Очень приличный номер в дорогой московской гостинице, две комнаты: салон с мебелью из голубого шелка и спальня, отделенная широким занавесом. Горит электричество.

Василиса Петровна одета в черном, дорогом, но без всяких украшений, платье, несколько напоминающем траур. Напудрена, очень моложава, даже красива. Гость ее – сейчас собирающийся уходить – очень пожилой господин в черном сюртуке, бритый, бледный, в темных консервах; при ходьбе слегка волочит одну ногу. Говорит медленно, запинаясь и на некоторых словах с трудом переворачивая язык.

Василиса Петровна. До свидания! До свидания. Хорошо, я все передам мадам и мы вас известим. До свидания!

Гость. До свидания. Так я буду в надежде получить от мадам уведомление о ее согласии на брак. Так я буду…

Василиса Петровна. Да, да! Конечно!

Гость. Мои условия: помимо денежного вклада, имеющего целью обеспечить надлежаще чин моего погребения, я желаю новую енотовую шубу с воротником…

Василиса Петровна. Да, да, вы уж говорили! Конечно!

Гость. Шубу с воротником; и кроме того, ввиду моего тугого желудка, три раза в неделю приглашение к столу. Да, к столу. И во избежание могущих быть недоразумений считаю долгом предупредить, что могу дать только отеческие чувства. Да, только отеческие…

Василиса Петровна. Да сколько вам лет?

Гость. Шестьдесят восемь и два месяца. Мой день рождения пятнадцатого сентября, в день великомученика Стефана. А говорю я не совсем ясно оттого, что у меня был удар, но только один. А врачи говорят, что нужно три удара.

Василиса Петровна. Скажите пожалуйста.

Гость. Да, три. И еще в объявлении сказано, что желательно титулованное лицо…

Василиса Петровна. Да, да, непременно!

Гость. Титулованное лицо, так я титула никакого не имею, но звание мое по табели о рангах…

Василиса Петровна. Да, да, вы уже говорили. Я все передам, до свидания, до свидания.

Гость. И что судебной палатой я оправдан, и только вынужден был подать в отставку. До свидания, честь имею кланяться. Как тут выйти?

Василиса Петровна. Да прямо по коридору, лестница тут же. До свидания.

Гость. Я лучше в лифте спущусь. Честь имею кланяться.

Но у двери гость медлит, оборачивается и долго глазами ищет хозяйку.

Но если мои условия окажутся неприемлемыми и мадам остановит свой выбор на другом кандидате, то, пожалуйста, передайте, что я могу быть гостем на свадьбе. Да, гостем на свадьбе за небольшое вознаграждение на извозчика и перчатки.

Василиса Петровна. Конечно, конечно, очень рада! Вам что-нибудь угодно?

Гость. Проводите меня до лифта.

Василиса Петровна. Ах, извините, Бога ради!.. Я сейчас позвоню, чтобы вас проводили (звонит). Садитесь, пожалуйста.

Гость садится на стул. Молчание.

Вы были женаты?

Гость. Нет еще. Ни разу.

Постучавшись, входит горничная.

Василиса Петровна. Милочка, проводите их до лифта. До свидания.

Молча, очевидно, забыв попрощаться, гость выходит. Горничная быстро говорит.

Горничная. Там двое к вам пришли, Василиса Петровна. Прикажете просить?

Василиса Петровна. Уж и не знаю. Ах, какой невыносимый человек! Ну, проси. Варенька, Варенька – сами его в лифт посадите, пожалуйста, свалится еще!

Василиса Петровна одна. Оправляется у зеркала и, сделав достойное лицо, садится в кресло. Входит антрепренер Зайчиков и князь де-Бурбоньяк де-Лантенак.

Василиса Петровна (не вставая). Здравствуйте. Садитесь, пожалуйста.

Зайчиков. Позвольте представиться: бывший антрепренер, Иван Алексеевич Зайчиков. А это, позвольте вам представить, мой нежнейший, если смею так вырзиться, мой достойнейший друг: князь де-Бурбоньяк де-Лантенак.

Князь молча, во с достоинством, кланяется. Он совершенно пьян, но держится довольно твердо, лишь изредка незаметно покачиваясь на одних коленях. Василиса Петровна встает и низко кланяется.

