Мне было не очень интересно разбираться в процентном соотношении чудовищной гремучей смеси кровавого бреда и сатанизма в сборнике книг под общим условным названием «ветхий завет» – и неожиданных проблесков правды (отдельных прозрений пророков), и мне не интересно было гадать, в каких местах какой бес (принимаемый за «боги»), от которого за милю серой разило, нашептал что-то евреям на ухо, а в каких местах у самих евреев просто уши были серой заложены и они не так расслышали.
И, в общем, было совершенно не удивительно, почему евреи убили Христа, утверждая, что тем самым служат «богу». Бессовестные и одержимые бесами шаманствующие еврейские священники жаждали крови, жаждали кровавых жертвоприношений – вот и доигрались – бесславно закончив свою карьеру, убив Бога, убив Божьего Сына. Так кто же ими руководил в их жажде убивать, в их жажде жертвоприношений – с самого начала и до конца?! Весьма красноречиво, что часть иудаистских идеологов даже и сейчас продолжают иногда откровенно проговарваться, что их «бог и сатана – в общем-то одно и то же», и утверждают, руководствуясь своей торой, что «бог творит зло».
Я видел, что потуги растерянных (в связи с откровенно-сатанинскими отрывками в иудаистском «ветхом завете») христианских богословов ввести «аллегорическое», «символическое» толкование «ветхого завета» (чтобы попытаться как-то скрасить самые жестокие, пакостные, грязные, откровенно-сатанинские моменты иудаизма и древнееврейских хроник) всегда приводили только к вранью, лукавству и лживому аморальному двоемыслию и дезориентации христиан. Чего стоит, к примеру, жалкая малодушная попытка одного из святых стыдливо заявить, что когда в «ветхом завете» черным по белому написано, что «боги» сделал для людей после их грехопадения одежды из шкур зверей, – якобы, на самом деле, это нужно понимать не буквально как написано (что сомнительные «боги», орудовавшие на земле, убили или умертвили зверей, содрали с них шкуры и надели на падших людей), – а в аллегорическом-де смысле: что после того, как люди, соблазненные сатаной, пали из небесного духовного пространства на землю и лишились небесных бессмертных тел, иудаистский «бог», якобы, дал «падшим» людям земные физические грешные падшие тела (метафорой которых якобы следует понимать одежды из звериных шкур), – нечестная недобросовестная попытка скрестить иудаистский сатанизм с чуть более съедобным платонизмом, – вместо того чтобы честно откреститься от иудаистских заигрываний с кровожадными рецидивистами-убийцами «боги» и откровенно сказать: древние евреи либо наврали (а значит, их рассказам не следует доверять), либо (если они описывали события точно и если отчеты их об их близких отношениях с некими «боги», которые сдирали шкуры с убитых зверей и требовали кровавых жертвоприношений, верны) они поклонялись не Богу, а сатане, «князю мира сего» или разновидностям бесов, называя их «боги».
Скрестить ветхозаветную гадюку с голубкой Христова откровения никому и никогда по большому счету не удавалось – несмотря на тупые неоднократные настойчивые попытки духовных бездарей. Двоемыслие (а скорее бессовестность и бесчувствие) такое ведет прямиком к предательству Христова учения и к искажению и глубинному непониманию сути Христова откровения. Кто-то один богохульствует и оскорбляет Бога: либо блудливый царь Соломон, профукавший жизнь на воспевание сосцов, – либо раннехристианский святой, ушедший в пустыню, отказавшийся от всего плотского как от зла и ненавидевший плотское греховное похотливое земное человеческое тело, скроенное «князем мира сего» (заведомо греховное тело, «искупления» и «усыновления» которого запредельным Богом Иисуса Христа чаяли ранние христиане с жёстко-дуалистическим знанием – следы чего уцелели даже в ранних слоях писем апостола Павла – позднее жестоко отцензурированных и сфальсифицированных адептами иудаизма).
