Занялась заря; несколько служителей прошли от мельницы к башне. Рыцарь Виллибальд, мучимый голодом и жаждой, смотрел сквозь трещины древних стен; в долине показался пилигрим; подходит к страшной решетке, вдруг падает, стрела пронзила ему грудь; как волки, бросились на него убийцы, отрубили ему голову, обезобразили черты лица. «Теперь, – сказал один, – кто хочет, доказывай, что это голова не Фельзекова». Другой бросил туловище в терем. Рыцарь терзался, видя перед собою несчастную жертву, плакал без стеснения, и слезы его мешались с кровью, которая дымилась и орошала труп, ещё трепещущий и не охладевший. Он клялся отомстить убийцам, если только Провидение определило спасти его от их железа. Солнце взошло высоко; долина кое-где покрыта была полосами света; рыцарь чувствовал голод, язык его прилип к горлу; он решил обыскать карманы убитого пилигрима; нашел в них хлеб, который съел с жадностью, и никогда пища не казалась ему такой вкусною. Наконец ужасный день приближался к вечеру; Фельзек решил испытать последнее средство спасения и, в случае неудачи, возвратиться в мельницу, заколоть мельника и самому погибнуть. На башне у входа видел он только одного служителя, которого не боялся, потому что решетка была поднята; надел на себя власяницу убитого пилигрима, закутал опять голову в перевязь, подмышку взял череп, вооружился мечом и вышел из развалин. Месяц был еще на восходе и бледно озарял дорогу рыцаря, проглядывая сквозь рощу. «Смотри, – закричал на мельнице голос, – вчерашний пилигрим ожил чудесным образом и несет подмышкой голову». «Скорее, лук и стрелу!» – воскликнул другой. Виллибальд прижался к утесу; стрела просвистела над его головой, и он продолжал приближаться тихим шагом к башне. Сторож, увидев страшного мертвеца, начал творить молитву и зажал глаза; рыцарь невредимо прошел под свод и миновал решетку. Увидя себя на свободе, он пустился бежать во всю прыть, благодаря Бога за свое избавление, но в темноте ночной потерял дорогу; на рассвете дня увидел себя в незнакомом месте; он видит рощу, из-за которой выглядывали шпицы замка. Он шёл, задумавшись, вдруг окружила его толпа вооруженных: «Это он!» – воскликнули все в один голос, схватили его, перекинули через седло и поскакали с ним во весь опор к роще.
Ввечеру того самого дня, который назначен был для убийства, патер Феликс и добрая сестра Бригитта сошлись в Гертрудиной келье и с нетерпением ожидали известия о том, что дерзкий хулитель Святого трилиственника уже не существует на свете. Они сидели в глубоком молчании; мрачность изображалась в их смутных взорах. Отворяется дверь кельи, входит Аделина, унылая и бледная. Целый день, как и накануне, ожидала она своего рыцаря; но рыцарь не приходил, и сердце ее мучилось; она вздыхала, плакала, переходила с места на место, из кельи в сад, из сада опять в келью, нигде не находила спокойствия, боялась уединения, страшные предчувствия наполняли ее душу, и в горестной тоске сердца она решилась искать убежища в объятиях Гертруды: милая безмятежная невинность с любовью прижималась к своему губителю. Гертруда встретила ее с суровою важностию; говорила о святости обетов, Аделина слушала в молчании и вздыхала: увы! Перед глазами её в ту минуту носился прелестный, навеки незабвенный образ Виллибальда, и слезы тихо выкатывались из длинных, опущенных ресниц её, орошали грудь, полную любви и скорби. Вдруг застучали сильно в дверь. Аделина побледнела, боялась встать и с робким ожиданием смотрела вслед за патером и Гертрудою, которые поспешно вышли. Душа ее предчувствовала нечто ужасное. Патер и Гертруда возвратились; за ними следовал человек сурового вида, в руках имел окровавленный платок; коварное удовольствие оживляло глаза Гертруды и патера.
