Гошка

Внизу живота появилась неприятная боль: обычно так бывает, когда сильно кушать хочется. Почему-то вспомнилось, когда они иногда с отцом одни оставались, тот всегда жарил яичницу, а потом учил его правильно её кушать. Гошка норовил яичницу почти без хлеба смаляхтать, а отец заставлял ещё и целый кусок хлеба съесть, говорил, что так намного сытнее. Может и сытнее, но не очень-то и вкусно, но с отцом больно не поспоришь, как рявкнет, если разозлить, да ещё и рукой по столу может шарахнуть, так что лучше не спорить. У него до войны детство голодное было: там, где он жил, люди даже иногда от голода умирали, поэтому хлеб для них тогда самая вкусная еда была. Трудно тогда было, дядька говорил, если бы не Сталин, многие бы не дожили и войну не выиграли, хотя отец только усмехается на эти слова, но как он говорит: с дураком спорить – себя не уважать.

За деревьями мелькнула какая-то тень, может волк, они зимой любят по ночам бегать. Хотя вряд ли, волки стаей бегают, да и напали бы уже давно, ноги бы уж точно отгрызли вместе с лыжами. А может это Верный, подрос тут, бегает, людей ищет. Вот встретить бы его, Гошка тогда уж точно не отпустил, построили бы ему будку за забором и всей улицей кормили, учили командам разным, а потом на границу служить отправили. Нет, это ветки ветром качает, в темноте не поймёшь – где что находится, а от этого ещё страшнее. Пора домой, наверное, посёлок уже почти не видно, так, огоньки кое-где в просветах мелькнут, да и лыжню снегом почти засыпало. Если сейчас не вернуться, обратно дорогу уже не найдёшь. Гошка стал поворачиваться к посёлку, запутался в верёвочных креплениях и растянулся во весь рост на снегу. С трудом поднялся, хотел снять лыжи и пойти в валенках, но лыжня под ногами проваливалась, и он опять чуть не упал. Помогая закоченевшими руками, он кое-как вставил ноги в ободки ремней и осторожно заскользил обратно. Правда, когда скатывался с горки, одна лыжа всё же слетела с валенка, и он умудрился несколько метров проехать на одной ноге и в самом низу опять навернулся лицом в сугроб, но это уже было на полпути к дому. Снег, который попал за шиворот, немного подтаял, и холодные, противные струйки потекли по спине. Гошка поёжился и сбавил скорость, чего доброго – опять растянется на лыжне, и так уже как снеговик весь уделался. Хорошо хоть бабка не видит, хотя её-то он не боится, а вот отец точно ворчать начнёт, ему никогда не угодишь и всегда виноватым будешь. Раздражительный очень, мама говорит – это потому, что он на войне был и всякого навидался. Вот мамин старший брат тоже воевал, а никогда не раздражается, однажды даже апельсины привёз. Дядя Вася и на своих детей не орёт, может на войне не всего навидался, но зато у него столько ран на спине: кулак можно вставить – такая спина неровная. У мамы ещё старшие братья есть, а самый старший в церкви попом работает, только мама не любит, когда его так называют. Правильно надо говорить – священник. Так вот, он даже порол их с двоюродным Гошкиным племянником, когда они в доме у него, на горе, жили. Гошка уж и не помнит за что, потому что совсем не больно было, а вот перед поркой страшно было, племянник заревел даже. А Гошка не успел, его в тот раз первым выпороли, Сашке и не перепало почти, его бабка спрятала в другой комнате. Но оно и понятно – это же Сашкина бабушка, Гошке-то она тётка: ему вообще с бабушками не везёт. Говорят, мамина добрая была, да не дожила: мама-то самая младшая в семье, а той уже много лет было. Когда дети её вспоминают, почему-то всегда матушкой зовут. По их рассказам Гошка знает, что до революции дедушка и бабушка хорошо жили, у них даже мельница своя была, но потом пришлось долго скрываться в других местах, а когда вернулись, дом купили, дед опять на мельницу работать устроился. Правда, его, за то, что они раньше зажиточными были, куда-то забрали на несколько