Но скрестить иудаистский ветхозаветный сатанизм с Христовой чистотой никаким цензорам и фальсификаторам раннехристианских текстов всё равно не удается. Между Павловым горьким восклицанием: «Не живет в теле моем доброе! Я плотян, продан греху! Греховный закон заложен во всем человеческом теле. Кто избавит меня от тела сей смерти?!» – и нарциссическим языческим самолюбованием царя Давида перед зеркалом и восхвалением «князя мира сего»: «господи, как ладно я скроен!» – зияет пропасть. Между омерзительной богохульной иудаистской ветхозаветной пакостью умиления тем, как «лев рыкает в пустыне, прося у гспода себе добычу кого бы убить и сожрать. Всякое дыхание да хвалит господа!» – и Павловым внезапным прозрением: «Вся тварь стенает и мучается доныне! Все живые существа, животные страдают и ожидают искупления и откровения сынов Божиих, которое избавит их от земных страданий, в которые они заключены. Вся тварь будет освобождена из рабства тлению в свободу славы детей Божиих!» – пропасть ещё более огромная, это два непримиримых, противоположных взгляда на реальность земного мира сего: один взгляд продиктован сатаной, князем мира сего, который весьма доволен омерзительным жестоким злым мироустройством и наслаждается насажденной им жестокостью, – а второй взгляд продиктован запредельным Богом Добра, который Сам лично идет на страдания и смерть, чтобы выкупить живых существ из страданий земного мира, скроенного по сатанинским садистским похотливым и злым законам. Весьма красноречиво было и то, что в ранне-христианской литературе метафора «рыкающий лев» – это образ сатаны, рыскающего в поисках душ, кого бы пожрать. Или вот эта еще пара противоречащих друг другу логик из иудаистского «ветхого завета» и из текстов апостола Павла: «Не хорошо человеку быть одному. Сотворим-ка ему подружку с кем согрешить», – так можно понять всю древнееврейскую ветхозаветную логику, – а по другую сторону пропасти апостол Павел, протрезвившись от иудаистского опьянения, прозревает: «Хорошо быть человеку одному! Всякий, кто может, пусть не женится и не выходит замуж, потому что только хранящие целомудрие неженатые и незамужние могут в полной мере служить Богу.» Вот эта чудовищная пропасть между Истиной – и иудаистским бесопоклонческим поклонением «князю мира сего» – и не позволила евреям принять Иисуса Христа и заставила их вместо отвергнутого и убитого ими страдающего безгрешного Праведника ждать какого-нибудь земного вооруженного дебила с бицепсами на танке, который наделит их земными благами, даст государственную независимость, посулит мировое господство и позволит плодиться и размножаться в сытости. Более того – я увидел, что это именно та гигантская пропасть, которая заставляла даже некоторых апостолов и «учеников» недопонимать или даже впрямую искажать смысл жёстко-дуалистического учения Иисуса Христа.