Василиса Петровна. Ах, князь!.. Какая честь! Прошу вас, князь, садиться вот здесь, на диван, здесь удобнее.

Князь. Мерси, мадам.

Зайчиков (любуясь происходящим). А мы, если позволите, вот здесь, в стороночке, устроимся и душевно поговорим… Князь, друг мой, не обращай на нас внимания. Пермете?^[1]

Закуривает сам и дает князю папироску. Василиса Петровна в некотором недоумении.

Василиса Петровна. Но разве?

Зайчиков. Вот именно-с, вот именно-с! Довереннейшее лицо, пользуюсь всеми правами и полномочиями… Не извольте сомневаться.

Василиса Петровна. К сожалению, я также только доверенное лицо, и, право, мне кажется все это странно. Почему князь сам не изволит…

Зайчиков (поднимает палец, громко). Сударыня, я читал ваше объявление или вашей доверительницы – в чем мне, как знатоку сердец, позвольте усомниться, но всякая тайна священна! – и, сударыня, позвольте вас уверить, что лучшего, надежнейшего, если смею так выразиться, прекраснейшего образца вам не найти. Но несколько слов о моей жизни.

Василиса Петровна. Но я, право, не знаю… все это так удивительно!

Зайчиков. Кратчайший куррикулюм витэ^[2]! Прогорел! Дважды прогорел! И если уж говорить по чистой совести, по всей правде, то не столько, сударыня, прогорел по воле стихий, если смею так выразиться, сколько, сколько… (Многозначительно щелкает себя по шее.) Вот! Каюсь! И если бы не мой достойнейший друг князь де-Бурбоньяк де-Лантенак…

Василиса Петровна (всплескивая руками). Батюшки, да он заснул! Он пьян! Кого же вы ко мне приводите – я просто не могу понять.

Князь действительно мирно спит, прижавшись головой к спинке дивана. Один пышный ус подвернулся, другой, длинный и прямой, торчит наружу.

Зайчиков (успокоительно). Тс… это ничего: усталость на почве алкоголя. Спи, невинная душа, спи, древний отпрыск! Ах, сударыня, да неужели вы думаете, что князь де-Бурбоньяк де-Лантенак мог бы явиться по объявлению, хотя бы оно было сделано достойнейшей особой и в самых корректных выражениях, если бы не этот недостаток. Ведь если я вас понял, то семейное гнездо, так сказать, очаг и другие атрибуты не входят в намерение противной стороны?

Василиса Петровна (успокаиваясь). Да. Моя доверительница…

Зайчиков. Сударыня, здесь только благородные люди!

Василиса Петровна. Ну я, это все равно. По некоторым семейным обстоятельствам, о которых позвольте мне умолчать, я просто нуждаюсь в положении. Конечно, я очень ценю семейные радости, но мои годы, мой возраст…

Зайчиков. Сударыня, здесь я вижу клевету. Вы цветете, как роза, как бутон.

Василиса Петровна (вздыхая). Ах, голубчик, дело, наконец, не в годах, а в том, сколько человек пережил. А я, голубчик, столько пережила…

Зайчиков. Изволите быть вдовою?

Василиса Петровна (вздыхает). Девица.

Зайчиков. Невиннейший бутон! Но, сударыня, – зачем слова между умными и благородными людьми? О слова, слова! Я вас понял… простите, имя, отчество?

Василиса Петровна (нерешительно). Василиса Петровна.

Зайчиков. Зачем слова, дорогая Василиса Петровна? Я вас понял, и вы меня понимаете. После бракосочетания князь, мой достойнейший друг, немедленно едет путешествовать… расстроенное здоровье, наследственные болезни, наконец усталость от шумной светской жизни… Ну, например, в Киссинген^[3] там или Кисловодск. И дальше – ни слова, о друг мой, ни вздоха! Ни вздоха!^[4] Так, Василиса Петровна.

Василиса Петровна. Так-то так… ваше имя, отчество?

Зайчиков. Иван Алексеевич Зайчиков, бывший антрепренер.

Василиса Петровна. Так-то оно так, дорогой Иван Алексеевич. Но не слишком ли дорого это будет стоить. Хотя я имею вполне обеспеченные средства и, могу сказать с уверенностью, нисколько не уроню в грязь древнего имени де… де…

Зайчиков. Де-Бурбоньяк де-Лантенак. Древнейшее имя, сударыня.