лет. Мама и тётка с ужасом вспоминали, как в ту ночь домовой им спать не давал, всё шумел, охал и даже завывал по-страшному. Но через несколько лет деда отпустили: говорят, он после этого какой-то злой и неразговорчивый стал. Бабушка, когда одна с детьми осталась, много по хозяйству работала, потом болеть стала и скоро умерла. А маму после института отправили в деревню работать, учительницей. Дедушка недолго горевал – нашёл себе другую тётеньку намного моложе бабушки, продал дом, пока мамы не было, и уехал с той тётей в Ленинград. А когда деньги кончились, вернулся уже один и поселился у сына, а через год умер от старости, а может и от тоски. Так мама осталась без жилья, хорошо хоть у старшего брата был большой дом – там всем места хватало. Ещё запомнилось, что на церковные праздники к дяде домой приходили, как мама их называла, почитатели дядиных проповедей. Среди них была одна беленькая старушка, всегда что-нибудь вкусненькое приносила и протяжно так говорила: «Угощаа-йтесь, мермалад», – целовала и по головке гладила. А тётка, все дети её бабушкой называли, на праздники такие пироги стряпала – он больше нигде таких вкусных не ел. Вообще-то дядя, хоть и порол их раза два, но не со зла, а только если набедокурят чего-нибудь, да и то не больно, а так, больше для порядка. Однажды, когда они с мальчишками на пустыре по траве бегали, Гошка нечаянно соседского цыплёнка раздавил. Тогда на него несколько человек жаловаться пришли, но дядя даже разговаривать с ними не стал, только ворота у этих ябед перед носом захлопнул. Мама рассказывала: он сам в детстве курицу с цыплятами нечаянно скосил – не разглядел в высокой траве. А вот его их отец за это сильно отлупил, говорят, дядя даже сидеть несколько дней не мог. Если уж на то пошло, Гошке в дядином доме всё равно больше нравилось. А тут бабка часто его за молоком или за хлебом посылала на другой конец посёлка, а до магазина, пока дойдёшь, такого натерпишься, особенно летом. Прямо по улице, через несколько домов, жил рыжий петух с тёмным хвостом, так он, если увидит кого, обязательно с забора прыгал и клюнуть норовил. На него все поселковые жаловались, а хозяева до осени огрызались на прохожих, а потом, говорят, из него суп сварили. Если идти в магазин по другой улице, надо обязательно через проулок пройти, а там почти всегда стая гусей поджидала. Взрослых они почти не трогали, так, пошипят немного, а вот на детей сразу кидались, крыльями хлопали и клювом ущипнуть норовили. А у самого магазина, девчонка жила лет одиннадцати, соседские дети говорили, что её из детской колонии выпустили. Так вот эта девка обязательно, кто младше её, пендель отвешивала. Это, конечно, не так больно, как ремнём, но как-то обидно ни за что получать, да ещё и от девчонки. Поэтому Гошка обратно пытался всегда со взрослыми проскочить. Выходил из магазина и топтался около заброшенного дома, неподалёку от магазина, ждал, когда кто-нибудь пройдёт. Однажды взрослые парни шли мимо и один, кивая на Гошку, сказал приятелям: «Чокнутый какой-то, каждый день тут крутится», – Гоша тогда не пошёл за ними, постеснялся – ещё догадаются, что он петуха или гусей боится, смеяться начнут, расскажут кому-нибудь. А если разобраться, не такой уж он и трус, бывало, и похлеще страсти испытывал. Напротив дядиного дома, через пустырь, жил Рыжий Игорёшка, он был года на два постарше и часто придумывал разные игры для малышни. Один раз предложил узнать, кто из них самый храбрый. Надо было лечь на проезжую дорогу и подпустить к себе машину ближе всех. Выше дорога была ровная, а к вокзалу резко спускалась вниз: вот под этой горкой и надо было лежать и слушать, когда грузовик или автобус подъедет, а потом успеть убежать. Гошка почти всегда ближе всех подпускал, Сашка даже обижаться начал, но Рыжий честно судил, ничего не скажешь, так что зря обижался. А потом Сашку шофёр