Я быстро научился отличать в текстах первых трех, «синоптических» Евангелий истинные слова Христа – от дописанных кем-то вставок и ветхозаветных цитат (начинающихся иногда загробными интонациями: «ибо сказано…”), которыми компиляторы трёх первых Евангелий с перепугу спешили немедленно же слова Христа прибить иудаистскими ветхозаветными гвоздями, чтоб не рыпались, чтоб они не выбивались из понятной их мозгам иудаистской ветхозаветной концепции, – и которыми суть слов Христа иногда прямо искажалась или затуманивалась. Я видел везде в текстах красноречивые иллюстрации того, как божественное откровение Христа падает в трясину иудаистских ветхозаветных мозгов, которые либо не могут, либо не желают и сознательно отказываться полностью понять Христа, Христову Благую Весть – как что-то для иудаистов немыслимое и радикально новое. Не случайно ведь и сам Христос даже своим ближайшим ученикам говорит: «Вы не можете сейчас понять и вместить всего, что Я хотел бы вам сказать про мироустройство и про жизнь в Царствии Небесном, – потому что оно во всём отличается от мира сего. Вы будете понимать это постепенно – и Дух Святой, которого Я пошлю, будет вам постепенно объяснять Истину». Но одновременно я с благоговением отдавал себе отчет: чудо, что вообще еще хоть что-то уцелело! Ведь никто из составителей имеющихся изводов текста трёх первых Евангелий, как я мог заключить из свидетельств историка Евсевия Памфила и прочих раннехристианских источников, личными очевидцами жизни Христа не являлись, а компоновали тексты, делая переводы на греческий («переводили кто как мог») еврейско-язычных Логий («Цитат») Иисуса Христа. То есть слова Иисуса Христа, записанные в первых трех, синоптических, Евангелиях, по сути проходили аж через три фильтра недопонимания или и вовсе непонимания со стороны земных, падших слушателей: апостолы, – которые понимали Иисуса Христа в меру собственной грешности и ветхозаветных суеверий и заблуждений (ярко и честно отраженных в самих же Евангелиях – когда апостолы «прекословят» Христу или и вовсе не понимают Его слов, или понимают их неверно), – их скриберы или переводчики, позже добросовестно стенографировавшие отрывочные проповеди и рассказы апостолов, «в точности так, как запомнили, но ничуть не заботясь о хронологии реальных событий», а набрасывая их «так, как слышали в разрозненных рассказах апостолов», – а потом еще и те авторы, кто компилировали и компоновали тексты первых трех Евангелий из разных источников, выстраивали – а скорее достраивали – композицию, угадывали хронологию, вставляли ветхозаветные цитаты и краткие комментарии – тоже в меру своего (увы, про-иудаистского и отмирного) пропагандистски- ветхозаветного понимания, – а иногда и добавляли слащавого рамочного фольклора. Мне было очевидно, что Евангелие от Иоанна – единственный текст, который, в своих ранних слоях (до цензуры) был лично написан очевидцем жизни Иисуса Христа, инсайдером, вхожим в ближний круг, – более того – Христовым близким другом, невероятно любившим Его, и глубоко понявшим жёстко-дуалистическую суть Благой Вести Иисуса Христа. Иоанн прежде всего предпочитает говорить именно о духовных откровениях о Небесном Царстве, которые услышал лично от Иисуса Христа и распознал сердцем. И именно ранние, жёстко-дуалистические уцелевшие слои Евангелия от Иоанна (и первое послание Иоанна), безусловно, являются главным камертоном и ключом для распознания истинного, жёстко-дуалистического, учения Иисуса Христа.
Я видел, как живых, и тех яростных иудаистов из числа вроде бы уверовавших первых христиан, которые даже не заступились за убиваемого иудеями первого мученика Стефана (еврея из эллинского рассеяния, то есть гораздо менее зазомбированного чудовищными кровавыми обычаями иерусалимских фарисеев и священников) – насмерть забитого камнями за то, что у него мозгов и духовной свободы и храбрости хватило вслух отвергать иудаистский кровавый «храм», и исповедовать, что для христиан храм – это Христос, и что истинному Богу, Которого открыл в Своем лице Христос, нужно поклоняться не жертвоприношениями, а истиной и милосердием, в Христовом Духе. Я видел эту отчаянную борьбу иудаистов в первых христианских общинах за искажение всего мэссэджа Христа, за впихивание Христовых слов в иудаистскую ветхозаветную конуру, за прицепление Его на