И кто после этого скажет мне, что Арманда не была ведьмой?! Той самой ведьмой, что сильнее меня, Вианн, сильнее её подставной матери и даже Зози Дель Альба, которая чуть не свела Вианн в могилу…
Вздохнув, я нашла глазами Анук. Девочка доверчиво взяла меня за руку и потащила к постели.
– Устала? – заботливо спросила я.
– Немного, – зевнув, призналась Анук. У неё была смешная щербинка между крупными передними зубами, как у настоящего зайчика.
Погладив её по голове, я начала укладывать девочку в импровизированную постель прямо под открытым небом, понимая, что сама я сегодня вряд ли усну. Но оно и к лучшему. Накинув на плечи шаль, я попыталась примоститься рядом. Мои чересчур длинные ноги не помещались на ларе, где и раскинут был матрас с одеялом для нас с девочкой. Уже почти найдя комфортное положение, я почувствовала на своём оголившемся плече жгучий взгляд.
Мне не нужно было оборачиваться, чтобы узнать, чей он, но я не смогла сдержать любопытства.
Тот самый цыган стоял, расставив ноги, на своей лодке, которая мерно покачивалась на ночных волнах. Что было в его глазах, сожаление? Может быть, злость или… обещание? Тоска? Или всё сразу? Я прикрыла глаза, сделав вид, что не различаю его в ночной темноте, а перед глазами ещё долго стоял этот человек – прямой, с лежащими в беспорядке чуть волнистыми чёрными волосами. На груди его видел большой сине-зелёный камень в форме слезы, наверное, амулет. Когда во время танца я случайно столкнулась с обладателем камня и упёрлась руками ему в грудь, я почувствовала, какой этот камень тяжёлый и холодный. Даже на разгорячённом теле владельца.
…
– Если тебе нужно что-то деревянное, но посложнее табуретки, это к Грегуару, – девушка с обесцвеченными каштановыми волосами ухмыльнулась и махнула в сторону лодки, стоявшей чуть в отдалении. – Вряд ли тебе с этим поможет кто лучше.
…
За порогом стояла толпа детей и тянула свои ручонки за конфетами. Удивительно, как в консервативную Францию просочилась традиция из Америки – насколько помню, как раз в это время тут янки должны не любить.
Яркие костюмчики из старых занавесок, бумажные маски: приведение, тыква, пара ведьмочек, вампир… А за спинами детей стоял он. В маске чумного доктора, полностью скрывающей лицо, лишь глаза цвета коньяка позволяли узнать в фигуре в чёрном плаще Грегура.
Раздав по мешочку конфет визжащей детворе, я вышла во двор. Мрачной тенью он скользнул ко мне, и его тёмный плащ почти растворялся в густеющем ночном сумраке.
– Страсти или сласти? – спросил он глухо, стягивая маску.
– Конечно, страсти, – ответила я, улыбаясь и позволяя утянуть себя за руку в сторону Танна.
Гравий под подошвами моих тонких туфель поскрипывал, и я чувствовала стопами каждый камешек. Восприятие обострилось, я ощущала каждое дуновение ветерка, каждое прикосновение карнавальной мантии Грегуара, слышала его, своё дыхание, бьющуюся в центре ладони жилку его пульса…
Быть может, это ночь так повлияла на меня? Или я сама не заметила, как превратилась в одного из персонажей Самайна – ведьму, оборотня, чёрную кошку, бестелесного духа?
Грегуар сбавил шаг и остановился у своей лодки, украшенной тускло светящимися оранжевыми фонариками. Мой любимый цвет. Дома, там, в ином, современном мире я звала его тыквенным – такой цвет бывает у уличных фонарей в момент, когда они разгораются. Нет, не когда только их включили, и не когда они горят уже долго. Это то самое зыбкое мгновение, когда свет как будто набирает силу, решает, насколько яркое ему гореть. Это цвет надежды, предвкушения.
Мои пальцы в жёсткой ладони Грегуара начало покалывать. Я знала, зачем мы здесь. Но сначала я хочу прояснить всё между нами. Пусть даже я и разрушу этим шаткую магию Хэллоуина, Ночи Всех Святых, времени, когда живое и мёртвое, явное и потусторонне смешиваются в причудливом коктейле.
Григуар тем временем поднялся на борт и протянул мне руку. На корме лежал плед, стояла бутылка вина и какая-то нехитрая снедь. Кажется, кто-то тоже был намерен сначала поговорить.
…
Мне было приятно, что мужчина решил для начала расставить точки на «i».
Мы расположились на борту, полусидя – полулёжа, и наблюдали за рекой и погружающимся в ночь городом. Я сделала два canapé из чёрного хлеба, листика салата, целого колёсика ананаса и ломтиков слабосолёной красной рыбы. Этому рецепту научил меня бывший муж в том, очень далёком технологичном мире, где канапе стали извращённой закуской на один зубок. В прочем, и мой огромный бутерброд вызвал у Грегуара лёгкое недоумение – но это лишь до того, как он ощутил на языке игру вкусов и текстур: хрупкую твёрдость хлеба, хрустящую гладкость салата, морской поцелуй рыбы, и как вишенка на торте – чуть пощипывающий язык сочащийся мёдом ананас.
– Зезет уже говорила тебе, – внезапно начал он, не сразу подняв взгляд на моё лицо. – Ты могла бы стать одной из нас. Что держит тебя на берегу?
Я пожала плечами. Это не тот вопрос, с которого я бы хотела начать наш разговор, но, с другой стороны, с чего начинается вежливый разговор почти не знакомых людей, которые собираются разделить одну постель?
– Я выросла тут. Здесь привычно. И теперь у меня есть моё кафе, – перемежая слова глотками горячего пунша, я оттягивала конец своего монолога. Честно говоря, я понятия не имела, что Григуар хотел от меня услышать.
– Ты считаешь их дороже свободы?
В его глазах не было упрёка, лишь интерес.
– Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам5… Считай меня сентиментальной дурой, но я не чувствую себя скованной и здесь, особенно после развода.
Лицо Грегуара помрачнело. Безусловно, он вспомнил Муската, который сверлил его и меня взглядом во время последнего праздника Арманды, порочного тёмного человека с гадкими наклонностями.
– Твой муж был плохим человеком, – не спросил, а припечатал цыган в это время. А я почему-то подумала не про Поля Мари, а про другого, того, кого я оставила в другой жизни.
– Да нет, просто слабым, – задумчиво произнесла я, и спрятала своё недоумение в кружке с пуншем. Буйвола Муската трудно было назвать хилым, если только фигурально.
Грегуар тем временем откинулся назад, наслаждаясь видом неба, города и видя меня чуть со спины. Я же не торопилась расставаться с горячим напитком, который создавал приятный контраст с наползающим с реки сырым холодом.