Василиса Петровна. А документы есть?

Зайчиков. О святая недоверчивость! Ей недостаточно зреть этот древний отпрыск… нет, нет, я вполне понимаю вас. Наша честь при нас, как говорится, а документы все в полнейшей исправности. Можно хоть завтра под венец.

Василиса Петровна. Так вот, дорогой Иван Алексеевич, я очень, очень польщена честью, которую оказывает мне князь, но путешествие по нашим временам стоит так дорого, и вообще…

Зайчиков (укоризненно). Ах, Василиса Петровна!

Василиса Петровна. Но вы поймите…

Зайчиков. Ах, Василиса Петровна, за князя-то! Ах, Василиса Петровна!

Василиса Петровна. Да ведь он вон какой.

Зайчиков. Какой? Ах, Василиса Петровна, не ожидал я этого от вас. Ведь это же надо только посмотреть, – ведь это же надо понять! Боже мой, да разве мы пришли бы к вам, если бы не этот наш недостаток. Но пьет! Неудержимо пьет! Как плотина! Я ему говорю: «Князь, друг мой, неужели ты не можешь удержаться? Ведь пойми, что ты ставишь на карту?» Князь… – Нет, Жан, не могу. «Не можешь?» – Не могу, Жан… А что за ум, что за красота! Нет, позвольте, Василиса Петровна, позвольте взглянуть…

Василиса Петровна. Ну, что я его такого буду смотреть? Нет, нет, не надо.

Зайчиков. Да позвольте, Господи Боже ты мой. Ну, одним глазком!

Подводит слегка сопротивляющуюся Василису Петровну к дивану и зажигает лампочки над головой у мирно спящего князя.

Позвольте, я посвечу. (Умиленно любуется.) Нет, что же это такое! Какая мужественная красота, какое тонкое выражение, сколько благородства! Ах, князь, князь, спи спокойно, душа твоя не ведает греха, душа твоя не ведает о той низкой доле, в которую ты погрузился! Спи, князь.

Василиса Петровна. Да, так он недурен. Но неужели он всегда пьян? – ведь это такое несчастье. Он еще молодой человек?

Возвращаются на прежнее место.

Зайчиков. Молодой? И вы спрашиваете, Василиса Петровна? Скажу не хвастаясь, Василиса Петровна: дурной я человек, очень дурней: много за мной всякой несправедливости, подкопов, лицемерных поступков – эх, недаром меня покарал Господь, недаром! И… виноват, лампочку забыл погасить. Спи, древний отпрыск! И много я видал людей, Василиса Петровна, – много их прошло перед моими глазами, и всякие там были – но лучше человека, чем князь, я даже вообразить не могу! Вот-с!

Василиса Петровна. Вы его любите. Это очень трогательно.

Зайчиков. Хм, люблю? Да как же я смею его любить? Уважаю! Почитаю, как святого, Василиса Петровна. Ведь нужно его знать, как я его знаю. И где мы только с ним не бывали, и на какие низы мы только не спускались, и сколько всякой мерзости мы не видали… когда я запиваю, я становлюсь ужасен, Василиса Петровна, недопустим, немыслим! Нетерпим в порядочном обществе!.. Но хоть когда-нибудь уронил себя князь? Никогда. Я вам сто тысяч дам – найдите вы мне человека, который слыхал бы хоть единое грубое слово.

Василиса Петровна. Тогда это действительно очень жаль! Несчастный молодой человек.

Зайчиков. Нет. Он не несчастен. Мы несчастны, а он нет!

Василиса Петровна. Тише, Иван Алексеевич, вы очень громко.

Зайчиков. Извиняюсь, Василиса Петровна, но будь я камень, будь я кирпич, я еще громче кричал бы! А какого великодушия человек! Необъятного великодушия! Сколько раз давали ему денег – есть там какие-то родственники-наглецы! – одевали его как картинку, портмоне на карманные расходы, цветок в петлицу, геометрический проборик… – все отдаст! И портмоне, и одежу, и цветочек какой-нибудь девке-стерве, – извините – отдаст. Ведь я, бывало, плачу, его уговариваю: князь, нельзя же так, ноблес оближ^[5], хоть костюмик-то поберегите, хоть цветочка-то не отдавайте! А он… улыбнется тихо – и отдаст! Да что: он бы кожу свою княжескую отдал, не будь бы она, к счастью, так крепко пришита.