иудаистскую ветхозаветную цепь. Я видел эту жуткую борьбу за то, чтобы суть Благой Вести, которую принес Христос, исказить, или просто подменить опять иудаизмом – только бы не услышать жёстко-дуалистическую суть учения Иисуса Христа, только бы не понять и не осознать всю страшную правду про земной мир, которую прокричал Иисус! Я видел и чудовищную ошибку апостолов: назначить в общинах «хозяйственников» и «ответственных за провиант» пресвитеров и епископов. И, позднее, через почти три века героической стойкости первых христиан, – как только кончились кровавые гонения на христиан (во время которых быть лидером христианской общины означало лишь почетную привилегию быть зверки убитым первым), хозяйственники, крайне быстро – пользуясь тем что апостолы уже распяты и обезглавлены, а остальных святых скормили львам, – незаметно захватили власть; соблазненная конкубинатом с римской империей церковь мутировала, окостеневала; вместо заповедованного Христом братства, в церкви появилось «начальство» по типу мира сего – причем часто «начальники» в церкви до ужаса, до тошноты точно копировали и перенимали административно-территориальные и иерархические ухватки и принципы империи; а, с окончанием гонений и выходом на поверхность из катакомб, по мере появления у христианских общин прекрасных зданий, богатой изысканной росписи на стенах, изящной храмовой музыки – из них в строгой обратно-пропорциональной зависимости исчезал Христов дух. Я ясно видел, что Константиново «примирение» с христианством оказалось для христианства троянским конем: императоры не смогли сломить дух христиан чудовищными пытками и зверскими убийствами – так теперь императоры решили уничтожить христианство другим способом: внедриться в церковь, заявив «а я тоже – христианин», и инкорпорировать церковь в государство, ассимилировать ее, привить ей свой мирской государственнический дух, подчинить ее себе, поставить ее под собственный контроль, заставить церковь работать на себя, – а значит убить христианство. Христиан вроде бы перестали убивать физически – но в результате стали убивать духовно. Когда император Константин пришел к христианам и сказал им: «Я теперь тоже – христианин» – единственным правильным ответом было бы: «Ах, ты христианин? Если ты христианин, тогда брось всё и иди за Христом, как Христос заповедовал делать христианам». В общем-то, если подумать: что такого великого сделал для христиан Константин? За что его так уж превозносить было? Только лишь за то, что он перестал христиан убивать? Так это он для своей души сделал, чтобы не сгореть в аду, как предыдущие императоры-гонители. Совершенно необоснованно было вот только за то, что он перестал христиан убивать, – вдруг ни с того ни с сего предоставлять ему особое право участвовать в церковных соборах, влиять на церковное учение! Не очень понятно, почему христиане Константина сразу и строго не поставили на место (а вместе с ним, раз и навсегда, и всех последующих императоров, царей и королей, которые порывались, с кровавыми руками, возглавить церковь, влиять на церковную жизнь и влиять даже на христианские догмы, деформировать и искажать их, подстраивать их под свой падший ум и под «нужды империи»): «Ах ты теперь христианин? Тогда увидимся с тобой на исповеди – ждем покаяния за твои кровавые царские дела. Никаких особых прав у тебя нет и не будет. Если хочешь – кротко вступи в церковь на правах рядового христианина. Нам Христос сказал: „цари земные царствуют над миром сим и правят людьми мира сего, – а у вас да не будет так!“ Поэтому, если уж ты и вправду хочешь быть христианином – тогда перестань быть царем, потому что вся земная падшая царская деятельность прямо противоречит всем заповедям Христа. А если не хочешь так – мы рады опять уйти в катакомбы. Нам не привыкать принимать мученическую смерть от зверей в римских цирках». Произошел же в действительности, наоборот, некий «подкуп» церкви благоденствием и «дружбой» с императором, началось противоестественное, противоречащее всем заповедям Христа, встраивание церкви в империю. Ужас, как страшно было читать древние сводки и видеть, что отныне истинным христианам приходилось быть партизанами и гонимыми изгоями не только в «мире сём», но и в собственной церкви, пошедшей на сговор с миром сим, с государством, с империей, – то есть с