– Милый друг Аделина, – сказала Гертуда, – имеешь ли мужество мученицы? Готова ли принести жизнь свою на жертву Господу Богу?
Аделина (робко). Сестрица, разве это нужно? Угодна ли ему кровь моя?
Патер. Не кровь, святая Аделина, он требует покорности!
Аделина. Ах! Когда противилось ли мое сердце? Но, патер, в чем состоит его святая воля? Чего он требует?
Патер. Он требует, чтобы ты спокойно выслушала этого человека.
Аделина. Готова слушать. Но что может сказать мне этот человек, обрызганный кровью, противный моей душе своим ужасным видом?
Незнакомый. Рыцарь Виллибальд…
Аделина. Ах, говори! Я с удовольствием буду слушать! Где видел тебя рыцарь? Где он?
Незнакомый. Ах, святая Аделина, его умертвили.
Аделина побледнела.
– Обманщик, – воскликнула она, – ты лжешь! Ты хочешь моей смерти!
– Вот мое доказательство, – отвечал незнакомец, развив платок и бросив к ногам Аделины мертвую голову и Виллибальдов шлем. Ужас лишил её чувств. Гертруда с любопытством рассматривала окровавленные черты, патер смотрел на Гертруду, а Бригитта невольно трепетала. Несколько минут продолжалось ужасное молчание. Гертруда велела накрыть платком окровавленную голову. Аделина пришла в себя. Долго старалась вспомнить, что с ней произошло, взглянула на патера, затрепетала, закрыла обеими руками лицо, слезы покатились ручьем из глаз её.
– О Боже! – повторяла она. – Его нет! Любовь, надежда, счастие исчезли, исчезли! Все погибло!
Незнакомец. Рыцарь и друг – убийца Виллибальдов. Я нашел его окровавленный, обезображенный труп и голову близ самого входа в Чёрную долину: по одному только шлему я мог догадаться, что вижу перед собою рыцаря Фельзека; за час перед тем повстречалось со мною в густоте леса множество вооруженных и рыцарь, если не ошибаюсь, Герман Герсбрук. Кто знает, может быть, он!
Патер Феликс подал знак незнакомцу, он замолчал и вышел. Аделина была безмолвна, глаза её, устремленные на Виллибальдов шлем, выражали отчаянное уныние; через минуту она встала, вздохнула из глубины груди и, не простясь ни с кем, вышла из кельи. За нею последовала Бригитта.
Между тем похитители Виллибальда скакали с ним прямо в замок, находившийся позади рощи. Рыцарь не мог ни говорить, ни двигаться; ему завязали рот, скрутили руки и ноги; он ожидал с беспокойством конца этого несчастного приключения. Приблизившись к замку, один из вооруженных крикнул: «Нашли! поймали!» На тереме замка явилось знамя багрового цвету, а в одном из боковых окон белое полотно; вороты отворились, выходят несколько служителей; рыцаря окутывают в гробовый покров, несут при звуке труб и бубнов, кладут, развязывают, он хочет говорить, спрашивать, но уже ни одного человека не осталось перед его глазами, он один под мрачным сводом, во гробе, окруженный древними гробницами, и перед ним кусок хлеба с кружкой воды. Сияние дня сквозь узкое окно слабо освещало его темницу; рыцарь встает, хочет приблизиться к одной из гробниц, чтобы рассмотреть герб и узнать, кому принадлежит замок, но крепкая решетка его окружает. Он заперт. Не в силах будучи ее изломать, решил он покориться необходимости, ожидать терпеливо развязки. Сидел, задумавшись, уныло наклонив голову на руки, молчание царствовало в темнице; вдруг отдаленная тихая гармония проникла в его душу: искусная рука играла на арфе и приятный женский голос пел.