Василиса Петровна. Мне это нравится, Иван Алексеевич. И князь ваш мне очень нравится. Но, конечно, это не меняет условия…

Зайчиков (мрачно). Воля ваша.

Василиса Петровна. Не обижайтесь, Иван Алексеевич, я без умысла. Просто мое положение… Но неужели ни одна великодушная женщина не пробовала его спасти?

Зайчиков (все также мрачно). Не знаю великодушных женщин.

Василиса Петровна. Это неправда, Иван Алексеевич. Есть женщины с благородным сердцем, и если им объяснить, если они, наконец, поймут…

Зайчиков. Не знаю великодушных женщин. Но я, кажется, увлекся – простите мою искренность, Василиса Петровна.

Василиса Петровна. Я нахожу, что вы очень странно выражаетесь, Иван Алексеевич: нет великодушных женщин. Ну, а если нет – тогда вашего князя нужно просто запереть.

Зайчиков. Запереть? – Василиса Петровна!

Василиса Петровна. Да, и нечего стесняться: на ключ! На замок! Пусть сидит!

Зайчиков. На замок? Князя? Ах, Василиса Петровна, Василиса Петровна! Нет, прошу вас послушать, вы послушайте: пригласили к нему родственники, давно это было, знаменитого гипнотизера, знаменитейшего: звезда! орел! грудь в орденах от всех европейских дворов и даже от Менелика^[6]! Мог лошадь загипнотизировать!., ну и что же? Заперли их в комнату, приходят через час, а гипнотизер… как стелька. Сам запил.

Василиса Петровна. Да что вы! Какой ужас!

Зайчиков. Да. Карьера погибла у человека, а вы говорите: замок! на ключ! Тут любовь нужна, а не замок, любовь-с… Но вы изволили говорить об условиях – як вашим услугам.

Василиса Петровна. Да нет; я вижу, мы договоримся. Но не боитесь ли вы, Иван Алексеевич… я очень уважаю князя, но вы мне извините мои сомнения, мою женскую робость… Не думаете ли вы, Иван Алексеевич, что к венцу князь может явиться – ну не совсем нормальным?

Зайчиков. Ах, дорогая Василиса Петровна! Ну, как мне объяснить, как, наконец, растолковать! Вы изволили видеть, как сегодня князь вам поклонился – мы так с вами можем? Ведь это манеры, Василиса Петровна, настоящие манеры, которые в высшем свете. И такой человек, с такими манерами, что-нибудь себе позволит, да как же можно даже мысленно допускать? Такая красота и вдруг – как же можно так говорить, Василиса Петровна.

Василиса Петровна. Да ведь пьяный.

Зайчиков. Что он будет пьян, в этом я ручаюсь – но, чтобы хоть слово, или какой-нибудь там неприличный жест или даже нетвердость в ногах – как можно! Скала! Обелиск, Василиса Петровна, вот это что!

Василиса Петровна. Ну да: а вдруг заснет?

Зайчиков (вставая, с достоинством). Если вы даже до таких сомнений доходите, достоуважаемая Василиса Петровна, то смею думать, нам с князем необходимо откланяться. Честь имею.

Василиса Петровна. Вы не обижайтесь: ведь спит же он сейчас.

Зайчиков. Спит, ибо кроток, как агнец! Спит, ибо я бодрствую! Но как же можно допустить, чтобы под венцом, в изящнейшем фраке, во всей красоте, достойной его высокого звания, держа под руку такой очаровательный бутон – он мог заснуть. Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно!^[7]

Василиса Петровна. Вы ко мне завтра зайдите, без князя, мы поговорим… о подробностях. Кстати, мне надо кое-какие справки… Видите ли, мне передавали, вообще советовали… Я не имею права называть фамилий, но есть еще один князь…

Зайчиков. Василиса Петровна!