явлениями, которые по определению враждебны всему, что заповедовал Христос! Расправа над Иоанном Златоустом, произведенная в Константинополе «церковным» начальством, спевшимся с царьком, – вот оно, раз и навсегда, на все века, страшное разоблачение мифа о благости «примирения» церкви с империей, с государством. Мне, увы, становилось всё очевиднее, что многие церковные «начальники», удачно встроившиеся в государство, унаследовали не Христу, а тем, кто Христа распял – фарисеям и иудаистским священникам. Расправа над Иоанном Златоустом была лишь первой громкой расправой омирщвлённого встроенного в государство коррумпированного церковного начальства над своим же «коллегой» (которого их преемники чуть позже посмертно канонизировали – к своей же славе). Я видел что с момента «союза» церкви с империей такие расправы над теми, кто пытался сохранить верность Христу и в точности исполнять заповеди Христа, стали чуть ли не регулярной нормой внутри самой гос. церкви. Христос однозначно призывал Своих учеников выйти за рамки падше-человеческой истории: «Не будьте такими, как люди мира сего!» Именно так, чужаками, скитальцами, странниками, вне падше-человеческо-животно-сатанинской истории, и жили ранние христиане, – и именно за это мир убивал их, стремился их уничтожить. Как только часть христиан решили влиться в падше-человеческую историю и пойти на компромисс с миром сим, плата за это была чудовищная. Не случайно Иисус Христос заранее предупреждал: «Горе вам, когда люди будут говорить о вас хорошо!» Омирщвлённое позорное одержимое жаждой власти коррумпированное «церковное» начальство, ничего общего с Христом и Христовым учением не имеющее. Миллионы формально крещеных, в Христа на самом-то деле не верующих, совершающих страшные грехи и называющих себя христианами просто потому что так выгодно, или принято, или модно, – ходящих в церковь просто потому что «так положено» – потому что это «государственная» религия. Бесчисленное количество карьеристов, примыкающих к церкви ради выгоды (а если б государственной религией была бы завтра объявлена не христианская, а другая, то они, не задумываясь, с тем же омерзительным тупым правоверным рвением поклонялись бы ваалу или перуну). И – как страшный результат сговора официозной церкви с миром сим – почти полное искажение первоначального мэссэджа Христа! Жестко-дуалистическое откровение Иисуса, которое было очевидно первым христианам, – теперь не просто ставится под сомнение коррумпированным мэйнстримом церковного начальства, но и объявляется ересью! Чудовищный реванш иудаистских заблуждений в головах священников и полное попрание Христовых заповедей, всего Христова откровения, подмена их идеологией мира сего. Чудовищная подмена священниками теологии зоологией. Оправдание священниками всех ужасов природы мира сего, всех «натуральных» падших похотей людей и всех порядков мира сего – так, как будто они «даны от бога» – то есть, на самом деле, оправдание «князя мира сего» – сатаны, по вкусам которого выкроен земной мир. И самое страшное – даже теология, начиная с момента встраивания церкви в империю, откровенно коррумпируется миром сим и «князем мира сего»! Встроившиеся в империю «богословы» быстро забывают про неотмирную Благую Весть Иисуса Христа и начинают во всем исходить только из имеющегося в этом земном мире, из порядков и законов этого земного мира – приписывая их «богу», а не тому, кто был известен первым христианам как «князь мира сего», сатана. Выводы о характере Бога и о качествах Бога начинают пытаться делать на основании наблюдений за качествами, свойствами, порядками и устроением земного мира сего – вот уж страшнее богохульства трудно придумать! Более того – рассматривая то, как устроен земной мир сей, заявляют, что это – якобы доказательство «мудрости бога». Происходит фактически полная подмена Бога «князем мира сего», сатаной. И, вот, уже в четвертом-пятом веке, я с ужасом видел в «богословском» учении Августина, навсегда одурманенного мирской философией своих юношеских лет (и в свою очередь навсегда, пинг-понгом через Фому Аквината, задурившего голову будущим «богословам» -схоластам, пишущим не на основе прямых Христовых откровений, а на основе упражнений собственного земного ума или на основании директив омирщвлённого церковного «начальства»), что всё перевёрнуто