Сильный шум заглушил приятное пение: раздался гром бубнов и труб и радостные, торжественные восклицания. Виллибальд не знал, что думать. Пение, восклицания, гробницы – всё казалось ему волшебством. Он бросился на помост и скоро заснул глубоким сном. Настала ночь; незапный стук и яркое блистание разбудили его; подымает голову и видит: решетка отперта, перед ним скатерть, прекрасное кушанье и вино в серебряной чарке; далее, у самой решетки безобразный, горбатый карло с факелом в руке, подающий знак, чтобы рыцарь утолил свой голод. «Где я?» – спросил Виллибальд. Карло тряс головой и не отвечал ни слова. «Где я?» – воскликнул Виллибальд с сердцем. Карло потряс головой, открыл рот, показал, что не имеет языка, и поклонился, прося Виллибальда отведать кушаний, нарочно для него приготовленных. Рыцарь, будучи голодным, начал есть и пить вино, карло, как вкопанный, стоял у решетки и вместо ответа на все вопросы Виллибальда делал знаки или вздыхал. Вдруг содрогнулся, начал вслушиваться, закричал петух, он выскочил в дверь, захлопнул за собой решетку, затушил факел и исчез. Рыцарь остался в темноте, кричал, кликал карлу, но один глухой отголосок раздавался под сводами. Ночь прошла, заря ударила в узкое окно темницы. Поутру подали сквозь решетку хлеб и воду, в полночь она опять отворилась, карло предстал с прекрасным кушаньем и факелом, рыцарь насытился, и карло при первом крике петуха исчез, по-прежнему захлопнув за собой дверь и потушив факел. То же самое продолжалось и в следующие три ночи. На четвертую ночь карло явился в обычный час, но не отворил решетки, боясь, чтобы рыцарь не вырвался, и подал ему пергаментный свиток, на котором были написаны слова.
– Я не умею читать! – воскликнул Виллибальд, не принимая свитка. Слезы показались на глазах карлы, он потупил голову, через несколько минут скрылся и на другую ночь подал рыцарю такой же свиток, на котором были нарисованы два сражающихся рыцаря, перед ними гроб и вокруг них за оградой бесчисленное множество зрителей.
– Кажется, хотят, чтобы я приготовился к сражению? – спросил Вил-либальд. Карло кивнул головой в знак согласия.
Виллибальд. С владельцем замка?
Такой же ответ со стороны карлы.
Виллибальд. За что?
Карло пожал плечами, ударил себя кулаком в сердце и упал на землю, представляя мертвого. Виллибальд его не понял.
Виллибальд. Сам ли владелец замка присылает ко мне с тобою кушанье?
Карло отвечал знаком, что нет.
Виллибальд. А хлеб и воду?
Карло кивнул головой.
Виллибальд. Кто же мой благодетель?
Карло посмотрел ему с удивлением в лицо, но закричал петух… он исчез. Недоумение рыцаря час от часу усиливалось; происходившее с ним казалось ему мечтою; он полагал его обманом воображения и боялся верить чувствам.
На следующую ночь карло пришел ранее обыкновенного; кушанье, принесенное им, было питательнее и в большем количестве, вино крепче и лучше. В минуту выхода упал он на колена, взял правую руку рыцаря, поднял ее к небу, поцеловал, заплакал и скрылся. Но не успел умолкнуть отзвук загремевшей решетки, как снова тихие, сладостные звуки послышались в отдалении, подобно легкому журчанию источника.
Играла прежняя арфа. Сначала трогательные меланхолические тоны; казалось, они изображали жалобы страстного сердца, его желания, потери, уныние. Душа Виллибальдова погрузилась в задумчивость. Вдруг магические струны величественно зазвучали; послышались быстрые, сильные аккорды; казалось, гремели бранные трубы, мечи об мечи ударялись, панцири звенели, и песни торжественные потрясли воздух. Сердце Виллибальдово кипело; руки его невольно искали меча, но через минуту приятная гармония опять заступила место величественной и торжественной, как будто нежная мать усыпляла с песнею своего младенца; струны играли час от часу тише, казалось, сладкие звуки их умирали; наконец едва настороженное ухо могло отделить их от безмолвия, все умолкло; рыцарь, смятенный, растроганный и унылый мало-помалу утихал, погружаясь в забвение, и, наконец, заснул глубоким сном.