали, что денег заработаем!? не потратим… Мы и поверили! Почему бы нет? Стройотряд, дай Бог памяти, «Полюсом» назывался… Нас укатали на север Томской области, на реку Кеть. Сложным тогда оказался наш маршрут.

От Томска, на пароходе, мы плыли по Томи вниз по течению, здесь возможно моряки не согласятся на слово «плыли», скажут с уверенностью, что «шли»… Нас, пассажиров, было много, а посему спускаться в пассажирские палубы, где и яблоку было трудно упасть, не хотелось. Было жарко и душно… Много было попутчиков, пассажиров, что следовали до пунктов своего назначения, да и стройотрядов было немало. Все куда-то стремились, что-то куда-то звало людей… Всегда удивляло свойство людей перемещаться из одного пункта в другой, причём постоянно, как во времена великих переселений, что известны истории. ^[5]

Сна не было, и виды ночной реки, и усыпанное звёздами ночное небо будоражили меня. Всё просилось в жизнь, в приключения. Момент мне был нов, интересен, до сих пор не был прожит так, а значит, хотелось как можно больше увидеть, запомнить, вкусить каким-то шестым чувством, вобрать в себя… Всё было необычно, романтично, надвигающее впереди виделось загадочным приключением. Плескалась за бортом вода, доносились с берегов крики ночных птиц, на фоне ночного неба контуры прибрежных лесов казались страшновато-загадочными, вдобавок к этому всегда присутствуют звуки, происхождение которых непонятно… За спиной пароходика встал ненадолго рогатый месяц, покрасовался собою, полюбовался пейзажами реки, тайги и скрылся. Но звёзды нас сопровождали до самого утра, яркие, мерцающие, переливающиеся цветами радуги… Только рассвет смог пригасить их переливы, потом и вовсе притушить.

Под утро мы подплывали в устье реки Томь, где она попадает в широкую реку Обь. Мы из ночной мглы подкрались к рассвету и, когда он наступил, а в Томской области как долго задерживается день, так и стремительно наступает рассвет… И надо же было так совпасть, что как раз в момент нашего переселения из Томи в Обь, вышло навстречу нам солнце, большое, багровое. Оно ярко отразилось в водном пространстве слияния двух рек, ослепило глаза, потом расцветило облака по горизонту в немыслимые пурпурные краски, переходившие местами в золотистые и далее в жёлтые. Шар выкатился, отражением пробежался по водной глади и обдал округу таким светом, что всё потонуло в радужном блеске. Длилось совсем недолго, потом осветилось мощным солнечным светом, и день заголосил, закричал своими естественными голосами, забегали люди, очарование покоя ночи и рассвета закончилось… Пронзительным гудком парохода огласилась вся окрестность, и мы вплыли, то есть вошли в воды Оби. Молодёжь высыпала на верхнюю палубу, с криками «ура», любовалась видом… И было на что посмотреть!

– Не знаю, не помню, ты был тогда рядом со мною на палубе, смотрел на набегающий день? Или отходил от выпитого вина, каким обильно заправлялся с вечера? Кроме ночи, рассвета и полного парохода людей ты, Гешка, выпал из памяти… Как и почему, видимо отличное на тот момент нас интересовало. Вскоре мы подходили к пристани Колпашево, а там после переклички пересели на маленькое судёнышко…

Поначалу от Колпашево, мы на тихоходном катерке плыли по реке Чая. Название было оправдано цветом воды, я не видел такой бурой воды нигде… Медленно пыхтя по реке, наше судёнышко пробиралось по излучинам этой речки, а мы отдыхали после серьёзной ночной бессонницы… Нас десантировали в леспромхозе, что и название стёрлось из памяти. Работа в леспромхозе на лесопилке, где мы из кругляка, так брёвна обзываются, выпиливали на пилораме строительный брус. Север области тогда стремительно развивался и остро нуждался в таком стройматериале.