им с ног на голову: оказывается, это «бог», якобы, сотворил всё то земное, что апостол Иоанн и все первые христиане со ссылкой на Иисуса Христа заповедовали «не любить»! А не тот автор всех земных вещей, законов и порядков, который был известен ранним христианам со слов Иисуса Христа как «князь мира сего». В общем не удивительно, что такая чудовищная подмена принесла страшные плоды: Августин в результате стал идеологом рабовладельчества, эксплуатации рабского труда и первым апологетом будущей инквизиции и насильственного «обращения»: дерево, которое во всей омерзительной очевидности чуть позднее позналось по богохульскому, откровенно сатанинскому плоду своему – уничтожавшему западную церковь изнутри и отвращавшему от нее христиан. Августин в самом духе своего учения перевирает всю суть Христовых заповедей и Христовой Благой Вести! Августин не просто отрицает существование зла (лукаво заявляя, что, якобы, «зло – это просто недостаток добра»), но и доходит до откровенного сатанизма и, по сути, оправдания дьявола, провозглашая змеиный тезис, что «всё, что существует – благо просто в силу того, что оно существует». Хоть сам Августин вроде бы и принимает монашество и вроде бы отказывается от мира, но в извращенном его учении это всё равно якобы «бог» сотворил земной мир – и теперь «бог» якобы просто ждет пока люди от любви к «твари» вернутся к любви к «творцу». Довольно омерзительная картина получалась. Августин настолько заворожен изощренной сложностью окружающего его земного мира, всякими математическими, логическими и психологическими и социально-государственными штучками и фокусами мира сего, что в своем оправдании порядков мира сего и приписывании их «богу» доходит даже до такой безмозглой и бессовестной сатанинской антихристианской гнуси, как заявление, что существование рабства на земле якобы угодно «богу»! То есть выступает адвокатом дьявола, пропагандирует оправдание сатаны, князя мира сего, под видом «теодицеи»! А затем уж доходит и до мерзости оправдания войн и насильственного «обращения в христианство» – то есть становится первым идеологом последующей дьявольской инквизиции, которая, в будущем, под видом борьбы за чистоту католицизма, на самом деле уничтожала и дискредитировала христианство. То есть Августин впрямую и внаглую перевирает и отменяет всё, что Христос говорил, всё Христово дело, всё Христово учение, все Христовы заповеди. То, чему учит Августин – прямо противоположно всему, чему учит Христос; но Августин, понимая это, выворачивается из ситуации, говоря, что это просто потому что у Христа под рукой не было подходящего императора, который бы мечом воплотил бы в жизнь Христовы желания. Всё учение Августина наполнено лукавством мира сего и уничтожает мораль и способность христиан различать добро и зло. Вскоре в среде коррумпированных империей «богословов» начался и антихристов бред про возможность построения «царствия божьего на земле» и про эквивалентность «империи» «царствию божию», – сатанинский яд, который в дальнейшем разъедал мозги и души многих нестойких и несамостоятельных в мышлении христиан, соблазнившихся блеском и могуществом империи. И вот уже в омирщвлённой части церкви дошло до откровенного сатанизма и подготовки почвы для будущего прихода антихриста: если первые христиане готовы были умереть мученической смертью – только бы не согласится поклониться кесарю, царю или императору (потому что это было бы изменой Христу, который для настоящего христианина – единственный Царь), то теперь, по мере коррумпирования церкви империей, уже внутри самой церкви (чудовищно разбавленной внезапно влившимися в нее и заполонившими ее мирскими мерзавцами и карьеристами, которых церковь не смогла переварить) начали говорить о том, что «император у нас вместо бога, и императору нужно поклоняться и во всем ему повиноваться, как богу», – и (по мере отдаления во времени от земной жизни Христа, омирщвления и отпадения от Христова откровения) это антихристово богохульство царепоклонства и властепоклонства набирало всё более чудовищный размах – и, что самое страшное, приобретало все более наглые лживые псевдо-«богословские» манифестации. Как будто под действием страшного дурмана, карьеристы-священники и «начальники» церкви напрочь забыли о противоядии, которое заранее дал христианам против этого