грузовика поймал, подзатыльников надавал и отвёл к старухам, которые на скамейке неподалёку сидели. Ну а вечером домашние как-то узнали, и им опять всыпали, только почему-то опять обоим, странно, конечно, поймали-то племянника. Так что никакой он не трус, боялся, конечно, но виду-то не подавал. Да и поселковых пацанов он стороной не обходил, один раз даже подрался с второклассником с соседней улицы. Тот обзываться любил, как увидит его, обязательно или городским сосунком назовёт или Жориком, а потом совсем обнаглел и стал Жорой-Обжорой дразнить. Ну Гошка и не выдержал – кинулся на него и почти сразу повалил, уселся сверху и только хотел спросить: «Будешь ещё обзываться?» А тот поёрзал внизу, покраснел от обиды, что с младшим не справился, да как начнёт кулаками махать, несколько раз в глаз попал, даже искры посыпались. Пришлось потом неделю с фингалом ходить, отец тогда посмотрел, хмыкнул и ничего не сказал, а дядька несколько дней подзуживал. Но однажды Гошка действительно испугался не только за себя, но и за маму. Весной отец наконец достроил фанерную лодку, купил мотор, Верерок-8, и решили они с маминым братом плыть вверх по реке, а по дороге рыбачить и заодно поискать хорошее место для отдыха. Место они нашли на большом острове, соорудили там шалаш из сена и даже рыбу начали ловить. Дядя плохо себя почувствовал и скоро уехал, а вместо него на параходе приехал Гошка с матерью. На острове ему сразу понравилось: купайся сколько хочешь, бегай по траве босиком, единственная его обязанность была – дрова заготавливать и за водой на родник ходить. Отец каждое утро на рыбалке, потом спит до ужина, пока мама рыбу чистит и кушать готовит. Однажды они даже лосиху с детёнышем видели. Животные доплыли до острова и собирались уже выйти на землю, но, увидев людей, повернули обратно. Всё там было хорошо, единственно играть не с кем было – мама целый день у костра возилась, что-то готовила, отец только с удочками занимался и редко брал с собой. Правда, Гошка и тут отличился: надо было дров наколоть, до этого он тонкие ветки рубил, а в тот раз решил толстый ствол разрубить, ну и рубанул по ноге, хорошо хоть только по пальцу попал. Мама, конечно, обмотала бинтом, йодом намазала, но потом долго купаться не разрешала, боялась, что загноится. А ещё в шалаше комары сильно донимали, они тогда все расчёсанные ходили. И вот через какое-то время, маме надоел такой отдых, и она сначала о чём-то громко спорила с отцом, а потом забрала Гошку, собрала кое-какие вещи и решила сама с острова добираться до деревни, а потом уже на параход и в город. С одной стороны остров почти соединялся с берегом, вот там-то мама и решила перейти реку вброд. До этого они уже переходили в этом месте с отцом, когда ходили за ягодами, и поэтому она не очень-то и боялась. Мама посадила сына на плечи, сумку привязала на шею и начала медленно продвигаться к берегу. А потом, когда до берега было уже рукой подать, неожиданно провалилась в яму, и их понесло течение мимо острова и обрывистого берега. Гошка вцепился в мамину шею и начал кричать, что надо возвращаться, мама как могла барахталась в воде, пока не потеряла сумку. Но зато у неё освободились руки, и она смогла уцепиться за ветки поваленного дерева. Это-то их тогда и спасло, потому что течение было сильное и после острова выносило сразу на середину реки, а Гошка тогда ещё плавать не умел. Когда они выбрались на остров, то долго ещё сидели молча, не веря в своё спасение. Сумку она потом достала, та зацепилась чуть ниже за корягу и мама, наклонив деревце, дотянулась до неё, хотя Гошка умолял бросить её и возвращаться назад. Он тогда так боялся, что вдруг мама утонет, и он останется совсем один. Потом она, конечно, помирилась с отцом, и семья отправилась дальше, вверх по течению, но он долго ещё вспоминал это холодное течение и мамины наполненные ужасом глаза.