Василиса Петровна. Очень древний и вообще… Конечно, если ваши желания не превысят того, на что я сама рассчитываю, то, конечно… Вы не обижайтесь, Иван Алексеевич, я вовсе не хочу вас обидеть, но вы сами понимаете… Женщина я одинокая, богатая…

Зайчиков. Я не обижаюсь. Но мне странно, поистине странно слышать ваши соображения, Василиса Петровна! Древний князь, – а дальше, а дальше, позвольте вас спросить? У нас… в том месте, где мы обитаем, живем, если можно так выразиться… в Гранд-Отеле! – и сейчас я могу насчитать одного барона и двух князей. Но барон – десять раз женат… нет, нет, я не моралист и ничего против не имею, но он женат – законно! И все жены живы, и не могу же я рекомендовать Сибирь из-за какого-то сомнительного барона? Остаются князья, но – один уже без глаза, в драке выковыряли…

Василиса Петровна. Ну что вы!

Зайчиков. Ну да, – а скоро и второго лишится – так этого ли вы хотите? Мне, право, смешно, Василиса Петровна. Наконец, третий князь кавказский, а вы сами понимаете, что это не то: кавказский коньяк перед заграничными фирмами марка не та! Вкус не тот! Аромат! – если можно так выразиться. А это? Какая красота! Какой ум!.. Нет, Василиса Петровна, не могу: извольте еще раз взглянуть.

Василиса Петровна. Да нет, не надо, я уже смотрела…

Зайчиков. Одним глазком?

Василиса Петровна. Нет, нет, я вам верю.

Зайчиков. Душевно тронут. Но если…

Василиса Петровна. Нет, нет. Так вы завтра зайдете ко мне, и мне кажется, что мы с вами сговоримся. Часов так в двенадцать…

Зайчиков. Весь к вашим услугам.

Василиса Петровна. Вот и поговорим, обсудим…

Зайчиков. Слушаю-с. Но, дорогая Василиса Петровна, отбросим хоть на минуту скучную прозу нашей жизни – я поэт, Василиса Петровна, – и когда мысленным взором я вижу эту очаровательную пару: вас, одаренную всеми дарами природы, великодушнейшего князя во всем блеске его неподдельной красоты, стоящих перед алтарем – в торжественную минуту, когда незримо… ах, дорогая моя, вы извините меня, что я плачу! Подлая наша жизнь, Василиса Петровна, преподлейший сюжет! Ведь и я был человеком когда-то.

Василиса Петровна. Ну что, вы и теперь…

Зайчиков. Нет уж, о моей жизни покончен вопрос. (Наклоняясь к Василисе Петровне, говорит почти шепотом, стукает пальцами себя в грудь.) Преподлейший аневризм в самой жестокой степени – и первый же настоящий запой положит конец этому бренному существованию. Зачем жил человек? Но – долой грустную материю в этот радостный миг слияния сердец. Вот мое утешение (показывает пальцем на мирно спящего князя), вот единственный луч в моем темном царстве! Только тем и развлекаюсь иногда в мыслях, что, как умру – первым же словом заговорю там о князе. Как спит, как дышит тихо!

Василиса Петровна. Надо будить. Мне, право, так жаль, Иван Алексеевич, но вы сами понимаете, что если б у меня была квартира…

Зайчиков. Нам не нужно квартиры! Но как спит, но как дышит тихо! (Любуется.) Нет, вы видали когда-нибудь, чтобы так спал человек – положил головку как птичка и спит себе на ветке. Но стоит воззвать – и вот он пробудился – великодушнейший из людей, счастливейший между князьями земли (осторожно будит). Князь, друг мой!.. Князь (Василисе Петровне, тихо). Вот посмотрите! – Князь, нам надо идти.

Князь открывает глаза и встает с таким видом, как будто он и не спал и не просыпался. Оправляет усы и стоит, слегка наклонив голову, в очень скромной и даже красивой позе. Только слегка, еле заметно, покачивается в коленях.

Князь, мой друг, как ты себя чувствуешь?

Князь. Мерси, хорошо.

Зайчиков. Князь, Василиса Петровна желает проститься с нами.

Василиса Петровна. Я очень польщена, князь, нашим знакомством. До свидания, дорогой князь.

Князь. Бонсуар^[8], мадам.

Замирает в позе изящного поклона, Зайчиков любуется с блаженнейшей улыбкой на лице.