Христос: «цари земные властвуют над людьми мира сего, и начальства мира сего правят миром сим, – а у вас да не будет никогда так. Вы все друг другу братья, а учитель у вас единственный – Христос». Как будто загипнотизированные «князем мира сего», царепоклонцы и империопоклонцы и прочие властепоклонцы напрочь забыли о том, как сам Христос, когда восторженный народ захотел насильно сделать Его царем, аж сбежал от ажиотированных поклонников по воде – только бы не стать земным царем в мире сем! только бы, не дай Бог, не иметь ничего общего с земной «властью» (которая по самой своей природе априори противна и противоположна Богу)! – и прямо предупреждал: «Царствие Моё – не от мира сего». Как же получилось так, что в течение падшей земной истории столь многие, называвшие себя «христианами», поддались именно на то искушение сатаны (предлагавшего дать им царства мира сего), – которое, молясь и постясь в пустыне, с гневом отверг Иисус Христос?!
И если бы не христиане-монахи, бежавшие от имперского кошмара в пустыню, чтобы там сохранить дух Христов, – можно было бы, увы, говорить, что в этот период церковь была полностью захвачена «князем мира сего», сатаной. И таких периодов в истории я видел по хроникам очень много. Но я видел и то, что всегда оставалась какая-то крошечная горстка храбрецов, верных Христу, которые помнили заповедь «не любите мира, ни того, что в мире», которые противостояли этому распаду христианства – чаще всего ценой своих жизней. Я с ужасом увидел, что вся история мэйнстрима официозной церкви, начиная с конца гонений на христиан и начала «дружбы» с империей, и по сей день, – это по сути история разнообразнейших чудовищных искажений и подмен христианского учения! Церковь согрешила, пойдя на соблазн «примирения» с империей, то есть на компромисс с миром сим – и всю свою историю после этого пожинала ужасные плоды. Это история ежесекундной борьбы «князя мира сего», старающегося внедриться в церковь, коррумпировать церковь и уничтожить Христову церковь путём инкорпорирования ее в мир сей, превращения ее в «один из институтов мира сего», путем выедания ее изнутри, выхолащивания, так чтобы оставить только лживый фасад, как ловушку – а внутри чтоб была уже страшная начинка из обычаев «мира сего»!
Каким же шоком для меня было, когда я начал читать рассуждения уже сегодняшних священников о мироустройстве: многие из них настолько абсолютно капитулировали перед миром сим, настолько соглашательски смирились с диктатом мира сего и диктатом его сатанинских законов, что, подобно моему священнику-зоологу из Фессалоник, утверждали даже что и смерть – это «нормально» и «естественно»! То есть смачно плевали Христу в лицо и предавали Христа, надругались над Христом – ведь, если развить их логику, получалось, что в общем-то Христос умер совершенно зря, и зря мучился на кресте, ради победы над смертью: раз Его «последователи» меньше чем через две тысячи лет настолько деградировали в своих омирщвлённых умах и душах, что им никакой победы над смертью уже и не надо – им в общем-то в этом одержимом сатаной, охваченном злом мирке уже всё приятно и «естественно», и ничего отменять не надо! Я недоумевал, как же получилось, что меньше чем через две тысячи лет многие «христиане» мэйнстрима полностью забыли всё, ради чего Христос приходил на землю, – смирились даже и с диктатом смерти, и возвели сатанинские законы мира сего в «норму»?! Ужасающая правда состояла в том, что выжили и «звучали» в публичном пространстве в основном только приспособленцы, коллаборанты с миром сим, соглашатели, – вот тебе и история «начальства» в церквях. За редчайшими исключениями – и исключения эти, на протяжении всей пост-константиновой истории, тут же убивались, ссылались, лишались сана, – а потом, уже убив, загнав в могилу, на безопасном посмертном расстоянии их объявляли святыми – не в знак покаяния, а к славе своей же собственной приспособленческой коллаборантской «начальской» иерархии. Немножко было похоже на то, как если бы в результате второй мировой войны во Франции участников антифашистского движения сопротивления бы всех до одного перебили, а выжили бы одни только коллаборанты и соглашатели, – и коллаборанты бы нагло заявили, что именно они олицетворяют нацию, а убитые партизаны все были отщепенцами, сумасшедшими и уголовниками.
Я вдруг почувствовал ужас, что и со мной может тоже произойти какая-то подобная страшная метаморфоза! Вдруг и я тоже рискую, после сейчашнего яркого прозрения, впасть в падшее обыденное обычное для земных людей плотское забытье?! – я вдруг почувствовал, что в этом мире нужно ежесекундно предельно усердно трезвиться, очень сильно грести против течения – чтобы хотя бы удержаться на месте, чтоб не снесло в погибель! Через два дня я был уже на Афоне».
Флориан вздрогнул, и вдруг снова начал видеть глазами близкий жар июньского вечернего неба над собой: уже стемнело, в низинах под холмом паковался махровый мрак крон деревьев, но небо всё еще не отдавало жара дня, как компьютерный экран, в котором за день накопилось слишком много энергии, – светилось синим янтарём с внутренней подсветкой, – видеть теми самыми очами, которыми все последние минуты явственно видел шагающего рядом с ним и произносящего немыслимые откровения Панайотиса, – кадр из Вечности, записанный где-то в небесном тайнике, но в земных реалиях затерявшийся где-то в четырехлетнем их с Панайотисом знакомстве – так, что теперь Флориан даже и не мог бы расставить маячки времени и места, опознать, что за пейзаж проматывался рядом с ними во время разговора, многие детали которого он когда-то частично старался спускать мимо ушей, как излишнюю экзальтированность восточной ортодоксии, – но каждая буква из которого стала для него теперь вдруг драгоценнее жизни.
Да, да, Йотис, неужели ты прав… Неужели ты прав… Как было бы прекрасно, если бы ты оказался во всем прав! То есть… Нет, это ужасно! Но все-таки это не тот бесконечный ужас, который я испытывал сегодня, когда заподозрил Бога причастным ко всему тому злу, которое заложено в основу земного мира! Флориан начал медленно, стараясь не проскользить по траве сандалями, в облаке ночного дурмана липовых цветов, спускаться с холма.
– Здесь, в этом мире, нет ничего от Бога! Здесь от Бога только то, что бунтует против этого мира и его законов! – невозмутимо продолжал Панайотис (и внешняя картинка и запахи вновь разом отступили, будто бы Флориан разом снял с себя давивший виски шлем виртуальной реальности со свербящими переносицу обонятельными спецэффектами и затемняющими внутреннюю реальность очками, – и вот уже опять жарко светило солнце, и какой-то небесный монтажер включал для него, на шаффле случайной выборки с одному этому монтажеру понятной логикой последовательности, обрывки их с Панайотисом разговоров), и уж про эти-то слова Флориан четко знал, когда и где были они другом произнесены: ровно год назад, в их последнюю встречу, вот здесь же, на холме, в конце жуткого спора, – и сам Флориан вновь бегал вокруг скамейки, на которой крепко сидел Панайотис; Флориан размахивал руками, как титрами для глухонемых, – в знак бурлящих у него внутри реплик, а Панайотис, двигая вверх бровями, с какой-то осознанной невозмутимостью доканчивал мысль: